Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

XXIV
НОВЫЙ ПРИКАЗ

Кадудаля сразу же узнали, а в Морбиане не нашлось бы ни одного человека, который осмелился бы поднять на него руку или не выполнить его приказа.

Потому разбойник, бывший правой рукой главаря, отпустил детей и приблизился к Кадудалю.

– Какие будут приказания, генерал?

– Прежде всего развяжите этих несчастных. Разбойники тут же освободили от пут фермера и его жену. Женщина без сил рухнула в кресло и крепко обняла своих детей. Жак Долей встал, подошел к Кадудалю и пожал ему руку.

– Что теперь? – спросил оставшийся за главного.

– Мне сказали, – начал Кадудаль, – что у вас три шайки.

– Да, генерал.

– Кто посмел собрать вас и заставил заниматься этим гнусным промыслом?

– Приехал человек из Парижа, заверил нас, что не пройдет и месяца, как вы будете с нами, и приказал действовать от вашего имени.

– Шуаны – это я понимаю, но поджариватели – нет! Разве я когда-нибудь занимался чем-то подобным?

– Нам даже велели выбрать главарем того, кто похож на вас как две капли воды, и называть его Жоржем Вторым, чтобы все уверились, что вы с нами. Как быть, как нам искупить нашу вину?

– Вы поверили, что я могу стать во главе такой банды, как ваша. В этом ваша вина, и ее ничем не искупить. Немедленно передайте двум остальным шайкам: прекратить насилие и разойтись по домам. Затем предупредите всех бывших командиров, а главное Гийемо и Соль де Гризоля, чтобы они снова взялись за оружие и были готовы возобновить борьбу. И пусть никто без моего приказа не делает ни шагу и уж тем более не сдается властям.

Разбойники молча покинули дом фермера.

Жак Долей и его жена навели порядок в шкафах: разложили по полкам белье, засунули в ящики серебро. Через полчаса и следа не осталось от происшедшего.

Догадка г-жи Долей была верна: ее муж заранее приготовился к нападению, спрятав ценности и кошель с золотом, в котором было около двенадцати тысяч франков. Бретонский крестьянин исключительно недоверчив и, возможно, предусмотрителен более всех на свете. Несмотря на обещание Кадудаля, Жак решил, что дело может плохо обернуться и потому надо попытаться самому сохранить как можно больше добра.

Разыскали Жана и его жену и, оттащив подальше труп Жоржа Второго, заперли ворота. Кадудаль, который с самого утра ничего не ел, ужинал так спокойно, как будто ничего не случилось, затем, отказавшись от кровати, предложенной ему фермером, отправился на сеновал и до рассвета проспал на свежем сене.

Едва взошло солнце, как явился Соль де Гризоль, бывший адъютант генерала. Он жил в Орее, то есть в двух с половиной лье от Плескопа. Один из разбойников, желая угодить Кадудалю, первым делом отправил^ к нему и передал приказ генерала. И Соль де Гризоль не стал медлить, хотя был до крайности удивлен, так как полагал, что Кадудаль в Лондоне.

Кадудаль рассказал ему все и показал следы огня и крови на полу. Он понял, что полиция подготовила заговор, дабы обвинить его в нарушении договора с Бонапартом. А раз так, то отныне его руки развязаны, он может действовать, как сочтет нужным, и хочет, чтобы все это понимали.

Прежде всего он решил написать самому Бонапарту, что считает себя вправе вернуть свое слово, что он не причастен к делам поджаривателей, доказательством чего послужит то, что он любой ценой с ними покончит. И так как он не может объявить ему войну как суверен суверену, поскольку такую войну Кадудаль вести не в состоянии, то он объявляет Бонапарту месть по-корсикански. И именно Соль де Гризоль обязан объявить первому консулу вендетту.

Соль де Гризоль согласился не раздумывая, ибо принадлежал к породе людей, которые не отступают ни на шаг, если верят в правильность избранного пути.

Затем Кадудаль велел ему найти Лорана и передать тому, чтобы он вновь созвал всех Соратников Иегу. Сам же Кадудаль немедленно возвращается в Лондон, чтобы чуть позже выехать в Париж для исполнения всех своих планов.

Дав указания Соль де Гризолю, Кадудаль попросил прощения у хозяев фермы за то, что превратил их дом в театральные подмостки, на которых разыгралась столь ужасная сцена, попрощался с ними, сел на лошадь и выехал к берегу океана, где между Эрдевеном и Карнаком неспешно курсировало рыбацкое судно. Одновременно с ним Соль де Гризоль отправился в Ван.

Кадудаль поднялся на борт без всяких помех, так же спокойно, как и высадился.

Через три дня Соль де Гризоль был уже в Париже. Он сразу же обратился к первому консулу с просьбой выдать ему охранный лист и встретиться с ним по делу чрезвычайной важности.

Первый консул направил к нему в гостиницу Дюрока. Но Соль де Гризоль, извинившись, как подобает благородному человеку, заявил, что только генералу Бонапарту лично он может повторить то, что поручил ему генерал Кадудаль.

Дюрок ушел, но вскоре вернулся за Соль де Гризолем.

Бонапарт был настроен по отношению к Кадудалю крайне враждебно. Не дав Соль де Гризолю вымолвить ни слова, он заявил:

– Вот как, значит, ваш генерал держит свое слово. Он уверяет, что уехал в Лондон, а сам остается в Морбиане, организует банды и вместе с ними занимается промыслом поджаривателей, грабит всех подряд, без разбора, справа и слева. Я отдал приказ, предупредив всех, что если его поймают, то пусть расстреляют без суда, как разбойника. Только не говорите мне, что ложь все, что написано в «Журналь де Пари» и докладывает мне полиция. Впрочем, его видели и опознали свидетели.

– Позволит ли мне первый консул в двух словах доказать невиновность моего друга?

Бонапарт пожал плечами, и Соль де Гризоль продолжил:

– Но если через пять минут вы признаете, что ваши газеты и полицейские отчеты ошибаются, а я говорю правду, что тогда?

– Я скажу… Я скажу, что Ренье – болван, только и всего.

– Так слушайте, генерал. Кадудаль был в Лондоне, когда ему попался на глаза номер «Журналь де Пари», в котором утверждалось, что он не покидал Францию и организовал банды в Морбиане. Он тут же сел на рыбацкое судно и приехал во Францию, на полуостров Киберон. Спрятавшись на ферме, на которую той же ночью должны были напасть поджариватели, он вышел из своего убежища в тот момент, когда главарь банды, присвоивший его имя, собирался подвергнуть хозяев фермы пыткам. Фермера зовут Жак Долей. Его ферма находится в Плескопе. Кадудаль подошел прямо к этому главарю и вышиб ему мозги со словами: «Ложь, Кадудаль – это я». Он просил меня передать вам, генерал, что это вы или, по меньшей мере, ваша полиция хотели обесчестить его имя, поставив по главе банд поджаривателей человека его роста, его телосложения, в общем, человека, которого можно было выдать за него. Он отомстил этому человеку, убив его на глазах сообщников и изгнав всех с захваченной фермы, хотя он был один, а их – двадцать.

– Все, что вы тут рассказываете, совершенно невероятно.

– Я видел труп, а вот показания двух фермеров, – Соль де Гризоль положил перед первым консулом протокол показаний, подписанный господином и госпожой Долей. – И с этой секунды он возвращает вам ваше слово и забирает назад свое. Он не может объявить вам войну, поскольку вы отняли у него все средства для обороны, он объявляет вам корсиканскую вендетту – войну вашей родины. Остерегайтесь! Он уже настороже!

– Гражданин, – вскричал Дюрок, – да вы понимаете, с кем говорите?

– Я говорю с человеком, который дал нам свое слово и получил наше, он был связан этим словом и не имел права нарушать его, так же, как и мы.

– Он прав, Дюрок, – признал Бонапарт. – Остается убедиться, правду ли он говорит.

– Генерал, когда бретонец дает слово!.. – взорвался Соль де Гризоль.

– Бретонец может обманываться или быть обманутым. Дюрок, приведите ко мне Фуше.

Десять минут спустя Фуше был в кабинете первого консула. Увидев его, Бонапарт начал издалека:

– Господин Фуше, где Кадудаль?

Фуше рассмеялся.

– Я мог бы ответить вам, что не знаю.

– Как так?

– А так. Я ведь не министр полиции.

– О, вы прекрасно знаете, что вы им были и будете.

– In patribus [72]72
  Только по названию, номинально (лат.).


[Закрыть], значит.

