Текст книги "Хозяин Зоны"

Автор книги: Александр Эсаулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава 23
Черкасская область, г. Смела. Июнь 1938 г.

– Аля! Аля!

– Чего тебе? – Окошко распахнулось, и из него выглянула женщина лет сорока пяти, непричесанная, в старом застиранном халате.

– Чего, чего… Вон, Варька мычит, недоенная…

– Ой, Господи! Да когда ж она пришла? Я и не слышала совсем… И время проглядела…

Акулина резко хлопнула створкой и тут же вылетела из дома. Корова повернула к ней голову и протяжно замычала, вытянув шею.

– Ах ты, кормилица… Ах ты, поилица… – запричитала скороговоркой Акулина, поглаживая корову по теплому лбу. Варька благодарно мотнула головой, а хозяйка, взявшись за веревку, на которой болтался небольшой колокольчик, повела корову в хлев, на ходу прихватив стоявшее на солнышке ведро с водой. Зачерпнув пригоршню теплой воды, Акулина начала мыть тяжелое, полное молока вымя. Корова покорно стояла, мерно жуя жвачку.

– Тетя Аля! Тетя Аля! – раздался во дворе детский голос. Акулина узнала Надю, дочку приехавшей месяц тому Натальи Тысевич, бывшей изяславской соседки. Они только помогли устроиться Дусе, у которой в прошлом году арестовали мужа и которую, как водится, вместе с сыном, вышвырнули из погранзоны, а теперь вот и Наталья приехала, да не одна, а с тремя детьми. Хотя, правда, Петька-то уже давно не ребенок, почти два года в военном училище отучился, но, видно, не судьба ему офицером стать.

– Тут я, Наденька, в хлеву.

– Тетя Аля, а где Зина?

– Да не знаю…

– В магазин я ее послал, – донесся голос с огорода, – сейчас придет. Ты, дочка, сядь на завалинку, подожди… Как вы там? Баба Супрунка не обижает? Ужилися?

– Ага…

– Что ага?

– Не обижает. Мы в старой хате поселились, а вчера даже в баню ходили.

– Петька работает?

– Ага… Маруська тоже. Так что сейчас даже хлеб покупаем!

– Маруся устроилась?

– Ну да! Она в рабаратории работает.

– Лаборатории?

– Я же и говорю, в рабаратории, зернышки проверяет, а Петька счетоводом, как и папа… На ватной фабрике.

В конце мая Тысевичи добрались до Смелы. Измученные тяжелой дорогой, пересадкой в Киеве, ездой в переполненном общем вагоне, они долго ходили по городу, пытаясь найти Федьку с Алей, как звала своих старых знакомых мама. Беда была в том, что Наталья не помнила адрес. Когда после трехчасовых блужданий они наконец зашли во двор к Малошинским, обессиленная Наталья упала на брошенный на землю мешок с вещами и заплакала. Девочки добрели до завалинки и сели на нее, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Один только Петр продолжал стоять посреди двора, рядом с кучей мешков, и настороженно оглядывался вокруг. С цепи, хрипя, рвался полузадушенный ошейником пес. На лай собаки из дома вышла Акулина и всплеснула руками.

– Наташа… Господи… Что случилось? Да заходите в дом, Бога ради…

– Здравствуй, Аля… Сейчас… Сил нет…

– Федько! Федько, выйди во двор!

– Чего тебе? Кто там пришел?

– Тысевичи…

– Кто?!!

Во двор выскочил Федор и точно так же, как минутой раньше жена, ахнул и, всплеснув руками, растерянно произнес:

– Наталья… А это Петя, да? Не узнать… Совсем взрослый мужик… Наташа, что случилось? Хотя… что я спрашиваю… Николая взяли? Вот сволочи…

– Тише ты, – шикнула Акулина, – не дай бог услышит кто. Или дети потом сболтнут!

– Ладно тебе, Аля… Идемте в хату. – Федор взял первый попавшийся мешок.

