Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

XI
БАЛ У ГОСПОЖИ ДЕ ПЕРМОН

Бал, куда так стремилась попасть юная подруга Гортензии Богарне, был модной новинкой Парижа того времени [46]46
  Дюма соединил описание двух балов и две главы из «Мемуаров герцогини д'Абрантес». Указ. соч.,T. II, гл. II и гл. XXVII.


[Закрыть]. Г-жа де Пермон, которой бы понадобился дом в четыре раза больший, чем тот, в каком она жила, чтобы вместить всех желавших побывать у нее в тот вечер, отказала в приглашении более чем сотне мужчин и более чем полусотне женщин. Но она родилась на Корсике и с детства была знакома с семьей Бонапарт, поэтому по первой же просьбе Евгения Богарне м-ль де Сурди и ее мать получили две входные карточки.

Г-жа де Пермон, чьи приглашения пользовались таким спросом, несмотря на ее неблагородного происхождения имя, была одной из величайших светских львиц, которые когда-либо существовали. Ее род восходил к Комнинам, давшим шесть императоров Константинополю, одного Гераклее и десять Трапезунду.

Ее предок Константин Комнин, спасаясь от мусульман, сначала укрылся на горе Тайгет, а затем на Корсике. С ним пришли три тысячи его соотечественников, последовавших за своим вождем. Купив у Генуи земли Паомии, Салоньи и Ревинды, Константин обосновался на Корсике.

Наследница императоров, м-ль Комнин вышла по любви за красивого простолюдина, которого звали г-н де Пермон. Он умер два года назад, оставив жене сына двадцати двух лет, четырнадцатилетнюю дочь и ренту в двадцать или двадцать пять тысяч ливров.

Высокое происхождение г-жи де Пермон и ее брак с простолюдином открыли двери ее салона и старой аристократии, и зарождающейся демократии, которая делала первые шаги на поприще войны, искусств и науки и должна была дать великие имена, достойные соперничать с самыми громкими именами прежней монархии. В ее салоне можно было встретить де Муши, де Монкальма, принца Шале, братьев де Лэгль, Шарля и Жюста де Ноайль, Монтегю, троих Растиньяков, графа де Голенкура, его сыновей Армана и Августа и представителей славных семей д'Орсэ, Монбретонов, Талейранов, Дюроков.

С двадцатью пятью тысячами ливров ренты г-жа де Пермон могла себе позволить жить в одном из самых элегантных и богато обставленных домов Парижа. Надо сказать, что двадцать пять тысяч франков в то время равнялись пятидесяти тысячам в наши дни.

Она любила экзотические растения, хотя в то время этот вид роскоши не был так распространен, как сейчас. Ее дом превратился в настоящую оранжерею: вестибюль был так искусно заставлен деревьями и цветами, что они совершенно скрывали стены, и так затейливо освещен разноцветными светильниками, что казалось, будто входишь в волшебный замок.

В то время, когда званые вечера устраивали именно для того, чтобы танцевать, балы начинались рано. В девять часов вечера дом г-жи де Пермон были освещен и двери распахнуты, а сама она вместе с детьми Лаурой и Альбертом ожидала гостей в гостиной.

Г-жа де Пермон, все еще по праву считавшаяся красавицей, была в платье из белого крепа, скроенном по образцу греческой туники. Ткань, складками спадавшую на грудь, на плечах удерживали две бриллиантовых пряжки. На улице Пти-Шан у Леруа, знавшего толк в платьях и головных уборах, она заказала шляпку с оборками из белого крепа, в выбивавшихся из-под оборок черных, как агат, волосах желтели нарциссы, такими же нарциссами было украшено и платье. Из других украшений на ней были только серьги в виде бутонов с бриллиантами, каждый стоимостью в пятнадцать тысяч франков. Рядом в вазе стоял огромный букет живых нарциссов и фиалок. Шляпку, изготовленную, как мы уже сказали, у Леруа, к волосам г-жи де Пермон приколол знаменитый Шарбоннье. Цветы – от мадам Ру, лучшей парижской цветочницы.

Туалет Лауры де Пермон был скромнее. Ее мать считала, что в шестнадцать лет она должна блистать своей красотой, а не поражать гостей роскошью наряда. Она была одета в платье из розовой тафты, того же покроя, что у матери, с белыми нарциссами по подолу. Венок из белых нарциссов украшал и ее волосы. Пряжки на платье и серьги из жемчуга дополняли наряд.

Но блистать красотой на этом вечере, неофициально устроенном в честь семьи Бонапарт и на котором обещал быть первый консул, предназначалось г-же Леклерк, любимице г-жи Летиции и, как поговаривали, ее деверя – Бонапарта. Ничто не должно было помешать ее триумфу, поэтому она попросила у г-жи де Пермон разрешения одеваться к балу у нее дома.

Платье г-жи Леклерк было сшито у мадам Жермон, кроме того, она пригласила Шарбоннье, который трудился и над прической г-жи де Пермон. Г-жа Леклерк готовилась появиться в гостиной, когда начнут собираться гости, – в самый благоприятный момент для того, чтобы произвести впечатление и быть увиденной всеми.

Г-жи Мешен, де Перигор и Рекамье, блистательные красавицы той эпохи, уже прибыли, когда в половине десятого доложили о г-же Бонапарт с сыном и дочерью.

Г-жа де Пермон поднялась и прошла навстречу гостям до половины залы, хотя никому из гостей до сих пор не оказывала такой чести.

Жозефина была в венке из маков и золотых колосьев, эти же цветы украшали и ее платье из белого крепа. Гортензия также была в белом платье, единственным украшением которого были букетики фиалок.

В это же время вошла г-жа де Сурди с дочерью. Мать – в желтой тунике, украшенной анютиными глазками, дочь, волосы которой уложены в греческую прическу, – в тунике из белой тафты, расшитой золотом и пурпуром.

Клер удивительно шел ее наряд, а пурпурные и золотые ленты великолепно сочетались с черными волосами. Витой пояс из золотых и пурпурных шнуров стягивал талию, которую можно было обхватить двумя ладонями.

Заметив Клер, Евгений Богарне по знаку сестры бросился к вновь прибывшим и, подхватив под руку графиню де Сурди, подвел ее к г-же де Пермон. Та поднялась навстречу и усадила гостью слева от себя. По правую руку от нее сидела Жозефина. Гортензия подала руку Клер и села с ней неподалеку от г-жи де Сурди и своей матери.

– Ну что же? – с любопытством спросила Гортензия.

– Он здесь, – отвечала Клер, дрожа.

– Где? – спросила Гортензия.

– Следи за моим взглядом, – ответила Клер. – Он стоит посреди вон той группы, во фраке из бархата цвета граната, замшевых панталонах и туфлях с маленькими бриллиантовыми пряжками, на его шляпе такая же пряжка, но большего размера.

Гортензия посмотрела в сторону, которую ей указала Клер.

– Ах, ты права, – сказала она. – Он прекрасен, как Антиной. Но, послушай, мне кажется, он не так мрачен, как ты говорила. Твой таинственный красавец очень любезно улыбается нам.

В самом деле, лицо графа де Сент-Эрмина, который не спускал глаз с м-ль де Сурди, едва она появилась, озарила тихая радость. Заметив, что взгляды Клер и ее подруги обращены к нему, он скромно, но без неловкости приблизился к ним и поклонился:

– Не будете ли вы так добры, сударыня, не согласитесь ли вы танцевать со мной первую réelle [47]47
  Или контрданс,как мы будем называть этот танец в следующей главе. (Прим А. Дюма.)


[Закрыть]или первый англез?

– Первую reelle, о да, сударь, – пролепетала Клер. Она смертельно побледнела, когда увидела, что граф направился к ней, теперь же чувствовала, что краснеет.

– Сударыня, – продолжал Гектор, поклонившись Гортензии, – я ожидаю вашего приказа, выберите для меня свободный танец.

– Первый гавот, сударь, если угодно, – ответила Гортензия.

Она знала, что Дюрок не танцевал гавот, хотя и был прекрасным танцором.

Поблагодарив Гортензию, граф Гектор удалился и небрежно присоединился к свите прибывшей г-жи де Контад, красота и туалет которой привлекли всеобщее внимание.

В эту минуту восторженный шепот ознаменовал появление новой претендентки на звание королевы красоты. Ограждение с бархатными шнурами в зале для танцев было еще открыто, хотя танцы должны были начаться только с появлением первого консула.

Ужасной соперницей, вызвавшей такое восхищение, была Полина Бонапарт, которую дома называли просто Полетт. Она была замужем за генералом Леклерком, который 18-го брюмера немало помог Бонапарту.

Г-жа Леклерк появилась из комнаты, где переодевалась к балу, и с точно рассчитанным кокетством, войдя в гостиную, начала снимать перчатки, открывшие ее великолепные белые руки, украшенные золотыми браслетами с камеями.

В тот вечер ее голова была убрана лентами, напоминавшими цветом пятнистую шкуру пантеры, ленты удерживали золотые виноградные гроздья. Это была точная копия камеи, изображавшей вакханку. Черты лица г-жи Леклерк были настолько правильны, что она по праву могла соперничать с оригиналом. Платье из тончайшего индийского муслина, сотканное из воздуха, как сказал бы Ювенал [48]48
  Возможно, это отсылка к multicia(«прозрачным тканям») ландыша, из «Сатир» (2,66)


[Закрыть], по подолу было расшито золотыми полосами шириной в четыре или пять пальцев и пурпурным орнаментом. Скроенное как греческая туника, оно облегало стройный стан; на плечах ткань удерживали две бесценные камеи. Манжеты необыкновенно коротких рукавов в легкую складку также застегивались камеями. Пояс полированного золота с пряжкой из великолепного резного камня стягивал тунику сразу под грудью, как на античных статуях.

Во всем этом наряде была такая удивительная гармония, что, как мы уже сказали, восхищенный шепот встретил г-жу Леклерк и сопровождал ее, когда она шла по залу.

– Incessu patuit dea, —сказал Дюпати, когда она проходила мимо него.

– Что за оскорбление произнесли вы на языке, которого я не знаю, гражданин поэт? – с улыбкой спросила г-жа Леклерк.

– Как, – отвечал Дюпати, – вы – римлянка, сударыня, и не говорите по-латыни?

– Я забыла ее.

– Это стих из Вергилия, сударыня, когда Венера явилась Энею. Аббат Деллиль перевел это так: «… по походке видно богиню».

– Подайте мне руку, льстец, вы будете танцевать со мной первую réelle, это ваше наказание.

Дюпати не заставил себя просить дважды. Он подал г-же Леклерк руку и позволил увлечь себя в небольшую гостиную, где она остановилась, сказав, что здесь не так жарко, как в других залах. Истинной же причиной, по которой она выбрала эту комнату, было огромное канапе, на котором божественная кокетка могла расположиться, демонстрируя все великолепие своего наряда.

Проходя мимо, она с вызовом взглянула на г-жу де Контад, которая была самой красивой, или, точнее будет сказать, самой очаровательной дамой до появления г-жи Леклерк, и с удовлетворением отметила, что все, кто только что толпился возле кресла соперницы, бросили несчастную, чтобы собраться вокруг ее канапе.

Г-жа де Контад до крови кусала губы. Но в колчане мести, который есть у любой женщины, она тут же нашла одну из тех отравленных стрел, которые наносят смертельные раны. Она подозвала г-на де Ноайля.

– Шарль, – обратилась она к нему, – подайте же мне руку, я хочу посмотреть на это маленькое чудо красоты и портновского искусства, которое увлекло за собой всех мотыльков.

– Ах, – воскликнул молодой человек, – и вы дадите ей почувствовать, что среди мотыльков есть и пчелы. Жальте, жальте, графиня! – добавил он. – Все Бонапарты слишком недавно стали аристократами, и время от времени надо указывать им на то, что они тщетно втираются в ряды старой знати. Хорошенько рассмотрите эту выскочку, и, держу пари, вы найдете печать ее плебейского происхождения.

Молодой человек, смеясь, повел г-жу де Контад, ноздри которой раздувались, словно она шла по следу.

Они приблизились к группе поклонников, окруживших прекрасную г-жу Леклерк, и энергично проложили себе дорогу в первые ряды.

