Текст книги "Наследник"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Верни тела погибших, – спохватился переговорщик.

– Будет ли кому их хоронить? – пожал плечами Святогор. – Ондуза должна выплатить виру за причиненную муромскому князю обиду – или смыть ее кровью!

– Но твой волхв так и не нашел чародея в нашем городе!

– Но свое колдовство он творил именно от вас! Или вы заплатите моему брату за обиду пятьсот гривен золотом, или я возьму эту плату сам.

– Ты требуешь с нас пятьсот гривен за чужую вину, княжич! Ладно бы пятьдесят, ради нашей прежней дружбы Ондуза на сие еще согласится. Но не пятьсот!

– Ваш князь молод и еще неопытен. Он мог не заметить, что за злодейские дела творились рядом с его детинцем. Только ради этого я могу простить сто гривен. Но вира меньше четырехсот будет позорна для Мурома и Вышемира!

– Князь Стрежислав поклянется вам в вечном мире и освободит от пошлин муромских купцов, прибывающих к нам на торг, в знак своей искренней дружбы, а дружба важнее золота…

Ротгкхон понял, что штурма не будет. Будет выкуп. Богатый выкуп, замирение, договор о дружбе, скрепленный, может статься, даже дружеской пирушкой и объятиями, будет обмен пленными и мирное расставание воинов на несколько лет – до следующей княжьей ссоры.

И надо сказать, он отлично понимал обоих переговорщиков. Жители Ондузы, глядя из пролома в стене на уже наведенный внизу мост и почти готовую штурмовую лестницу, отлично понимали, что муромская дружина в город войдет, ее уже не остановить. Битва будет идти не где-то далеко, в чистом поле, а на улицах, в их собственных домах и дворах. И гибнуть в ней будут не только воины, но и простой люд в великом множестве. И даже если захватчики выдохнутся, остановятся перед детинцем, не тронут дальнюю от пролома сторону – беда все равно окажется немалой. Лучше заплатить миром. Коли останешься жив – добро нарастет. Мертвому же оно ни к чему.

Над дружиной княжича Святогора тоже висела постоянная угроза: в любой день и час к городу может подойти помощь. Штурм – дело не быстрое. Повезет – можно управиться за день. Нет – растянется дня на два или три. Сколько дружинников поляжет в уличных схватках? Неведомо. Люди, защищающие свои дома и семьи, дерутся до полного остервенения. А вдруг булгары подойдут не вовремя и ударят в спину в разгар штурма? А вдруг после захвата города не хватит сил отбиться от свежего врага? А вдруг ослабленной боями дружине не хватит сил защитить уже сам Муром? Опасностей много… Если главной цели можно добиться быстро и без лишней крови – то зачем рисковать?

И на глазах у вербовщика смертная война двух порубежных городов превратилась в долгий, долгий торг. Какую виру следует платить за княжескую честь? Какую за боярскую? Сколько стоит жизнь посла? Сколько стоит жизнь простого воина, и сколько – его свобода и возвращение? А возвращать с оружием или нет? А сколько стоит снаряжение каждого? А будет ли город выкупать селян? А с семьями или без? А почем нынче баба и ребенок? А в одну ли цену ставить мальца и девочку? А по какой цене менять золото серебром и мехами, коли казны на полную цену не хватает? А недовыкупленных людишек возвращать по росписи или по жребию?

Споры растянулись почти до глубокой темноты, но на том не закончились – уставшие переговорщики разошлись спать, условившись, что горожане пока не станут чинить пролом, а муромцы – готовить новое снаряжение для штурма.

Следующим днем торговля продолжалась уже за столом, вынесенным из какой-то избы, за крынкой кваса и хлебом, который противники не побрезговали преломить между собой. Теперь вместе с горожанином были еще двое помощников, один из которых записывал согласованные пункты на бересте, а второй время от времени давал советы по ходу переговоров. Со стороны княжича сидели Журба, Избор и Лесослав. Но от вербовщика толку не было – он больше смотрел по сторонам, высматривая возможные ловушки или хитрости.

Но ничего не произошло. К вечеру муромцы и булгары договорились обо всем. На рассвете горожане выкатили возки с частью откупа – остальное по уговору требовалось отвозить в Муром, там же группами забирая пленных. Дружина Святогора, собравшись, погрузилась на ладьи и подняла паруса, пользуясь попутным ветром. Воины пели и веселились, на все лады восхваляя своего юного, но невероятно мудрого воеводу Он снова возвращался с великой славой: с победой, с добычей и почти без потерь, сохранив дружину для новых походов.

КАРА БОГИНИ

Вниз по течению, да еще с попутным ветерком промчаться по полноводной Суре получилось легко и быстро. А вот пробиваться на веслах против течения сперва по великому Итилю, а потом по Оке оказалось очень долго и муторно. Тяжело груженные ладьи ползли медленно и величаво, шли верста за верстой, от лета к осени – внезапно прояснившееся после осады небо дохнуло прохладой, рощи на берегах стремительно окрасились в желтые и красные наряды, хотя листву еще и не роняли.

Только на десятый день пути корабли наконец-то добрались до причалов родного Мурома. Изрядно уставшие после многодневного махания веслами, дружинники не спеша выбирались на берег – и с удивлением смотрели на тихий город, встречающий их запертыми воротами. Попасть от реки прямо в детинец они не смогли, а потому пошли к Кожевенным воротам, выходящим к самой обширной слободе – тем более что большинство причалов стояли именно тут, у торговых амбаров и рыбного торга. Вымотанные долгой дорогой воины громко пока что не роптали, но уже начали выказывать сильное недовольство.

Кожевенные ворота тоже оказались заперты, а мост через крепостной ров поднят. Да и сама слобода стояла тихой и пустой, словно Муром приготовился к осаде, спрятав все население округи за крепкие высокие стены.

– Чего-то я не понял, – первым высказал общее мнение Журба и перебросил щит из-за спины в руку. – Князь Вышемир ждет набега – али от нас порешил отгородиться?

Но тут мост с недовольным скрипом пополз-таки вниз, с треском вмял опорную жердину в край рва. Так же медленно и скрипуче разошлись створки, и навстречу победителям разноцветным потоком хлынула счастливая толпа:

– Белояр! Валибук! Ждан! Первуша! Гвезояр! Вукомил! Милый! Любый мой! Желанный! Папка! Пап! – Женщины, дети вламывались в неровную ратную колонну, вешались дружинникам на шеи, целовали, обнимали, плакали, выдергивали к себе и окружали, прижимались к широкой запыленной груди.

В общей радости горожане совершенно забыли о своем князе. А он тоже вышел навстречу дружине – один, без охраны. Спокойно обнял Святогора:

– Рад видеть тебя, брат. Добрые вести примчались раньше тебя. Ты опять покрыл себя славой.

– И я рад видеть тебя, брат. – Княжич, обнимая, дружески похлопал Вышемира по спине. – Коли ждал, чего же врата запер?

– Сам понимаешь, брат. Дружины в граде нет, а на реке – ладьи с бесчисленной ратью. Тут осторожность не помешает. Мало ли, случаем кто захотел воспользоваться? Как поняли, что свои, так уж и встретили честь по чести. Вечером пир хмельной на всех устроим! Ныне ужо повелел угощение готовить, погреба раскрывать, быков-кабанов резать.

Ротгкхон от этой болтологии только презрительно скривился. Нужно быть совсем слепым, чтобы не понять: князь младшего брата боится до ужаса. И баб с ребятишками выпустил вперед потому, что, облепленные малышней и девками, дружинники ни на какую сечу не способны. И потому именно сейчас, когда победители вполне могли отказаться склонить головы перед отсидевшимся в городе князем – именно сейчас было важно лишить их единства и боеспособности. Вечером, на пиру – настроение будет уже совсем другим.

– Лесослав!!! – Какая-то девчонка, мелькнув через мост, внезапно повисла у него на шее, покрывая лицо поцелуями: – Лесославушка мой! Живой, целый! Милый мой, родной!

– Зимава! – Он обнял и прижал к себе девушку, крутанулся, заставив ее взвизгнуть, и поцеловал по очереди в оба зеленых глаза.

Грешным делом, за время долгого похода, он успел подзабыть, что у него на этой планете имеется законная супруга. Тем более что замужество длилось раз в десять меньше, нежели осада Ондузы. Но его соратникам знать об этом, разумеется, не следовало.