– Мне не до шуток. Впрочем, как хотите, пусть in patribus.Но я сохранил вам ваше жалованье, у вас те же агенты, и вы отвечаете мне за все так, как если бы продолжали быть министром полиции фактически. Я задал вопрос: где Кадудаль?

– В данный момент он на пути в Лондон.

– Значит, он покидал Англию?

– Да.

– Зачем?

– Чтобы прикончить главаря банды, который присвоил себе его имя.

– И он убил его?

– На глазах двадцати его сообщников на ферме в Плескопе. Но вот же господин, – Фуше указал на Соль де Гризоля, – который может доложить вам обо всем, поскольку он почти присутствовал при этом событии. Насколько я понимаю, Плескоп – в двух с половиной лье от Орея.

– Как? Вы все это знали и не предупредили меня?

– Это дело господина Ренье, префекта полиции, он должен держать вас в курсе, а я – так, частное лицо, простой сенатор.

– Не зря говорят, – воскликнул Бонапарт, – что порядочные люди ничего не понимают в вашем ремесле!

– Спасибо, генерал, – нарочито бесстрастно ответил Фуше.

– Да будет вам! Не надо делать вид, что вам больше всего на свете хочется сойти за честного человека. Клянусь, на вашем месте я бы помолчал. Вы свободны, господин Соль де Гризоль. Как мужчина и как корсиканец я согласен на вендетту, которую объявил мне Кадудаль. Пусть он остерегается, я уже настороже.Но если его схватят, пощады не будет.

– Именно этого он и хотел, – с поклоном произнес бретонец и вышел, оставив Бонапарта наедине с Фуше.

– Вы слышали, господин Фуше: вендетта объявлена, ваше дело – оберегать меня.

– Сделайте меня опять министром полиции, и я буду вас охранять.

– Вы дурак, господин Фуше, хотя сами мните себя очень умным. Чем меньше вы будете министром полиции, по крайней мере, с виду, тем легче вам будет меня защищать, ибо никто не будет принимать вас всерьез. Кроме того, не прошло и двух месяцев, как я ликвидировал министерство полиции, я не могу восстановить его без повода. Избавьте меня от опасности – и я исполню вашу заветную мечту. А пока я открываю вам кредит на пятьсот тысяч франков из моих секретных фондов. Впивайтесь в него зубами, рвите когтями, а когда он кончится, скажете. Но самое главное: я не хочу, чтобы с Кадудалем случилось какое-нибудь несчастье, он нужен мне живым!

– Мы постараемся, но для этого он должен вернуться во Францию.

– О, будьте покойны, он вернется! Жду ваших сообщений.

Фуше откланялся, бросился со всех ног к карете и, скорее влетев в нее, чем войдя, крикнул:

– Быстро в особняк.

Добравшись до дома, он приказал:

– Пусть разыщут господина Дюбуа, и пусть он по возможности приведет с собой своего лучшего агента, Виктора.

Через полчаса они оба стояли перед Фуше.

Хотя г-н Дюбуа поступил в распоряжение нового префекта, он остался верен Фуше, но отнюдь не из принципиальных соображений, а из корысти: он прекрасно понимал, что Фуше ненадолго впал в немилость и что это не человек, а судьба, судьбу же вокруг пальца не обведешь.

Итак, он и еще трое-четверо самых опытных агентов остались на службе у Фуше и являлись к нему по первому зову.

Когда Дюбуа и агент Виктор вошли в кабинет настоящего министра полиции, они увидели на камине три груды золотых монет.

Агент Виктор, которому Дюбуа не дал времени переодеться, был похож на человека из простонародья.

– Мы не хотели терять ни минуты, – сказал Дюбуа, – и я привел вам одного из самых надежных людей в том виде, в каком застал его, когда получил ваш приказ.

Фуше молча подошел к агенту и принялся пристально его разглядывать своими косыми глазами.

– Черт возьми! – выругался он. – Дюбуа, это совсем не то, что мне нужно.

– А что вам нужно, гражданин Фуше?

– Мне нужно проследить за одним бретонцем, возможно, в Германии и наверняка в Англии. Мне нужен человек хорошо воспитанный, который сможет ходить за ним в кафе, клубы и даже в салоны. Мне нужен джентльмен, а вы привели убогого лиможца [73]73
  То есть выходца из области Лимузен или ее столицы – Лиможа. Речь лиможцев отличается ярко выраженным акцентом. – Прим. пер.