Г-жа Леклерк улыбнулась, увидев г-жу де Контад, решив, что даже ее соперница вынуждена воздать ей должное. Действительно, та начала свою речь, присоединив свой голос к хору восхищавшихся новым божеством.

Но вдруг, словно заметив нечто ужасное, она воскликнула:

– Ах, Боже мой, какое несчастье! Почему же это уродство портит один из шедевров природы! Воистину, в этом мире нет ничего совершенного! Боже мой, как это грустно!

Услышав это неожиданное восклицание, все повернулись сначала к г-же де Контад, затем к г-же Леклерк и снова к г-же де Контад. Все, очевидно, ожидали объяснений, но г-жа де Контад лишь продолжала сетовать на несовершенство нашего мира.

– Но что же вы увидели? – спросил в конце концов ее кавалер. – Что же такое вы видите?

– Что я вижу? А разве сами вы не видите огромные уши по обе стороны этой прелестной головки? Если бы у меня были такие, я бы обрезала их на три-четыре линии [49]49
  Двенадцатая часть дюйма, примерно 0,225 см.


[Закрыть], это тем легче сделать, что ушная раковина без завитка.

Не успела г-жа де Контад закончить, как все повернулись к г-же Леклерк, но уже не для того, чтобы восхищаться ею, а для того, чтобы с любопытством рассмотреть ее уши, на которые до сих пор никто не обращал внимания.

Уши Полетт, как называли ее подруги, и в самом деле были необыкновенные – белые хрящи, похожие на раковину устрицы, которые, кроме того, как верно заметила г-жа де Контад, природа забыла снабдить завитком.

Г-жа Леклерк даже не пыталась ответить на это дерзкое замечание. Она вскрикнула и упала в обморок. Это сильное средство, к которому прибегают женщины, когда они не правы [50]50
  Эта сцена сомнительного свойства кажется невероятной, но упоминание о ней можно найти в «Мемуарах герцогини д'Абрантес», которая присутствовала при этом, так как званый вечер был устроен в доме ее матери. (Прим. А. Дюма.)


[Закрыть].

В это время стук подъехавшей кареты, топот лошадей и возглас «Первый консул!» отвлек внимание гостей от невероятной сцены, разыгравшейся у них на глазах.

Г-жа Леклерк вся в слезах скрылась в комнату, где переодевалась к балу, и в то время как первый консул входил в гостиную через одну дверь, г-жа де Контад, понимая, что одержала победу чересчур грубым способом, и не осмеливаясь пожинать ее плоды, выскользнула в другую.

XII
МЕНУЭТ КОРОЛЕВЫ

Г-жа де Пермон вышла навстречу первому консулу и присела перед ним в самом изящном реверансе. Бонапарт взял ее руку и необыкновенно галантно поцеловал.

– Что я слышу, мой дорогой друг, – сказал он, – вы не хотели начинать бал, пока я не приеду? А если бы я приехал только в час ночи, неужели эти прелестные дети ждали бы меня?

Он обвел взглядом салон и увидел, что несколько дам из Сен-Жерменского предместья не встали при его появлении. Он нахмурился, но не высказал неудовольствия.

– Ну же, госпожа де Пермон, – сказал он, – начинайте же бал! Пусть молодежь веселится, танцы – ее любимое занятие. Говорят, что Лулу танцует как сама Шамеруа. Кто же мне это говорил? Евгений, не ты ли?

Евгений покраснел до ушей, он был любовником красавицы балерины.

Бонапарт продолжал:

– Я должен видеть это. Если позволите, госпожа де Пермон, мы с вами будем танцевать топасо [51]51
  Народный танец наподобие быстрого рондо, был моден во время Революции.


[Закрыть], это единственный танец, который я знаю.

– Вы шутите? – спросила г-жа де Пермон. – Вот уже тридцать лет, как я не танцую.

– Не может быть, вы смеетесь надо мной, – отвечал Бонапарт, – сегодня вы скорее похожи на сестру своей дочери.

Тут он заметил г-на Талейрана:

– А, это вы, мне нужно с вами поговорить, – и вместе с министром иностранных дел прошел в маленькую гостиную, где только что так жестоко пострадала г-жа Леклерк.

Вскоре музыканты заиграли, кавалеры бросились к дамам, и бал начался.

М-ль Богарне танцевала с Дюроком, они оказались напротив Клер и графа де Сент-Эрмин. Все, что подруга рассказывала ей об этом молодом человеке, вызывало ее живой интерес к графу.

В réelle, которую в наше время называют контрдансом, было четыре фигуры, последнюю знаменитый танцовщик того времени г-н де Трени заменил фигурой собственного сочинения.

Эта фигура и в наши дни носит его имя.

Г-н де Сент-Эрмин в танцах был так же талантлив, как и в других областях. Он был учеником Вестриса-младшего, отец которого считался богом хореографии, и его учитель мог им гордиться.

Лишь те, кому удалось застать в начале века прекрасных танцовщиков Консульства, могут представить себе то значение, которое молодой человек того времени придавал совершенствованию своих умений в этой области. Я помню, что ребенком в 1812 или 1813 году видел господ де Монбретон, которые были на том самом балу у г-жи де Пермон, представление о котором мы пытаемся дать нашему читателю. Им было тогда лет сорок [52]52
  Если А. Дюма мог видеть в Вилле-Котре в 1812 или 1813 г. Жана Франсуа ЖюляМарке, виконта де Монбретона, Луи Марке, графа де Монбретона, и их брата ЕвгенияКлода, то им тогда должно было быть не сорок, а двадцать лет. В таком случае сомнительно, что десятью годами раньше они могли присутствовать на балу у г-жи де Пермон.


[Закрыть]. На празднике в Вилле-Котре был дан большой бал, собравший весь цвет аристократии, новой аристократии, которая в наших гостиных гораздо многочисленнее, чем потомственная, и которую те, о ком я рассказываю, ценили не меньше. Господа де Монбретон приехали из своего замка в Кореи, господа Лэгль – из Компьеня, одни за три лье, другие за семь. Угадайте как? В кабриолетах. Да, да! Но в кабриолетах ехали их слуги, а сами они держали поводья, и, стоя на запятках в тонких бальных туфлях всю дорогу, повторяли сложнейшие бальные па. Они подъехали к дверям бального зала… смахнули пыль с туфель и в следующую минуту уже танцевали контрданс.

Итак, м-ль Богарне с радостью, а Клер с гордостью отмечали, что граф де Сент-Эрмин, которого никогда прежде не видели танцующим, превосходил лучших танцоров, присутствовавших на этом балу.

Но если на этот счет любопытная девушка могла теперь быть совершенно спокойна, то был еще один вопрос, который продолжал мучить ее.

Рассказал ли молодой человек Клер о том, что так долго печалило его, раскрыл ли причину столь продолжительного молчания и посетившей его радости?

Она подбежала к подруге и, отведя ее к окну, спросила:

– Скажи мне скорей, о чем он с тобой говорил?

– Об одной очень важной вещи, имеющей отношение к тому, что я тебе рассказывала.

– Ты можешь мне об этом сказать?

– Конечно. Он сказал, что хочет доверить мне одну семейную тайну.

– Тебе?

От жгучего любопытства м-ль Богарне перешла с подругой на «ты»·. Клер понизила голос.

– Мне одной. И просил от его имени, – ведь она наш родственник, – получить у матушки разрешение поговорить со мной наедине один час, под наблюдением матери, но так, чтобы она не могла слышать нас. Он сказал, что речь идет о его счастье.

– А мать тебе разрешит?

– Надеюсь, ведь она так любит меня. Я обещала сегодня вечером поговорить с ней и дать ответ до окончания бала.

– Должна тебе признаться, – сказала м-ль Богарне, – что твой граф де Сент-Эрмин очень красив и танцует, как Гардель.

Вновь заиграла музыка, начался второй контрданс, и девушки вернулись на свои места. Бал продолжался, становясь все веселее.

Обе подруги, как уже известно читателю, были очень довольны тем, как танцует граф де Сент-Эрмин. Но первая réelle, которой открылся бал, была простым контрдансом, а в то время танцоров, которых хотели испытать, подвергали двойной проверке – гавотом и менуэтом.

М-ль Богарне и Клер ждали, когда молодой граф будет танцевать гавот, о котором он условился с Гортензией.

Гавот, который в наше время стал лишь данью традициям и считается абсолютно комичным танцем, имел большое значение во время Директории, Консульства и даже Империи. Как изрубленная на куски змея долго еще извивается, прежде чем умрет, гавот никак не уйдет в прошлое. Этот танец, состоявший из сложных фигур и требовавший большого умения, был скорее предназначен для театра, чем для гостиных. Ему требовалось много свободного места, и даже в большом зале помещалось не более четырех пар, танцующих гавот.

Из четырех пар, танцевавших гавот в большой гостиной г-жи де Пермон, одна вызвала единодушные аплодисменты зрителей – это были граф де Сент-Эрмин и м-ль Богарне. Аплодисменты настолько громкие, что привлекли внимание Бонапарта, беседовавшего с Талейраном, и заставили его покинуть будуар. На последних фигурах танца он показался на пороге и видел триумф м-ль Богарне и ее кавалера.

Когда гавот закончился, Бонапарт знаком подозвал дочь и поцеловал ее в лоб.

– Я должен вам сделать комплимент, – сказал он, – вижу, что у вас был великолепный учитель и вы недаром посещали его уроки. Но кто же этот красивый кавалер, с которым вы танцевали?

– Я не знакома с ним, генерал, – ответила Гортензия, – сегодня я увидела его впервые. Он пригласил меня на гавот, когда подошел пригласить мадемуазель де Сурди, с которой я беседовала. Вернее, он не пригласил меня, а просил назначить ему танец. Я захотела танцевать с ним гавот.

– Но вы хотя бы знаете его имя?

– Он назвался графом де Сент-Эрмин.

– О! – кисло сказал Бонапарт. – Опять Сен-Жерменское предместье. Решительно, милейшая госпожа де Пермон решила пригласить полон дом моих врагов. Мое появление заставило бежать госпожу де Контад, эту сумасшедшую, которая последнего из моих младших лейтенантов ценит выше меня, а когда ей говорят о моих победах в Италии и Египте, отвечает: «Своими глазами я бы завоевала столько же, сколько он своей шпагой». Досадно, – продолжал Бонапарт, устремив взгляд в сторону кавалера Гортензии. – Он мог бы стать неплохим офицером в гусарском полку. – И, сделав дочери знак отойти к матери, сказал Талейрану: – Послушайте, вы столько всего знаете, скажите, знаете ли вы, что это за Сент-Эрмины?

– Подождите-ка, – отвечал Талейран, откинув голову назад и потирая подбородок, как он всегда делал, когда задумывался. – В Юра, рядом с Безансоном, есть Сент-Эрмины. Я знал отца, очень достойный человек, погиб на гильотине в 1793 году. У него осталось три сына. Что с ними стало? Мне об этом ничего не известно. Это, должно быть, один из его сыновей или племянник, хотя, кажется, у него не было брата. Вы хотите, чтобы я узнал больше?

– О нет, не трудитесь.

– Это не сложно, я видел, что он разговаривал с мадемуазель де Сурди. А, он и сейчас с ней беседует. Нет ничего легче, я узнаю у ее матери…

– Нет, не нужно, благодарю! А эти Сурди, что они собой представляют?

– Аристократы в полном смысле слова.

– Я не об этом спрашиваю. Что вы о них думаете?

– Кажется, из всей семьи остались только две женщины, они очень привязаны друг к другу. Два или три дня назад Кабанис, который немного знает семью, говорил мне о них. Девушка на выданье, у нее, если не ошибаюсь, миллион в приданое. Это совсем неплохо для одного из ваших вояк.

– Итак, вы считаете, что госпожа Бонапарт может поддерживать с ними знакомство?

– Безусловно.

– Бурьен мне тоже говорил об этом, благодарю. Но что с Лулу? Кажется, она собирается плакать. Дорогая госпожа де Пермон, чем вы огорчили вашу дочь, да еще в такой день, как сегодня?

– Я хочу, чтобы она танцевала менуэт королевы, а она не хочет.

При словах «менуэт королевы» Бонапарт улыбнулся.

– А почему она не хочет?

– Откуда же мне знать? Это каприз. В самом деле, Лулу, вы неразумны, дитя мое. Зачем брать уроки у Гарделя и Сент-Аманда, если вы не пользуетесь их наукой?

– Но, матушка, – отвечала м-ль де Пермон, – я бы с удовольствием танцевала этот менуэт, хотя я его терпеть не могу, но я могу танцевать его только с господином де Трени, мы с ним уже условились.

– Но где же он тогда? – спросила г-жа де Пермон. – Почему его до сих пор нет? Уже половина первого.

– Он предупредил нас, что у него еще два бала и что у нас он сможет быть только очень поздно.

– А, – сказал Бонапарт, – приятно слышать, что во Франции есть человек, который занят больше меня. Но если господин де Трени не держит слова, это не повод лишить нас удовольствия видеть, как вы танцуете менуэт королевы, мадемуазель Лулу. Это не ваша вина, если господина де Трени здесь нет, выберите другого кавалера.

– Танцуй с Гарделем, – сказала г-жа де Пермон.

– О! С моим учителем танцев… – поморщилась Лулу.

– Ну, тогда с Лаффитом. После Трени это лучший танцор во всем Париже.

Г-н Лаффит появился на пороге гостиной.

– Господин Лаффит, господин Лаффит! Подойдите к нам! – воскликнула г-ж де Пермон.

Г-н Лаффит приблизился с самым любезным видом. Он был прекрасно сложен и необыкновенно изящен.

– Господин Лаффит, – обратилась к нему г-жа де Пермон, – доставьте мне удовольствие, танцуйте менуэт королевы с моей дочерью.

– Помилуйте, сударыня, – воскликнул г-н Лаффит. – Это такая честь для меня! Это настоящий вызов господину де Трени, – добавил он, смеясь, – но я согласен рискнуть. Единственное препятствие заключается в том, что я не ожидал этого и не захватил шляпу.

Чтобы читатель мог понять последнюю фразу г-на Лаффита, нужно пояснить, что для реверанса в менуэте, который был кульминацией, краеугольным камнем всего танца, была необходима шляпа в стиле Людовика XV, и никакая другая не годилась.

Начались поиски шляпы, и через некоторое время ее нашли.

Балет был исполнен с необыкновенным успехом, и г-н Лаффит провожал м-ль де Пермон на ее место, когда столкнулся с г-ном де Трени, который, чувствуя, что опаздывает, запыхавшись влетел в зал, намереваясь выполнить обещание, данное м-ль Лауре.

Г-н де Трени остановился перед танцорами с видом скорее изумленным, чем возмущенным. Менуэт, который он должен был танцевать, и все знали, что он должен его танцевать, не только уже завершился без его участия, но завершился с успехом, о котором можно было судить по затихающим возгласам «браво».

– Ах, сударь, – сказала ему смущенная м-ль де Пермон, – взгляните на часы, я прождала вас до полуночи и даже долее, а менуэт был назначен на одиннадцать. Наконец, в полночь моя мать потребовала, чтобы я танцевала с господином Лаффитом, и, – смеясь, закончила она, – мне приказал первый консул.

– Мадемуазель, – серьезно отвечал Трени, – госпожа де Пермон имела основания потребовать этого, она хозяйка дома, и ее гости ждали менуэта. К несчастью, я опоздал, и она была в своем праве. Но если первый консул, – и г-н де Трени, который на целых пять дюймов был выше первого консула, смерил его взглядом, – отдал приказ начать танец, который на самом деле не танцуют без меня, то он превысил свои полномочия и совершенно не прав. Я не вмешиваюсь в его приказы на поле боя, пусть же и он оставит мне мои гостиные. Я не ощипываю его лавры, пусть же и он не прикасается к моим.

И сев рядом с м-ль де Пермон, он с достоинством продолжал:

– Несомненно, я достаточно рассудителен и не стану слишком грустить из-за того, что мне не пришлось танцевать с вами. Тем более, что виноват только я, опоздав. И я не могу сердиться на вас за то, что вы не сдержали слова. Но в этом менуэте неверно была исполнена целая фигура. Я бы танцевал его серьезно, торжественно, не так грустно, как господин Лаффит. В целом мне понравилось… Но нет, я никогда не забуду того, что видел!

Вокруг г-на де Трени образовался большой кружок гостей, слушавших, как он изливает свою печаль. Среди слушателей был и первый консул; ему эти речи были настолько непривычны, что он был готов поверить – перед ним сумасшедший.

– Вы пугаете меня, – сказала м-ль де Пермон г-ну де Трени, – что же я делала не так?

– Что вы сделали? Как, сударыня, вы танцуете менуэт так, что я был счастлив протанцевать с вами. Вы столько раз танцевали его с Гарделем. И вы! О нет, этому нет названия! И вы соглашаетесь танцевать с человеком, который, безусловно, прекрасно танцует, но он танцует контрдансы. Повторяю, танцует контрдансы! Нет, сударыня, нет, он ни разу в жизни не сделал правильного реверанса со шляпой! Нет, и я заявляю об этом во всеуслышание, он этого не умеет!

Заметив улыбку на некоторых лицах, он продолжал:

– О, вас это удивляет! Так я сейчас объясню вам, почему он не умеет делать большой реверанс, тот самый, по которому можно оценить, умеет человек танцевать менуэт или нет. Дело в том, что он не умеет надевать шляпу. Умение надевать шляпу, господа, – это главное! Спросите, так ли это, у этих дам, которые заказывают шляпы у Леруа и приглашают Шарбоннье, чтобы надеть их. О, спросите господина Гарделя, и он расскажет вам, как надевать шляпу! Кто угодно может носить шляпу на голове, скажу больше, их носят все. Но достоинство, но уверенность, которое определяет движение руки, плеча… Вы позволите?

И, взяв огромную треуголку у одного из гостей, г-н де Трени встал перед зеркалом, напевая мелодию реверанса. Вокруг вновь столпилась половина гостей, которые следовали за ним, словно на привязи. Он принялся исполнять реверанс из менуэта с удивительным изяществом и абсолютной серьезностью и, наконец, по всем правилам водрузил шляпу на голову.

Бонапарт наблюдал за ним, опершись на руку Талейрана.

– Спросите-ка, – сказал он дипломату, – в каких отношениях он с господином Лаффитом. После его высказываний на мой счет я не решаюсь заговорить с ним.

Г-н де Талейран задал танцовщику вопрос первого консула так же серьезно, как осведомлялся бы о войне Англии с Америкой.

– Ну, – отвечал г-н де Трени, – в таких отношениях, в каких могут быть два талантливых человека – в состоянии хрупкого равновесия. Но должен признать, что он – достойный соперник, он славный малый и не завидует моим успехам. Его собственные делают его снисходительным. Его танец отличается живостью и силой. Он сильнее меня в первых восьми тактах тавота в «Панурге» [53]53
  Возможно, это гавот из «Панурга на острове Светильников», лирической комедии в трех действиях (Париж, Королевская академия музыки, 25 января 1785 г.), слова Мореля де Шедевиля и графа Прованского, по Рабле, музыка Гретри.


[Закрыть], здесь и говорить нечего. Но моими жетея просто стираю его с лица земли! У него сильнее ноги, а у меня спина.

Бонапарт смотрел и слушал, остолбенев от изумления.

– Ну вот, – сказал Талейран, – вы можете быть спокойны, гражданин первый консул, войны между господами де Трени и Лаффитом не будет. Хотел бы я сказать то же самое о Франции и Англии.

Пока бал был приостановлен и г-н де Трени мог свободно излагать свои теории о способах носить шляпу, Клер обсуждала с матерью вопрос, который казался ей столь же важным, как тот, которым в это время были заняты Талейран и первый консул, старавшиеся восстановить мир между двумя лучшими танцорами Парижа, а значит, и мира.

Молодой граф, не спускавший с нее глаз, увидел, что она улыбается, и заключил, что, судя по всему, ее просьба удовлетворена. Он не ошибся.

Сказав, что ей хочется подышать воздухом в гостиной, где меньше народу, м-ль де Сурди взяла под руку м-ль Богарне и, проходя мимо графа де Сент-Эрмин, произнесла:

– Моя мать разрешила вам прийти к нам завтра в три часа пополудни.