– Родный мой, желанный… – Она прижалась щекой к его грязной и покрытой кровавыми разводами рубахе из «драконьего волоса». – Как же я по тебе соскучала, как боялась… Лесославушка…

Она встрепенулась, сцапала его своей загребущей ладошкой за руку, потянула:

– Пойдем!

Ротгкхон неуверенно оглянулся и понял, что других ратников точно так же растаскивают их жены, дети и невесты. Дружина несла такие стремительные и сокрушительные потери, что булгары умерли бы от зависти.

– Княже! – в последней надежде окликнул он Святогора, но его воевода лишь кивнул с предательской доброжелательной улыбкой:

– Все понимаю, иноземец. Ступай. Вечером к пиру не опаздывай!

Вербовщику оставалось только сдаться и пойти за супругой.

У Зимавы же отлегло от сердца – ее леший уцелел в походе, не сгинул, не покалечился, вернулся. Лада-покровительница услышала, сохранила, уберегла.

– Куда мы идем-то?

– К схрону, – оглянулась девушка. – Как в детинце било ударило, мы, как уговорено, мешки с припасами съестными похватали да в детинец побегли. Чаруша с Пленой там пока и сидят. Я одна встречать тебя побежала.

– Дядя Лесослав!!! – Сестры, как оказалось, все-таки вышли навстречу. Чаруша, увидев вербовщика, бросилась к нему. Плена подошла молча и спокойно, но тоже обняла.

– Тогда домой, – решила Зимава. – В схроне нашем токмо вяленое все, сушеное и греча. Не испортится. А дома печь еще горячая должна быть. Я ее второпях залить позабыла.

– А-а-а… А вещи остальные где? – забеспокоился Ротгкхон.

– В подполе под мусор сырой прикопала. Коли не знать, ни в жизни не найти! И от пожара не испортится. Я покажу.

– Умница, – признал Лесослав.

– А то! – гордо вскинула подбородок Зимава, продолжая вести его за собой прямо посередине улицы.

В печи, как оказалось, еще даже угли уцелели, но разводить огня снова девушка не стала – топка и так была достаточно горячей. Залив водой все горшки, что были в доме, она сунула их в черный зев, отнесла на кухню низкую кадку, в которой обычно стирала, отерла руки о домашний сарафан – все равно он был простой, повседневный.

«Раньше милостью радуницы хоть какую одежонку было найти, а ныне и простая есть, и нарядная, и праздничная, – вспомнилось ей. – И все благодаря лешему. Так чего горевать?»

– Ой, Лесослав, – спохватилась Зимава. – Ты же, мыслю, голодный с дороги! Сейчас тушенки, капусты и яблок моченых достану, в холодке стоят.

– Пир вечером, там наемся, – остановил ее Ротгкхон.

– Ну, тогда капусты хоть отведай, дабы брюхо пустым не оставалось. Я поутру порубила, присолила, ныне аккурат сок должна дать… – засуетилась Зимава, нашла за печью деревянную миску, метнула на стол. – И это… Раздевайся. Вон одежа-то какая. Постираю ныне же. Ой, забыла! Пока ты в грязном, давай в подпол спустимся, тайник покажу. Заодно и рубаху твою красивую достану. Ту, что с золотом вся. Не в рубище же тебе на пир княжеский идти? Опосля и переоденешься. Сейчас, вода в печи согреется, помоешься. Баню топить долго…

– Очень долго, – с усмешкой согласился вербовщик. – Особенно когда ее нет.

– Ой, я и забыла! – всплеснула руками Зимава. – Немудрено, коли половину жизни в бане прожила. Мерещится, что она есть всегда. О чем я? А, подпол…

Она открыла в углу люк, под которым обнаружилась глубокая яма, обложенная камышовыми матами. Здесь, в холодке, стояли несколько крынок и корзин с репой, свеклой и капустными кочанами. Опустившись по ступенькам, девушка развернулась, на четвереньках отползла на несколько шагов назад, отвернула пыльную и заплесневелую гнилую циновку, быстро разгребла песок, потянула за край другой, плотной и совершенно новой рогожи, под которой обнаружилась крышка сундука. Зимава открыла его, достала его плотную рубаху с пуговицами, закрыла обратно, присыпала, подтянула циновку.

