Текст книги "Наследник"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Он опять повел носом, отполз от ели назад и стал пробираться по кругу, пока не ощутил резкое амбре. Место было найдено – осталось подобраться к ведущей к нему тропинке, вынуть нож и затаиться за трухлявым пнем.

Ждать пришлось недолго. Недовольно бормоча, один из душегубов пробрел мимо вербовщика, остановился на краю ямы, вывороченной корнями упавшей березы. Тать заковырялся в штанах – Ротгкхон подобрался сзади, одной рукой накрепко зажал ему рот, другой резанул по горлу. Мужик несколько раз дернулся, что-то сквозь пальцы просипел и осел вниз.

Вербовщик старательно вытер лезвие о полу чужого кафтана, спихнул труп в яму и вернулся назад в укрытие, спрятав нож и приготовив меч.

– Шумило! – крикнули от костра. – Шумило, ты стонал? Брюхо, что ли, скрутило? Эй, Шумило!

Наконец до хмельного разума татей добрела мысль, что надо бы проверить замолкшего товарища. Они даже догадались сделать это вдвоем, а не в одиночку. Но это стало вершиной их умственных способностей: даже не приготовив оружия и не глядя по сторонам, они пробрели мимо пня, за которым скрывалась смерть. Ротгкхон поднялся…

– Шумило!!! – уже в испуге воскликнули оба, схватились за мечи, но вербовщик ударом в спину успел проткнуть одного, дал ему упасть, встретил на клинок меч второго, тут же ударил его ногой в пах, а когда тот согнулся – добил оголовьем рукояти в основание затылка.

– Теперь тоже смешно, уроды? Это вам не смердов безоружных пугать… – Ротгкхон не спеша повернулся к оставшимся у костра татям. Те тоже схватились за оружие. У одного обнаружился длинный косарь, у второго – плотницкий топор.

Но даже первичных навыков фехтования не имелось ни у одного…

– Убью-у-у-у!!! – занеся топор над головой, ринулся на него один.

Вербовщик вовсе без замаха чиркнул мечом поперек, подрезая сразу обе поднятые руки в плечах, отступил, пропуская воющего уже от боли душегуба мимо, и размеренным шагом отправился ко второму. Тот сглотнул, вдруг развернулся и дал лихого драпака. Ротгкхон в длинном прыжке насилу дотянулся кончиком клинка до его ягодицы, воткнув, насколько получилось. Тать споткнулся, распластался среди мха, попытался встать снова – но теперь вербовщик дотянулся уже до его затылка.

Удар вышел неуклюжим, кость не пробил, но противника хотя бы оглушил. Не теряя времени, вербовщик отрезал широкую ленту от рубахи бесчувственного татя, скрутил, завел руки за спину, накрепко связал, повернулся назад. Разбойник с топором все еще метался у костра, не понимая, что сделать ничего серьезного уже не способен. Однако, на всякий случай, Лесослав хлестнул кончиком меча ему по правой кисти, дробя кости. Топор выпал. Вторым ударом, под икры, Ротгкхон заставил душегуба упасть, сходил к тому, что остался на тропинке, располосовал кафтан, связал руки, вернулся и связал третьего – хотя это, наверное, было уже лишним.

– Избо-ор! – наконец позвал он юного волхва. – Теперь можно! Подь сюда.

Сменив меч на длинный нож, более удобный в схватке в тесноте, Ротгкхон осторожно спустился в землянку. Там, на широком, от стены до стены, топчане лежала молодая, совершенно голая девушка со связанными за спиной руками. При виде мужчины она истошно взвыла, задергалась и попыталась сдвинуться к дальней стене.

– Вот проклятье! – Спрятав нож, вербовщик вышел на свет, присел возле костра, снял шампур с уже начавшим подгорать окороком. Покрутил перед лицом и положил рядом на куст, пристроив между двумя толстыми ветвями. Аппетита у него совершенно не было.

– Ну как? – продрался напрямую через заросли малины Избор.

– Там, в землянке… – вздохнул Ротгкхон. – По твоей части… Ты токмо развязывать не торопись. Девка в шоке, как бы чего не учудила. Успокой сперва, в разум верни… Хотя кому я объясняю? В этом учении ты больше меня соображать должен. А я за лошадьми пойду. Пущай забирают тушки для отчетности. Будет чем боярину перед деревней оправдаться. Станут окликать – отвечай.

По ручью до луга оказалось чуть больше версты. Объяснив холопам, как найти разбойничий схрон, сам Ротгкхон возвращаться не стал. Прошел лугом до дороги и побрел в скромную валуевскую усадьбу. Пешим вербовщику было привычнее, пусть и медленнее.

Уже совсем близко от деревни холопы и волхв его все-таки нагнали. Правда, двигались они тоже на своих двоих, ведя груженых лошадей в поводу. Помимо пленных душегубов, грубо переброшенных через холку и каких-то узлов, на спине одного скакуна лежала бесчувственная девушка в мужском кафтане.

– Усыпил, – пояснил вербовщику Избор. – Не в себе она.

Ее одну только дворня и унесла в дом. Татей же холопы бросили на землю у ворот, не спеша разбираясь с узлами, расседлывая и отпаивая лошадей.

Как это обычно и бывает, даже безо всяких объявлений возле пойманных разбойников очень быстро собралась толпа селян – с полсотни баб, мужиков и детей. Некоторые даже узнали былых обидчиков и попытались пинать их ногами.

Вычистив коней, холопы задали скакунам корма, после чего удачливые охотники сами подкрепились с дороги за общим столом, отдохнули и только после этого вышли к людям.

– Что с татями делать станешь, батюшка Валуй? – оживились смерды. – К князю повезешь, в невольники продашь али сам порешишь?

– Помилуй, боярин, – задергался душегуб с дырявой задницей. – Помилуй… Я отработаю… Я все делать стану… Всеми богами заклинаю, боярин, помилуй! Предан буду, ровно пес цепной… Мы же все сварожичи, боярин, одного рода-племени, одной землей рождений, одним богам молимся…

– Не моего ты рода-племени, порождение гадюки, – презрительно скривился боярин. – Люди русские честно хлеб свой в поте лица добывают, дома строят, землю пашут, дороги новые торят, святилища ставят. Вы же, ровно крысы амбарные, токмо чужое жрать умеете да над болью людской смеяться. Крысами жили, крысами и сдохнете. Вся от вас польза – так это вонью своей других подобных тварей отгонять. Хрипун, отведите их на россох да повесьте повыше на старой березе, дабы видели путники, что на тракте сем опасаться им более нечего!

– Нет, боярин, нет! – взвыл душегуб. – Милости! Милости!

Однако холопы вместе с несколькими помощниками без промедления схватили осужденных за ноги и поволокли по дороге.

– Благодарствую, други мои, – кивнул хозяин дома. – Огромный камень с души моей сняли. Теперь же мыслю, самое время в баньке истопленной кости уставшие прогреть да медом вареным жажду свою залить!

Баня с медом, копченой рыбой и квасом продлилась до поздней ночи, следующий день ознаменовался положенным в честь прибытия гостей пиром, после которого на третий день все устало отдыхали. А уже с утра, как выяснилось – пора было спешить к дувану в Муром.

Обратный путь оказался куда легче и веселее – поскольку и с собой боярин тоже прихватил изрядный бурдюк пива, который незадолго до въезда в город изрядно опустел.

В Муроме к первому на двор заехали к Лесославу – лошади ведь были княжеские, не его. Зимава встретила гостей у крыльца, поднесла по очереди каждому, кроме мужа, полный корец меда. Спросила:

– Как съездили? Ладно ли дорога легла? Веселились токмо, али еще и дело делали?

– Еще какое! – Боярин Валуй гулко стукнул кулаком себя в грудь. – Лесослав един целую банду татей-душегубов лесных одолел.

– Ты опять совершил подвиг, мой могучий суженый? – повернулась девушка к лешему.

– Да какой там подвиг? – отмахнулся Ротгкхон. – Их было всего пятеро.

– То есть это пустяк? – спросила Зимава у его спутников.

– Он скромничает, красавица, – ожег кнутом скакуна боярин. – Разил погань лесную, ако медведь ярый, равного ему нет!

– Значит, все-таки подвиг? – перевела она взгляд на Лесослава.

– Да, подвиг, – смиренно признал Ротгкхон и преклонил перед ней колено. Девушка подошла и крепко поцеловала его в губы.

– Поехали отсель, Избор, – перехватил повод освободившегося коня Валуй. – У них, вижу, медовый месяц еще не кончился. Мы тут ныне ни к чему.

– А я и так знала, что ты лучший из лучших, – тихо сказала мужу Зимава. – Ты каждый день совершаешь что-то достойное. Просто не признаешься.

– Это пустые хлопоты. Не стоят упоминания, – поднялся он с колена, указал подбородком на крыльцо: – А чего Плена такая грустная сидит? Даже не поздоровается.

– Не знаю, – пожала плечами Зимава. – Она последнее время вообще как-то не делает ничего. Там посидит, тут посидит. И ровно не замечает никого, пока не окликнешь.

– Так что же ты… – Он обошел жену, присел на ступеньку рядом с девочкой. – Здравствуй, Плена. Тебе понравился мой подарок?

– Здравствуй, дядя Лесослав… – после заминки ответила девочка, но смотрела при этом все равно не на него.

– Тихая, спокойная, не мешает, – попыталась оправдаться Зимава.

– Я знаю, – ответил Ротгкхон, вспоминая диагностику медотсека. Но одно дело – учение пятое друида, и совсем другое – третьего. У каждого из них своя сила, и нередко случается невероятное… – Я завтра поговорю с Избором. Он в этом деле востер, может, чего и придумает. А Чаруша где?

– За водой пошла. Работящая.

– Тоже маленький подвиг, – припомнил Лесослав.

– Это верно. Снедать будешь?

– Буду.

ВО ИМЯ ИМПЕРИИ

Двор детинца был непривычно шумным и тесным. Сюда собрались, пожалуй, все, кто принимал участие в походе на булгар, в том числе и раненые, причем некоторые из них все еще оставались в лубках. Ротгкхон явился сюда одним из последних и сразу вызвал интерес у ближайших из дружинников:

– Доброго тебе дня, сотник! А правду сказывают, что ты охотников на службу самому Сварогу ищешь?

Спрашивали, разумеется, с легкой усмешкой, не веря в саму возможность столь невероятного предложения.

– С первого дня службы полное снаряжение из драконьего волоса, – как можно небрежнее ответил вербовщик, пробираясь ближе к крыльцу. – И меч из особо прочного железа.

– Постой, иноземец! – дернулись за ним ратники. – Ты что, серьезно?

– А откуда я, по-вашему, эту рубаху или порты взял? – притормозил Ротгкхон. – Нож с собой? Попробуй разрежь!

Муромские воины тут же взяли его в кольцо и с разных сторон попытались сперва легонько, а потом уже со всей силы пропороть ткань в разных местах. И все безуспешно.

– Понравилось? – усмехнулся вербовщик. – Теперь давай свой клинок… – Он достал нож, поставил на лезвие меча, хорошенько нажал, и легированная сталь легко сняла стружку с сыромятного криночного железа, словно рубанок с деревяшки. – Вот такое оружие и такую броню каждый воин Сварога получает от него с первого дня и на всю оставшуюся жизнь в награду за честность и преданность.

Ротгкхон спрятал нож и, пользуясь изумленным замешательством ратников, стал протискиваться дальше.

– Стой, иноземец! – все же окликнули его. – А записаться-то в дружину Сварогову как?

– Вы давали клятву князю! – оглянувшись, достаточно громко, для всех, ответил Ротгкхон. – Посему токмо с его согласия али приказа в поход на демонов и колдунов пойти можете.

Дружинники, переговариваясь, снова стали разглядывать клинок с глубокой и длинной зазубриной. Как обычно, увиденному никто особо не изумился. Для воинов все происходящее было естественно и понятно. И то, что бывают мечи попрочнее муромских, и броня крепче кольчуги, и что колдуны иные опасными врагами становятся. Даже то, что великий прародитель всего рода русского ведет борьбу с темными силами, было понятно и естественно. Ну, разве различия на этот раз оказались больше обычного, да к борьбе сами сварожичи приглашены – вот и вся разница. Переворота в сознании ни у кого не случилось. А вот интерес – нарастал.

Наконец во дворце распахнулась дверь, на крыльцо стремительно вышел княжич в распахнутом полушубке, наброшенном на плечи поверх атласной рубахи, – весь раскрасневшийся, горячий, словно после долгого поединка. Следом появился Журба – не такой потный, но тоже чем-то недовольный.

– Любо мне видеть вас, други! – резко выдохнул Святогор. – Намедни известие важное пришло к нам из Ондузы. Нечем им смердов выкупать, что в землях тамошних схвачены нами были. За ратный же люд за весь откуп они еще три дня тому доставили: три ладьи мехов разных по счету осеннему на круг в семьсот гривен ценой.

Дружинники радостно загудели, переглядываясь. Кто-то выкрикнул:

– Любо княжичу Святогору! Любо! – И тут же клич этот воины подхватили так яро, что содрогнулись самые стены детинца.

Княжич отступил от перил, пережидая приветствия без особой видимой радости. Из дворца тем временем вышли Радогост и Избор в почти одинаковых длинных тулупах, перевязанных одинаковыми цветастыми поясками. Словно в обязательной для волхвов форме, которая не вызывает подозрения в корысти. Вербовщику даже стало любопытно: насколько форма соответствует содержанию? Жизнью здешней жреческой касты он как-то особо не интересовался.

Крики начали потихоньку стихать, княжич снова оперся на перила, набрал побольше воздуха:

– Как всем вам ведомо, по обычаю половину добычи надлежит передавать князю…

– Ему-то за что?! – аж подпрыгнул от возмущения смуглый остролицый ратник в синей стеганке. – Он в поход не ходил, с булгарами не дрался!

– За что?! – подхватили крик в другом конце двора. – Он тут отсиживался!

– Зазря не отдадим! Не достоин! – загудела дружина. – Князю за поход доля положена, не за титул!

Святогор, покраснев, пригладил подбородок, на котором еще не выросла борода, повел плечами:

– Вышемир в поход не ходил, однако же город берег, в который мы вернулись! Семьи ваши, детей и баб оборонял! Ладьи и ушкуи, опять же, казной княжеской наняты!

– Себя он берег, а не баб! – возмущалась дружина. – За ладьи мы и сами вкруг заплатим!

Княжич переглянулся с Журбой, они о чем-то тихо переговорили. Журба подступил к Радогосту, наклонился к его уху. Все эти хождения и перешептывания не ускользнули от воинов, и кто-то крикнул:

– Не хотим труса в князьях! Долой! Любо Святогора в князья!

– Брата моего не позорь! – рявкнул княжич, хлопнув ладонями по перилам. – Воин он храбрый! И о Муроме радеет! А что в воеводы не рвется, в том мудрости его токмо больше выходит!

Радогост ушел во дворец, Святогор же громко продолжил:

– В добыче нашей немало коней вышло, брони, копий, луков и мечей всяких, смердов простых и добра всякого, что счета особого требует. Ценить скакуна каждого, клинок али смерда есть морока изрядная. Посему так порешить предлагаю: добро, скот и полон на нашу с князем долю вкруг отписываем, серебро же, меха и злато дружиной дуваним!

– Ты что же, Вышемиру долю свою отдаешь, княже? – спросил все тот же остроносый синекурточник.

– С братом мы уж сами разберемся, не твоя забота, – ответил Святогор.

– Любо! Любо! – не очень уверенно, но все же стали соглашаться отдельные ратники.

Из дворца вышел седовласый волхв, негромко что-то произнес. Однако бунт все равно был уже подавлен – для этого хватило всего нескольких слов любимого дружиной княжича.

– В золоте же взяли мы у Ондузы тысячу триста восемьдесят три гривны, – сообщил Святогор. – Без счета виры повинной, что родичам боярина Боривита передать потребно.

Это известие вызвало среди дружины новые крики радости и приветствий.

– Из того три сотни гривен золотом, три сотни восемьдесят три серебром и остальное в мехах, – продолжил уже более спокойным тоном княжич. – В поход же на булгар ушло из Мурома… – Он заглянул в развернутый Избором свиток. – Восемь сотен полста три воина, из коих две сотни сорок два новика, в том числе девяносто три черных…

Дружина загудела, но несильно, выжидательно.

– Теперича… Иноземец, поди сюда!

Ротгкхон, вздрогнув от неожиданности, поправил пояс с мечом, быстро взбежал по ступеням.

– Вот сотник наш новый, Лесослав именем! Звание сие пообещал я ему, коли машину камнеметную булгарам повредить не позволит. И наказ сей воин выполнил. Помимо того, он же в заставу булгарскую первым ворвался и сигнального огня запалить им не позволил, он же мост через реку навел и штурмовые лестницы готовил. Посему считаю, звания сего воеводского он на весь поход достоин.

– Любо сотнику Лесославу! – узнал Ротгкхон голос боярина Валуя.

– Любо, любо, – спокойно согласились другие ратники.

– Ради того, чтобы булгарскую вылазку в засаду отвернуть, два десятка храбрецов из сотни боярина Валуя животов своих не пожалели, – продолжил княжич. – За то им двойная доля полагается… Избор, считай.

– Шесть сотен одиннадцать дружинников, – прочитал волхв явно заранее заготовленные данные, – к ним двадцать двойных долей – это шесть сотен тридцать одна. К ним девять сотников по десять долей – это семь сотен двадцать одна, плюс двести сорок два новика по половине доли. Это выходит…

– Стоп! – вскинулся Ротгкхон. – Отчего это новикам по половинной доле?

– Заведено так по обычаю, – ответил ему Избор. – Опыта у них нет, проку в сече мало, токмо для дел подсобных и годятся, в местах малоопасных ставятся.

– Ничего себе! – возмутился вербовщик. – Стало быть, как под стрелами мост вязать, за каждый шаг кровью расплачиваясь, – это новики. Лестницу штурмовую набивать под камнями и бревнами, что по головам скачут, – это новики. А как дуван дуванить – так их побоку? Половина доли?

Ротгкхона мало беспокоило, сколько дадут ему – все едино здешние игрушки ценности в Империи не представляли. Но такое отношение к его мальчишкам вербовщика возмутило до глубины души.

– Новиков твоих самих от ворога спасать надобно! – махнул рукой неугомонный остролицый. – Рази они в сече хоть кого поразят?

– А ты много в сем походе сразил? – ткнув в него пальцем, громко спросил Лесослав.

– А ты?

По двору прокатилась волна смеха – уж в чем-чем, а в бездействии нового сотника упрекнуть было нельзя. Остролицый, поняв, что сморозил глупость, смутился и умолк.

– Трудами черной сотни путь через реку и вал проложен, после которого Ондуза сдалась! – напомнил Ротгкхон. – Они за это ломаными ногами и руками заплатили, животов лишились. А вы их доли лишаете! Где справедливость?

– Верно иноземец сказывает, – неожиданно поддержал его княжич. – В черной сотне три с лишним десятка увечных увезено и полтора десятка убитыми. Иные же отряды и вовсе без потерь обошлись. Надо бы добавить новикам за храбрость. Достойны равной доли.

– Это как же, плотникам и ратным долю равную давать?! – не согласились сразу многие дружинники. – Неверно сие.

– Надо добавить, – не согласились другие. – Кровь пролили, за спинами не сидели.

– Четверть добавим? – предложил княжич.

– Четверть нормально, – согласились и те, и другие. – Четверть по справедливости.

– Избор, считай черной сотне от доли по три четверти, – подвел итог Святогор.

Волхв, поджав губы, стрельнул на сотника недовольным взглядом.

– Это же просто: делишь на четыре, вычитаешь четверть, прибавляешь к сумме… А, дай, сосчитаю, – Ротгкхон забрал берестяной свиток и уголек, подчеркнул прежнюю сумму, потом прямо на столбе поделил девяносто три на четыре, прибавил семьдесят без четверти к семисот двадцати одному, а потом половинные доли остальных новиков…

– Восемьсот шестьдесят пять и четверть!

Избор посмотрел на столб, с которого Ротгкхон торопливо стер угольные черточки, на бересту, на Лесослава. На лице его было написано такое изумление, словно иноземец только что оживил у него на глазах прошлогоднего мертвеца.

– И сколько выходит на каждую долю? – поинтересовался княжич.

– Одна целая и пятьсот девяносто восемь… Совершенно жуткая дробь получается. Сейчас прикину… Если по полторы гривны на каждую долю отвести, тысяча двести девяносто восемь гривен получится. Коли пять гривен богам в благодарность за победу одержанную пожертвовать, то все сойдется.

Посмотрев на перемноженные косой матрицей неведомые руны, князь почесал в затылке:

– Избор, проверь…

Волхв тяжело вздохнул, забрал уголек, сел на корточки и стал выписывать на досках какие-то линии и значки, старательно шевеля губами, то и дело почесывая нос, отчего тот очень быстро почернел, как головешка. У него над затылком завис Радогост, очевидно проверяя подсчеты. Наконец, упершись задом в дворцовую дверь, Избор признал:

– Все совпадает. По полторы гривны доля, и пять остается.

Радогост, пройдя по краю крыльца, вперил взгляд в косую матрицу иноземца всего с пятью строчками. Задумчиво кашлянул, но все же спросил:

– Как ты это сделал?

– Позиционный счет… – пробормотал Ротгкхон, мысленно проклиная себя за неосмотрительность. Ведь знал же, знал, что прилюдно совершать непостижимые чудеса в мирах начального уровня нельзя! Что начнут пугаться и подозревать во всяких гадостях! И вот поди же ты – засветился…

– Как он делается?

– Меня в детстве заставляли выучить на память таблицу умножения, – нашелся сотник. – Всю, очень большую. Пятью пять двадцать пять. Шестью восемь сорок восемь. Большую часть нужных ответов я и так помню, а чтобы не запутаться – нужно просто правильно записать…

– А-а… – задумчиво кивнул седой волхв, рассматривая непонятные знаки. То ли поверил, то ли нет, но спрашивать больше ничего не стал.

Дружинники же тем временем продолжали обсуждать правильность дележа добычи. В здешних условиях они были весьма непросты, поскольку золото, серебро и меха имели самостоятельную и сильно меняющуюся ценность. Получалось как бы три разных валюты, и всем хотелось заполучить именно ту, которая сулила большую выгоду на ближайшее время, когда меха к зиме начнут дешеветь, а серебро дорожать. Золото на общем фоне казалось самой большой ценностью – но только для тех, кто его копил, а не тратил. Расплачиваться золотыми гривнами, каждая ценой в двух лошадей, на торгу было крайне неудобно. Среди дружинников примерно поровну оказалось и тех, и других – но долю им полагалось платить равную. В смысле – равным воинам – одно и то же. Ибо меха норовили подешеветь, а серебро подорожать…

В общем – мрак!

К удивлению Ротгкхона, общий язык найти все-таки удалось. Дружина побратимская получила по гривне золотом и половину серебром, черная сотня – серебро, остальные новики – всю добычу мехами. Остатки мехов, золота и серебра замотавшийся тиун разделил примерно на равные доли по своему усмотрению, после чего они были разыграны между сотниками самым простым способом – по жребию. Таким образом в руки вербовщика попало две горсти серебряных украшений и девять охапок горностаевых шкур. Это ему еще повезло: боярину Валую добыча досталась беличьими шкурками – восемьдесят сороков. Четыре изрядно нагруженных лошади. Лесослав смог увязать свою долю на одной.

Домой он привез все это во второй половине дня, на этот раз обнаружив незапертую калитку. Зимава выскочила на крыльцо запоздало, сбежала во двор, замедляя шаг, добрела до него, уже медленно переставляя ноги:

– Ты вернулся, Лесослав? Вижу, не с пустыми руками.

– Да, сегодня у князя добро раздавали, – отпустил он подпругу, позволяя узлам свалиться на упругую желтую солому. – Мне тоже кое-что досталось. Про Плену я спросил, Избор советовал обождать дней пять. Опытная знахарка должна вернуться, ее в Чернигов к тамошнему боярину знатному звали. Лучше нее хвори людские никому не ведомы.

– Обождем, – согласилась девушка, погладила лошадь по морде и побрела обратно к дому.

– Зимава! – окликнул ее Ротгкхон. – Зимава, что случилось? На тебе лица нет! Тебя кто-то обидел?

– Нет, все хорошо, – покачала она головой.

– Зимава, постой! – нагнал ее леший. – Я же вижу! Ты грустна, как никогда. Скажи, что случилось? Ну, признавайся! Я все исправлю.

– Ничего, – подняла она лицо к своему мужу. – Просто сегодня я не успела к воротам. Чаруша с соседскими девочками гулять на реку побежала, а калитку не закрыла. Вот я тебя встретить и не смогла.

– Ну и что?

– Разве ты не знаешь? Ты обнимаешь и целуешь меня только прилюдно. На улице, или когда гости заезжают. Нет, я знаю, ты делаешь это, чтобы все думали, будто у нас нормальная семья. Просто… Просто мне нравится, когда ты меня целуешь, когда обнимаешь. Я ждала этого сегодня, но не успела. – Она заглянула ему в глаза и несмело улыбнулась: – Нет, ты не думай, все хорошо. Я ничего не прошу. Я буду внимательней, и в следующий раз успею. И ты меня обнимешь, закружишь, расцелуешь. Никуда не денешься. Все хорошо… – Она тихонько похлопала ладонью по его сильной груди и ушла в дом.

Ротгкхон сделал было шаг следом, но вовремя остановился. Вернулся к тюкам, открыл сарай, зашвырнул добычу внутрь, с треском захлопнул дверь, подпер поленом и для надежности врезал снаружи кулаком:

– Проклятье!

До чего легко все было раньше, когда она рычала на него и требовала близости! Держать дистанцию было очень просто: терпи прилюдно и облегченно шарахайся наедине. Но после его похода туземку словно подменили. Она ничего не требовала, не просила, не хотела. Она просто была рядом. И рядом с ней было легко. Так легко, что порою ее стало не хватать, что он думал о ней в самые странные моменты. Особенно, когда в голове всплывало дурацкое: «подвиг или не подвиг?».

Вот и сейчас – почему ему захотелось обнять туземку? Из жалости? Или в душе появилось что-то еще?

Учение четвертого друида гласило: хочешь понять свое отношение – откажись. Прими решение – и откажись. Вздохнешь с облегчением – значит, ты себя обманывал, и тебе это не нужно. Испытаешь горечь и сожаление – плюнь на решение, ибо ты теряешь что-то важное и нужное.

– Уродливые дикарки окраинных планет не бывают нужными имперскому офицеру, – настала его очередь гладить местную скотинку по вытянутой мохнатой морде с большими грустными глазами. – Не бывают, правда?

Он облизнул губы, отпустил поводья и поднялся по ступеням крыльца.

Зимава месила тесто, когда услышала, как приоткрылась и закрылась дверь, ощутила осторожные шаги. Даже не оглядываясь, по застучавшему своему сердечку, она поняла, кто у нее за спиной, но обернуться не решилась. Ведь если крадется – значит, надеется остаться незамеченным. По затаенному дыханию она узнала, что он приблизился, остановился за спиной. Чуть наклонился. Колыхнулся воздух совсем рядом, его губы оказались возле ее шеи – так близко, что девушка почувствовала их тепло, которое переметнулось на нее саму, жгучей, мучительной и сладостной волной прокатилось по телу. От этого странного, непривычного чувства Зимава чуть не застонала, но сдержалась, замерла, вонзив пальцы глубоко в тесто.

И тут вдруг Лесослав попятился, отступил, шарахнулся прочь, бегом выскочил из дома.

– Не-ет! – взвыла девушка, метнулась следом, выскочила на крыльцо…

Но на дворе было уже пусто. Леший сбежал вместе с княжеским скакуном.

В бессилии Зимава опустилась на доски, прижалась лбом к холодному уличному косяку, сглотнула невесть откуда взявшиеся слезы.

– Ну и что? – прошептала она. – Зато он рядом со мной. Он всегда будет рядом со мной. Мой и только мой.

Ротгкхон же широко шагал по улице – увлекаемый поводом мерин, не успевая за вербовщиком, даже вынужден был перейти на рысь.

– Это же бред! Это невозможно! Я на службе. Я просто на службе. Империи нужны честные воины, и я служу Империи. – Он тряхнул головой: – Служба, просто служба. По делам службы я вступил в контакт с туземкой. Просто туземкой. Глупой, необразованной, совершенно дикой туземкой с отсталой окраинной планеты. У офицера Империи не может быть никаких чувств к грязной дикарке. Наверняка я просто ее жалею. Я ее жалею, и ничего более. Никаких других эмоций. Я нахожусь рядом с ней только и исключительно в интересах успешного выполнения задания. Это просто очередное задание! У офицера Империи и туземки из миров начальной эпохи не может быть никаких отношений!

Это были вполне понятные и логичные постулаты, ясные общеизвестные истины. Но сейчас они почему-то помогали плохо…

Прямо в воротах детинца бросив поводья подворнику, вербовщик развернулся, но тут его окликнул Избор:

– Лесослав! Эй, ты меня слышишь?

– Да слышу, слышу, – крутанулся на месте Ротгкхон, повернул к крыльцу. Его мысли скакали по самым посторонним вопросам, поэтому затевать разговоры с туземцами ему сейчас не хотелось.

– Лесослав, – спустился навстречу волхв. – Ты сказывал, с Радогостом перемолвиться о чем-то желаешь?

– Ой, – аж поморщился Ротгкхон. – А можно не сейчас? Что-то я сегодня не в себе.

– Не сегодня, завтра, – мотнул головой юноша. – Я как о сем волхву намекнуть попытался, он токмо обрадовался. Завтра он все утро в святилище намерен пробыть, в молитвах и поклонениях. Но ради тебя готов отлучиться. Уж больно счет твой ему чудным показался. Желает подробнее о сем услышать.

– Беда… – глубоко вздохнул вербовщик. – Так просто об этом человеку постороннему не рассказать. Ну да ладно, попробую. Значит, завтра?

– Да. Прямо с рассветом можешь и приходить.

– Угу… – Поняв, что ведет себя неправильно, Ротгкхон обнял Избора: – Спасибо за помощь, дружище. Мне это очень важно. Ныне же извини, как-то нехорошо я себя чувствую. Хочу пойти полежать.

– Квасу выпей. Хорошо освежает и кровь чистит, – посоветовал волхв.

– Да, так и сделаю… До завтра.

И опять в голове мелькнуло: «Если смогу убедить старого волхва – это будет подвиг или нет?»

Чистое безумие.

– А хочешь, сегодня пойдем? – предложил Избор. – Тебе и вправду, по виду, нездоровится… Мудрый волхв тебя зараз и осмотрит, и зелья даст или иное снадобье подберет.

– Завтра, завтра, – вскинул ладони Ротгкхон. – Прости, хочу явиться пред Радогостом свежим и разумным. Просто отосплюсь, и все пройдет.

– Да, выспаться – это верно! – согласился Избор. – Иди, не мучайся понапрасну. И квасу выпей!

– Обязательно!

До своего дома он добрался так же быстро, как ушел. В этот раз калитка оказалась заперта, и он привычно постучал. Кулаком, с силой. Вскоре створка распахнулась, на улицу вышла Зимава в наброшенном на плечи платке. Довольно улыбнулась:

– Вот и я, суженый мой. Заждалась.

Вербовщик огляделся, взял ее за руку, завел на двор, запер калитку на засов.

– Ты чего, Лесослав? – растерялась девушка.

– Нас никто не видит?

– Нет…

Ротгкхон провел ладонями по ее голове, сбрасывая платок, провел снова, на этот раз по густым волосам, наклонился и стал целовать ее глаза, щеки, губы, подбородок, шею, снова губы, лоб глаза, губы, подхватил, закружил поставил на ступеньки крыльца и снова стал целовать. Зимава засмеялась, закинула руки ему за шею и тоже ответила жадными поцелуями, потом прижалась виском к его щеке, наклонив голову к его плечу:

– Что с тобой, любый мой?

– Просто я хотел сказать, что мне приятно прикасаться к тебе. Обнимать и целовать. Всегда. Даже когда нас никто не видит. Всегда… – Ротгкхон сглотнул и торопливо добавил: – Только ты меня все равно встречай на улице, хорошо?

– Конечно, я своего не упущу… – Зимава подняла голову, поймала влажными глазами его взгляд и спросила: – И что теперь будет? С нами? Со мной и тобой?

– Что с нами будет?.. – Ротгкхон закрыл глаза, даже стиснул, мучительным усилием воли разрывая спутавшую душу пелену, возвращаясь из безумия в реальный мир. До боли прикусил губу и только потом ответил: – Ничего. С нами не будет ничего. Это было… Неправильно. Мы оба совсем забыли, кто я такой. Я не человек. То есть я не совсем человек. Тот мир, из которого я пришел и в который вернусь, – для тебя это ужас, мрак, помешательство, кошмар. Ты не способна в нем выжить. Он тебя убьет, высосет твой рассудок, раздавит. Ты не сможешь там существовать.