Малошинские жили в небольшом доме из двух комнат. Хозяева потеснились, уступив большую комнату несчастным переселенцам, а сами устроились в меньшей. Тем временем Аля сбегала к Дусе, которая жила минутах в пятнадцати быстрой ходьбы. Сводная сестра примчалась тут же. Пока сестры плакали, обнимаясь в уголочке, Петька с разрешения хозяев растопил печку. Нагрели воды, и все с наслаждением помылись.

Потом хозяйка собрала на стол нехитрую снедь: сварила картошки, накрошила раннего зеленого лука, редиски, поставила глечик молока, небольшую тарелку с творогом – вот и весь обед. Поели, выпили по несколько стопок первака, бутылку которого Федько принес из погреба. За столом Петька коротко рассказал, что произошло в Изяславе в апреле и мае.

– Вот ведь что с людьми делают… Собаки… Чистые собаки!

– Федько! – одернула его жена.

– Да-да, я понимаю, – грустно ответил ей Федор, – а все равно они даже хуже собак, честное слово…

Дуся не могла взять к себе сестру, потому что сама снимала комнату в обшарпанной развалюхе, хозяйкой которой была полубезумная старуха. Дуся боялась старухи, постоянно ходившей за ней по пятам и грозившей дрожащим грязным пальцем неизвестно за какие грехи. Дуся терпела ее только по одной причине: у старухи из родни был только племянник, который пообещал, что если она досмотрит тетку до смерти, то дом останется ей. У Дуси выбора не было, вот она и терпела.

После то ли позднего обеда, то ли раннего ужина, не обращая внимания на время, Тысевичи завалились спать. Наташа легла на широкой хозяйской кровати вместе с дочками, а Петьке постелили на полу. Все четверо уснули сразу же. Петька от усталости и ста граммов, выпитых за столом, неистово захрапел, с присвистом и замысловатыми руладами, но это абсолютно никому не мешало, только Федько в соседней комнате, качая головой, заметил:

– Ему бы с таким храпом на сцене выступать… Чистый Николай! Тот тоже с устатку такие трели выдавал – закачаешься…

На следующий день, утром, Петька полез в заветный кармашек, достал деньги и пошел в магазин. Купив кое-каких круп, макарон, хлеба и соли, он принес все это добро и, выложив на стол, сказал:

– Тетя Аля, пока мы жилье не найдем, это наша доля.

Днем Федор отправился на работу, в местный колхоз, где он работал конюхом. Уходя, сказал Петьке:

– Я там у своих поспрашиваю. Может, у кого какая времянка пустует? Хотя, если сказать честно, я больше с лошадьми общаюсь. Эти не предадут, хотя все понимают, не всякий человек так может. Вы пока в город не суйтесь, у нас не очень-то чужих любят. Был тут случай нехороший. Вот так же приехали одни, такие разнесчастные… А потом хозяев обворовали и смылись!

Времянку нашли на третий день. Хатке было лет сто; вросшая в землю, с невзрачными окошками, в одну небольшую комнатку, треть которой занимала большая печка, она стояла на отшибе, рядом с обрывом, спускавшимся прямо к речке Тясмин.

– Мы здесь будем жить?.. – удивленно прошептала Наденька. – Так долго ехали и… такая маленькая хата?

Хозяйка, бабка Супрунка, как ее называли на улице, жила у сына в новом доме, построенном несколько лет назад на этом же участке. Когда Тысевичи во главе с Федором зашли во двор, таща на плечах свой нехитрый скарб, бабка вышла из дому и, подслеповато щурясь, оглядела семью. Затем она погладила узловатой, с вздувшимися венами рукой меньшенькую и тяжко вздохнула:

– Ну, ничего… Господь вас не оставит… Идемте со мной…

Первый день убирались в хате. Работы хватило на всех: в хату несколько лет сваливали всякий хлам. Сейчас предстояло все вычистить и вымыть. Бабка осматривала накопившееся старье, определяя, что отправить на чердак, а что нужно вообще выкинуть. То, что нужно было выкинуть, складывали в мешки, выносили и сбрасывали прямо в речку. К вечеру хатка на курьих ножках приобрела жилой вид. Выскоблили пол, старый расшатанный стол надраили до стерильной чистоты. Две лавки, стоящие под стенками, накрыли старенькими, но чистыми тряпицами. На печи постелили девчонкам, Наталье – на маленькой скрипящей кровати, а Петру, как всегда, на полу. В хате не было света, поэтому пришлось разжиться старенькой керосинкой.

