Текст книги "Парижские могикане. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 48 страниц)

Господин Сарранти подумал, что я упорствую только из преданности, и с чувством пожал мне руку.

«Меня ждут в Париже, – сказал он. – Возможно, мы никогда больше не увидимся, и я в последний раз жму вашу руку. В любом случае, дорогой господин Жерар, можете рассчитывать на мою вечную признательность!»

И он вышел.

Вечером я, как обычно, ужинал вместе с Орсолой. Не смею вам сказать, что я ей обещал в пьяном угаре, какое гнусное преступление мы вместе замыслили! Меня может извинить только то, что я был не в своем уме и действовал не по своей воле.

Итак, утром девятнадцатого августа мы, по выражению Ореолы, решили во что бы то ни стало к вечеру стать миллионерами.

LXIX. ДЕНЬ 19 АВГУСТА 1820 ГОДА

– Следующий день, – продолжал г-н Жерар, – прошел для меня в кошмарах. Как ни был я далек от политики, я горячо молил Бога, чтобы заговор удался; мне казалось, что Ореола мне говорила так: преступление возможно лишь в том случае, если этот заговор провалится и господину Сарранти придется бежать. До четырех часов пополудни я прислушивался к бою часов, и каждый их удар отдавался у меня в сердце. Я то и дело смотрел на часы. Время шло, и ничто не нарушало привычного спокойствия нашей уединенной жизни.

Пробило четыре часа. Мы намеревались сесть за стол. Я еще раньше заметил, что отсутствуют приборы детей. Орсола решила, что они будут обедать отдельно. Вдруг я услышал стук копыт; я выбежал из гостиной. Ваш отец на взмыленной лошади въезжал на двор. У крыльца лошадь пала.

«Предали! Нас предали! Мне остается только одно: бежать! – воскликнул господин Сарранти. – Все готово?»

«Все», – отозвалась Ореола.

Я не мог отвечать: на мои глаза словно пала кровавая пелена.

Господин Сарранти высвободил ногу из стремени, подошел ко мне, пожал руку.

«Предали! Нас предали! – повторял он. – О ничтожества! Все было так хорошо задумано, так хорошо подготовлено!»

В эту минуту на зов Ореолы появился Жан с парой свежих лошадей. Я собрался с духом и, указав на них господину Сарранти, сказал:

«Уезжайте немедленно! Не мешкайте! Надо спасаться!»

Он еще раз пожал мне руку, вскочил на одну из лошадей, Жан сел верхом на другую, и они поехали проселочной дорогой в сторону Орлеана.

«Отлично! – шепнула мне Ореола. – Садовник в восемь вечера уходит ночевать к зятю в Морсан, мы будем одни!»

«Одни, – машинально повторил я. – Одни…»

«Да, – подтвердила Ореола, – одни, потому что мы будто все предвидели и вовремя отделались от Гертруды».

Слово «мы» напомнило мне о преступлении, в котором я был соучастником. Мой лоб покрылся испариной! Я понял, что пора призвать на помощь всю мою силу, что необходимо бороться. Но я уже давно не имел сил. Давно уже я подчинялся чужой воле и не мог более сопротивляться.

«Ну-ну, за стол! – пригласила Ореола. – Не станем же мы упускать такой случай! Давай подкрепимся и воспользуемся подходящей минутой!»

Я знал, что имела в виду Ореола, когда хотела или, вернее, предлагала мне «подкрепиться»: это значило опоить меня до такой степени, чтобы я во хмелю, когда мною будто овладевал демон насилия и безумия, перестал отвечать за свои поступки. Если того требовали обстоятельства, Ореола подмешивала в вино порошок, возбуждавший чувственность, и я почти терял голову. Уж не у Светония ли вычитала Ореола, что, когда сестра Калигулы – убийца родственников и повинная в кровосмешении любовница – толкала его на преступление, она действовала именно так? Или Ореола сама была носительницей зла и потому угадала, что шпанская муха может заменить гиппомане?

В ту ночь, когда умерла Гертруда, я уже испытал то же хмельное озлобление, что охватило меня вечером девятнадцатого августа после ужина. Я встал из-за стола» около восьми часов. Начинались сумерки. Все, что я помню, – это безостановочно нашептывающий мне на ухо голос:

«Займись мальчишкой, я возьму на себя девчонку».

Я, отупевший, бесчувственный, разбитый, отвечал:

«Да… да…»

«Но сначала, – продолжал тот же голос, – примем необходимые меры, чтобы подозрение пало на господина Сарранти».

«Да, – повторил я, – пусть подозревают господина Сарранти».

«Иди сюда!» – послышался приказ.

Я почувствовал, что меня ведут в кабинет, где я обыкновенно занимался бумагами. Там в бюро я держал триста тысяч франков, привезенные из Корбея, перед тем как передал их господину Сарранти. Ореола заперла ящик на ключ, потом взломала щипцами замок.

«Понимаешь?» – спросила она.

Я озадаченно смотрел на нее и молчал.

«Он взломал замок, украл у тебя деньги, которые ты привез от нотариуса, и был таков. А дети вошли в ту минуту, как он забрался в ящик с деньгами. Он испугался, что они на него покажут, и отделался от них».

«Да, – повторил я, – да, отделался…»

«Теперь понимаешь?» – в нетерпении спросила Ореола; она едва скрывала радость, увидев, до какого беспомощного состояния ей удалось меня довести.

«Да, понимаю… Но он будет отрицать!»

«А разве он вернется, чтобы отрицать? И кто будет его искать в Индии? Осмелится ли он вернуться во Францию, будучи осужден как заговорщик, вор и убийца?»

«Нет, не посмеет».

«К тому же мы будем миллионерами, а когда есть миллионы, многое можно сделать!»

«Как же мы станем миллионерами?» – спросил я заплетающимся языком, тупо смотря на нее.

«Ты займешься мальчишкой, я возьму на себя девчонку», – повторила Ореола.

«Верно».

«Идем вниз».

Помню, что я инстинктивно сопротивлялся. Она увлекла меня за собой и заставила спуститься. Дети сидели на крыльце и любовались закатом.

«Как странно! – сказал я. – Мне кажется, что все небо в крови».

Завидев меня, дети встали и, держась за руки, подошли ко мне.

«Пора домой, дядя Жерар?» – спросили они.

Их голоса произвели на меня странное действие: я не мог отвечать, я задыхался.

«Нет пока, – вмешалась Ореола. – Можете поиграть, мои дорогие!»

– Этого мне не забыть никогда!.. – продолжал умирающий. – Хоть я и был пьян, но видел их, как вижу сейчас перед собой, ангелочков Господних: мальчик – белокурый, свеженький, розовощекий; девочка – серьезная, черноволосая, она пристально смотрит на меня и словно спрашивает, почему у меня дрожат руки, что означают мутный взгляд, неровная походка… Пробило восемь. Я услышал, как захлопнулись ворота парка: это ушел садовник. Я огляделся и не увидел Ореолы. Где она была?.. Я вздохнул с облегчением, хотел было взять детей и убежать подальше. Может, я так бы и сделал, но почувствовал, что сам с трудом держусь на ногах. Я прошептал: «Дети! Бедные мои дети!»

В это мгновение снова появилась Ореола.

В руке она держала мое ружье.

«Возьмите, господин Жерар», – сказала она и протянула его мне.

Но моя рука отказывалась его держать.

«Дядюшка! – вскричал юный Виктор. – Ты собираешься в засаду?»

«Да, – подтвердила Ореола, – завтра у нас будут гости, и ваш дядюшка должен мне принести несколько кроликов».

«Возьми меня с собой, дядюшка!» – попросил мальчик.

Я вздрогнул.

«Да бери же ружье, трус!» – прошипела мне на ухо Ореола.

Я повиновался.

«Дядюшка, дядя! – не унимался Виктор. – Я буду стоять позади тебя, я не стану шуметь, не беспокойся!»

«Слышите, о чем вас ребенок просит?» – громко проговорила Ореола.

Я взглянул на мальчика.

«Ты хочешь пойти со мной?» – переспросил я.

«Да, дядя, пожалуйста, ведь ты мне обещал, что возьмешь меня с собой, если я буду хорошо себя вести!»

«Верно… А ты был послушен, Виктор?!» – спросила Ореола.

«Да, сударыня, – чистосердечно ответил мальчик. – Если бы господин Сарранти был здесь, он бы вам сказал, что доволен мной!»

Детям не сказали, что их воспитатель уехал навсегда.

«Ну, раз он хорошо себя вел, можете взять его с собой, господин Жерар».

«Если берут Виктора, я тоже хочу пойти с ним», – сказала Леони.

«Нет, нет! – торопливо возразил я. – И так довольно! С меня и одного будет много!»

«Слышите, мадемуазель? – спросила Ореола. – Мы уложим вас спать».

«Почему спать? – возразила девочка. – Я хочу дождаться возвращения брата, и мы ляжем в одно время с ним».

«Прикажите раз и навсегда этой девочке, что вы желаете, чтобы она слушалась и больше не говорила: „Я хочу!“»

«Ступайте с Орсолой, Леони», – приказал я.

«А я – с тобой, правда, дядя?!» – подхватил счастливый Виктор.

«Да, идем!» – сказал я.

Он подал мне руку. Я был не в силах держать доверчивую детскую ручонку в своей руке и оттолкнул ее.

«Иди рядом!» – приказал я ему.

«Впереди! Впереди!» – крикнула Ореола, уводя Леони.

Девочка обернулась и попросила (я и сейчас слышу ее голос): «Возвращайтесь поскорее, дядя!.. Возвращайся поскорее, Виктор!»

Я тоже обернулся: девочка исчезла за дверью. Шагая вдоль пруда, я уходил все глубже в парк. Виктор шел впереди меня шагах в десяти, как и приказала Ореола.

Сумерки сгустились, а под большими деревьями было еще темнее. Я обливался потом, а сердце стучало так, что время от времени я вынужден был останавливаться.

Оба ствола в моем ружье были заряжены. Последние две недели стояла жара. Поговаривали, что в округе появились бешеные собаки. Опасаясь, как бы чужой пес не забежал днем через открытые ворота, а ночью – через пролом в парковой стене, я на всякий случай зарядил ружье. Ореола знала об этом, когда подавала мне его. Мальчик, как я вам сказал, шагал впереди. Мне достаточно было приложить ружье к плечу, нажать на курок, выстрелить – и все готово!

Господи! Ты пытался меня удержать от этого гнусного поступка! Я несколько раз вскидывал ружье, подносил палец к курку и снова опускал оружие.

«Не могу! Не могу!» – бормотал я.

В одну из таких минут Виктор обернулся, и, хотя я поспешил опустить ружье, он догадался, что я целился в него.

«Дядя! – заметил он. – Ты, если не ошибаюсь, сам мне говорил, что целиться в людей нельзя даже в шутку и что один мальчик застрелил так свою сестричку».

«Да, да, ты прав, Виктор! – вскричал я. – Это шутка, я был не прав!»

«Я знаю, что ты пошутил, – сказал мальчик. – Зачем тебе меня убивать? Ты ведь так любил нашего бедного отца!»

Я вскрикнул. В мозгу у меня будто вспыхнула молния; казалось, я схожу с ума.

«Да, Виктор, – сказал я, перекинув ружье за спину. – Да, я любил твоего отца!.. Ступай домой, Виктор! Ступай! Мы не пойдем сегодня на охоту».

«Как хочешь, дядя», – испугавшись моего голоса, проговорил мальчик.

Я подошел к нему, взял его за руку и повел через лес к замку. Я надеялся, что успею помешать убийству девочки. К несчастью, впереди был пруд. Чтобы попасть в дом, надо было его обогнуть. Это отняло бы у нас больше десяти минут. Можно было переплыть пруд на лодке.

«Дядя! Давай сядем в лодку! – попросил мальчик. – Я бы так хотел покататься!»

Он первым прыгнул в небольшую лодку. Едва держась на ногах, я последовал за ним.

Пруд был глубокий. Его гладкая зеркальная поверхность освещалась только что показавшейся луной. Я схватил весла и стал быстро грести. У меня в это время была только одна мысль: вовремя вернуться, чтобы помешать преступлению и, что бы там потом ни случилось, сказать: «Нет, нет! Не хочу!»

Мы были примерно на середине пруда, как вдруг я услышал душераздирающий крик. Я узнал голос Леони. Громко залаял Брезиль: он, верно, тоже услышал крик из своей будки, где был накрепко привязан, и тоже узнал голос юной хозяйки.

Крик, еще более страшный, повторился снова, а потом опять.

Я взглянул на Виктора: он сильно побледнел.

«Дядя! Дядя! – прошептал он. – Мою сестру убивают!»

Он позвал:

«Леони! Леони!»

«Замолчи, несчастный!» – прикрикнул я на него.

«Леони! Леони!» – не успокаивался мальчик.

Я шагнул к нему, протянул руку. Мои глаза горели. Его так испугало выражение моего лица, что он был готов прыгнуть в воду. Он не умел плавать. Мальчик упал на колени и взмолился:

«Дядя! Милый! Не убивай меня! Я тебя люблю! Я очень тебя люблю, дядя! Я никому не сделал плохого!»

Я схватил его за воротник куртки.

«Дядя! Дядя! Сжальтесь над вашим Виктором!.. Ко мне! На помощь! Помогите!..»

Голос его осекся: моя рука словно железным обручем сдавила его горло. У меня закружилась голова, я не понимал, что делаю.

«Нет! Нет! – твердил я. – Ты обречен. Ты должен умереть!»

Он слышал мои слова. Собрав последние силы, он попытался вырваться.

В это мгновение луна скрылась в облаках и я очутился в полной темноте. Впрочем, я зажмурился, чтобы ничего не видеть.

Я поднял мальчика над головой и со всей силой бросил его в пруд, словно боялся, что он слишком легкий и не утонет.

Вода вспенилась, расступилась, будто раскрыв бездну, и снова сомкнулась…

Я схватился за весла, чтобы поскорее выбраться на берег, но в эту минуту мальчик появился над водой, он барахтался… Что вам сказать, святой отец?! – рыдая, вскричал г-н Жерар. – Я был пьян! Я был взбешен! Я обезумел!.. Я занес весло…

– О негодяй! – гневно воскликнул брат Доминик и вскочил, не имея сил слушать дальше.

– Да, да, негодяй! Подлец! А мальчик ушел под воду и больше не появился. Когда луна снова вышла из-за облака, она осветила мертвенно-бледное лицо убийцы!

Монах упал на колени и, припав лбом к мрамору камина, стал горячо молиться.

Наступило гробовое молчание.

Тишину нарушил предсмертный хрип, вырвавшийся у больного.

– Я умираю, святой отец! Умираю! – стонал он. – Ради спасения чести вашего отца в этом мире, ради моего спасения в мире ином, выслушайте же меня до конца!

LXX. НОЧЬ 19 АВГУСТА 1820 ГОДА

При этом крике отчаяния монах торопливо поднялся, подошел к постели, просунул правую руку под голову больного и дал ему понюхать соли.

Нелегко было сказать, кто из них бледнее: священник или умирающий.

Господин Жерар ослабел и почти лишился чувств. Наконец он знаком дал понять, что может продолжать, и доминиканец занял прежнее место у его изголовья.

– Я выскочил из лодки на лужайку, – рассказывал дальше убийца, – и побежал к дому. Детские крики, собачий лай – все смолкло!

Мне почудилось, что крики прежде доносились из нижнего этажа. Я окликнул Ореолу сначала тихо, потом громче, затем изо всех сил: никто не отвечал. Тогда я решил позвать Леони, но не посмел: боялся потревожить мертвую!

Света не было. Я ощупью спустился вниз. На кухне даже в неясном свете догоравшего очага было видно, что все в полном порядке, ничего необычного не произошло. Из кухни я прошел в кладовую, продолжая звать Ореолу, – тишина. Но мне казалось, что именно оттуда доносились крики.

Я вспомнил, что за кладовой находится чулан. Туда-то мне и оставалось заглянуть. Я толкнул дверь; она отворилась с трудом. Я снова позвал Ореолу – нет ответа.

Вдруг меня поразила вот какая мысль: когда я возвращался из сада, я заметил в свете луны, что стекло в окне чулана выбито. Не успел я об этом подумать, как обо что-то споткнулся. Наклонился: на земле лежало тело. Теплые сырые плиты навели меня на мысль о крови… Я провел рукой: на тело ребенка не похоже. Кто же это?.. Я попятился, наскочил на дверь, прошел через кладовую обратно в кухню. Зажег свечу и, заранее ужаснувшись тому, что мне сейчас предстоит увидеть, вернулся к трупу.

Что же все-таки здесь произошло? То был труп Ореолы! Кровь, в которой он лежал, была ее кровью; она текла из страшной раны на шее. Сонная артерия была разорвана, и смерть наступила почти мгновенно. Рядом с мертвой лежал длинный кухонный нож, выпавший из ее руки.

Сначала я решил, что сошел с ума, что меня преследует какое-то жуткое видение!.. Но нет, все было правдой: труп, кровь… Это были кровь и труп Ореолы!

Я вспомнил, что слышал крики девочки, собачий лай, и меня озарило. Я подошел к разбитому окну, и мои сомнения рассеялись. Мне стало ясно, что произошло.

Вернувшись в дом, Ореола взяла нож и по доброй воле девочки или силой привела ее в чулан. Там она хотела ее зарезать. Девочка в ужасе закричала, стала звать на помощь – эти крики я и услышал, – а в ответ им донеслись завывания Брезиля. Как я уже говорил, пес любил девочку. Он почуял, что ей угрожает смертельная опасность, и страшным усилием разорвал цепь. Одним прыжком он перелетел расстояние, отделявшее его конуру от окна чулана, выбил стекло грудью, и его железные челюсти вцепились Ореоле в горло – та выпустила из рук и нож и девочку.

Что же сталось с псом и девочкой? Куда они подевались? Необходимо было найти их любой ценой.

Увидев мертвую Ореолу, я почувствовал, как мое сердце переполняется ужасом и злобой. Я вышел из чулана через наружную дверь, распахнутую настежь. Очевидно, через нее и убежала Леони. Я отправился на поиски. Если бы я ее нашел, то убил бы ее ради собственной безопасности, как недавно убил ее брата…

Монах содрогнулся.

– А вы как думали, святой отец! – проговорил умирающий. – Таков роковой закон: одно преступление неизбежно влечет за собой другое! И убийца в тисках: он должен убивать только потому, что уже однажды убил…

Сначала я побежал по главной аллее парка с ружьем в руках, вглядываясь в темноту, бросаясь на малейший шум, принимая едва заметный отблеск луны в листве за белое платьице Леони. В те минуты я был взбешен, опьянев от злобы, от вида крови! Я останавливался на каждый шорох, вскидывал ружье, звал Брезиля, кричал: «Это ты, Леони?»

Никто не отвечал. Стояла мрачная тишина, кругом была безжизненная пустота, парк был похож на могилу!

Вдруг я очутился на берегу пруда и в ужасе замер; волосы у меня встали дыбом. Издав нечеловеческий вопль, я бросился бежать в другую сторону, словно в лихорадке, не понимая, куда бегу; будь у меня на пути какое-нибудь препятствие, я неизбежно смёл бы его!

Ничего!.. Около часу я блуждал по парку, шарахаясь из аллеи в аллею, от куста к кусту, от дерева к дереву. Ни следа, ни единого намека – все тихо, пустынно. В какое-то мгновение мне даже подумалось, не разрядить ли ружье просто так, чтобы услышать хоть какой-нибудь шум – так эта мертвая тишина меня угнетала!

Итак, изнемогая от смертельной усталости, обливаясь потом, я потерял всякую надежду напасть на след собаки и девочки. Я снова очутился перед замком, остановился у крыльца, всего в сотне шагов от пруда… Темная, холодная, недвижная вода меня пугала – я отвел взгляд. Но против моей воли глаза сами смотрели в ту сторону: на берегу, в камышах, лодка, похожая на огромную вытащенную из воды рыбу, а рядом на траве – весло… Этого нельзя было вынести, и я вошел в дом.

Не посмев войти в чулан, где лежала Ореола, я поднялся в свою комнату. Окна были распахнуты настежь. Они выходили на пруд… Куда ни глянь – повсюду этот проклятый пруд! Я подошел к окнам, чтобы закрыть ставни. Но в ту минуту, как наклонился, чтобы потянуть их на себя, я окаменел: вокруг пруда бродила собака, уткнув морду в землю, словно шла по следу. Это был Брезиль! Что он искал?

Он обежал по кругу весь пруд, остановился в том месте, где мы с Виктором садились в лодку, поднял морду, втянул воздух, огляделся, жалобно завыл и бросился в воду… Мне стало жутко! Он поплыл тем же путем, что и наша лодка. Можно было подумать, что собака видит след и идет по нему! Доплыв до того места, где я бросил мальчика в воду, пес завертелся на месте и нырнул. Я пристально следил за каждым движением собаки, затаив дыхание и не смея шевельнуться.

Над тем местом, где Брезиль нырнул, вода образовала воронку. Дважды его морда показывалась на поверхности. Я слышал, как он тяжело дышит. В третий раз он вынырнул, держа в зубах бесформенный предмет, поплыл с ним к берегу и выбрался на траву, не выпуская добычу. О ужас! То, что он вытащил на берег ценой невероятных усилий, оказалось телом мальчика!..

– Какой ужас! – пробормотал монах.

– Да, да! – вскричал умирающий. – Понимаете теперь, что я пережил, когда это увидел? Как в день Страшного суда, бездна возвращала своих мертвецов!.. Я взревел от ярости, схватил ружье, сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступени… Как я не споткнулся? Как не свернул себе шею, не разбился о плиты в передней? Не знаю! Я выбежал на крыльцо. Деревья скрывали от меня собаку и мальчика. Я пошел в их сторону, надеясь как можно ближе подобраться к псу, оставаясь незамеченным. Подойдя к деревьям, я очутился всего в тридцати шагах от собаки: пес тащил труп мальчика подальше от замка…

Я вспомнил о проломе в стене. Да! Должно быть, туда убежала Леони. Туда собака хотела оттащить мертвого Виктора! Если бы я случайно не увидел пса из окна, подлое животное выдало бы меня с головой!

В ту минуту как я вышел из-за деревьев, пес меня учуял. Он выпустил мальчика, повернул ко мне оскаленную пасть и горящие глаза, пылавшие в ночи, словно угли. Я услышал, как лязгнули его зубы.

Я сообразил, что он колеблется: тащить ему тело мальчишки к пролому или броситься на меня. Я прицелился, понимая, что от этого выстрела зависит моя жизнь, и спустил курок… Пес осел на все четыре лапы, потом с протяжным и жалобным воем бросился в чащу. Я побежал за ним, надеясь догнать и прикончить вторым выстрелом. Пес был тяжело ранен: при свете луны я различал на траве кровавый след. Я шел по следу, пока не потерял его в чаще.

Тогда я побежал к пролому. Через этот пролом пес, должно быть, ушел; Леонито уж точно здесь проходила: на кусте шиповника я увидел клочок ее кружевного воротничка. Что с нею сталось? Прошло уже больше часу, как она выбралась за пределы парка. Всего в четверти льё от того места находилась дорога, которая вела из Фонтенбло в Париж. Кто мог сказать, в какую сторону направилась девчонка, если она встретила кого-нибудь на дороге, если кто-нибудь увел ее с собой? А вдруг, пока я буду ее искать на дороге, кто-нибудь войдет в замок и обнаружит на лужайке труп Виктора? Самое главное – спрятать мертвого мальчишку!

Именно тогда я впервые задумался о собственной безопасности. Как я мог до такой степени забыться, что чуть было не оставил труп в пруду? Я же знал, что спустя несколько дней утопленники всплывают! В конце концов, это удача, что Брезиль вытащил его из пруда на траву: я закопаю его в отдаленном уголке сада и все следы преступления будут скрыты.

Я вернулся в парк, по пути сорвав с колючки кусочек кружева, и бегом бросился к пруду. У меня от страха голова пошла кругом, когда я представил себе, что тело Виктора исчезло. Где его искать? К счастью, оно лежало на прежнем месте… К счастью! Понимаете? Какие страшные вещи я вам говорю!

– Да, да, очень страшные! – пробормотал священник, чувствуя, как у него волосы встают дыбом от этого рассказа.

Умирающий продолжал:

– Чтобы закопать мальчишку, мне нужна была лопата. Но за то время, пока я находился вдали от трупа, я так настрадался, что не мог снова его оставить. Я закинул ружье за спину, подхватил тело Виктора одной рукой и пошел к сараю, где папаша Венсан держал садовый инвентарь. Там я отыскал лопату. Сарай находился на огороде.

Как можно дальше от огорода, в самом глухом уголке парка, я и собирался закопать труп. Я снова пошел через лужайку и в лунном свете увидел на земле безобразную тень: мужчина несет ребенка, зажав его под мышкой, впереди болтаются ноги, голова свисает сзади…

Я ускорил шаг и стал пробираться через чащу. Нескончаемый путь, который мне надлежит проделать со дня моей смерти до Страшного суда, пугает меня меньше, чем воспоминание о том ночном кошмаре, когда я пробирался меж темных мрачных деревьев. Ноги у меня подгибались, я задыхался и был вынужден иногда останавливаться, чтобы передохнуть.

Вдруг я почувствовал, что кто-то тянет меня назад. Я хочу бежать дальше – меня что-то держит… Я задрожал, ноги подкосились, голова закружилась, перед глазами замелькали видения; я был близок к смерти!

Сделав над собой усилие, я набрался храбрости и оглянулся: голова мальчика зацепилась золотистыми кудряшками за сломанную ветку и не пускала меня дальше. Все это длилось не больше секунды, но за это мгновение я успел увидеть, как надо мной сверкнул нож гильотины. С жутким хохотом я тряхнул безжизненное тело: часть волос осталась на ветке, и я продолжал путь.

Наконец я нашел то, что искал: выбрал место в густой тени, в нескольких шагах от садовой скамейки, на которой за все время моего пребывания в замке я сидел, может быть, раза два. В зарослях сирени нашлось свободное местечко диаметром в три фута. Часа за полтора я собирался управиться и взялся за дело.

Что я пережил, святой отец, пока рыл могилу!.. Когда я начал копать, было около двух часов ночи. В августе в это время суток все в природе пробуждается – птицы на деревьях, дикие звери в кустарнике. Я вздрагивал от малейшего шороха и озирался, мне чудились шаги. Пот катил с меня градом, дыхание со свистом рвалось из моей груди: я чувствовал приближение рассвета.

И вот все кончено. Я уложил тело мальчика в яму глубиной не более четырех футов, забросал ее землей, насыпанной по краям могилы, притоптал, чтобы не было холма. Но тело заняло в яме место, пришлось разбросать лишнюю землю по сторонам. Потом я сходил за большим куском мха и прикрыл им свежевырытую землю. Скоро не осталось никаких следов моей страшной работы.

Было самое время! Едва я закончил, как сквозь облака пробились первые солнечные лучи, а на вершине дуба, простиравшего ветви над моей головой, запел соловей…