[Закрыть].

– У-у, – протянул агент, – такое не про нас. Кафе, клубы, салоны – это, извиняйте, не по нашей части. Вы мне подайте трактиры, народные танцульки, кабаре. Вот это по мне.

Дюбуа вытаращил глаза, но агент подал ему знак молчать. И Дюбуа понял.

– Не теряя ни секунды, вы пришлете мне человека, который сможет пойти на вечеринку к самому регенту [74]74
  Имеется в виду Георг Август Фридрих, принц Уэльсский, будущий король Соединенного королевства Великобритании и Ирландии Георг IV, который в 1811 г. стал регентом при своем отце Георге III, страдавшем неизлечимой душевной болезнью.


[Закрыть]. Я дам ему все инструкции. – Фуше взял с камина два луи и протянул их агенту Виктору. – Возьмите, друг мой, вот вам за беспокойство. Если вы мне понадобитесь для работы в народе, я вас позову. Но прошу вас, ни слова о нашей встрече.

– Ни слова, – промолвил агент с тем же лиможским акцентом. – Вы меня зовете, ни о чем не просите и даете два луи за молчание. Нет ничего проще.

– Хорошо, хорошо, иди, мой мальчик, иди!

Дюбуа и агент снова сели в экипаж и уехали. Фуше нервничал из-за вынужденного ожидания, но он понял, что сам виноват, поскольку плохо объяснил, какого сорта человек ему нужен.

Как ни странно, но прождал он совсем недолго. Уже через четверть часа ему доложили, что пришел тот, кого он ждет.

– Я же приказал немедленно впустить сто, – раздраженно крикнул Фуше. – Пусть войдет!

– Я уже здесь, гражданин, – ловко, как настоящий светский лев, поклонился ему безукоризненно одетый молодой человек лет двадцати шести, с черными волосами и живыми умными глазами. – Я не терял ни секунды, и вот я здесь!

Фуше взглянул на него сквозь лорнет.

– В добрый час! – воскликнул он. – Вот это уже лучше.

И Фуше молча продолжил осмотр.

– Вы знаете, в чем ваша задача? – наконец спросил он.

– Да! Нужно проследить за подозрительным гражданином, поехать за ним в Германию, может быть, в Англию, нет ничего проще, ведь я говорю по-немецки, как немец, и по-английски, как англичанин. Нельзя ни на мгновение упустить его из виду. Так что остается или показать мне его, или мне самому его увидеть хотя бы раз, или сказать мне, где он и кто он.

– Его зовут Соль де Гризоль, он адъютант Кадудаля, живет на улице Луа, гостиница «Юните». Возможно, он уже уехал, в этом случае вам надо узнать, по какой дороге он поехал, догнать его и не спускать с него глаз. Я хочу знать о каждом его шаге. – Фуше сгреб две груды монет с камина и передал их молодому человеку.

Тот принял их рукой в безукоризненной перчатке и сунул в карман, не пересчитывая.

– Теперь, – поинтересовался молодой щеголь, – я, наверное, должен вернуть вам те два луи, что вы дали лиможцу?

– Как это? – не понял Фуше. – Какие два лун?

– А которые вы давеча мне дали.

– Так это я вам их дал?

– Да, и вот доказательство – эти монеты.

– Тогда, – сказал Фуше, – третья кучка монет тоже ваша, но получите ее после, как вознаграждение. Идите, не теряете времени, и чтобы к вечеру я получил от вас первые сведения.

И они распрощались, одинаково довольные друг другом.

Вечером Фуше получил первое донесение:

«Я снял в гостинице «Юните» на улице Луа номер по соседству с номером гражданина Соль де Гризоля. С балкона, на который выходят наши четыре окна, я рассмотрел его комнату: один диван, удобный для разговоров, стоит прямо у перегородки, разделяющей наши номера. Я проделал в ней крохотное отверстие, которое никто не заметит, зато мне позволит все видеть и слышать. Гражданин Соль де Гризоль, не найдя того, кого он искал в гостинице «Монблан», будет ждать его до двух часов ночи. Он предупредил хозяина, что поздно вечером ему нанесет визит один из его друзей.

Я буду третьим на их встрече, но они об этом не догадаются.

Лиможец.