В первый же вечер Петька написал письмо брату, сообщив ему новый адрес. Боясь чужих глаз, он ни словом не упомянул о том, что отец арестован. Когда письмо было написано и запечатано, а все уснули после тяжелого хлопотного дня, Петька, читавший газету при тусклом свете керосинки, решил снова взяться за перо. Он задумчиво погладил ладонью лист бумаги, вырванный из Наденькиной тетрадки в клетку, и вывел первую строчку:

Наркому обороны СССР, маршалу СССР Клименту Ефремовичу Ворошилову. Дорогой…

Петька остановился. Как обратиться к маршалу? Дорогой? Но он же не барышне пишет! Может, уважаемый? Еще хуже! Совсем недавно на вокзале он слышал, как кто-то кричал грузчику: «Эй, уважаемый!» Может, многоуважаемый? Стоп, а как к товарищу Сталину обращаются? Просто товарищ Сталин. Просто и твердо. Он зачеркнул слово «Дорогой» и написал:

Товарищ маршал! Пишет Вам бывший курсант Орловского бронетанкового училища Николай Тысевич…

Петька долго писал письмо, подбирая слова, черкая, дописывая сверху, опять черкая. В конце концов он остался доволен тем, что получилось, и вырвал еще один листок из школьной тетрадки. Когда письмо было переписано набело, он аккуратно сложил его и засунул в заранее купленный конверт. Завтра он пойдет на почту, отправит письмо Жорке, а заодно бандероль в Москву, первому красному маршалу, наркому обороны СССР Клименту Ворошилову.

Утром Петька зашел к начальнице почты. Положив перед оторопевшей пожилой женщиной большие золотые часы, Петька сказал:

– Эти часы надо отправить в Москву, в Кремль, товарищу Ворошилову. Их мне подарил сам маршал. Видите надпись? – Петька перевернул часы и дал прочитать начальнице дарственную гравировку. – А вот мой паспорт, Тысевич – это я… Вместе с бандеролью я хочу отправить товарищу Ворошилову письмо. – Он вытащил из нагрудного кармана запечатанный конверт. – Выдайте мне, пожалуйста, квитанцию, что в пакете – часы от товарища Ворошилова и что они отправлены.

Начальница почты разволновалась. Она впервые имела дело с такой странной и ценной посылкой. Шутка ли, отправить золотые часы в Кремль, самому Ворошилову! Растерявшись, она приказала приемщице принять пакет, выдать квитанцию и заверенную опись вложения. Когда Петька ушел, начальница, от греха подальше, позвонила в отдел НКВД. Оттуда немедленно поступил приказ о том, чтобы бандероль срочно привезти к ним: а вдруг диверсант замыслил покушение на военного наркома? Вскрыв бандероль, а также письмо, начальник отделения никакой крамолы не нашел и письмо разрешил отправить, здраво рассудив: кто его знает, что за гусь лапчатый этот Тысевич? А Ворошилов не просто нарком, он личный друг и соратник товарища Сталина! Почта к нему обязательно должна дойти! Но, на всякий случай, велел участковому приглядывать за вновь прибывшим семейством.

Через пару дней в избушку на курьих ножках, как окрестила времянку Маруся, заглянул Федор Игнатьевич. Он зашел в хату и, хмыкнув, сказал:

– А все ж не под открытым небом… – Помедлив, Федор обратился к Петру: – Слушай, Петя, у тебя же десятилетка?

– Десятилетка.

– Батя счетоводом работал?

– Ну… – Петька утвердительно кивнул.

– Я тут узнал, что на ватную фабрику счетовод нужен. Может, попробуешь? А что, дело не очень хитрое, главное аккуратность. Как?

