Текст книги "Наследник"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Велено передать тебе, воевода, князь Вышемир тебя в покои свои кличет.

Обращение «воевода» непривычно кольнуло слух Святогора, он даже слегка осерчал – однако требовать к себе обращения, как к князю, и вправду не имел права. Тем более – вслух и прилюдно. Посему обиду княжич проглотил и сразу, как был, потный и запылившийся, тяжело зашагал к брату.

Вышемир ныне занимал покои отцовские – и встретил его в огромной горнице в три окна, с резными колоннами, подпирающими потолочные балки, и двумя печами, сложенными у разных стен напротив друг друга. В праздничные дни али на думу сюда вмещалось до двух сотен человек – ныне же стояли всего трое: сам князь, волхв Радогост и юный отрок в простой рубахе и шароварах, переходящих в матерчатые обмотки. В руках мальчишка держал что-то, накрытое рушником.

– Здрав будь, княже, – остановился в самых дверях обиженный Святогор. – Почто звал?

– Закрой дверь, брат… – попросил Вышемир, а когда княжич послушался, продолжил: – Скажи мне честно, брат, без лукавства. Злоумышлял ли ты супротив меня делом, словом или желанием своим? Не попустил ли ты хоть на миг такой слабости?

– Ты оскорбляешь меня, брат! – сделал несколько шагов вперед Святогор. – Никогда в жизни не помышлял я причинять тебе вреда и уж точно на деле ничего подобного не творил!

– Уверен ли ты в этом, брат? – вышел ему навстречу князь, вскинул руку: – Подожди, не отвечай! Сегодня поутру постельничий кашу мою отведал, прежде чем мне ее подать. И не успел я к трапезе приступить, как он вдруг слег с коликами в животе сильнейшими. Сие встревожило и меня, и знахарку жены моей, и заговор она над пищей прочитала. Тут же почернела еда, как оно при отравлении с чародейством случается. Знахарка сказывает, твой след в ворожбе имеется.

– Это неправда!

– И я так помыслил, брат, – кивнул князь. – Посему волхв наш мудрый ныне же по отраве и заклятию послание сотворит. На колдуна, чары наложившего, обратно проклятие отправит и свою силу к нему добавит. Сказывает Радогост, не выживет злоумышленник после сего. Но тебе, Святогор, я всяко беды причинять не хочу. Посему, брат, коли повинишься, не стану я обряда сего творить. Так замиримся, без урона.

– Пусть колдун сгинет! – невольно наложил руку на рукоять меча княжич. – Твори свое заклятие, Радогост. Все умение свое вложи, чтобы било насмерть!

Волхв молча подманил к себе отрока, скинул на пол рушник, достал из поясной сумки связанный в кисточку пучок трав, наложил на миску, повел рукой сверху:

– Ворон на кусте сидит, клюв точит, жизнь ищет, жертву стережет, черным глазом смотрит. Не видать тебе ныне жертвы, не звать ныне костяной чаши, не пить чужой жизни. Иди, ворон, в сон-траву, отдохни от труда тяжкого, скройся от света полуденного. Нет днем черному делу, нет днем воронову труду. Иди в траву, ворон усталый, слово чужое, дума недобрая, воля колдовская, проклятие мертвящее…

Трава тихо зашелестела, прислушиваясь к его словам. Радогост одними зрачками покосился на князя, еле заметно кивнул. Тот быстро прошел к одной из печей, открыл дверцу, подбросил тонкого хвороста на горсть слабо тлеющих угольков, раздул огонь и посторонился.

– Лети, ворон усталый, к хозяину своему. Неси, ворон, назад хозяину его слово, его думу, его волю, его проклятье… и наше пламя! – Волхв торопливо сунул травяной пук в топку. Сухие стебли мгновенно полыхнули, и Святогор невольно вскрикнул от сильной боли в руку.

– Стой, Радогост! – торопливо выкрикнул Вышемир.

– Продолжай!!! – еще громче заорал княжич, морщась от боли.

– Да уж все, поздно. Ничего не поменяешь, – закрыл дверцу волхв. – Покажи руку, Святогор.