P.S. Следующее донесение – завтра с утра».

На следующий день на рассвете Фуше разбудили, передав ему документ следующего содержания:

«Друг, которого ждал гражданин Соль де Гризоль, – не кто иной, как всем известный Лоран, прозванный Красавцем Лораном, главарь Соратников Иегу. Адъютант Кадудаля передал ему приказ генерала напомнить всем членам этой компании об их клятве. В ближайшую субботу они намерены возобновить свои действия и остановить дилижанс в Вернонском лесу, на дороге между Руаном и Парижем. Того, кто нарушит клятву, ждет смерть.

Гражданин Соль де Гризоль в десять часов утра выезжает в Германию, я еду за ним. Мы проедем через Страсбург и далее, если я правильно понял, в Эттенгейм, резиденцию герцога Энгиенского.

Лиможец».

Эти два донесения как два солнечных луча осветили шахматную доску Фуше. С их помощью министр полиции in patribusясно видел все, что происходило на шахматной доске Кадудаля. Угроза вендетты со стороны генерала не была пустыми словами. Его посланник проездом через Париж поднял на ноги Соратников Иегу, которых генерал распустил лишь условно, и, не теряя времени, прямым ходом отправился к герцогу Энгиенскому. Кадудаль давно устал от бесконечных колебаний графа д'Артуа и его сына – единственных принцев, с которыми он поддерживал отношения. Они постоянно обещали ему не только людей и деньги, но и свою высокую протекцию, но никогда обещаний не сдерживали. Поэтому Кадудаль решил обратиться к последнему представителю воинственного рода Конде и узнать, не окажет ли он помощь не только на словах, но и на деле.

Раскинув свои сети, Фуше стал ждать, как паук в углу своей паутины.

И только жандармерия Анделиса и Вернона получила приказ и днем и ночью держать лошадей наготове.

XXV
ГЕРЦОГ ЭНГИЕНСКИЙ (1)

Господин герцог Энгиенский жил в маленьком замке в городе Эттенгейм великого герцогства Баден, располагающемся на правом берегу Рейна, в двадцати километрах от Страсбурга. Он был внуком принца Конде, который в свою очередь был сыном принца Конде, прозванного Кривым и известного тем, что он очень дорого обошелся Франции во времена регентства герцога Орлеанского. Один-единственный Конде, умерший молодым, отделяет Конде Кривого от Великого Конде, который получил свое прозвище благодаря победе при Рокруа, осветившей последние часы жизни Людовика XIII, а также взятию Тионвиля и битве при Нордлингене. Судя по его скупости, порочности и холодной жестокости, Великий Конде, несомненно, являлся сыном своего отца, то есть Генриха II де Бурбона. Его стремление к короне было так велико, что он первым объявил во всеуслышание, что два сына Анны Австрийской – Людовик XIV и герцог Орлеанский – не были сыновьями Людовика XIII, что, вообще-то говоря, могло соответствовать действительности.

Что до Генриха II де Бурбона, имя которого мы только что упомянули, то именно из-за него испортился характер семьи Конде, все его потомки отличались расточительной жадностью и жизнерадостной меланхолией.

История превратила сына Генриха I [75]75
  И внука Людовика I.


[Закрыть]де Бурбона в принца Конде, однако хроники того времени опровергают его родство с принцем и прочат ему в отцы другого человека. Жена Генриха I, Шарлотта де ла Тремуй, в отсутствие мужа изменяла ему с пажом-гасконцем. После четырехмесячного отсутствия муж без предупреждения неожиданно вернулся. Неверная жена – это уже полпути к преступлению. Герцогиня приняла решение немедленно: она оказала мужу королевский прием. И хотя на дворе стояла зима, она где-то раздобыла великолепные фрукты и, выбрав самую красивую грушу, разделила ее на две части. Для этого она воспользовалась ножом с золотым лезвием, покрытым ядом с одной стороны, и мужу, естественно, досталась отравленная половинка груши.

Ночью принц умер.

Карл де Бурбон сообщил эту новость Генриху IV, думая, что тот еще ничего не знает, и добавил:

– Это результат вашей ссоры с Папой Сикстом V.

– Думаю, – ответил Генрих IV, который не мог не блеснуть собственным остроумием, – дело не в Папе, а совсем в другом человеке.