Петька почесал затылок. Трактористом бы – никаких вопросов, а вот счетоводом… Дебет, кредит, нарукавники по уши…

А с другой стороны, он-то лучше всех знал, сколько денег осталось в секретном карманчике. Каждый день пачка становилась все тоньше и тоньше, не за горами сентябрь, а там и осенние дожди. Мешок с теплыми вещами украли в Малине, когда они ночевали в лесопосадке. Матери снова стало хуже, она могла часами сидеть и молча смотреть в одну точку, поэтому по дому управлялись Маруся с Наденькой. Да, надо было идти работать.

Федор Игнатьевич привел Петьку на фабрику, к главбуху. Тот, обрадованный, что на такую низкую зарплату пришел работать мужчина, даже не стал проверять, что Петька знает о такой сложной науке, как бухгалтерский учет.

– Научитесь, Петр Николаевич! Непременно научитесь! Не боги горшки обжигают…

На фабрике Петька познакомился с заведующим сельхозлабораторией. Это был невысокий крепкий мужик, звали его Иван Маркович. Заведующий часто бывал на фабрике, проверяя качество поставляемого хлопка, и как-то увидел Марусю, которая принесла Петьке обед. Серьезная девочка, почти уже девушка, чем-то напомнила ему дочку, которая умерла от воспаления легких два года назад.

– Сестра? – спросил он у Петьки.

– Сестра, – подтвердил тот.

– Знаешь что, Петр Николаевич, а пусть она приходит ко мне в лабораторию. У меня есть должность лаборантки, какие-никакие, а деньги. Чего ей гулять?

Так Иван Маркович взял шефство над Марусей, а потом помог пристроить на ту же ватную фабрику и саму Наталью – перебирать и чистить от семян хлопок, который приходил вагонами из Узбекистана. Но даже теперь, когда все трое работали, семья еле-еле сводила концы с концами. Все деньги уходили на то, чтобы заплатить за времянку и купить продукты, поэтому, как Петька ни экономил на расходах, отложить что-нибудь в загашник не получалось. Наоборот, загашник совсем отощал, там лежало всего две бумажки. И Петька оставил их на самый крайний случай.

Глава 24
Каменец-Подольский. Июль 1938 г.

Прошло уже две недели, как Тысевича перевезли в Каменец-Подольскую тюрьму. После памятного допроса, когда сержант выбил из него признание, что он, Тысевич, является польским шпионом, никто его больше не допрашивал. Синяки, которыми наградил его Венька при задушевном разговоре, уже пожелтели, припухлость на лице спала, и он мог нормально видеть вторым глазом. И вот, когда минуло полтора месяца и Николай почти поверил, что о нем, слава богу, забыли, его вдруг вызвали с вещами на выход.

Услышав эти простые слова: «Тысевич! С вещами на выход!», он внезапно почувствовал, что у него в душе словно взорвалась бомба. На выход с вещами!!! Может, все-таки разобрались? Может, поняли, что это все глупейшая ошибка и никакой он не шпион? А иначе, зачем с вещами на выход? Ведь на допрос с вещами не выводят? Но радостное возбуждение длилось всего несколько мгновений: Николай вспомнил, как сам подписывал признание о том, что является польским шпионом, и сник. Кто ж его с таким-то признанием на свободу выпустит?

Арестантов, вызванных «с вещами на выход», набралось с десяток. Всех их построили в большой комнате с зарешеченными окнами, по очереди обыскали, погрузили в «черный воронок», последнего бесцеремонно запихнув в тесную клетку прикладом. Ехали недолго, но даже за эти полчаса дороги едва не задохнулись, потому что в машине не было вентиляции. Несладко пришлось и конвойным. Один из них, матерно ругая арестованных, буквально выпал из кабины, как только машина остановилась и открыли дверь.

– Ты чего? – удивился сержант, командир конвоя. – Обниматься полез, что ли?

– Да ну его на хрен! Там же загнуться можно от духоты и вони…

Услышав знакомый запах тюрьмы, ощетинилась овчарка, до этого спокойно сидевшая у ног охранника. Конвойные встали по местам. Один выпускал арестованных из обезьянника, второй принимал их у машины, третий передавал конвою из зэквагона, и все вели счет. Точно так же, по счету, принимали арестованных и конвойные из зэквагона.

– Один… – И, словно многоголосое эхо, повторялось: – Один… один… один…

– Второй… Второй… Второй…

– Третий…

В вагоне ехали полдня, потом похожая на погрузку выгрузка, и вот наконец Каменец-Подольская тюрьма, под которую приспособили старый замок. Стараясь действовать быстро, конвойные перегнали арестантов из машины в приемник, где их проверили по списку, каждого обыскали, а потом повели по холодным коридорам, которые не прогревались даже в июльскую жару.

Начальник конвоя под роспись передал дела, привезенные вместе с арестованными. Закрутилась отлаженная машина тюремной жизни. Картонные папки, многие из которых содержали смертельно опасные документы (если бумага, несмотря на бредовое содержание, подписана, она становится документом), были отправлены по своим каналам.

Делами вновь прибывших в областное управление НКВД было поручено заняться сержанту госбезопасности Гурину. Уже далеко после ужина, часов в двенадцать ночи, он наконец добрался до папки с номером 152273 «По обвинению Тысевича Николая Григорьевича, жителя г. Изяслава по ст. 546 УК УССР». Красным карандашом он крупно вывел новый номер дела 696669 усуглубился в чтение документов. Поморщившись от обилия грамматических ошибок, которыми пестрели бумаги, написанные Венькой, и исправив «секлетарь» на «секретарь», Гурин поставил у себя на перекидном календаре отметку: «Дело 696669, Тысевич».

Это означало, что Тысевича надо было допросить дополнительно, так как в деле явно не хватало фактического материала. Все дела о шпионаже направлялись на рассмотрение в ГУГБ СССР, в Москву, а там мог возникнуть ненужный вопрос. Объясняйся потом с начальством, почему не доглядел и вовремя не принял мер. Только закончив рассматривать все десять дел новоприбывших, сержант позволил себе потянуться до хруста в суставах, а затем аккуратно положил папки в сейф и отправился домой.

На следующий день, в десять утра, арестованный Тысевич был препровожден в кабинет к сержанту Гурину на допрос. На беду Тысевича в углу стояла забытая уборщиком швабра. Увидев ее, Николай сразу вспомнил палки, какими его распинали в Шепетовской тюрьме, и решил для себя: «Все равно выбьют из меня все, что им нужно. Мне отсюда не выйти… Мучаться-то зачем?»

Сержант положил перед собой несколько листов чистой бумаги, достал из кармана авторучку и написал на листке:

Дополнительные показания

Обвиняемого Тысевича

Николая Григорьевича

от 15 июля 1938 года.

Вопрос: Расскажите конкретно о своей шпионской деятельности.

В отличие от Веньки у Гурина был прекрасный разборчивый подчерк, писал он неторопливо, выводя каждую букву, украшая записи плавными красивыми росчерками, к тому же почти без ошибок. Закончив писать, он поднял взгляд на Тысевича.

– Рассказывай.

– Что рассказывать, гражданин сержант?

– Какой конкретной деятельностью ты занимался? Тысевич наморщил лоб. Его допрашивали так давно, что он уже забыл, что написано в предыдущих протоколах.

– Я не помню, – честно признался он, – там же все написано…

Сержант забарабанил пальцами по столу.

– Ладно… – И он, как и Венька, начал неторопливо плести кружево из слов.

Ответ: В 1929 году во время вербовки меня Грехманом для шпионской деятельности я получил задание собирать сведения шпионского характера и предоставлять ему. Я задал Грехману вопрос: «Для чего тебе эти сведения?» Грехман мне ответил: «Эти сведения мне нужны для передачи в Польшу». После этого я дал согласие. Выполняя задания Грехмана по шпионской деятельности, я регулярно, до 1937 года, передавал последнему сведения шпионского характера. Я рассказывал ему о настроении населения, характеризуя отдельных лиц, о материальном обеспечении колхозников на разных этапах, о состоянии тягловой силы в колхозе и ее количестве, о количестве засеваемой площади и полученном урожае, о количестве задолженности по колхозу, о количестве хлебопоставок и их выполнении, о задолженности государству, о помощи, оказываемой колхозу государством.

Протокол записан с моих слов верно, мною прочитан, в чем и расписываюсь.

Допросил помощник оперуполномоченного сержант госбезопасности Гурин.

Гурин пододвинул оба листка, на которых уместился протокол короткого допроса, к Тысевичу:

– Прочитай и распишись на каждом.

Тысевич послушно прочитал протокол и подписался на каждом листке.

– Конвой! – крикнул Гурин. Тут же распахнулась дверь, и на пороге возник конвоир. – В камеру.

До обеда Гурин успел допросить еще троих, мороки ни с кем не возникло, все говорили послушно, и сержант снова подумал о том, как хорошо работают товарищи из Изяслава: все арестованные поют, как по нотам, ни один не отказался от показаний.

Надо бы руководству об этом доложить, там, судя по всему, кто-то толковый работает. Хотя, если честно, это не его дело.

Плотно пообедав в столовой, сержант закрылся у себя в кабинете и часок вздремнул. Повезло, никто в течение этого времени не постучался в дверь и не побеспокоил его. Проснувшись, Гурин взглянул на часы: в самый раз, пора браться за работу. Всех, кого надо, он допросил, теперь нужно было оформлять документы в ГУГБ СССР.

Дело, которым занимался сержант, суеты не терпит, именно поэтому его и поставили на эту работу: почерк красивый, пишет без ошибок, к тому же прекрасно освоил пишущую машинку. В Москву материалы представлялись только отпечатанными на машинке. До этого обвинительные заключения печатала секретарша, но ее пришлось уволить, то есть совсем уволить, окончательно. У подружки взяли мужа, так она, дура, язык распустила и сообщила жене арестованного фамилию следователя, а та давай приставать к нему. Следователь – к начальнику отделения: так, мол, и так, где-то утечка, откуда жена подследственного могла узнать, что дело мужа ведет именно он? Вычислили утечку, это оказалось не так уж сложно. Вычислили, а позже уволили по причине автокатастрофы – тебе зарплату такую платят не только за то, что умеешь пальцами по клавишам тюкать, а и за то, чтобы язык за зубами держала!

Начальник управления после этого случая сказал, чтобы баб к секретным документам на пушечный выстрел не подпускали… Вот и приходилось обвинительные заключения по двадцать раз перепечатывать – то начальник отдела что-нибудь заметит, то ему же начальник управления за оплошность накостыляет. В последнее время тот часто спрашивал: «Неужто на такую ответственную работу нельзя кого-нибудь грамотного посадить»? А где их наберешься, грамотных да умеющих на машинке печатать? Грамотные, как правило, социально чуждый элемент, их прием в органы даже теоретически не рассматривается. Когда нашли Гурина, начальник отдела вздохнул с облегчением.

Между тем Гурин достал из стола бумагу, переложил листки копиркой и вставил в машинку. «Эх, – подумал он, – когда шел в органы, надеялся, что тут погони, перестрелки, головоломки… А оказалось, что сплошные бумаги, бумаги, бумаги. Дерьмо, дерьмо, дерьмо… А где же романтика?»

Он тяжело вздохнул и начал стучать двумя пальцами.

По след. делу № 696669

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По обвинению Тысевича Николая Григорьевича

По ст. 54-6 УК УССР

Шепетовская оперативно-следственная группа предоставила данные о том, что Тысевич Николай Григорьевич, житель г. Изяслав Каменец-Подольской области является агентом польской разведки.

На основании этого Тысевич 17 апреля 1938 года был арестован и привлечен к следствию в качестве обвиняемого по настоящему делу.

Произведенным по делу следствием установлено, что Тысевич Николай Григорьевич в 1929 году был завербован резидентом польской разведки Грехманом С. В. (осужден) для шпионской деятельности в пользу Польши (л. д. 12, 18). По заданию Грехмана С. В. он собирал сведения шпионского характера и передавал последнему, сообщая в них о политическом настроении населения, о материальном обеспечении колхозников, о посевных площадях и об урожайности, о хлебозаготовках, о задолженности государству (л. д. 14, 15, 17, 18).

В предъявленном обвинении виновным признал себя полностью.

Кроме того, изобличается показаниями Грехмана С. В. (л. д. 9 и 19).

Исходя из этого, обвиняется:

Тысевич Николай Григорьевич, 1885 г. рождения, уроженец с. Боричева Петраковского р-на, БССР, житель г. Изяслав Каменец-Подольской области, беспартийный, белорус, гражданин СССР…

Тут Гурин на минутку задумался. Тысевич виновным себя признал, царица доказательств – признание вины, присутствует, но нигде не упомянут моральный облик этого Тысевича. Это плохо, на этом уже прокалывались. Разве нормальный советский человек может стать шпионом? Шпионами становятся только выродки, а раз так, то органы НКВД не могли не заметить его ранее. Если же замечали, значит, брали и судили, потому что наши органы не ошибаются! И никто не имеет права усомниться в виновности этого человека. И если Тысевич на самом деле не судим, то это просто ошибка и ее надо исправить! Гурин продолжил печатать:

…судим. До ареста счетовод колхоза. Обвиняется в том, что, будучи привлеченным в 1929 году для шпионской деятельности в пользу польской разведки, собирал и передавал через резидента разведки Грехмана С. В. до 1937 года, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 54-6 УК УССР.

На основании вышеизложенного и руководствуясь приказом № 00485 [21]21
  Приказ 00485 был утвержден Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1937 г., 11 августа подписан Ежовым и после этого вместе с закрытым письмом «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР», также предварительно одобренным Сталиным и подписанным Ежовым, был разослан во все местные органы НКВД.


[Закрыть]

ПОСТАНОВИЛ:

Следственное дело 696669 на ТЫСЕВИЧА Николая Григорьевича направить на рассмотрение в ГУГБ НКВД СССР.

Справка

1. Обвиняемый Тысевич содержится под стражей при Каменец-Подольской тюрьме.

2. Вещдоков по делу нет.

3. Паспорт обвиняемого приобщен к делу в отдельном пакете.

П/ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННОГО 3 ОТДЕЛА УГБ

СЕРЖАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

ГУРИН

«СОГЛАСЕН» НАЧАЛЬНИК 3 ОТДЕЛА УГБ УНКВД СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ШУХМАН

«УТВЕРЖДАЮ» НАЧАЛЬНИК УНКВД ПО КАМЕНЕЦ-ПОДОЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ЖАБРЕВ

Составлено 16 июля 1938 года г.

Каменец-Подольский

Поставив точку, Гурин тяжело вздохнул и вытер пот со лба.

– Слава Богу, обошлось без ошибок…

Гурин даже не заметил, что в обвинительной части заключения он не написал, что же передавал обвиняемый Тысевич резиденту Грехману.

Аккуратно подписав обе копии, он засунул их в дело и взял следующую папку. Когда он дошел до шестой по счету папки, был уже почти час ночи.

– Ишь ты, и фамилия какая – Грехман! Грешен, видно! Ну, у нас все одним миром мазаны, и праведники, и грешники. Ай, ладно… Это на завтра, успеется…

Он отложил остальные папки в сторону, тем самым подарив неизвестным, в том числе и Грехману, лишних десять суток жизни. Утром пять папок легли на стол начальника отдела. Бегло просмотрев каждую, Шухман подписал все, и сержант передал папки в приемную начальника УНКВД майора Жабрева.

В обед того же дня обвинительные заключения секретной почтой были отправлены в Москву, а дела возвращены сержанту. Облегченно вздохнув, что ни одного обвинительного заключения перепечатывать не пришлось, сержант поставил их в металлический шкаф, где хранились сотни подобных дел, ожидающих ответа из далекой столицы нашей Родины.