Радогост внимательно осмотрел ладонь младшего сына покойного Всеграда, покрасневший палец, укоризненно покачал головой:

– Ведь учил же вас, учил нигде ногти свои и волосы не оставлять, сжигать, али в тайном месте прикапывать. Так ведь нет, все мимо ушей проходит! Мыслю я, кто-то ноготь твой украл и при варке зелья в яд добавил. Оттого и при ворожбе на тебя игла указала, и огонь, колдуну отправленный, тебя зацепил. И видится мне, княжичи, – отпустил он руку Святогора, – рассорить вас кто-то жаждет. Вместе вы сила, и Муром сила. А коли друг на друга ополчитесь, то и город ослабнет, легкой добычей чужакам станет. Не поленилось, вон, отродье, ноготь отыскать и след родича на порче оставить.

– Прости, брат. – Вышемир подошел ближе, положил руку Святогору на плечо: – Мысли дурные попутали… Я велю выпороть эту безумную знахарку!

– Ее-то за что? – вступился волхв. – Она все верно сказала, гнева не убоялась. Что гадание показало, о том и упредила. Вам же надлежит помнить, что ворогов у Мурома много, да и завистники в Русе великому князю немало дурного нашептывают. Ссорить вас будут стараться люди опытные, делая сие умеючи… Вам же надлежит о родстве помнить и друг друга держаться!

Святогор же в ответ просто обнял брата, кивнул и отправился прочь. За дверьми его ждали бояре Гродислав и Валуй, несколько простых дружинников: Журба, Веслав, братья Бесстуж и Благомир.

– Что случилось, княже? – мельком глянув в горницу, спросил Журба. – Никак, беда какая?

– Порча бродит у нас по городу в обличье человеческом, – ответил Святогор. – Собирайте отроков, други, да по улицам муромским пройдитесь. Где-то там, в граде нашем, человек ныне умереть должен. Внезапно, в муках, с язвами и ожогами. Узнать надобно, кто сие такой, откуда приехал, чем занимался, с кем дружбу водил?

– Сделаем, княже, – поклонились воины и поспешили исполнять поручение.

В горнице же болезненно поморщился Вышемир:

– Ты это видел, волхв?

– Что? – не понял Радогост.

– Дружинники. Они обеспокоились о Святогоре и примчались сюда защищать его от моего гнева! – Он скрипнул зубами и ударил кулаком по одному из опорных столбов: – Проклятье, это моя дружина или братняя? Кто из нас князь муромский? Кому они служат?

– Они служат тебе, княже. Но твоего брата любят. Он, хоть и юн, ни одной сечи не проиграл и крови большой при сем не допускал. Как же дружине его и не любить?

– Неправда, Радогост, – покачал головой Вышемир. – Они служат брату. И князем я остаюсь лишь до тех пор, пока ему не захочется другого.

– Княже… – укоризненно покачал головой волхв. – Ведь только что я сказывал, негоже вам с братом рознь затевать…

– А я что, с кем-то ссорюсь? – гневно перебил его Вышемир, еще раз ударил кулаком по столбу и быстрым шагом отправился в свои покои.

* * *

Зимаве было легко и приятно качаться на теплых волнах жаркого лета, несущего ее через долины, луга и озера под ярким, но бессолнечным небом. Но внезапно полет завершился – она оказалась на берегу ручья, спиной к знакомому ракитовому кусту, который не видела, но ощущала, а лицом – близко-близко к воде, в которой отражались березы, растущие кронами от темного неба вниз, к светлой земле. Там, в отражении, стояла ее мама в светлой, свежестираной рубахе, в которой ложилась спать в свою последнюю ночь. Она протянула руку, касаясь пальцами воды со своей стороны и сказала:

– Тебе пора, доченька. Тебя ждут.

Девушка вздрогнула и проснулась.

Снаружи было еще темно, однако в предрассветных сумерках через щели в стенах давно не чиненного овина уже можно было различить пустые столы с рассыпанной на них посудой, опрокинутые бочонки и двух мужиков, спящих между ними. Лесослав тоже еще посапывал, с головой завернувшись в кошму.

Стараясь его не потревожить, Зимава поднялась, быстро оделась и, выскочив наружу, побежала к лесу.

До жердяной избушки девушка добралась уже в свете поднявшегося солнца, иссушившего росу и разогнавшего слабый промозглый туман. Ведьма к этому часу не только поднялась, но и уже успела собрать какие-то коренья, помыть их и теперь увязывала в пучки для просушки.

– Поздно встаешь, милая моя, – укоризненно покачала головой старуха. – Грех сие большой для хорошей знахарки. Травы многие токмо утром брать надобно, пока они чистые и свежие, рассвета ожидают. К вечеру же соков дурных скапливается столько, что рази на отраву они и годятся. А кого нам травить в наших дебрях? Такого, сколь себя помню, никто ни разу не спросил.

– Здравствуй, бабушка Ягода, – поклонилась ученица.

– Хотя да, чего это я? – с доброй усмешкой крякнула ведьма, собрала готовые связки и побрела к избе. – Тебе знахарство более ни к чему. Ты теперича мужняя жена, и заботы у тебя ныне совсем иные будут. Помогло хоть тебе зелье мое с заклятием – и то славно. Не зря, стало быть, копила.

– Помогло, да не совсем! – мотнула головой Зимава. – Я просила самого лучшего, а он даже не князь и не боярин. Ну, разве только в дружину намерен наняться – может, хоть не селянкой простой теперь буду?

– Хотела князя – надо было просить князя. Хотела боярина – надо было желать боярина, – невозмутимо ответила ведьма, протискиваясь в низкую дверь. – Ох, косточки мои, косточки. Токмо после парилки горячей от них и отдыхаю… Ты же, милая, просила лучшего. Вестимо, такого и получила. Вот токмо чем он князей лучше будет, еще не понимаешь.

– Он меня даже не хочет, бабушка!

– Вот как? – остановилась старуха на пути к дальней стене. – Отчего? Плотью слаб али на другую загляделся?

– Сказывал, не хочет пустой близости. Единение душ ему надобно. И чтобы умом тронуться. А иначе он несогласный.

– Эва оно как! – закашлявшись, рассмеялась старуха. – Каков муженек-то твой оказался…

– Ты можешь его приворожить? Чтобы дурь его пропала и жизнь наша как у всех стала?

– Приворожить дело несложное. Вот тут у меня туесок березовый воском запечатан. Слеза березовая на растущей луне… Ну, я тебе о сем обряде сказывала, как ее и когда собирать и чем нашептывать. Зелье крепкое, на трех весенних лучах заговоренное, лавандой завороженное, можжевельником опутанное. В кисель избраннику добавишь – разом по тебе с ума и сойдет…

Собрав нужные емкости, ведьма выбралась к столу, села на лавку, разложила перед собой коробки. Открыла одну, вынула ладанку, протянула девушке:

– Вот, на шею себе повесь. Уговор ты помнишь: как счастливой себя ощутишь, в волосы свои цветок папоротников вставить должна. Однако ныне ты, вижу, не счастьем светишься, а тревогой маешься. Посему… Посему… – Баба Ягода открыла один берестяной короб, порылась в ленточках и нитках, закрыла, взяла другую коробку, полную сухих цветочных лепестков, изумленно воззрилась на это сокровище, закрыла, почесала в затылке: – Где же они? Я же их сразу пять штук делала! За лето обычно аккурат четыре или пять приворотов просят…

Ведьма недовольно забурчала и полезла наверх, к жердяному потолку, поверх которого было навалено старое, давно потерявшее аромат сено, пошарила, вернулась вниз, закрутила головой:

– Да где же они? О-хо-хох, с памятью, видать, нелады. Хотя с тобой, вон, не ошиблась. Хотя чародейство, ох, какое сложное было. И кстати, милая… О твоей просьбе. Ты ведь сама не князя просила, а лучшего мужа на всей земле. Так ведь он тебе, похоже, и достался.

– Это как, баб Ягода?

– Да ты ведь сама посуди… Ты о чем мечтала в юности своей? О любви ты, чадо неразумное мечтало, о любви. О страсти такой, ради коей и запреты забываешь, и наказы родительские, и душа чтобы горела, и сердце из груди выпрыгивало, и мысли путались, лишь к одному сводясь… К взглядам единственного своего, к прикосновениям, к голосу его и шагам знакомым. Да… Вот и подарило тебе заклятие мое не дурака похотливого, не старика богатого, не мерина выхолощенного, а такого мужа, коему не титьки твои и попу мять хочется, не такого, что брюхатить будет наскоро перед сном ночным, да и забывать опосля, какова по имени, – а такого, коему любовь твоя нужна, а не ноги раздвинутые. Чтобы дыханье запиралось, чтобы губы горели и глаза звали. Вот уж никак не думала, будто есть на свете мужики, которые бабу не огуляют при полной такой возможности. Кои любви хотят, а не сладостей доступных. Откуда он только взялся для тебя такой? Мыслю, и вправду второго похожего на всей земле не сыщешь… О, вспомнила! – Ведьма наклонилась под стол и достала лукошко, полное маленьких, туго скрученных, берестяных туесков размером в большой палец, с толстыми желтыми полосками пчелиного воска на местах склейки и кончиках. – Вот, сама же вниз поставила, дабы от тепла воск не потек. Жарко в доме днем, припекает солнышко. Великий Хорс ныне в силе. Ладанку-то надень, почто замерла?

– Что? А, да… – Зимава накинула ремешок себе на шею, заправила емкость с цветком под рубашку на грудь.

– Вот, бери. – Ведьма поставила один из берестяных пальчиков на стол. – Кисель свари, а как корец мужу наберешь, в него и вылей. Ну, ты знаешь. И не будет у тебя никаких хлопот ни с мужем, ни с любовью этой проклятущей. Одни муки от нее, треклятой.

– Почему никаких хлопот? – не поняла девушка. – Коли это зелье приворотное, то любовь после него, стало быть, будет?

– Ну, откуда же любовь после зелья? – Старуха подняла глаза и вцепилась в ее зрачки своим черным взглядом. – Зелье – это лучшее средство любви никогда не испытать, не ощутить, не увидеть. Бери, не сумневайся. На что она тебе? Не бывает от любви ничего хорошего.

– Не то ты что-то говоришь, баб Ягода, – заподозрила неладное ученица старой ведьмы. – Как же это: коли зелье для любви, а ее и не будет?

– Так ведь таких, как ты, страдалица, через этот порог в моей жизни не одна сотня переступила. И те были, что любви хотели. И те, что избавиться стремились от сего наваждения. И те, что в счастии искупались. И сказать тебе, в чем меж ними разница?

– В чем? – переспросила Зимава.

– Коли девица сама любовь свою нашла, – ответила ведьма, – то смотрит она каждый день в глаза своего суженого и думает: как же он меня любит, как он меня жаждет, как старается приголубить, приласкать, радость и удовольствие доставить, как мною любуется, как мною живет и токмо обо мне думает. Как глубоко на сердце я ему запала, как хороша для него оказалась. Как чудесно, что мы вместе! Какая я счастливая! А что думает девица, туесок у меня купившая, когда вечером ее муж обнимает? А думает она: какое хорошее зелье бабуля Ягодка варит! Как оно хорошо мужикам умишки травит! И ведь просит ведьма совсем недорого… Ну, чего ты замерла, молодуха? Вот они, капли приворотные, забирай. Тебе даром отдам.

Старуха взяла туесок и переставила ближе к Зимаве. Однако та, наоборот, отпрянула, спрятав руки за спину:

– Прости, бабуля. У меня там муж, наверное, встал. Я побегу… – Она выскочила из избушки, метнулась через утоптанную полянку, нырнула в заросли орешника, по тропинке выскочила в ельник, промчалась до опушки и только там остановилась, обхватила руками одинокую липу и крепко прижалась к стволу щекой.

Внутри медленно угасала знакомая искорка. Точно такая, как возникла вчера после разговора с Лесославом. Словно девушка опять попыталась коснуться запрещенного смертным волшебства. И даже немного ощутила, каким оно может быть: одновременно и страшным, и притягательным.

Холодок от шершавой коры немного остудил ее мысли, успокоил, вернул в реальность. Девушка отпустила дерево, поспешила в деревню, где отоспавшиеся селяне уже разбирали по домам свою посуду, лавки и столы.

– Совет да любовь, – поздравили ее несколько соседок, а баба Бажена укоризненно покачала головой: – Что же ты в платочке бегаешь, как дитятко? Ты теперича женщина, тебе кокошник положен.

Зимава невольно ощупала голову. Да, она совсем забыла, что косы отныне надлежит прятать и волосы иначе укрывать. Однако сейчас ее беспокоило другое: где сестры? Она покрутилась, заглянула в баню.

Обе девочки, оказывается, сидели здесь, на полке, по сторонам от большущей ношвы, полной огурцов, грибов, репы и свеклы – то, что после вчерашнего праздника осталось. Вечно голодным детям, запасшимся угощением, глазами хотелось съесть все без остатка – но в живот уже давно ничего больше не влезало. Поэтому руками они огурчики и репу теребили – но в рот не тянули.

– Как вы, милые мои? – улыбнулась она. – Хорошо спали?

Чаруша и Плена подняли на нее осоловелые глаза и даже не смогли подняться, чтобы обнять.

– Ну, ладно, отдыхайте, – махнула рукой Зимава. – Лесослава не видели?

Чаруша отрицательно покачала головой.

Девушка вышла обратно на двор, покрутилась, заглянула в овин – хотя он и просвечивал через щели насквозь. Ее мужа там тоже не было…

– Я выкупил кошму у Чилиги…

Зимава вздрогнула от громкого голоса за спиной, резко развернулась, перевела дух:

– Нельзя же так! У меня чуть сердце не выпрыгнуло.

– Извини, – пожал он плечами и забросил в овин коричневую скатку. – Меня так долго учили ходить бесшумно, что иначе я просто не умею.

– Зачем кошма? Чилига, небось, за нее тройную цену запросил, коли расстался с таким сокровищем?

– Нам придется задержаться здесь еще на пару дней, – ответил Лесослав. – Телега есть, а насчет лошади он никак не договорится. Ну, и припасы тоже придется с нескольких дворов собирать. У него на леднике все мороженое, в путь не возьмешь. В дорогу нужно брать сушеное или соленое.

– Не знаю, – пожала плечами девушка. – Родители обычно мешок овса брали, и хватало. Половину кобыле в торбу, половину себе в кашу. На торг когда ездили, ден пять с мешка жили.

– Да, – согласился Лесослав, – разных круп по мешку он тоже обещал. Мыслю, до осени из вашей деревни в город никто не поедет. Продадут мне все, что нужно и не нужно. Как бы только сами от такой удачи зубы на полку не положили.

– Не положат, – покачала головой девушка. – Лето. Огороды все в зелени, огурцы каженный день новые назревают, в лесу грибы давно пошли. Летом даже ленивый от голода пухнуть не станет. Так зачем тебе кошма?

– Мы же на ней спим!

– Если ты не прикасаешься ко мне, то какой смысл? Мы можем спать в бане вместе с сестрами.

– Ну, никому, кроме тебя, знать об этом незачем. Пусть считают, что мы живем, как все, и завидуют нашему счастью.

– Ну да, как все, – хмыкнула Зимава. – Все успевают еще до свадьбы это попробовать, а я при живом муже в девках осталась. Почему ты мною брезгуешь, леший? Я кажусь тебе уродливой? Ты привык к другим девушкам? Или… Или я и вправду некрасива? Тебе так невыносимо исполнить со мной свой супружеский долг? Что во мне не так?

– Нет, все неправильно, – покачал головой Ротгкхон. – Ты очень красивая. У тебя идеальная фигура, приятный голос, изумрудные глаза…

– Такая красивая, что собственный муж нос воротит! Почему? – продолжала требовать ответ девушка.

Вербовщик в ответ только вздохнул. Как можно объяснить обитательнице начальной эпохи, которой из всех удовольствий доступны только еда, брага и поцелуи, что совсем рядом с ее домом, всего в нескольких сотнях звездных систем вверх по рукаву, разумные существа придумали так много способов развлекаться: химических, компьютерных, тактильных, визуальных, инерционных, интеллектуальных и чувственных, механических и иллюзионных – что секс, как способ приятного времяпровождения, уже давно, очень давно утратил свою притягательность. Что людям, воспитанным в условиях кристальной чистоты, гигиены и санитарии, не позволяющим себе пользоваться чужими полотенцами, платками или зубными щетками сама мысль соприкосновения слизистыми оболочками, обмена микрофлорой и физиологическими жидкостями может показаться отвратной и омерзительной?

В мирах большой галактики люди позволяли себе физиологическое слияние только тогда, когда их влечение друг к другу оказывалось столь сильным, что ломало и вбитые в подсознание правила гигиены, и привычку к чистоте, и гордость самодостаточности, и законы неприкосновенности тела. Ломало все правила и законы общества, заставляло отказаться от привычного отдыха, общения, развлечений.

Страсть, способная ломать преграды и доставляющая больше радости, нежели самый наилучший аттракцион, была воспета учением четвертого друида и стала частью общей галактической философии. Близость мужчины с женщиной без подобного чувства казалась Ротгкхону поступком столь же нелепым и противным, как поедание козявок или обнюхивание уличных экскрементов. Может, и безопасно. Может, и допустимо для несмышленых карапузиков – но бессмысленно, нелепо и противно взрослому человеку.

– Ты помнишь, о чем я тебе говорил? – взял девушку за руку вербовщик. – Это ненадолго. Скоро я исчезну, а ты останешься богатой вдовой. Ты красива, молода, невинна, – коснулся он левой рукой ее щеки, скользнул пальцами к платку. – К тебе будут свататься многие, ты сможешь выбрать из них самого желанного. И ты будешь счастлива. Любима и счастлива. У тебя все будет хорошо. А у нас… У нас совсем другая сделка.

– Любима кем-то, но не тобой! Хочешь спихнуть меня, как засечную кобылу! Другим нахваливаешь, но сам шарахаешься.

– У нас не было уговора о любви.

– Но ты мой муж!

– Я помню. Но оглянись… Сколько семей в твоей деревне сошлись по любви? – Разумеется, Ротгкхон не нуждался в ответе. Ведь память Зимавы была в его полном распоряжении. – Чилига с Грезой сошлись по совету родителей, Виклина сватам согласием ответила, потому как в старых девах испугалась остаться, Шукша на Доромиле женился из обиды, когда ему Любава из соседней деревни от ворот поворот дала, Шестак с Вилой тихо повенчались потому, как иной пары не встретили, а годы убегали… И ничего! Живут, радуются, детей растят, хозяйства крепкие. Вот и у нас с тобой все так же будет. Ракитов куст, дом с достатком, размеренность и покой. При чем тут любовь?

– Ты забыл про детей!

– Будут у тебя дети, Зимава, не беспокойся. Выберешь нового мужа по своему вкусу, а не просто лешего болотного подберешь. С ним детей и родите.

– А ты брезгуешь?

– Ты все время забываешь самое главное, – покачал головой Ротгкхон. – У нас уговор. А любви по уговору не бывает. Или я чего-то недопонял, и ты просто хочешь спать отдельно, в бане с детьми?

– Нет, я буду спать с тобой! – упрямо заявила Зимава.

– Тогда все хорошо. Кошма есть, сено есть, рогожа на месте. И не печалься так! Ты красива, молода и получишь все, чего хочешь. Просто не сразу. Прояви чуть-чуть терпения.

Наверное, совет лешего был разумным. Впервые за много лет у сироты и бесприданницы появилась надежда на благополучную жизнь – достаточно было просто отдаться судьбе и плыть по течению. Но именно теперь ей вдруг захотелось большего. И тем же вечером она сделала еще одну попытку добиться своего. Ночью, уже пригревшись в свернутой кошме, она осторожно расправила свой край, подкралась ближе к мужу, вытащила войлок из-под него, притиснулась, положив руку на горячее бедро, коснулась губами шеи, поползла тонкими пальчиками…

– Зимава… – Лесослав неожиданно повернулся к ней навстречу и ласково улыбнулся. – Зимава, ну, сама подумай: нечто мы скот бездушный – друг друга покрывать только потому, что судьба по случаю в одно стойло свела? Люди мы с тобой. У нас души есть. Душу в стойло не поставишь. – И он поцеловал ее по очереди в каждый глаз, ласково посоветовав: – Спи!

– Ты бесплодный мерин! – в сердцах рявкнула девушка.

– Ну, так и радуйся, – невозмутимо зевнул леший. – Зато твой муж никогда и ни с кем тебе не изменит…

* * *

Утром нового дня городская стража приволокла в детинец низкорослого и кривобокого мужика в зеленом вытертом кафтане и стоптанных яловых сапогах. Пленник был заметно напуган, шамкал кривозубым ртом и опасливо косился по сторонам серыми блеклыми глазами. Волосы и борода у него тоже были выцветшими, хотя у корней и проглядывала слабая изначальная рыжина.

На шум на крыльцо вышел Святогор, за его спиной возвышался боярин Валуй, сбоку выглядывал молодой волхв.

– Что за шум?!

– Нашли, княже! – бодро доложился радостный Бонята. – В слободе кожевенной нашли двор, на котором вчерась постоялец умер. Сказывают, опух весь и обгорел, хотя светелка цела.

– Коли сгорел, это тогда кто? – спустился по ступеням княжич.

– Хозяин двора того самого. Его постоялец угорел.

– Вы его били, что ли?

– Нет, княже, как можно? – оглянулся Бонята на остальных ратников. – Спужался он просто, когда сюда потянули. Рьяно маненько сцапали. Боялись, наутек бросится…

– Не бойся, смерд, – ступил на двор Святогор и присел на нижнюю ступеньку лестницы. – Мы тебя токмо о постояльце спросим. Коли не соврешь, так нынче же домой отправишься. Избор, проверь…

Молодой волхв достал свечу, зажег, подступил к мужику – и огонь немедленно затрещал.

– То не я! – испуганно замотал головой горожанин. – То амулетик заветный! От порчи постоянно ношу!

Он снял с шеи нанизанный на нитку длинный кривой зуб, зажал в кулаке и широко расставил руки. Избор вверх и вниз провел свечой вдоль его тела, потом проверил спину – но огонь больше ни разу не дрогнул.

– Это смертный, – затушив пламя, вернулся к княжичу юный волхв. – Следов колдовства на нем нет.

– Коли нет, то и бояться тебе нечего, – кивнул Святогор. – Сказывай, что за постоялец у тебя намедни спалился? Откуда взялся, чем занимался, о чем спрашивал, чё просил, чем потчевался? Все, что знаешь, о том и сказывай!

– Приехал он… – Приободрившийся мужик стал загибать пальцы. – Пятнадцать ден тому приехал. Верхом, но лошадь опосля продал, и задатку мне из того серебра дал. Из самого Словенска, сказывал, прибыл. Сказывал, эмаль по серебру у мастеров наших заказал и ждал, пока сии украшения исполнят…

– Это кто? – Из дверей дома вышел князь Вышемир, и тоже не один. Впереди правителя вышел к перилам крыльца величественный, несмотря на простое одеяние, Радогост, рядом с ним подпрыгивал мальчишка в красной атласной рубахе, с деревянным мечом в руке. За руку Вышемира держалась княгиня Всенежа в длинном плотном платье из иноземного бархата, усеянном жемчугами и самоцветами, и украшенном золотой вышивкой.

– Это, брат, хозяин двора, на котором вчера колдун окочурился, – привстал со ступеней Святогор. – Мыслю, коли не соврет, то и без дыбы обойдемся. Ты ведь врать не станешь, смертный?

– Как можно, княже?! – молитвенно сложил руки на груди горожанин. – Ни слухом ни духом!

– Это мы проверим, – кивнул с крыльца мудрый волхв. – Иди сюда поближе, в глаза на свету твои гляну.

Мужик послушно направился к крыльцу, и лицо Радогоста немедленно скривилось презрительной усмешкой:

– Да он же хромает!

Первым сообразил, что все это значит, сам горожанин [3]3
  По древним русским поверьям, вся известная людям нежить имеет один общий недостаток: хромоту.


[Закрыть]. Он вдруг взвыл дурным голосом, отскочил назад, упал на колени, с размаху всадил в землю клык-амулет, кувыркнулся через него, всего за миг перекинувшись в чудище размером с медведя, но совершенно безволосое, с черной глянцевой кожей, с когтистыми лапами и огромной зубастой пастью. Двумя взмахами направо и налево зверь снес головы Боняте и еще одному стражнику, прыгнул на третьего – но ратник успел прикрыться от клыков щитом и от сильнейшего удара просто опрокинулся на спину.

На крыльце завизжала княгиня, кинулась к ребенку. Зверь поднял голову на шум, взметнулся в прыжке – но Радогост вскинул руку с амулетом Хорса, и тварь, жалобно визгнув, рухнула обратно, метнулась к воротам. Однако дружинники, охраняющие ворота в полном вооружении, не дрогнули, сомкнули щиты, выставили копья, намертво перегораживая проход. Зверь попытался перепрыгнуть живую стену, но его приняли на копья, продырявив насквозь сразу шестью рогатинами, отшвырнули назад, подступили, проткнули еще несколько раз, чтобы уж точно убить.

Тварь заскребла лапами, заскулила, замерла, расплываясь и впитываясь в землю, как сугроб под жарким взглядом Ярилы – и тут вдруг из воткнутого во дворе клыка вырвались сразу два таких же зверя, один метнулся к воротам, второй вцепился в шею неосторожно отвернувшегося от амулета ратника, отгрыз голову и, весь в крови, бросился к крыльцу. Его встретили на мечи Святогор и Валуй: боярин отсек лапу, княжич сильным ударом из-за спины чуть не надвое разрубил голову монстра, второго же опять приняли на копья стражники у ворот.

– Закрывай!!! – что есть силы закричал Избор, указывая на ворота. – Запирай, вырвется!

Из земли, теснясь, вырвались уже четверо зверюг, всей стаей ринулись к выходу, к свободе. Стража снова выставила копья, принимая врага на мокрые от крови наконечники, но на этот раз промахнулась: одну тварь пробили сразу три рогатины, другую две, третью одна, а четвертая опустилась прямо на головы воинам, откусив одну, смахнув лапой с плеч другую, располосовав когтями шею третьего. Бросив копья, стражники выдернули мечи, изрубили монстра…

– Ворота!!! Закрывайте ворота!!! – со всех ног бежал им в помощь молодой волхв.

Воины услышали, кинулись к створкам, толкнули их одна к другой.

Восемь зверюг, выплюнутых клыком, с грозным рычанием ринулись в их сторону – но опоздали. От сильного толчка нескольких тяжелых туш створки только сошлись еще плотнее, и вся злоба, обрушенная стаей на защитников ворот, уже ничего не могла изменить.

Тем временем семья князя уже скрылась за дверьми, из людской выскакивали с мечами и щитами встревоженные шумом дружинники. Радогост оглядел поле битвы, вытянул руку:

– Святогор, клык! Вырви клык из земли!

Услышав это, вся звериная стая, бросив недогрызенных стражников, метнулась на княжича.

– Я слева! – выкрикнул боярин Валуй, выдвигаясь вперед и вместо щита прикрывая собой Святогора.

Прямым ударом под горло он встретил прыгнувшего зверя, тут же быстрым взмахом рассек ухо второго. Княжич тоже отмахивался так, что вместо клинка в его руке, казалось, возник сверкающий диск. Но тварей было слишком много, и воинам под их напором приходилось только быстро пятиться.

– Сюда! – вскинул меч Журба.

Еще несколько мгновений – и справа от него, щит к щиту, вытянулась линия из пяти ратников. Все они быстрым шагом двинулись вперед, вынуждая стаю повернуться навстречу новой опасности. Княжич и боярин получили короткую передышку, дружинники же под ударами лап лишь немного замедлили шаг – толстым деревянным дискам когти никакого вреда причинить не смогли.

– Не убивайте их! – предупредил Святогор. – К стене отжимайте!

Из людской продолжали выскакивать все новые воины. Линия щитов вытянулась на два десятка шагов, почти полностью перекрывая двор, копейщики встали во вторую линию, готовые принять на острия тварей, что попытаются перепрыгнуть строй. А затем дружина медленно пошла на стаю. Колдовские монстры метались, царапались, выли и прыгали, но сделать ничего не могли. Прогрызть щиты им оказалось не по силам, а слишком прыгучих монстров предупрежденные копейщики осаживали уколами ближе к задним лапам – больно, но не смертельно.

Переведя дух, княжич спокойно подошел к амулету, ковырнул кончиком меча, поднял, отнес волхву. Тот прижал клык к знаку Хорса на своих защитных украшениях. Твари взвыли одним общим голосом – и превратились в черную дымку, тут же развеявшуюся в воздухе. На земле же осталось лишь скрюченное тело хозяина постоялого двора.