Началось следствие, самые тяжкие обвинения выдвигались против Шарлотты де ла Тремуй, как вдруг Генрих IV потребовал ее дело и бросил все документы в огонь. Когда же его спросили о причине столь странного поступка, он ответил:

– Пусть лучше бастард унаследует имя моего брата, чем великое имя Конде канет в вечность.

Так бастард стал Конде, подарив этой паразитической ветви несколько новых пороков, в том числе и бунтарский характер.

Авторы романов всегда находятся в трудном положении: если мы обходим подобного рода детали, нас ругают за то, что мы знаем историю хуже некоторых историков. Если же мы пишем о них, то нас обвиняют в очернительстве и клевете на королевские династии.

Поспешим же сказать, что молодой принц Луи-Антуан-Анри де Бурбон, он же герцог Энгиенский, не унаследовал пороки ни Генриха II де Бурбона (только трехлетнее пребывание в тюрьме заставило его сблизиться со своей женой, бывшей самым очаровательным созданием того времени), ни Великого Конде (чей роман с его собственной сестрой г-жой де Лонгвиль веселил весь Париж во времена Фронды), ни Луи де Конде (который в бытность регентом Франции просто-напросто опустошил казну ради прекрасных глаз г-жи де При).

Это был красивый мужчина тридцати трех лет, который отправился в изгнание вместе со своим отцом и графом д'Артуа, а в 1792 году присоединился к эмигрантам, собравшимся на берегах Рейна. Да, он восемь лет воевал против республики, чтобы сокрушить принципы, которые не мог принять в силу своего воспитания и предрассудков. После роспуска армии Конде, то есть после заключения Люневильского перемирия, герцог Энгиенский мог, как и его отец, дед, братья и другие эмигранты, укрыться в Англии, но в силу сердечной привязанности, о которой в ту пору еще ничего не было известно [76]76
  Потаенной любовью герцога Энгиенского была Шарлотта де Роан-Рошфор. См. главу XXXIII.


[Закрыть], он предпочел осесть, как мы уже говорили, в Эттенгейме.

Он жил там скромно, как частное лицо, поскольку огромное состояние, доставшееся ему от Генриха IV, а также от герцога де Монморанси и Людовика Кривого, в ходе революции было конфисковано. Эмигранты, жившие в Оффенбурге, навещали его, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Иногда молодые люди выезжали на охоту в Черный лес, а иногда принц исчезал на шесть-восемь дней и неожиданно возвращался так, что никто не знал, где он был. Эти отлучки давали пищу для всяческих измышлений. Но сколь бы странными или компрометирующими ни были эти домыслы, принц не обращал на них никакого внимания и никогда не давал никаких объяснений.

Однажды утром в Эттенгейм прибыл молодой человек. Он пересек Рейн в Келе, куда прибыл из Оффенбурга, и хотел встретиться с принцем.

Принца на было дома уже три дня. Молодой человек стал ждать. И на пятый день принц вернулся.

Человек назвал свое имя, а также имя того, кто его послал. И хотя гость отнюдь не настаивал на том, чтобы войти, а напротив, умолял герцога принять его там, где ему будет удобно, принц пригласил его немедленно войти.

Этим человеком был Соль де Гризоль.

– Вы приехали ко мне от славного Кадудаля? – уточнил принц. – Я только что прочитал в одной английской газете, что он покинул Лондон, чтобы вернуться во Францию и отомстить за нанесенное ему оскорбление, а отомстив, опять уехал в Лондон.

Адъютант Кадудаля рассказал все, как было, ничего не прибавив и не убавив. Затем он поведал о том, как выполнил волю Кадудаля, объявив вендетту первому консулу, как встретился с Лораном и приказал ему от имени генерала вновь собрать Соратников Иегу.

– Вы что-то еще хотите мне сказать? – спросил принц, выслушав рассказ гостя.

– Да, мой принц, – ответил посланник Кадудаля. – Я должен передать вам, что, несмотря на Люневильское соглашение, мы начинаем новую, еще более ожесточенную войну против первого консула. Пишегрю, который наконец договорился с вашим августейшим отцом, присоединяется к ней из ненависти к французским властям, которая накопилась у него после изгнания в Синнамари. Моро также готов поддержать наше движение своей огромной популярностью. Он в ярости от того, что победа при Гогенлиндене не получила должного признания, и ему надоело смотреть, как армия и генералы Рейна постоянно приносятся в жертву итальянцам. Но есть еще одна вещь, которая мало кому известна и которую я должен открыть вам, мой принц.

– Какую же?

– В армии формируется тайное общество.

– Общество филадельфов [77]77
  Образованное республиканцами и роялистами, объединившимися в их ненависти к Бонапарту, это тайное общество действовало и при Империи, но ничего не добилось (см.: Нодье.Указ. соч., V. С. 142–258).


[Закрыть].

– Так вы уже знаете?

– Кое-что слышал.

– Ваше Высочество знает, кто его возглавляет?

– Полковник Уде.

– Вы когда-нибудь встречались с ним?

– Видел один раз в Страсбурге, но он не знал, кто я.

– И какое впечатление он произвел на Ваше Высочество?

– Мне показалось, что он слишком молод и слишком легкомыслен для того громадного дела, которое задумал.

– Вы правы, Ваше Высочество, – согласился Соль де Гризоль. – Но Уде родился в горах Юра, он и физически, и морально – самый настоящий горец.

– Ему только двадцать пять лет.

– Бонапарту было двадцать шесть, когда он провел Итальянскую кампанию.

– Сначала Уде был на нашей стороне.

– Да, мы впервые услышали о нем в Вандее.

– Затем он переметнулся к республиканцам.

– Потому что устал воевать против французов.

Принц глубоко вздохнул.

– Ах, если бы вы знали, как я от этого устал!

– Ваше Высочество, поверьте мне как человеку, не привыкшему расточать похвалы. Никогда еще в одном лице не сочетались столь противоречивые и в то же время столь естественные свойства. Уде обладает наивностью ребенка и смелостью льва, девичьим самозабвением и твердостью старого римлянина. Он деятелен и беззаботен, ленив и неутомим, переменчив и тверд в своих решениях, мягок и суров, добр и жесток. Могу добавить только одно в его защиту, мой принц, – такие люди, как Моро и Мале, признали его вождем и обязались слушать во всем.

– Значит, в настоящее время руководителями общества являются трое…

– Уде, Мале и Моро – Филопомен, Марий и Фабий. Скоро к ним присоединится четвертый – Пишегрю – под именем Фемистокла.

– По-моему, здесь соединились весьма разнородные элементы, – высказался принц.

– Но весьма мощные. Сначала нужно разделаться с Бонапартом, а когда место будет свободно, подумаем над тем, какой человек или какой режим придет ему на смену.

– А как вы рассчитываете разделаться с Бонапартом? Надеюсь, речь не идет об убийстве?

– Нет, он должен погибнуть с оружием в руках.

– Собираетесь вызвать его на рыцарский турнир? – улыбнулся принц. – И думаете, он согласится?

– Нет, мой принц. Мы вынудим его. Три раза в неделю он ездит за город, в Мальмезон, с эскортом в сорок-пятьдесят человек. Кадудаль нападет с таким же числом людей, и Бог их рассудит.

– В самом деле, – задумался принц, – это уже не убийство, это честный бой.

– Но для полного успеха нашего проекта нам нужна поддержка французского принца, отважного и популярного в народе, – такого, как вы, Ваше Высочество. Герцоги Беррийские, герцоги Ангулемские и их отец, граф д'Артуа, столько раз давали нам обещания и столько раз их не сдерживали, что мы не можем снова на них полагаться. Я пришел сказать вам от имени всех, Ваше Высочество, что мы просим вас возвратиться в Париж. И когда Бонапарт будет мертв, народ захочет возродить монархию, если его поведет за собой принц из дома Бурбонов, который имеет полное право на престол.

Принц взял за руку Соль де Гризоля.

– Сударь, – взволнованно произнес принц, – от всего сердца благодарю вас и ваших друзей за те чувства, которые вы питаете ко мне. За это вам, и только вам, я открою тайну, неизвестную никому, даже моему отцу. Передайте отважному Кадудалю, Уде, Моро, Пишегрю, Мале мои слова: «Вот уже девять лет я участвую в войне и ежечасно рискую жизнью, что мало меня волнует, и девять лет меня захлестывает ненависть тех, кто называет себя нашими союзниками, а на деле видят в нас только орудия достижения своих целей. Они заключили мир, забыв о нас в своих соглашениях. Тем лучше. Я не хочу в одиночку продолжать эту отцеубийственную войну, подобную той, в которой мой предок, Великий Конде похоронил часть своей славы. Вы скажете, что Великий Конде воевал против короля, а я должен воевать с Францией. С точки зрения новых принципов, против которых я выступаю и на которые, следовательно, не могу опираться, оправданием моему предку является как раз то, что он сражался только с королем. Я воевал против Франции, правда, моя роль была лишь второстепенной: не я объявил эту войну и не я закончил ее. Я сказал судьбе: «Ты позвала меня – я твой». Но теперь, когда мир заключен, я не хочу ничего менять». Вот что я прошу вас передать вашим друзьям. А теперь, – продолжал принц, – послушайте то, что я хочу сказать вам, и только вам, сударь. И обещайте мне, что будете хранить тайну, которую я вам доверю.

– Клянусь вам, Ваше Высочество.

– Так вот, простите мне мою слабость, сударь, но я влюблен.

Посланник удивленно вскинул брови.

– Да, сударь, слабость, – повторил герцог, – но в то же время и счастье. Слабость, ради которой я три или четыре раза в месяц, рискуя головой, переправляюсь на ту сторону Рейна [78]78
  То есть на территорию Франции, так как по Люневильскому мирному соглашению 1801 г. левый берег Рейна отошел к Франции.


[Закрыть], чтобы повидаться с самой восхитительной женщиной на свете. Все полагают, что меня удерживает в Германии мой разрыв с отцом и братьями. Нет, сударь, меня здесь держит любовь, моя высокая, моя неодолимая страсть, именно она заставляет меня пренебречь долгом. Все гадают, куда я пропадаю, спрашивают, где я, подозревают, что я строю заговоры. Увы! Увы! Я люблю, только и всего.

– О! Великая и святая любовь, как ты сильна, если заставляешь Бурбона забыть обо всем, даже о долге, – с улыбкой прошептал Соль де Гризоль. – Любите, принц, любите и будьте счастливы! Думаю, это – главное предназначение мужчины.

И Соль де Гризоль встал, чтобы откланяться.

– О нет! – воскликнул принц. – Я вас так не отпущу.

– Мне больше нечего здесь делать.

– Вы должны выслушать меня до конца, сударь. Я никогда ни с кем не говорил о моей любви, я задыхаюсь. Я доверился вам, но этого мало, я должен выговориться. Вы вошли в светлую и радостную сторону моей жизни, мне надо рассказать вам, как прекрасна, умна и преданна моя возлюбленная. Поужинайте со мной, сударь, а потом, что ж, потом вы покинете меня, но, по крайней мере, два часа я смогу говорить о ней. Я люблю ее уже три года, но, представьте себе, я никому не мог о ней рассказать.

И Гризоль остался на ужин.

Два часа герцог говорил только о своей любви. Он рассказал все, даже мельчайшие подробности, он смеялся, плакал, жал руки своему новому другу и на прощание обнял его.

Странная штука – симпатия! За один день этот приезжий незнакомец завоевал сердце принца, а друзья, постоянно находившиеся рядом с ним, не могли об этом и мечтать.

Тем же вечером посланник Кадудаля выехал в Англию, а полицейский агент, не отстававший от него, написал Фуше следующее:

«Час назад выехал за гражданином С. де Г. Следовал за ним от станции до станции, пересек мост в Келе, ужинал в Оффенбурге, в том же зале, так, что он ничего не заподозрил.

Ночевали в Оффенбурге.

Отправился в Эттенгейм в восемь утра, на почтовых, через полчаса после С. де Г.

Остановился в гостинице «Круа», а гражданин С. де Г. – в гостинице «Рейн и Мозель».

Чтобы не вызвать подозрений, я сказал, что приехал по просьбе последнего епископа Страсбурга, г-на де Роан-Гимене, известного своей ролью в деле о колье. Что касается последнего, то я представился ему как эмигрант, который не может покинуть Эттенгейм, не повидав его. Поскольку он исключительно тщеславен, я льстил ему, как мог, и он проникся ко мне таким доверием, что пригласил меня на обед. Я воспользовался этой временной близостью, чтобы расспросить его о герцоге Энгиенском. Он редко видится с принцем, но в таком городе, как Эттенгейм, где проживает всего три с половиной тысячи душ, каждый знает, что делает сосед.