– Муторно ведь каждый раз сюда лазить, – вздохнул Ротгкхон.

– Зато не пропадет, – деловито ответила девушка. – Ты не думай, я сюда токмо самое ценное спрятала, что с золотом али с серебром. Там, наверху, в сундуках тоже кое-что есть. Коли их кто найдет, то больше и искать не станет. Опять же, после пожара уцелеет все, коли беда случится. Ну, и в детинец, по тревоге, тащить не надо. Завсегда откопать потом можно. На пепелище, не зная места, точно не найти, как ни старайся.

Она развернулась и поползла от клада обратно. Ротгкхон помог ей подняться назад, отряхнул:

– Хлопотунья моя. В твоих руках хозяйство точно крепким будет, – признал вербовщик. – Каждую мелочь со всем вниманием обдумываешь.

– Теперь раздевайся и в кадку становись. Вода, мыслю, уже согрелась. Не горячая, но мыться можно. Сейчас, щелок и мочалку достану… Чаруша, – повернулась она к сестрам. – Бери Плену и идите на двор, чего таращитесь?

Девочки вышли, а она достала из стола миску с густым, как студень, березовым щелоком. Мочалка, которой девушка всегда пользовалась сама, лежала здесь же. Убрав заслонку, Зимава вытянула ухватом два самых маленьких горшка, стоявших у стенки, попробовала рукой – вода показалась даже горячей. А вот в больших – прохладной. Зимава ковшом отлила холодной воды, дополнила горячей. Получилось, на ее вкус, в самый раз.

Леший тем временем послушно разделся, разложив порты и рубахи на разные кучи:

– Компресс… То есть стеганку… Стеганку стирать нельзя, ни в коем случае, испортится, – указал он на кучу поменьше. – Остальное все воды не боится.

– Хорошо. Давай забирайся в лохань.

Лесослав послушался. Зимава чуть зачерпнула щелок мочалкой, сполоснула ее в отдельной миске. Щелок штука коварная. Чуток переборщишь – потом запросто волосы выпадать начнут, ткань расползется, кожа пятнами пойдет. Подняла глаза на мужа.

Он выглядел крепким. Крепким, как дуб, кряжистым, неодолимым. Высокий, с бугристыми мышцами, крупноголовый, с большими глазами на непривычно вытянутом лице…

Наверное, так и должен выглядеть настоящий леший. Которого она теперь обречена любить вечной безответной любовью. Но если забыть, что это ее проклятие – то такого любить вовсе не страшно. Он очень даже не урод, он заботлив и не беден, он хорошо относится и к ней, и к ее сестренкам. Да, конечно, он не ответит на ее чувства – но ей никогда не придется плакать в подушку, зная, что ее любимый ласкает других. Пусть чужой – но леший будет рядом с нею, она всегда сможет увидеть его, коснуться, услышать его голос, ощутить дыхание. Не самое плохое из наказаний за брак по расчету.

– Давай, – потянулся за мочалкой Лесослав.

– Ты чего, на сухую тереться собираешься? Стой спокойно… – Зимава не спеша полила его из ковшика. – Ого! Ты весь в синяках! Не больно?

– Это уже не синяки, это их остатки. Все давно зажило.

– Великий Велес, какие же они тогда были сначала?! – охнула девушка. – Кто тебя так побил?

– Не меня, а я! – возмутился Ротгкхон. – И не кто-то, а две сотни булгарской конницы, против которых мне пришлось драться в одиночку!

О том, что сражался он против этой толпы совсем недолго, вербовщик уточнять поленился.

– Не может быть! – округлила глаза Зимава, застыв с ковшом в руке.

– Может, – кивнул Ротгкхон.

– Ты сражался один против двух сотен? – все еще не верила девушка.

– Сражался.

– Поклянись!

– Клянусь.

– Не-е-ет, – покачала перед ним пальцем она. – Так не считается! Поклянись твердью небесной!

– Клянусь твердью небесной, – легко согласился Ротгкхон. – И пусть она обратится в пустоту, если я преувеличил хоть на вершок!

