Текст книги "Наследник"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Тот вбежал стремительно – запыхавшийся, но в свежей косоворотке, кивнул, уселся во главе второго стола, оглянулся, схватился за кубок. Шустрый Бонята плеснул ему меда, и княжич тут же провозгласил:

– Долгие лета князю нашему, Вышемиру!

– Здрав будь, княже, здрав! – подхватили остальные воины, выпили, взялись за угощение, разбирая резаную репу и свеклу, придвигая миски с капустой и грибами, накалывая ломти ветчины и куски сложенной на подносы убоины.

На некоторое время в трапезной наступило молчание – рты у всех были слишком заняты. Князь наколол на нож и съел пару кусков мяса со стоящего перед ним опричного блюда, налил себе вина, отрезал ломоть хлеба, положил сверху сочный шмат убоины:

– Дубыня, воевода мой славный. Видел я сегодня, ты расчисткой городского рва озаботился, пока мы отъезжали.

– Да, княже, – оторвался от свеклы старый воин. – Негоже ждать, пока берега оплывут. Коли ворог появится, поздно сие делать будет.

– За то тебе, Дубыня, мой поклон, – протянул ему кусок хлеба с угощением Вышемир.

– Благодарствую, княже, – поклонился воевода.

Получить особый, опричный кусок угощения из рук хозяина дома на Руси всегда считалось почетом. Не сытостью дополнительного куска, а знаком внимания и уважения.

– За Дубыню нашего давайте выпьем, други, – поднял кубок князь. – Любо мне такого воеводу иметь!

– Любо Дубыне, любо! – с готовностью подхватили дружинники.

– Кто из твоих славных витязей больше всех волков сегодня взял, брат? – обратился к княжичу Вышемир.

– Боярин Валуй отличился, княже, – повернулся к нему Святогор. – Да токмо не с нами он. К дому в городе отвернул.

– Жаль. Похвалить хотел охотника удачливого… – Вышемир поколебался, наколол еще один приметный кусок, положил на хлеб, протянул брату: – Но ведь старшим среди них был ты, брат. Тебе главная благодарность.

– Спасибо брат, за уважение, – поднялся Святогор, принял опричное угощение.

– Любо княжичу! – поднял кубок Вышемир.

– Любо! – громко подхватили гридни и князя, и его брата.

Дружинники выпили, еще перекусили. Выждав, Святогор наполнил кубок до краев, поднялся:

– Предлагаю, други мои, выпить за отца моего и князя нашего, за храброго Всеграда, ныне в чертогах самого Велеса пирующего. Пусть хоть мыслями своими он разделит наш хлеб и вино!

– За князя! За Всеграда! – обрадовались гридни Святогора. Свита Вышемира здравицу поддержала, но с меньшим восторгом.

Князь муромский за отца все же выпил, поднялся:

– Гуляйте, други. Я же детинец обойду. Воздухом свежим перед сном подышу.

Вслед за правителем из трапезной выбрался и тихий, ничем не проявившийся за столом волхв.

– Ты видел, Радогост? – оглянулся князь, едва они вышли за дверь. – Он не прикоснулся к опричному куску! Даже малого кусочка не отрезал.

– Что же с того, Вышемир? Это же пир. Наверное, уже сыт.

– От опричного куска отказаться? Коли и сыт, однако же за оскорбление хозяина сие любой сочтет! – ускорил шаг князь.

– Ты рано ушел. Может статься, он вкушает твою награду сейчас.

– Нет, волхв, – мотнул головой Вышемир, – не станет он есть мяса из моих рук. Боится Святогор. Боится, что я его отравлю! Мысли же такие лишь в том уме появляются, который сам недоброе замышляет…

Чуть не сбив в своей стремительности дворовую девку, князь вышел на крыльцо, глубоко вдохнул:

– Хорошо здесь вечером. Прохладно… – И тут же продолжил: – Скажи же, Радогост, что мне делать? Брат мой супротив меня дурные мысли носит. И я о сем тоже забыть не в силах. Что мне делать, волхв? Ты же самый мудрый в городе нашем… Ну, так скажи!

– Вот, возьми. – Радогост снял со своей шеи подвешенный на красном шнуре деревянный диск, на котором множество змей бились вокруг одинокой головы. – Амулет сей самой Триглавой заговорен, мощью ее и незыблемостью. Пусть он и женской силой пропитан, однако же тебе тоже пользу принесет. Коли сомнения одолеют, душа в тревоге дрогнет, прикоснись губами к змеевику, возьми крупицу ее силы. С нею к тебе и покой, и мудрость княжеская вернется.

Князь принял амулет, поцеловал, повесил себе на шею и склонил голову:

– Благодарю тебя, мудрый волхв. Умеешь ты ношу мою в трудный миг облегчить. И все же тревожно мне отчего-то… Прочитай заговоры свои, обойди стены. Защити город ночной от лихоимства, сглаза и нежити голодной.

– Все сделаю, княже, – положил руку ему на плечо Радогост. – Отдыхай спокойно. Стража у нас крепкая, и чар защитных никто одолеть не в силах. Иди к жене, отдыхай.

* * *

На рассвете Ротгкхон постучал в ворота чилигинского двора. Деревня всегда просыпается рано, и изнутри уже доносились шумы и голоса.

– Кто там?! – сразу ответили ему.

– Лесослав.

– К двери ступай, сейчас открою…

Вербовщик поднялся на крыльцо. Почти сразу отворилась створка, из сеней на воздух вышел босой, но в рубахе и портках, селянин.

– Здрав будь, Чилига, – кивнул ему Ротгкхон.

– И тебе не хворать, мил человек. Чего ищешь ни свет ни заря?

– Тебя и ищу. Зимава сказывала, ты в селении мужчина самый уважаемый и знающий, самый зажиточный. Посему к тебе и просьба…

– Сказывай, – приосанился от такой похвалы селянин. – Коли смогу, подсоблю, чем в силах.

– Ты ведь знаешь, Чилига, невеста моя сирота, богатством похвастаться не может. Венчаться мы сегодня собрались, а нам ни угощения собрать, ни сестер ее одеть…

– Значит, все-таки женишься, не передумал? – удивился мужик.

– Обет данный нарушать – это себя не уважать в первую очередь, – уже в который раз ответил вербовщик. – Обещал – значит, женюсь. Не в этом главная моя забота. Гостей мне надобно приветить, кои поздравить нас захотят. А еще надобно мне телегу и лошадь где-то найти. Намедни князь ваш в дружину меня позвал, грех отказываться. Чтобы в Муром перебраться, повозка нужна и припасы в дорогу.

– Не знаю, чем тут тебе помочь, – пожал плечами Чилига. – Хлопотно все это. Зело много всего зараз. Рази один управишься?

Ротгкхон положил руку на грудь и красноречиво сжал пальцы возле одной из золотых пуговиц.

– Вообще-то, есть у меня старая телега… – жадно блеснули глаза мужика. – До города доедет. И там еще не один год послужит, коли за осями следить да дегтем мазать.

– Без лошади самая хорошая телега никакой пользы не принесет.

– Это да, Лесослав… – Мужик моментально вспомнил имя гостя. – Однако же у Туряка ныне кобыла ожеребилась, и еще двухлетка бегает. Мыслю, старую кобылку либо двухлетку он продать согласится. Куда ему столько скотины?

– Я тут никого не знаю. – Вербовщик оторвал пуговицу и протянул Чилиге. – На твою помощь полагаюсь. Выручишь?

– Отчего доброму человеку и не помочь? – сцапал тяжелое золото мужик. – Вот токмо… Нарядов для девиц малых пошить не получится. Коли сегодня венчаетесь, уже не поспеть.

– Ну и ладно, – махнул рукой Ротгкхон. – Главное, чтобы гостям нашлось чего закусить и выпить.

– О сем не беспокойся. Сделаем! Невеста-то твоя где? Отчего один ходишь?

– К родителям пошла. Меня не взяла, одна возле усыпальницы побыть желает.

– А-а… – коснулся пальцами губ Чилига. – Родителям о празднике поведать, это правильно… Столов-то у тебя на дворе, помню, нет? Надобно тоже принести.

Мужик уже думал о том, как лучше отработать полученную награду.

Зимава в это время уже замерла возле небольшого деревянного домика, поставленного на высоком, выше ее роста, пне. Именно так, по местному обряду, хоронили деревенские своих умерших. Обычно домики были большими, чтобы человек без труда помещался, но от ее родителей и братьев праха осталось совсем немного, и их последнее прибежище тоже оказалось небольшим.

Девушка молча постояла возле пня, прижавшись лбом к облезающей коре, пригладила ее ладонью:

– Вот так, мама. Я все-таки стану мужней женой. Неправильно все выходит, знаю. Но ведь ты не осерчаешь? Как мне иначе? Сестры теперь в сытости будут… Я достойной женщиной… Я ведь верно поступаю, мама? Скажи, верно?

За ее спиной, в лесу, послышалось утвердительное кукуканье.

– Спасибо, мама… – закрыла глаза девушка.

Она еще немного постояла молча, но когда из глаза выкатилась слеза, торопливо отерла щеку и побежала в сторону деревни. Солнце быстро поднималось к зениту, и времени у нее оставалось совсем немного.

У себя во дворе Зимава с удивлением обнаружила соседок, поправляющих поставленные возле стола скамейки. Судя по количеству – от каждого дома принесли не меньше двух. На столешницах возвышалась охапка разномастных ковшей, стопкой стояли полтора десятка мисок.

От неожиданности девушка замерла за калиткой, но чилиговская Веселина приветливо помахала ей рукой:

– Привет, молодуха! Где гуляешь? Никак забыла, о чем на сегодня уговорилась?

– Нет, не забыла. – Зимава оправила юбку платья, зашла на двор. – Ты подружкой будешь?

– А и буду, коли позовешь, – легко согласилась соседка. – От такого рази отказываются? Тебе сегодня сладости изрядно достанется, так может и мне чего перепадет? – Она подошла ближе и подмигнула: – Батя велел кошму в овине постелить и рогожу у входа повесить. Не с сестрами же тебе первую ночь коротать. Токмо завтра мы ее обратно заберем!

– Чего это он так расщедрился? – уже встревожилась Зимава.

– Дык Лесослав же твой поутру пришел и попросил с праздником подсобить. Угощений и припаса всякого у него нет, зато золота в достатке. От они с отцом и разменялись. Нынче он с твоими младшими в сундуках наших роются. Сарафанов новых пошить не успевают, задумали хоть рушниками шитыми как-то приукраситься… – Веселина облизнула губы и полушепотом удивилась: – Как расстарался иноземец-то твой… Обычным венчанием обойтись не хочет. Нечто и вправду сердцем на тебя запал? Про невесту свою нареченную забыл, планы все свои бросил, свадебку шумную затевает, честь по чести… Запал! Сразу видно, запал. С первого взгляда присох прям как намертво! Ох, Зимава, умеешь ты за грибками-ягодками сходить. Где место такое урожайное, не подскажешь?

– На гнилых топях, я же уже признавалась, – рассеянно ответила девушка, осматривая приготовления. – Не к месту летом пировать-то. Страда.

– Ты за гостей не боись, подруга, – рассмеялась Веселина. – Уж для пира полдня как-нибудь выкроят. О, вон они идут. Твой с девчонками.

– Зима-а-ава!!! – Плена и Чаруша отпустили Лесослава, промчались вперед, обняли девушку: – Зимава, правда, мы красивые?

Чаруша отступила, покрутилась. Рубаха ее, как и прежде, оставалась обтрепанной, но на плечах лежал хрустально-белый рушник с зеленым шитьем по краям, а талию опоясывала широкая темно-синяя лента с кисточками. Плена выглядела так же празднично – но хвастаться не умела и просто улыбалась.

– Ты очень нарядная, – согласилась Зимава, глядя в карие глаза лешего.

Человек из него получился не очень правильный: слишком выпирающие скулы, тонкие, ниточками, брови; большие, прямо женские, ресницы, блеклые губы, впалый подбородок, странно высокий и узкий лоб. И все-таки…

– Я что-то сделал не так? – забеспокоился Лесослав.

– Нет, ты все делаешь правильно, – она мотнула головой, стряхивая наваждение. – Даже слишком хорошо. То есть, я хотела сказать, боюсь, что со всей этой подготовкой мы опоздаем к роднику.

– До полудня еще далеко.

– Все равно не хочу опоздать. – Она взяла лешего за руку. – Пойдем сейчас.

Заветный ракитов куст, как оказалось, находился от деревни достаточно далеко – не просто внизу холма, но еще и изрядно от него по влажной низине, в небольшой березовой рощице, через которую тек темный торфяной ручей. По прихоти природы в одном месте русло описывало крутую и широкую петлю. И надо такому случиться, что в самом центре овального мыска вырос большой зеленый куст вербы, широко раскинувший свои ветви и сплошь увешанный ниточками, ленточками и тряпочками разных цветов.

– Вода, – вспомнил Ротгкхон учение третьего друида. – Текущая вода защищает от любого колдовства. Порчи, сглаза, проклятия.

– Да, – согласилась Зимава, направилась к кусту, нашла совсем уже выцветший узелок: – Вот. Это я когда-то завязывала. Очень давно. На любовь. Мне тогда было пятнадцать. Сердечко, помню, стучало каждое утро: встречу суженого или нет? Хотела скорее замуж. То есть нет. Любви хотелось. И от страсти невыносимой – замуж.

– Ну да… – Ротгкхону не нужно было спрашивать, почему она так и не нашла своего избранника. Ведь ее память была в полном его распоряжении.

Он знал, что в Притулке все были родичами, а потому женихи являлись сюда из других селений или находились на ярмарке в Муроме. И на Зимаву пареньки уже начали заглядываться… Но прежде, чем девушка кому-то полюбилась, случился пожар… И ее стали обходить стороной. Жалеть, но обходить.

Трудно найти суженого, когда парни с тобой просто не разговаривают.

– Мне жаль, что все так получилось, – ответил вербовщик. – Но хотя бы замуж ты сегодня выйдешь.

– Ты решил сделать настоящее торжество, – посмотрела она опять ему в глаза. – Спасибо.

– Не каждый день все-таки ты замуж выходишь. Праздник должен быть.

– А ты? Ты часто женишься? Я хотела сказать: вы, лешие?

– Да пожалуй, что и вовсе никогда, – пожал плечами вербовщик. – Думаю, в моей жизни ты будешь единственной.

– Правда? – улыбнулась она. – Тогда ты тоже будешь у меня одним.

– Не зарекайся. Судьба воина переменчива. Можешь остаться вдовой куда раньше, чем ожидаешь.

– По нашим обычаям вдова сжигает себя на поминальном костре воина.

– Вот только без глупостей! – угрожающе покачал перед ней пальцем Ротгкхон. – По уговору ты должна хранить мою тайну, а не супружескую верность. Так что не шали. Останешься после меня состоятельной горожанкой и жить будешь долго и счастливо. Ясно? Я соблюдаю свою клятву, а ты свою. Понятно?

– Ты собираешься умереть? – насторожилась девушка. – Когда, почему?

– Ты смотришь на меня, как на человека, Зимава, – поморщился вербовщик. – Не забывай, что это не так. Три желания в обмен на молчание. Одежда, богатство, замужество. Таков был уговор.

– Я не просила одежду.

– Пусть так. Но я не в силах исцелить твою сестру. Загадай что-нибудь другое.

– Мне нужно подумать.

– Поторопись. Будешь ждать слишком долго – можешь не успеть.

– Неужели ты и вправду пришел в мир людей только для того, чтобы умереть, леший? – удивилась она.

– Считай, я пришел исполнить твои желания, – подмигнул Ротгкхон.

Разумеется, при его работе риск погибнуть был достаточно высок. Однако не настолько, чтобы носить в кармане завещание. Важнее было другое.

– Помни о том, что мой срок ограничен, Зимава. Просто помни.

– И как долго ты сможешь быть человеком, леший?

– Все зависит от обстоятельств, – пожал плечами вербовщик. – Ты не знаешь своего срока, я не знаю своего. Но годами он не измеряется точно.

– Ты этого не говорил!

– А ты не спрашивала.

– Ты должен был меня предупредить!

– Тебя интересовали только твои желания. Можешь не беспокоиться. Они исполнятся.

– Я хотела другого! – топнула ногой девушка.

– Все всегда хотят намного больше возможного. Ты получишь примерно десятую часть того, о чем мечтала. Этим мечты и отличаются от реальности.

– Ты меня обманул, леший!

– Ты отказываешься от нашего уговора?

– Смотрите, наши голубки уже здесь! – громко рассмеялась Веселина, что торопилась вдалеке через рощу, спасаясь от преследования трех парней. И вроде бы – не братьев. – Держи их! Ату!

Молодежь была одета чисто и празднично: ребята в сапогах, шароварах и вышитых косоворотках, с кушаками вместо ремней или подвязок. Веселина же вырядилась в легкий сарафан, шитый по подолу красным катурлином, на груди зеленым и ярко-синим на плечах. Пояса же у нее не было вовсе.

Набежав, они растащили молодых в разные стороны – Ротгкхон внезапно понял, что все время их разговора держал Зимаву за руку. Веселина, удерживая подругу за плечи, уселась на скамеечку за излучиной и что-то стала нашептывать ей на ухо, поглядывая на Лесослава и подленько ухмыляясь. Вербовщика молодые люди тоже крепко держали за руки и за плечи. Один из напавших весело заговорил:

– Зачем тебе все это нужно, дружище? Ты же вольный муж, в любой миг на все четыре стороны отправиться можешь, с нами погулять, с девками красными познакомиться! Да посмотри ты на нее, посмотри! Денно и нощно рядом с нею торчать придется. На других баб не глянуть, на воле более не погулять. А малышня появится, так ведь токмо на хлеб все силы тратить будешь! И надо это тебе? И зачем? Брось, не связывайся. С нами пойдем! Посмотри! Нечто на нее всех девок света белого променять собрался?

Ротгкхон смотрел на Зимаву. Она смотрела на него. А рядом со скамейкой у дальней излучины нарисовались еще какие-то девицы, и тоже что-то шептали невесте. Вербовщик даже догадывался, что именно…

Наконец появился, с каждым шагом тяжело опираясь на посох, волхв Стражибор. Он тоже был одет чисто и ярко: в длинной полотняной рубахе, расшитой и на рукавах, и вдоль ворота, и по сторонам подола. Причем рисунок складывался в узоры, крайне похожие на осмысленные руны. Видимо – заклинания.

Придирчиво осмотрев ракитов куст, толстяк отставил посох, вытянул из-за пояса кнут, несколько раз громко им щелкнул и пошел вокруг вербы, кого-то ругая и помахивая своим оружием. Как понял Ротгкхон – священнослужитель распугивал злых духов, устроившихся где-то рядом. После того, как те разбежались, волхв достал амулеты, сделал еще круг, заговаривая берегинь, лесовиков и души деревьев на благословение таинства. Ему вроде бы даже кто-то ответил. Стражибор успокоился, попрятал магическое оружие, снова взялся за посох и решительно ударил им в землю:

– Кто звал меня сюда в столь неурочный час?! – громко спросил он.

Хватка парней ослабла, и Ротгкхон понял, что пора вставать. Напротив, растолкав подружек, поднялась Зимава, двинулась навстречу, и они сошлись вместе перед серьезным, даже суровым толстяком.

– Мы звали тебя, волхв, – тихо сказала девушка, продолжая смотреть в глаза вербовщика. – Решили мы стать с Лесославом единым целым отныне и навеки. Жить одним домом, детей иметь общих, судьбу общую и счастье одно.

– Так ли это, Лесослав? – переспросил толстяк.

– Да, – кивнул Ротгкхон, – мы хотим стать единым целым отныне и навеки.

– Слово не воробей, вылетит, не поймаешь, – покачал головой Стражибор. – Ступайте прочь друг от друга вокруг куста ракитового. Пусть очистит он вас от сглаза темного, от приворота знахарского, от порчи злонамеренной. Пусть очистит ум и душу вашу, дабы клятвы свои давали вы со всей ясностью. Идите!

Двигаясь навстречу друг другу Лесослав и Зимава обошли куст и снова встали перед волхвом.

– Зачем позвали вы меня в неурочный час, дети? – опять спросил он.

– Судьбу свою мы с Зимавой соединить желаем с сего мига и навечно, – на этот раз ответил Ротгкхон.

– А сможете ли вы быть одним целым? – задумчиво ответил Стражибор. – Возьмитесь за руки и ступайте вокруг куста. Пусть решат берегини любящие, Триглава мудрая, духи небес и деревьев, способны ли вы оставаться вместе, годны ли друг для друга? Пусть дадут нам знак, можно ли сочетать вас, али не будет добра от сего таинства!

– Не вздумай споткнуться, – шепотом предупредила вербовщика девушка.

Крепко держась за руки, они осторожно описали вокруг куста медленный круг и в третий раз очутились перед волхвом.

– Не было нам знаков дурных от богов и духов. Не будет ничего дурного и в судьбе вашей общей! Руки свои покажите… – Стражибор выдернул откуда-то прямо из пояса длинную красную нить и споро обмотал ею руки, которыми держались Ротгкхон и Зимава, от кистей до локтя и обратно, приговаривая: – Пред ликом Хорсовым, пред гласом Триглавовым, пред водой текучей, пред кустом ракитовым связываю накрепко внуков Свароговых Лесослава и Зимаву на веки вечные, на судьбу общую, на судьбу долгую, на труды и радости, на детей и внуков, на свет и тьму, на любовь и счастье, с мига сего и до скончания мира. Ступайте вокруг куста, дети мои. Как не вернуть назад воды текучей, как не вернуть ветра буйного, как не вернуть ростка проросшего – так и шагов ваших после сего назад будет не возвернуть. Идите, и пусть ваши силы не подведут вас на этом пути.

Вербовщик и селянка переглянулись, а затем, связанные, совершили третий круг вокруг священного растения. И едва снова остановились перед Стражибором, как он высоко вскинул посох и ударил им о землю, отозвавшуюся протяжным низким гулом:

– С сего мига вы, Лесослав и Зимава, муж и жена!

– Они поженились, поженились! – с криком помчались к деревне хохочущая молодежь. – Лесослав женился на Зимаве!!!

– Даже не поцелуетесь? – ласково поинтересовался волхв.

Молодые повернулись друг к другу и соприкоснулись губами. Впервые и совсем ненадолго. Потом еще раз.

«Странное ощущение», – подумал вербовщик.

«А у лешего горячие губы», – удивилась Зимава.

– И что теперь? – тихо спросил Ротгкхон.

– Мы должны оставаться связанными до завтрашнего утра, – еле слышно ответила девушка. – Для крепости уз. Пойдем, волхв защитит нас от порчи, злых духов и недобрых мыслей.

Разжать руки они теперь не смогли бы, даже если бы захотели. Так и пошли по тропе бок о бок. А сзади вышагивал веселый толстяк, то и дело щелкая кнутом и отмахивая кого-то посохом. То ли и вправду замечал какие-то темные сущности, то ли просто развлекался от хорошего настроения.

Чилига времени даром не терял. К возвращению молодых на дворе уже собрались нарядные и веселые гости. Вошедшую связанную парочку они встретили громкими криками и горстями зерна, брошенного им на головы:

– Любо Зимаве! Любо Лесославу! Совет да любовь! Совет да любовь!

Венчанные муж и жена заняли место во главе стола, селяне тоже расселись по скамейкам, Чилига сразу схватил полную до краев кружку:

– Выпьем, люди, за счастье в новой семье! Совет им да любовь, и детишек побольше!

Он прихлебнул бражки, тут же поморщился:

– Что за напасть? Горько!

– Горько, горько, горько! – с готовностью подхватили селяне.

Зимава поднялась, вынуждая встать и привязанного к ней мужа. Они наскоро поцеловались и сели обратно, сопровождаемые разочарованным воем гостей:

– Совсем слаб мужик! Совсем ничего не может! И Зимава никак ему не под стать.

– Что же вы не пьете, не едите, молодые? – вкрадчиво поинтересовался Чилига.

Ротгкхон взялся было за ковш, но мужик радостно возопил:

– Неверно поступаешь, Лесослав! Ты же клялся пред Триглавой у ракитового куста о жене заботиться? Вот и заботься! Не сам пей, а ее пои. А она пусть тебя потчует, раз заботиться клялась.

– Проклятие темным друидам… – Вербовщик поднес корец к губам Зимавы. Девушка немного отпила, потом прижала свой ковшик к губам мужа. Пить получалось неудобно – в чужой руке корец дрожал, по нему гуляли волны, стуча по губам и выплескиваясь мимо рта. Вербовщик мучился, деревенские веселились, Зимава пыхтела от старания…

– А разве не горько тебе, Лесослав? – возмущенно спросил Чилига.

– Горько, горько, горько!

Молодые встали, снова поцеловались – и в этот раз Ротгкхон честно попытался растянуть представление как можно дольше, раз уж этого требовали здешние нравы. Гости восхищенно загудели.

– Вот ведь повезло дурочкам… – неожиданно услышал краем уха чей-то завистливый выдох вербовщик.

– Повезло, – подтвердил кто-то еще.

Угощение на столах было немудреным, но обильным: соленые грибы и огурцы, моченые яблоки, квашеная капуста, сладкая пареная репа, свежая зелень, вареная свекла. И уж чего точно имелось в достатке – так это пенистой браги с хреном и яблоками в пузатых открытых бочонках. Каждый мог черпать ее ковшами, сколько пожелает, и пить за здоровье молодых, насколько в пузе хватало места.

Поначалу гости выпивали тостами, заставляя молодых целоваться снова и снова, но постепенно о причинах пирушки селяне начали забывать, кучковаться у бочонков по интересам: мужики с мужиками, бабы с бабами, девки и парни напротив друг друга. Точку поставил Стражибор, тоже заметно хмельной, но о долге своем не забывающий. Подняв посох, он обошел стол, провел своей темной отполированной палкой между плечами молодых, наложив ее на связующие их нити:

– Благословляю вас, дети мои! – торжественно провозгласил он. – Пред Хорсом и Триглавой вы мужем и женой назвались. Пред берегинями лесными назвались, пред людьми смертными назвались. Настал час пред Ладой и Полелем мужем и женой назваться! Ступайте, дети мои, и пусть Ярила горячий даст вам силу и наградит плодородием!

– Любо молодым! Любо, любо! – встрепенулись селяне. Кто-то по привычке крикнул: «Горько!» – но его тут же зашугали. Для молодых настал час высшего священнодействия.

Зимава и вербовщик, сопровождаемые добрыми и сальными напутствиями, вошли в старый овин, который использовался сиротами для хранения сена. Скота у девочек не имелось – но ведь и курам подстилку нужно менять, и в нужник траву бросать, и матрацы ею набивать. Так что, серпом и терпением, овин они за лето травой постепенно набивали. Правда, пока здесь не успело накопиться еще и трети – но это было только удобнее для постели, сделанной из наброшенной поверх сена кошмы.

Поправив заменяющую дверь рогожу из камыша, вербовщик поднял обмотанную нитью руку:

– Нас больше никто проверять не будет?

– До утра молодых тревожить не принято. Чаруша за Пленой тоже проследит и спать в бане уложит. Я ее еще накануне упредила.

– Слава друидам! – Ротгкхон выдернул нож и наслаждением рассек путы. – Свобода!

Он расстегнул пояс и бросил в траву – проследив, однако, чтобы рукоять меча была направлена в сторону кошмы. Расстегнул и стянул через голову рубаху:

– Ой, как это приятно, когда воздухом по коже обдувает! А одеяло здесь не предусмотрено? Замерзнем ведь ночью.

– Кошма большая. Завернемся, еще и жарко покажется. – Зимава стала распутывать завязки платья, выбралась из его плотных объятий, опустив вниз, аккуратно разложила в стороне от постели. Помялась, оглаживая исподнюю рубаху, распутала завязочку у шеи. Лесослав уже вытянулся на кошме, и она решилась: скинула последнюю одежду и торопливо легла, прижавшись к мужу.

– Давай помогу. – Вербовщик закинул дальний край кошмы на девушку и старательно подоткнул со своей стороны, превращая ее в подобие кокона. Потом набросил на себя свою сторону полотнища из мягкого войлока и, довольный, вытянулся во весь рост.

– Лесослав, ты чего? – не поняла девушка.

– Чего? – Ротгкхон тоже не понял ее вопроса.

– Ну… Мы же муж и жена. У нас теперь брачная ночь. А ты отворачиваешься.

– Да, день получился длинный. Бортовой системный был на пару часов короче. Хорошо хоть до завтра нас никто не побеспокоит. Давай отдыхать.

– Почему отдыхать? – полувылезла из кокона Зимава. – Ты же мне муж! Тебе ныне отдыхать рано.

– Я очень устал…

– Нет, подожди… – Она за плечо повернула вербовщика к себе. – У мужа есть супружеские обязанности, а не просто ночью поспать. Хотя, погоди… Ты ведь леший… Наверное, ты просто не мужчина? Ты не понимаешь, кто такие женщины? Ты не способен быть мужем?

– Да все я могу! – не выдержал Ротгкхон. – Но ведь и ты тоже должна понимать… Пойми, близость мужчины и женщины – это не просто оплодотворение яйцеклетки. Когда двое сливаются воедино, когда проваливаются в сладкое безумие, когда забывают обо всем ином в мире, когда сливаются своими душами и желаниями, когда открываются полностью, без остатка, без жалости, когда готовы на все ради своего избранника, – перевел он для Зимавы слова из учения четвертого друида, – это должно быть высшей степенью желания и доверия. Избранник должен страдать таким безрассудством сердца и души, перед которым невозможно устоять. Только тогда таинство рождения новой жизни превратится в чудо, ради которого можно творить и разрушать миры. Иначе это всего лишь физиология. Жалкое опошление великого дара, завещанного нам Создателем. У нас с тобою уговор: ты получаешь достаток и мужа, взамен ты хранишь мою тайну. И ничего более. Я могу платить золотом, вещами, временем, удовольствиями, знанием. Но я не торгую своей душой.

– То есть… То есть ты просто меня не хочешь? Я кажусь тебе некрасивой? Слишком старой?

– Ты так ничего и не поняла. – Лесослав вздохнул и отвернулся, накрыв плечо краем кошмы.

Но Зимава поняла. Она поняла, что на миг перед ней приоткрылось нечто томительное и недостижимое, нечто таинственное и возможное только в волшебном мире леших и берегинь, но недоступное простым смертным. Этот миг просочился в ее сердце маленькой горячей каплей и заставил его дрогнуть и полыхнуть.

Учение четвертого друида никогда не было бы признано таковым, если бы не умело намертво выжигать души своих жертв.

* * *

На недавно скошенном лугу за Кожемятьим ручьем большая дружина Мурома с самого утра занималась пешим боем. Тут самым важным было не умение мечника, не храбрость или решительность – а спокойствие и привычка ощущать рядом плечо друга. Отроки и новики, еще не успевшие впитать в плоть и кровь привычку смыкать щиты, держать строй, ходить в ногу – раз за разом собирались в линию, укладывая правый край круглого щита на левое плечо товарища, а левым плечом упираясь в край своего, и так, плотной единой стеной, двигались в разных направлениях: наступая, поворачивая, пятясь, не оставляя при этом противнику ни единого шанса дотянуться острием клинка или копья до живой плоти.

Во время занятий на них постоянно нападали самые опытные и умелые из бояр и дружинников, пытаясь уколоть, оттянуть топориком верхний край щита, толкнуть нижний, порвать строй, разорвать тонкую линию.

На самом деле ранить стоящего за стеной из щитов воина практически невозможно. Пока линия цела – ее защитники совершенно неуязвимы. Но чтобы это понимание стало главным знанием воина, молодых витязей приходилось гонять нещадно, бить, колоть, толкать. Приказывать разойтись, перемешивая, разбивая на крупные и мелкие группки – и снова командуя вступить в бой.

Мастерство это еще не раз спасет отрокам жизнь, когда оказавшись на поле боя, во вражеском стойбище или попав в засаду втроем или впятером, при первой опасности они не начнут метаться или рубиться с врагом, а немедленно сомкнутся в хорошо защищенный отряд и вообще не подпустят недруга на удар копья или меча. Будут знать, что и как делать, даже если рядом окажется совершенно незнакомый ратник из чужого десятка или вовсе другого, но союзного, города.

Раз за разом молодые бойцы собирались плечом к плечу, смыкали щиты, отражали наскоки противника, прячась за деревянные диски от ударов или нанося уколы сами, едва только где-то опытным учителям удавалось разомкнуть оборону, создать щель. Затем, после небольшого отдыха, Святогор поставил новичков друг против друга – чтобы попытались не только выдержать свой строй, но и разбить чужой, после чего, совсем уже вымотанных, повел в город.

Первым въехав в детинец, княжич спрыгнул на мощенный деревянными плашками двор, бросил поводья подбежавшему мальчишке, но тот, поклонившись, сообщил: