Текст книги "Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Внезапно впереди послышался шум: в сорока шагах тихо прозвучала команда, а затем раздалось лязганье курков.

– Стой! – поднял руку Монбар.

– Огонь! – прозвучал голос со стороны противника.

– Ложись! – крикнул Монбар.

Не успел он скомандовать, как подземелье огласилось оглушительным грохотом выстрелов. Все, кто успел подчиниться приказу Монбара, услышали свист пуль у себя над головой. Двое-трое из тех, кто замешкался, рухнули на землю.

Вспышка была короткой, но Монбар и его соратники разглядели жандармскую униформу.

– Огонь! – крикнул в свою очередь Монбар.

И тут же раздались двенадцать или тринадцать выстрелов.

Темные своды пещеры вновь осветились.

Трое Соратников Иегу лежали без движения.

– Путь к отступлению закрыт, – решил Монбар. – Разворачиваемся, если у нас есть шанс, то только со стороны леса.

И Монбар повернулся и повел своих назад.

Жандармы выстрелили снова; послышались два или три стона и шум падающих тел – новая атака прошла небезуспешно.

– Вперед, друзья, – призвал Монбар. – Они дорого заплатят за нашу жизнь!

– Вперед, – прозвучало в ответ.

Чем дальше они продвигались, тем явственнее ощущался запах дыма.

– Похоже, эти мерзавцы выкуривают нас, – предположил Монбар.

– Боюсь, что так, – согласился Адлер.

– Они думают, что охотятся на лис.

– По нашим когтям они поймут, что имеют дело со львами.

По мере того как они продвигались к выходу, дым становился все гуще, а свет – все ярче. Показался последний поворот.

В самом деле, в пятидесяти шагах от пещеры горел костер. Но разожгли его не ради дыма, а чтобы в темноте никому не удалось скрыться. И в свете пламени сверкали карабины и сабли драгун.

– А теперь умрем, но умрем с боем, – призвал Монбар.

И он первый устремился в освещенный круг и выстрелил из обоих стволов своего охотничьего ружья. Затем, бросив ружье, ставшее бесполезным, выхватил из-за пояса пистолеты и, пригнув голову, бросился на драгун.

Я не берусь поведать о том, что произошло затем: проклятия, брань, крики, вспышки и грохот выстрелов – все смешалось. Когда все пистолеты были разряжены, наступила очередь кинжалов.

Подбежавшие жандармы ворвались в ряды противников, сражавшихся в дыму и пламени. Слышалось яростное рычание, стоны раненых и последние вздохи умирающих.

Схватка продолжалась минут пятнадцать, может быть, двадцать, а когда все закончилось, у Сейзериатской пещеры лежало двадцать тел.

Тринадцать из них были драгунами и жандармами, девять – Соратниками-Иегу.

Пятеро Соратников Иегу были еще живы, но сила была на стороне их противников, и раны не позволяли им сопротивляться: их взяли в плен. М-ль де Фаргас смотрела на них взглядом античной Немезиды.

Оставшиеся на ногах драгуны и жандармы окружили пленников с саблями в руках.

У старого капитана была сломана рука, полковнику насквозь прострелили ногу. Ролан, покрытый кровью противников, не получил ни одной царапины.

Двоих пленников уложили на носилки, поскольку они не могли сделать ни шагу. Зажгли заранее заготовленные факелы и двинулись в город.

В тот момент, когда они выходили из леса на большую дорогу, раздался топот копыт. Ролан вышел на середину и приказал:

– Ступайте дальше, я останусь, чтобы выяснить, кто это.

– Кто идет? – крикнул Ролан, когда всадник приблизился к нему.

– Еще один пленник, сударь, – ответил незнакомец. – Я не смог принять участие в схватке, но не хочу пропустить эшафот! Где мои друзья?

– Здесь, сударь, – показал Ролан.

– Простите, господа, – обратился Морган, – а это был он, – к жандармам, – позвольте мне занять место среди моих друзей: виконта де Жайя, графа де Валансоля и маркиза де Рибье. И разрешите представиться – граф Шарль де Сент-Эрмин.

Трое пленников восхищенно вскрикнули, и к ним присоединился ликующий возглас Дианы. Добыча была в ее руках, никому из четырех главарей не удалось уйти.

Тем же вечером, выполняя обещание, данное Кадудалю, она отправила сто тысяч франков в Бретань.

Грабители оказались за решеткой, и на этом миссия Ролана заканчивалась. Он отправился к первому консулу, затем выехал в Бретань, провел с Кадудалем переговоры, но так и не смог убедить его перейти на сторону республики, вернулся в Париж, затем сопровождал Бонапарта в Итальянской кампании и погиб при Маренго.

Что до Дианы, то ее душа так сгорала от ненависти и так жаждала мести, что она не могла не насладиться ею до конца. Судебный процесс начался незамедлительно, и все говорило о том, что он не затянется и завершится казнью, которую она не собиралась пропустить.

Я был в Безансоне, когда мне стало известно об аресте моего брата, и я помчался в Бург-ан-Бресс, где проходили судебные заседания.

Началось следствие.

Всего заключенных было шестеро: пятерых взяли в плен в пещерах, шестой добровольно присоединился к пленным. Двое из них были так серьезно ранены, что умерли вскоре после ареста. Остальных должен был судить военный трибунал, который приговорил бы всех к расстрелу.

Но тут вышел новый закон о передаче политических дел гражданскому суду, а гражданские суды приговаривали к гильотине. Гильотина оскорбительна, тогда как расстрел не наносит урона чести. Перед лицом военного трибунала пленники признались бы во всем. В гражданском суде они все отрицали.

Задержанные под именами Ассаса, Адлера, Монбара и Моргана, они заявили, что не знают таких имен и представились как:

Луи-Андре де Жайя, родом из Баже-ле-Шателя, департамент Эн, двадцати семи лет;

Рауль-Фредерик-Огюст де Валансоль, родом из Сент-Коломбы, департамент Рона, двадцати девяти лет;

Пьер-Огюст де Рибье, родом из Боллены, департамент Воклюз, двадцати шести лет;

и Шарль де Сент-Эрмин, родом из Безансона, департамент Дуб, двадцати четырех лет.

XVIII
ШАРЛЬ ДЕ СЕНТ-ЭРМИН (2)

Заключенные заявили, что намеревались присоединиться к армии, которую г-н Тейсонне собирал в горах Оверни; но они решительно отвергали какое-либо свое отношение к грабителям дилижансов Ассасу, Адлеру, Монбару и Моргану. Они могли смело утверждать это, так как на дилижансы всегда нападали люди в масках, и только раз удалось увидеть лицо одного из главарей – это было лицо моего брата.

При нападении на дилижанс, двигавшийся из Лиона в Вену, мальчик десяти-двенадцати лет, ехавший рядом с кондуктором, вытащил у него пистолет и выстрелил в Соратников Иегу.

Кондуктор, предвидя нечто подобное, на всякий случай всегда оставлял свой пистолет незаряженным. Однако мать мальчика не подозревала об этом и от страха за сына потеряла сознание.

Мой брат тут же поспешил на помощь несчастной женщине, дал ей понюхать соли и попытался успокоить ее. Но она билась в истерике и в какой-то момент задела маску Моргана. В общем, она могла запомнить лицо Сент-Эрмина.

Но благодаря огромной симпатии, которую все испытывали к обвиняемым, и различным письмам и свидетельствам, представленным суду, а также тому, что дама, видевшая лицо Моргана, заявила, что не узнает его ни в одном из четырех господ подсудимых, их алиби было доказано.

Правда состояла в том, что никто не пострадал от их нападений, а что касается казенных денег, то они ровным счетом никого не интересовали, и никто не предъявил на них своих прав.

Дело шло к оправданию, когда председатель суда ни с того ни с сего вдруг обратился к даме, упавшей в обморок:

– Сударыня, не соблаговолите ли вы сказать, кто из этих господ был так галантен, что не отказал вам в помощи, в которой вы остро нуждались в вашем состоянии?

Дама, застигнутая врасплох столь витиевато поставленным вопросом, подумала, что в ее отсутствие выявились новые факты и что теперь ее признание лишь вызовет интерес и сочувствие к обвиняемому, и она указала па моего брата:

– Господин председатель, это господин граф де Сент-Эрмин.

Алиби всех и сразу было разрушено, ибо главным образом оно основывалось на том, что никто никогда не видел их лиц. И все четверо оказались в руках палача.

– Черт возьми, командир, —произнес Жайя, налегая на слово «командир». – Это наконец отучит тебя от галантности.

Торжествующий крик раздался в зале суда: Диана де Фаргас радовалась победе.

– Сударыня, – мой брат поклонился даме, узнавшей его, – только что одним ударом вы снесли четыре головы.

Поняв свою ошибку, дама упала на колени и стата молить о прощении. Слишком поздно!

Я находился в зале суда и почувствовал, что теряю сознание. Ведь я нежно любил своего брата, он был дорог мне, как отец.

Подсудимым теперь нечего было терять, они перестали все отрицать, спокойно и даже весело во всем признались, и в тот же вечер их осудили на смертную казнь.

Трое подсудимых наотрез отказались подать прошение об обжаловании приговора, и только Жайя во что бы то ни стало требовал соблюсти букву закона. И дабы его товарищи не подумали, что это лишь предлог, за которым скрывается страх, он признался, что в него влюбилась дочь тюремного смотрителя, и потому он надеялся за те полтора-два месяца, которые уйдут на обжалование, устроить всем побег. Трое молодых людей перестали противиться и подписали кассацию.

Поверив в возможность побега, они всей душой возжелали вернуться к жизни. В душе они не боялись смерти, но гибель на эшафоте была противна их чести. Жайя позволили действовать на благо всей компании и, пока он покорял сердце девушки, решили по возможности жить в свое удовольствие.

Кассация не давала никакой надежды на отмену приговора: первый консул дал ясно понять, что хочет любой ценой уничтожить все шайки и навсегда избавить от них страну.

Я испробовал все средства, исчерпал все слова, чтобы повидаться с братом, но все было напрасно.

К великому отчаянию города, отдавшего все свои симпатии моему брату и его друзьям, они должны были умереть. Надо признать, что обвиняемые – молодые, красивые, одетые по самой последней моде, остроумные и уверенные в себе, но вежливые с публикой и любезные с судьями и к тому же принадлежавшие к самым знатным фамилиям провинций, – заслуживали всеобщей любви. Их лучшей защитой были они сами.

Эти четверо подсудимых, самому старшему их которых еще не было и тридцати, защищавшиеся против гильотины, но не против расстрела, и требовавшие смерти, которую, по их собственному признанию, они заслужили, являли собой восхитительный образец молодости, отваги и благородства.

Общие опасения оправдались: прошение было отклонено.

Жайя добился любви Шарлотты, но влияние дочери на отца оказалось не столь велико, чтобы убедить его помочь с побегом. Главный смотритель, славный малый по имени Контуа, искренне сочувствовал приговоренным; сердцем роялист, он был прежде всего честным человеком. Он отдал бы руку на отсечение, лишь бы предотвратить несчастье, но отказался от шестидесяти тысяч франков, которые ему предложили за помощь молодым людям.

Три ружейных выстрела, раздавшихся рядом с тюрьмой, возвестили о том, что приговор остался в силе.

В ту же ночь Шарлотта – и это все, что бедная девушка смогла сделать, – принесла в камеру по два заряженных пистолета и по кинжалу каждому.

Выстрелы, благодаря которым осужденные узнали, что их прошение отклонено, до того напугали комиссара, что он созвал всех солдат, бывших в его распоряжении. И в шесть часов утра, когда на площади Бастиона еще возводили эшафот, шестьдесят кавалеристов стояли на изготовке у решетки тюремного двора.

Более тысячи человек толпились на площади позади всадников.

Казнь была назначена на семь часов, и ровно в шесть тюремщики вошли в камеру осужденных, коих накануне они оставили в цепях и без оружия. Теперь их руки были свободны и они оказались вооружены до зубов. Кроме того, они подготовились к бою, словно борцы, – разделись до пояса, скрестили лямки панталон на груди и туго затянули широкие пояса, увешанные оружием.

Меньше всего кто-либо ожидал услышать шум схватки. Затем все увидели, как из тюрьмы выскочили четверо приговоренных к смерти.

Их встретила полная тишина. Они так походили на гладиаторов, вышедших на арену, что все почувствовали: сейчас произойдет нечто ужасное.

Мне удалось пробиться вперед.

Во дворе друзья увидели огромную железную решетку, которая была еще заперта, а за решеткой – неподвижных жандармов с карабинами в руках, прорваться сквозь ряды которых не было никакой возможности.

Они замерли, затем сошлись и, кажется, о чем-то посовещались.

Валансоль первым приблизился к решетке и с очаровательной улыбкой и благородством поклонился жандармам:

– Приветствую вас, господа жандармы.

И выстрелом разнес себе голову. Его тело трижды перевернулось, и он рухнул лицом вниз.

Тогда от группы отделился Жайя, он также вышел к решетке, направил пистолеты на жандармов и взвел курки. Он не выстрелил, но пять или шесть жандармов, испугавшись угрозы, опустили карабины и открыли огонь! И Жайя был пронзен двумя пулями.

– Спасибо, господа, – молвил он, – благодаря вам я умираю как солдат.

И он упал рядом с Валансолем.

Тем временем Рибье, казалось, обдумывал, как ему отдать свою жизнь.

Наконец он решился, твердым шагом направился к колонне, поддерживавшей арку, вытащил кинжал из-за пояса и приложил его острием к левой стороне груди, а рукояткой – к колонне. Затем он обнял колонну двумя руками, кивнул на прощание зрителям и с такой силой прижался к колонне, что лезвие полностью погрузилось в его сердце.

Еще мгновение он держался на ногах, потом его лицо залила мертвенная бледность, руки разжались, колени подогнулись, и он медленно сполз на землю.

Толпа, объятая ужасом, безмолвствовала, но все присутствующие чувствовали восхищение: они поняли, что эти преступники были готовы умереть, но умереть так, как хотели, – благородно, подобно античным гладиаторам.

Последним остался мой брат, он стоял на ступенях крыльца и только тут заметил меня в толпе. И, глядя мне в глаза, он прижал палец к губам. Я понял, он просит меня не плакать, но слезы помимо воли текли по моим щекам. Тогда он сделал знак, что хочет что-то сказать. Все смолкло.

Один Бог знает, с какой тревогой я слушал.

На подобном зрелище толпа страстно хочет не только видеть, но и слышать, особенно если слова дополняют действия. Впрочем, чего ей было еще желать, этой толпе? Ей обещали четыре головы, слетающие с плеч одним и тем же образом. Это скучно. Она получила четыре разных смерти, четыре красивых, драматичных и неожиданных агонии, ибо никто не сомневался, что последний главарь собирается покончить с собой, по меньшей мере, так же своеобразно, как его товарищи.

У Шарля в руках не было ни пистолета, ни кинжала. Все оружие висело у него на поясе.

Он обошел труп Валансоля, встал между Рибье и Жайя, а затем, как актер, с улыбкой поклонился публике.

Толпа разразилась аплодисментами. Никто не опустил глаз, и в то же время, осмелюсь сказать, на площади не было ни одного, кто не отдал бы частицу своей жизни ради спасения последнего из Соратников Иегу.

– Господа, – начал Шарль, – вы пришли посмотреть, как мы умираем, и вы уже увидели три смерти. Теперь моя очередь. Я не обману ваших ожиданий, но у меня есть одна просьба.

– Говори! Говори! – донеслось со всех сторон. – Проси, чего хочешь!

– Кроме жизни! – раздался тот же женский голос, что радостно прозвучал после вынесения смертного приговора.

– Разумеется, кроме жизни, – усмехнулся мой брат. – Вы видели, как мой друг Валансоль вышиб себе мозги, как мой друг Жайя заставил себя расстрелять и как мой друг Рибье закололся кинжалом. Конечно, вы хотите, чтобы мне отрубили голову. Я вас очень хорошо понимаю!

Его хладнокровие, его голос и сардонические слова, произнесенные без единой заминки, заставили толпу содрогнуться.

– Да, я согласен! – продолжил Шарль. – Я сегодня добрый и готов умереть к нашему общему удовольствию. Пусть мне отрубят голову, но я хочу дойти до эшафота сам, по своей воле, так, как я ходил на ужин или бал, и главное, самое важное условие: я хочу, чтобы никто не прикасался ко мне! Того, кто посмеет меня тронуть, – он показал на рукоятки пистолетов, – я уничтожу! За исключением этого господина, – Шарль указал на палача, – так как это наше личное дело, которое и с моей, и с его стороны требует соблюдения правил.

Толпе такое условие явно понравилось, со всех сторон раздались крики: «Да! Да! Да!»

– Вы слышали, – обратился Шарль к офицеру жандармерии, – давайте договоримся, и все пройдет как по маслу.

Офицеру было не до споров, он только спросил:

– Если я оставлю ваши руки и ноги свободными, обещаете вы не бежать?

– Слово чести.

– Хорошо! Тогда отойдите и дайте нам забрать тела ваших сообщников.

– Справедливое требование, – согласился Шарль и тут же обратился к толпе: – Как видите, тут нет моей вины, не я вас задерживаю, а эти господа.

И он указал на палача и двух его подручных, перетаскивавших трупы в повозку.

Рибье был еще жив: он приоткрыл глаза и, казалось, искал кого-то. Шарль нагнулся и ласково дотронулся до его руки.

– Я здесь, мой друг, не волнуйся, я скоро!

Рибье закрыл глаза, губы его дрогнули, но он не смог выговорить ни слова. Только розовая пена выступила на краях его раны.

– Господин де Сент-Эрмин, – спросил бригадир, когда тела унесли, – вы готовы?

– Давно готов, сударь, – изящно и почтительно поклонился Шарль.

– В таком случае следуйте за мной.

Шарль подошел к жандармам, и они окружили его со всех сторон.

– Может быть, – сказал бригадир, – вы хотите поехать в повозке?

– Нет, я хочу проделать этот путь пешком, только пешком. Пусть каждый видит, что я иду на гильотину исключительно по собственной прихоти. Если же я поеду в повозке, все решат, что от страха меня ноги не держат.

Гильотину, как я уже сказал, соорудили на площади Бастиона; мы пересекли площадь Поручней, название которой произошло от того, что когда-то там была карусель, и прошли вдоль садовой ограды особняка Монбазон.

Впереди ехала телега. За ней шел отряд из двенадцати драгун. Затем мой брат, который время от времени бросал на меня взгляд, и в десяти шагах от него – жандармы с капитаном во главе.

В конце ограды процессия повернула налево, и здесь, между садом и большим рынком, мой брат внезапно увидел гильотину. Заметив это, я пошатнулся.

– Фу! – с отвращением покачал головой Шарль. – Гильотина! Я и не подозревал, что она такая уродина.

И никто не успел и глазом моргнуть, как он выхватил из-за пояса кинжал и по рукоятку вонзил в свою грудь.

Капитан жандармерии подстегнул свою лошадь и протянул руку, чтобы помешать ему.

– Стойте! – остановил его мой брат. – Никто не должен прикасаться ко мне – таков уговор. Я умру один или мы умрем втроем, вместе с вашим конем, выбирайте.

Капитан осадил свою лошадь и заставил ее сдать назад.

– Пошли, – и Шарль в самом деле пошел дальше.

Я не сводил с брата глаз, ловил каждое его слово, следил за малейшим движением и вспоминал, как Шарль написал Кадудалю, что не отпустит меня в его армию, потому что храпит меня для себя, чтобы я пришел ему на смену и отомстил за него.

И шепотом я клялся, что не обману его ожиданий. И время от времени мне казалось, что взглядом он просит меня о том же.

Он все шел и шел, и кровь сочилась из его раны. Дойдя до ступенек эшафота, Шарль вырвал кинжал из своей груди и нанес себе второй удар. И опять смерть обошла его стороной.

– Воистину, – с яростью вскричал он, – я живуч, как кошка!

Помощники палача, ожидавшие на эшафоте, выгрузили из телеги тела Валансоля, Жайя и Рибье. Первые два были уже мертвы, их головы упали без единой капли крови. Рибье застонал, жизнь еще теплилась в нем, и когда его голова покатилась в корзину, кровь хлынула потоком, а толпа содрогнулась.

Теперь настала очередь моего бедного брата, и все это время он почти не сводил с меня глаз.

Палачи решили помочь ему подняться на эшафот.

– О нет! – Шарль жестом отстранил их. – Не прикасайтесь ко мне. Уговор есть уговор.

И он поднялся на шесть ступенек, ни разу не покачнувшись. На помосте он опять вытащил кинжал, нанес себе третий удар, но снова остался на ногах. Шарль расхохотался, и кровь фонтаном брызнула из трех ран на его груди.

– Черт побери, – обратился он к палачу, – с меня хватит, выручай, у тебя получится. – И, повернувшись ко мне, крикнул: – Ты все помнишь, Гектор?

– Да, помню, – ответил я.

Без всякой помощи Шарль лег на роковую перекладину.

– Ну, как, – спросил он у палача, – так хорошо?

Ему ответил только нож, и его голова, одаренная той же неумолимой живучестью, что не дала ему умереть по своей воле, не упала в корзину, как три другие, а отскочила в сторону и, прокатившись по всему помосту, оказалась на земле.

Отчаянным рывком я проскочил цепочку солдат, которые сдерживали толпу, не давая ей приблизиться к эшафоту, и, прежде чем кто-либо попытался меня остановить, взял дорогую мне голову и поцеловал ее. Глаза Шарля приоткрылись, а губы дрогнули в ответ на мое прикосновение.

О, клянусь Богом, он узнал меня!

– Да, да, да! – повторял и повторял я. – Не волнуйся, я сделаю то, что ты хочешь.

Солдаты хотели было помешать мне, но раздались чьи-то голоса:

– Это его брат!

И больше никто не шелохнулся.