– Присядь! – потребовала Зимава. Лесослав, чуть помедлив, послушался. Девушка обняла его за шею и осторожно, совсем легко поцеловала в губы. – Ты самый великий воин в мире! Я тобой несказанно горжусь. Будь я князем, за такой подвиг сделала бы тебя воеводой!

– А он меня воеводой и сделал, – рассмеялся Ротгкхон.

– Чего, правда? – еще сильнее округлились ее глаза.

– Правда, – кивнул вербовщик.

– Поклянись?

– Здесь-то зачем? У любого ратника можешь спросить, я ныне сотник в его дружине. Все знают.

– Леший! – Так и не разжав рук, она поцеловала его снова, теперь немного смелее: – Ты воин из воинов! Я так горжусь, что оказалась твоей женой, что просто самой страшно!

Это была всего лишь туземка с отсталой планеты, всего лишь селянка мелкого захудалого княжества. Но все равно: если бы Ротгкхон сказал, что ему безразлична ее маленькая похвала – это было бы неправдой.

* * *

Пир в честь победы над булгарами князь муромский устроил на дворе детинца. Вестимо, ни в одной из горниц дворца несколько сотен дружинников просто не поместились бы. Удивительно то, что хотя бы на дворе хватило места для всех столов и скамеек. Хотя, как заметил вербовщик, под дальними от крыльца стенами вместо скамеек между бочонками были брошены толстые доски, а вместо столов – судя по тому, как провисало заменяющее скатерть полотно, – лежали и вовсе щиты из жердей.

Соответствующим было и угощение: большие ношвы с рубленой капустой, солеными грибами, мочеными яблоками, грудами сложенная свежая зелень, горшки с кашами, с киселем, приоткрытые бочки с хмельными медами, пивом и бражкой, на боках вместительных емкостей свисали деревянные ковши по десятку с каждого.

Мясо доходило на вертелах, которые старательно крутила дворня над двумя десятками костров. Тут жарились и кабаны, и огромные окорока – то ли говяжьи, то ли конские, – и небольшие барашки, и два громадных быка, проворачивать которых приходилось аж вчетвером.

Рыбины тоже были вынесены огромные, на длинных блюдах, неподъемных для одного человека. Породу остромордых созданий с шипами на спине Ротгкхон не знал. В памяти туземки они никак не отметились, в раздел общей биологической классификации эти создания тоже не попали, а глубже вербовщик никогда не копал.

Столы разделялись на полукруглые, стоящие в три ряда от стены к центру, один длинный, прямой, тянущийся от крыльца. Войдя во двор, Лесослав нашел глазами толпу молодых черносотенцев, направился к ним, поприветствовал, выслушал ответные радостные крики – после чего его отловил Избор и под локоть увел к крыльцу:

– Ты же ныне сотник, иноземец, – напомнил волхв. – Тебе за княжьим столом сидеть надлежит.

Подобных ему приближенных воинов оказалось больше десяти. Для столь маленького войска многовато – но, возможно, помимо чисто командных, в дружине имелись и другие высокие должности.

Наконец распахнулись двери, и на крыльцо вышло руководство славного города Мурома. Сам князь Вышемир был в тяжелой синей парадной шубе с богатым золотым шитьем, соболиным воротом и подбивкой. За ним, с тяжелым посохом, степенно выступал Радогост. Из-за холодной погоды поверх рубахи он накинул длинную овчинную душегрейку – но без всяких украшений. Княжич Святогор выглядел так же скромно, как и священнослужитель: стеганый поддоспешник, простой пояс с мечом. Единственным признаком знатности у него был большущий алый самоцвет, сверкающий на шапке.

Лесослав, усыпанный золотыми пуговицами, с золотой гривной на шее, сразу ощутил себя неуютно и попытался запахнуться в плащ.

Воеводу сопровождал Журба: плащ у него плечах застегивала золотая фибула, еще одна торчала из шапки, и это придало Ротгкхону некоторую бодрость – он не окажется на общем фоне ряженой вороной.

Подойдя к перилам, Вышемир вскинул правую руку, и дружина тут же разразилась приветственными воплями:

– Любо князю! Любо Святогору! Любо князю! Любо!..

Что почувствовал в этот миг правитель, хорошо можно было себе представить – однако на лице его это никак не отразилось. Вышемир спокойно спустился на двор, остановился перед столом. Дворня заметалась, выставляя особые, серебряные кубки и расписные блюда. Князь немного выждал, давая время подтянуться брату с телохранителем, потом громко объявил:

– Приветствую вас, братья мои, в родных стенах! Любо вам всем!

– Любо, любо!!! – дружно ответили воины.

– Приглашаю вас преломить со мной хлеб мой, выпить меда хмельного за славную победу над лютым врагом! Любо!

– Любо! Любо! – отозвалась дружина и наконец-то начала рассаживаться по местам. Ложки имелись у каждого – так что было что запустить в горшки и миски, подкрепиться после долгого дня.

Ротгкхон, дабы никого случайно не оскорбить, чуток замешкался и благодаря этому легко определил отведенное ему место – свободным осталось место на скамье между юным волхвом и боярином Гориславом. Оба, выдернув ножи, потянулись ими к рыбинам – и вербовщик, разумеется, последовал общему примеру.

Подождав, пока люди немного перекусили, княжич поднялся, вскинул свой кубок:

– Выпьем, братья мои, за славного князя нашего, брага моего Вышемира! Правителя мудрого и достойного! Любо!

– Любо князю, любо! – Гости потянулись к бочкам, черпая ковшами меда и пиво. – Любо! Любо князю, любо Святогору! Славен Святогор! Храбр Святогор! Слава князю, слава Святогору! Любо, любо, любо!!!

Муромский князь на пиру своей дружины явно был лишним. Он это и сам хорошо понимал, ничего не ел, мед из кубка только пригубил, и веселья на его лице не проглядывало.

За столами дружинники передавали ковши друг другу, зачерпывали мед, снова поднимали, повторяя приветствия. За княжеским столом с утварью было богаче, и у Лесослава стоял отдельный кубок. Он его пригубил, но хмелем не увлекался. Рыба ему нравилась куда больше.

После того, как шум первого тоста немного улегся и ратники снова занялись едой, встал худощавый Радогост, пригладил седую бороду, взялся за кубок:

– Слушайте меня, Свароговы внуки! Славной победой наградили вас боги в этом походе, из уст в уста дети и внуки станут передавать легенды о ваших победах! Воистину, достойны вы милости Велеса, покровителя вашей силы, и Перуна, покровителя вашей разящей ярости. Все вы достойные дети предков своих, пирующих за рекой Смородиной в золотом царствии и взирающих на вас, своих потомков. За них выпьем, витязи храбрые. За предков ваших, от коих доблесть ваша идет!

– Любо! Слава! Любо! – Дружинники снова потянулись к ковшам и бочкам.

Хмель постепенно докатывался до разума воинов, начинал кружить его и веселить. Голоса за столами раздавались все громче, ратники перекрикивались друг с другом из-за разных столов. Вот тут двое подворников и вынесли на княжеский стол многоведерную медную братчину, водрузив ее перед братьями. Наполнили чашу слуги из особой, только что поднятой из погреба, бочки.

Радогост, встав со своего места, провел над емкостью рукой, что-то забормотал, то ли благословляя, то ли изгоняя из меда темные силы – из-за шума было неслышно. Но когда князь, передав волхву свой кубок, встал и взялся двумя руками за рукояти братчины, шум быстро стих:

– За вас, вашу отвагу, братья мои, хочу испить с вами братчину эту, – объявил Вышемир. – За доблесть и мужество, которой была добыта для древнего Мурома еще одна великая победа! Слава дружине муромской!

Ощутимо напрягшись, он оторвал чашу от стола, сделал глоток и опустил ее обратно.

– За вас, братья, за доблесть и мужество! – встав, повторил Святогор, тоже приподнял братчину, сделал глоток, поставил.

– За вас, братья! За доблесть и мужество! – сделал свой глоток Журба, отступил, его место занял другой, незнакомый вербовщику, дружинник, потом третий.

Поднялись боярин Горислав и его сосед, пошли во главу стола. Следуя принципу «делай, как все», отправился за ними и Ротгкхон, дождался своей очереди, заступил на место Горислава, потянулся к рукоятям – и тут его вдруг крепко схватил за плечи веселый княжич:

– Ой, смотрите, а это кто тут пришел? Кто к кубку общему прикоснуться желает? – И ласково поинтересовался: – А брат ли ты мне, иноземец?

Ротгкхона бросило в краску – он понял, что опростоволосился. Однако ответил:

– Вместе кровь проливали, из одного котелка кашу ели, одного врага рубили. Нечто мы теперь не братья?

– А вот мы сейчас спросим… – И Святогор зычно провозгласил: – Посмотрите на витязя сего, побратимы! С нами в поход ходил сей иноземец, рубился храбро, от булгар не бегал, трудов никаких не чурался, умения немало проявил. Скажите мне, други: достоин ли он зваться побратимом нашим? Достоин ли доверия моего и вашего, готовы ли вы живота своего ради него не пожалеть?!

– Храбрый воин сие, княжич! – тут же отозвался кто-то от дальнего стола. – Достоин!

– Видел я его в рубке, – поднял ковш другой. – Достоин!

– Отважен иноземец, подтверждаю!

– Не струсит!

– Верить можно!

– Честен! – гудела дружина все громче и единодушнее. Против иноземца не подал голоса никто.

– И я побратима такого за честь сочту иметь, – закончил Святогор. – Клянись дружине, Лесослав. Клянись не жалеть живота своего ради спасения головы и свободы побратимов своих. Клянись не жалеть для них ни сил, ни времени, ни добра своего. Клянись не обмануть даже в мелочи. Клянись не опозорить братства нашего ни поступком, ни словом, ни мыслью своей!

– Клянусь! – громко и решительно ответил Ротгкхон. – Клянусь быть достойным побратимом, не опозорить ничем доверия вашего и звания своего!

– Коли так, – разжал руки княжич, – пей.

Лесослав подступил к столу, взялся за толстые медные рукояти, поднатужился, поднял ее до уровня груди, сделал глоток черного густого меда, как мог плавнее опустил братчину обратно и разжал руки.

Тут же двор детинца взорвался радостными криками и здравицами, кто-то кричал: «Любо!!!», кто-то: «Побратим!», многие взялись за ковши.

Святогор обнял его первым, крепко сжал сильными руками:

– Брат!

Вторым подступил сам князь, но этот обнял легко:

– Брат!

Потом был Журба, боярин Горислав, другие ратники – и те, что сидели за столами, и те, что подходили позже. И продолжались поздравления до тех пор, пока братчина не опустела до дна. Только после этого Ротгкхон смог вернуться за стол, с облегчением осушил до дна свой кубок, бросил в рот несколько яблок, налил себе еще меда… и обратил внимание, что князь исчез. Видимо, братчиной заканчивалась официальная часть и начиналось общее веселье. Ратники и вправду заметно захмелели, перешли от столов к жарящейся дичи, отрезая себе крупные ломти. Возвращались они время от времени лишь для того, чтобы зачерпнуть еще пива или бражки. Святогор ни к одной компании не пошел, Лесослав решил тоже не перебарщивать. Хлебнул еще меда, отрезал рассыпчатой рыбки, чокнулся с Избором:

– Твое здоровье, волхв. А ты чего к братчине не подходил?

– Я чародей, а не воин. Мне не положено, – понуро ответил тот.

– Не грусти. Зато мы раны не умеем заговаривать и погоду менять.

– А еще я умею с духами кустов и деревьев разговаривать, птичьими глазами смотреть, звериные голоса понимать, – похвастался Избор.

– Здорово! Покажешь?

– Покажу, – согласно кивнул волхв. – Токмо не сегодня. Устал…

Он понурил юную голову, упершись лбом в руки и засопел.

Вербовщика это несколько удивило – сам он почти не захмелел. Однако, оглядевшись по сторонам, Ротгкхон понял, что Избор такой «уставший» уже не один. Очень долгий день, начавшийся на веслах, перемеженный бурными встречами и закончившийся пиром, дал о себе знать. Да и мед с брагой большинство пили не по глотку из кубка, а полновесными ковшами.

Святогор, о чем-то пошептавшись с Журбой, поднялся и отправился во дворец. Ротгкхон решил, что коли так – то и ему тоже пора домой…

Дверь на двор была заперта. Что, впрочем, для темного времени было вполне естественно. Вербовщик постучал – жена открыла почти сразу, порывисто обняла:

– Наконец-то! – Посторонилась: – Что так долго? Я уже волноваться начала, ночь на дворе.

– Зимава, – рассмеялся воин и красноречиво погладил рукояти ножей на поясе. – Что со мной может случиться?

– А я все равно волновалась, – заперла девушка дверь. – Есть будешь?

– Ты шутишь?

– Ну, мало ли… – повела плечом Зимава. – Может, вы там токмо здравицы кричали и мед пили.

– Нет, и кормит и поит свою дружину князь досыта. – Супруги вместе прошли в дом. – И даже спать укладывает. Но дома все-таки лучше.

Девушка сняла свои деревянные дворовые туфли, сунула ноги в тапочки, Ротгкхон стянул сапоги и повесил портянки сохнуть поверх голенища.

– Девочки спят, – прижала палец к губам Зимава, провела мужа на кухню, посадила на табурет ногами в лохань, придвинула миску с разведенным щелоком.

– Я сам, – предупредил вербовщик, смочил ладони в мыльном растворе, намылил ноги до щиколотки, девушка полила их водой, спросила:

– И что там было, на пиру?

– Славили князя, пили братчину, хвалили меня, храбреца этакого, и в дружину принимали.

– А раньше ты где был?

– Ну, раньше я был просто вроде как наемник, – пожал плечами Ротгкхон. – Теперь же стал всем воинам муромской дружины побратимом. Почти всем. Кроме меня, там было несколько десятков варягов, к братчине не подходивших. Они так, наособицу, и остались. А я теперь здесь свой.

– Ты мой герой, – протянула ему полотенце Зимава. – Я умница, с выбором мужа не ошиблась. Вот, тапки я тебе сшила. Теплые, войлочные. Скоро зима. Да и сейчас уже холодно бывает. Снизу кожа подшита, но на двор в них все же лучше не ходить.

– Спасибо, – натянул на ступни новенькие чувяки Ротгкхон. – Удобные.

– Значит, с размером не ошиблась, – взяла лампу девушка. – Пойдем, я постелила чистое белье.

Вербовщик внутренне напрягся, вспомнив перемешанную с оскорблениями ночную требовательность туземки – но в этот раз девушка даже не намекнула на его супружеские обязанности. Наоборот – спросила, не обидит ли, если положит голову ему на грудь?

– Нет, не обидишь, – не стал лишний раз обострять отношения Ротгкхон.

И Зимава, вытянувшись рядом на шуршащем под простыней топчане, сдвинула одеяло, прижавшись щекой к груди мужа. Улыбнулась:

– Стучит. Гулко. У тебя сильное сердце, леший. Наверное, очень горячее.

– Человеческое, – ответил он.

– Здорово. – Девушка прижалась еще крепче. Во влажных зрачках отражался красный огонек оставленной на полке у входа масляной лампы.

– Что ты так на меня смотришь? – не выдержал он.

– Ты самый лучший из мужчин, Лесослав. Я очень рада, что ты рядом со мной. Спи. Просто будь рядом, я согласна. Спи.

И она мысленно добавила: «Да, такого любить можно. Пусть даже без надежды на ответ».

* * *

С рассветом, отказавшись от завтрака, Ротгкхон опять облачился в парадные одежды – непробиваемая рубаха вместе с такими же суперпортками, чистые, но мокрые, качались на веревке – и отправился в детинец.

И совершенно напрасно – его там не ждали. Дворня не спеша разбирала пиршественные столы, стараясь не потревожить многих спящих дружинников. Бочки с пивом все еще оставались на своих местах – его потихоньку черпали усталые пробуждающиеся ратники. То ли еще пирующие, то ли уже. Но в любом случае – ни о какой княжьей службе сегодня речь явно не шла.

Однако въевшаяся в кровь имперская военная дисциплина так просто развернуться и уйти вербовщику не позволяла. Покрутившись во дворе, он поднялся во дворец, прошагал по коридорам первого этажа, взошел на второй – и наткнулся на трех играющих в кости стражников. Увидев иноземца, те вскочили, грозно схватились за рукояти мечей: