Текст книги "Серое небо асфальта"

Автор книги: Альберт Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 12

– Мама, я так долго её искал… и кажется, нашёл! Она такая… такая… милая, красивая, – он вспомнил о солидных упругих дынях-колхозницах под кофточкой его третьей молодости и посмотрел все говорящими глазами на вздохнувшую по-доброму мать. – Она так интересно говорит об искусстве, так много о нём знает, мама, она тоже музыкант! – он вспомнил поговорку:

"Первая жена от Бога!

Вторая от людей!

Третья от Дьявола!" – и вздохнул…

Ни первая, ни вторая к поговорке не имели ни какого отношения, и он решил, что её придумал какой-то математик, а значит третья – то, что надо! Разве он мог бы сейчас сказать с уверенностью, будто знает, что ему надо?! Тогда, раньше, наверное, смог бы и нашёл массу оправданий тому, что не сбылось, хотя знал, что знает! Фу, какая белиберда! Словно прячешься за словами, их множеством и непрозрачностью из-за множества, прячешь истинное Слово, которого не знаешь, но хочешь думать, что… Что? Не настолько же ты глуп, чтобы думать, будто знаешь!? Не настолько! Но… Без всяких "но" кончай витийствовать и расскажи людям, как тебе жилось – былось с третьей, данной тебе судьбой!

* * *

Судьба, как всегда располовинила удачу с не… и в довесок к любимой подсунула тёщу и тестя, очень гордых своим общественным положением и решивших, что борода Всевышнего крепко зажата у них в кулаке. Ну, а раз уж Его борода там, то подмять подбородок, с едва пробивающейся молодой щетиной не составит труда.

Он долго бился за свободу, за автономию, пытаясь заработками доказать состоятельность, не понимая, что состоятельность не доказывают, тем более тем, кто вообще не понимает: "Що це таке?" А понять всем одну общую истину мешают зажатые в кулаки бороды и подбородки, но ещё более зажатые в тиски косности – разум и сердцa.

Странное дело, уже тогда он прилично играл на гитаре, занимаясь, порой по восемь часов в день, что не могло не отразиться на квалификации и авторитете среди коллег по музцеху. Стали поступать предложения о сотрудничестве, и заработок составил три зарплаты инженера, плюс работа преподавателя музыкальной школы. Его половина была в восторге от получаемых дивидендов, но не её родители.

– Почему ты не идёшь на завод? – однажды не выдержал тесть, возомнив себя первенцем будущей династии и прилично ударив водочкой по давно проторенному нутряному пути.

– Кем? – удивился Дима.

– Ну хотя бы гонщиком! (так называлась специальность – выгоняющих на склады автомобилей, а завод, как раз, был автопроизводителем).

– И сколько я поимею за такую радость? – тяжко вздохнул Димка, удручённый неуважением к своей профессии и тем, что мозоли натирал на кончиках пальцев, а не на ладонях, отчего всегда, в разговорах с слишком гегемонисто настроенным пролетариатом, не имел возможности блеснуть более широкомасштабной заскорузлостью рук.

– Семьсот рублей!

Димка подумал, что имеет почти столько же, занимаясь любимым делом, не будучи связан по жизни заводской проходной, которая конечно многих вывела в люди, но в большинстве случаев, тех, кто жил и трудился по другую сторону, за людей не считала, ведь если бы было наоборот, то могла бы обидеться и начать крушить навешанные на уши устои. Тем не менее, он решил сделать родственнику приятное и, бодрясь, ответил:

– Согласен!

– Ну и молодец! – засопел довольный тесть, видимо не рассчитывавший на такую быструю и лёгкую победу. – Завтра закажу тебе пропуск и покажу весь завод… как на ладони! – он посмотрел на свою раскрытую и перевёрнутую навзничь руку, тоже, кстати, не изуродованную украшением рабочей элиты, приобнял покладистого зятька и подтолкнул к столу… – надо было прилить устный договор.

* * *

Завод безнравственно торчал трубами, развалисто чернел грязными цехами, свежил "азоном" химикатов, пестрел отрезвляющими кирпичами на жестяных знаках и вообще гордился своей дешёвой продукцией, на которую спрос не падал, ввиду действительно малой цены, что, в общем-то, соответствовало качеству. В этом и была пресловутая загадка красного сфинкса: научить людей гордиться собственной неприхотливостью и ничтожностью, довольствуясь хрущёбами вместо нормальных квартир, тракторами вместо автомобилей, гордыней вместо гордости, стадностью вместо семьи!

Димка проникся важностью момента и масштабов, потерявшись среди огромного и почувствовал, как у него растут ещё пара лапок, видимо необходимых для будущей профессии муравья.

"Лучше бы пальцев выросло вдвое, тогда бы точно с музыкой не расстался!" – усмехнулся он и робко спросил:

– Хотелось бы по поводу зарплаты уточнить…

– А… что? Пошли, уточним!.. – тестюха хлопнул потенциального продолжателя семейного дела по плечу и распахнул перед ним двери заводской управы…

– Двести тридцать – сорок рубликов! – гордо провозгласил начальник ОТиЗ, старый знакомый тестя… и вовремя догадался, что цифра никого не поразила своим несоответствием вездесущей гигантомании.

– Извините! – Дима виновато посмотрел на родственное начальство и попятился к выходу… – "Малювато будет для такой жертвы!" – думал он, покидая заводские застенки и сожалея, что не смог порадовать тестя, а ведь так хотелось, честно! Но радовало другое, что Лиза – дочь необрадованного, не настаивала на перерождении облика мужа, будучи музыкантом сама и как могла, сглаживала шероховатости пролетарского мезальянса.

Тесть, потерпев неудачу, не сложил оружия: поставил президентом Горбачёва, устроил перестройку, чтобы ещё дальше запхнуть интеллигетишек в горнило общественного сфинктера. Возникла необходимость в бoльшем количестве музремесленников – клоунов – шоумэнов, согласных кривляться за копейки, и дела Дмитрия пошатнулись… Теперь он еле дотягивал до зарплаты рабочего.

– Ты кто вообще? – воскликнул новый бойфрэнд Димкиной сестры, щелчком отправив окурок с балкона в темноту…

– Музыкант! – не без гордости, ответил Дмитрий, но не слишком высокопарно, потому как знал, когда и почему задают подобные вопросы.

– Конкретнее, музыкантов сейчас, как нерезаных собак, кому не лень исковеркают караоке! – бойфрэнд сестры вяло усмехнулся.

– Если ты хочешь узнать мой рейтинг, то успокою – довольно высокий – на областном уровне! – Дима старался быть сдержанным…

– Хм… – хрюкнул "мальчик-друг" сестры, чуть не стрельнув ринитом вслед окурку. – У меня личное клеймо! Ты знаешь, что это такое?

– Слышал… Кажется, это у высококлассных сварщиков?! – Дима уважительно кивнул.

– Вот именно! – успокаиваясь признанием, уже тише обособил сестро… друг. – А ты говоришь: "Музыкант!" Лодыри вы все! Понял? – его голос снова возрос, зажигая свет в соседних с балконом окнах. – Лентяи, говно совковое, старорежимное! Откуда он нахватался этих слов: старорежимное, исковеркать караоке? в трубу ему, что ли, книги читали, когда он шов варил? повар… в суп его! Димка хотел дать ему потрогать свои мозоли на пучках пальцев, рассказать, что продолжает учиться уже четверть века, поскольку начал в пять лет, и конца этому обучению нет; сколько друзей ушли из профессии, устав постоянно соответствовать; но понял, что бесполезно, прибегнув к проверенному средству…

Он перегнул железного повара через перила балкона, так что испугался собственной несдержанности, а тот, умник, чуть не свалился вниз, чем нанёс бы отечественному Газрому непоправимый ущерб. Они, оба, пойти на такие жертвы не могли, поэтому кое-как замяли бесконечный, вечный спор и ушли внутрь квартиры, избегая соблазна…

– А если ты такой крутой, то почему не в телевизоре? – вынес окончательный приговор сварщик и поджал губы.

Объяснять уже это, было вдвойне бесполезно, человеку видящему край успеха в попадании на голубой… или голубых… экран. Большую часть жизни отдышав газом горелки в бочко-образной трубе, он давно ощутил себя Диогеном. Ну что мог доказать ему – мудрецу и философу, какой-то музыкант?!

* * *

– Если моя профессия никому не нужна, то пойду… – Димка яростно рыскнул взглядом… – Куда? Где сейчас хорошо зарабатывают и не надрываются? – он посмотрел в мягкие глаза Лизы и немного оттаял душёй.

– В банк, пожалуй! – пожала плечами жена.

– А что, компьютер я немного знаю, поступлю в институт – скороспелку, на заочный – экономический факультет! Папочка твой, пожалуй, пристроит… Ведь пристроит?

– Думаю да! – Лиза кивнула.

– Ну и вот! Да здравствует банкир Дима… Ура! – ёрничал он, чувствуя, как комок горечи подкатывает к горлу.

– Ну, хотя бы клерк, для начала! – улыбнулась Лиза.

– Малювато будет! – Димка грустно вздохнул. – Может, в сварщики… за год-два получу личное клеймо, всё быстрее, чем учиться в институте, даже если скороспелка.

– Ты хоть не говори этого вслух, – попросила Лиза, – Люди не все такие быстрые, обидятся!

– Я тоже не виноват, что они такие тупые! Оплатил бы мне кто пару лет плотного обучения, у настоящего мастера, я бы доказал!.. – Димка начал заводиться.

– Ладно, ладно, талантливый ты наш, успокойся! – жена погладила его по щеке, и он подумал, сколько в ней мудрости и терпимости.

"Может, правда, любит непутёвого?! – он посмотрел вдаль и действительно не разглядел дальнейшего пути. Вдоль пола было темно, мрачно и страшно, лишь у горизонта, под диваном, что-то едва светлело, озарённое восходящим ночником – лампой. – Надо подниматься к потолку, тьфу… облакам, там виднее! – подоспела мысль. – А… без крыльев?! – вздохнул он и безнадежно махнул рукой, пожалев, как когда-то, в дембельском поезде, что не птица.

ГЛАВА 13

В животе заурчало, и он вспомнил, что даже не завтракал, хотя углеводов в жидком виде вчера получил предостаточно, не особо вкусных, точнее – вообще противных, но питательных и oбразами и остальной хренотенью.

Неделю – день в день, он смотрел на дохлую, уже сухую, муху между стёклами, доедал консервы и приканчивал дорогие напитки из бара…

Становилось скучно…

Тянуло в люди…

Быстро накидав в рот съестного – полуфабрикатного, не менее быстро прожевав, он взболтнул последнюю бутылку джина, не доверяя кажущейся пустоте и… убедившись, что зрение не врёт, надел пиджак и вышел из дома.

У крыльца универсама паслись те же, что и всегда, обмыватели… Они очень обрадовались, когда он подошёл. Получив от него немного денег, обстоятельно рассказали, что Виктор с ними теперь не тусуется, перешёл на пиво и вообще… корчит из себя слишком умного, а тут и без него хватает бывших. Найти его можно у пивного ларька в двух кварталах отсюда; Диме даже начертили палочкой на земле план местонахождения. Поболтав для вежливости с Очкариком пяток минут, кивнув Коклюшу на прощание и отказавшись глотнуть, Дима ещё раз бросил взгляд на начертанный план и удалился…

Виктор подпирал одноногий столик грудью в гордом одиночестве, не считая общества немытых пивных кружек и горки рыбьей требухи на прозрачной местами от жира газете. Один его ус торчал хвостом рассерженного котёнка, второй – поджался подбитой ногой бездомной собаки…

– О!.. О… – дважды обрадовался или удивился он, а Димка подумал, что если Витёк повторит ещё три раза, то получится, как в анекдоте: про Брежнева и олимпийскую символику.

Но Виктор презирал плагиат, поэтому сказал:

– Ха… – и оскалился коричневыми зубами. – Спонсор! – Он взял усы в охапку, подровнял движением вверх, затем протянул для приветствия руку…

Диме не очень понравилось название себя, но он молча пожал протянутую конечность. Конечность была в рыбьих кишках, что тоже не прибавило радости от встречи. Он достал платок и вытер пальцы, думая: не опоздал ли с выходом в свет.

Это казалось очевидным!

– Пиво будешь? – он взглянул на Виктора и натолкнулся на трезвый взгляд. – "Во даёт!" Ты что претворялся?

– Дмитрий, а вы откуда? – удивился почти трезвый Виктор, словно только его увидел.

– Давно здесь сидим! – с восточным акцентом проговорил Дима, удивляясь почти мистическому перевоплощению старого алкоголика.

Виктор осмотрел стол, чуть застеснялся и, взяв свою, а может чужую пустую кружку, сказал:

– Давайте перейдём за чистый столик, здесь как-то неуютно!

– Давай! – засмеялся Дима. Он был рад, что у вечера появился шанс…

– Вы что-то говорили о пиве?!

– Говорил, говорил, сейчас… – Димка подошёл к окошку и сделал заказ…

Кружка пива мгновенно исчезла в утробе Виктора, вернее её содержимое, руки достали из кармана мятый грязный платок и вытерлись, а само тело…

– Извините… – сказало тело и отошло к несчастному дереву…

Провожая взглядом путь своей вялой струи, Виктор шмыгнул носом, потом многозначительно засопел… и, не выдержав, заметил:

– Круговорот мочи в природе – бесконечный процесс бытия! Моя успешная половина всегда это знала, не зря заглядывала в такие дaли, – он пощупал нижней губой подтверждение своей принадлежности к знаменитой фамилии. – Представить и осознать, что там… вдали, могут только Гении! – Он оглянулся, заправляя в штаны кран бесконечности. – Что не веришь, сомневаешься или просто не видишь?

Дима пожал плечами, ему снова стало казаться, будто Виктор пьян и неадекватен, от этого интерес к зарождающейся дискуссии становился похожим на исчезнувший за полузастёгнутой ширинкой Вити, поникший кран… бесконечности… в своём бесконечном желании алкоголика объять оную и обрести какой-никакой покой. Хотя именно затем, чтобы обрести этот пресловутый покой души, Дима нарывался на подобные встречи, казавшиеся ему важными, рассчитывая в глубине своеобразного андеграунда почерпнуть мудрости от самой, так сказать, почвы.

– Ладно… – Виктор попытался сосредоточиться… даже умыл сухими руками лицо, встряхнул головой и продолжил:

– Представь бесконечность… – покачиваясь, он наблюдал, как Дима представляет… – Что, трудно? – он усмехнулся, снова почти трезвея. – Невозможно обычному разуму представить то, что не имеет границ! Ну, если невозможно представить бесконечность, то попытайся представить границы всего того, что постигает твой разум… Вот, тоже невозможно, мы не можем представить себе окружающую эти границы пустоту! Но что, по-твоему, более реально, бесконечность или ограниченность? – он долгим взглядом посмотрел на пустую кружку, но видимо быстро устав от её сухой ограниченности, раздражённо отвёл взгляд и с осуждением взглянул на собеседника.

– Не знаю, честно… ещё не думал, – угадав взгляд, Дима полез в карман – за портмоне. – Но узнать могу, позже.

– То есть? – потеплел вопросом Виктор, сгребая денежку со стола и боком, пятясь к разливочному окну киоска…

Дима подождал, пока две полные кружки пива стукнутся о столешню, и договорил:

– Позже, когда придёт Демиург, – его глаза, почувствовали себя виноватыми и Дима, вторя им, осторожно посмотрел на строгого товарища. Но тот почему-то не удивился, просто долгим взглядом, изменяя янтарному наполнению бокала, уставился Димке в переносицу, словно измеряя на прочность толщину лобной кости, и вонзил неожиданный вопрос:

– К тебе тоже ходит?

– Да-а! – по-овечьи вякнул Дима, не решив ещё – радоваться или наоборот.

– Ну тогда споёмся, заметь не сопьёмся, а споёмся! – первым, зная, как поступить, обрадовался Виктор. – Можешь его не спрашивать, всё равно ответит, что бесконечность реальнее границ!

– Почему? – Дима решил, что хочет узнать именно сейчас мнение искусствоведа недоучки, а чьё оно – разберётся потом. Видал он на своём веку умников немало, а в местах не слишком отдалённых, буквально рядом, но с достаточно крепкими стенами, легко можно встретить не только Сальвадора Дали… но и Наполеона, Цезаря и не по одному, а вёдрами.

– Слава богу, книжки почитываем, радио слушаем, телевизор смотрим! – усмехнулся он и, укрепившись взглядом, исподлобья взглянул на Виктора… всасывающего пиво, словно ноздря кокаин… – Так почему всё-таки, он именно так ответит? – почти крикнул Димка, вдруг подумав, что к ним могут приходить совсем разные Демиурги.

– Вы чего… кричите? – от неожиданности Виктор чуть не захлебнулся и несколько сдрейфив, опять перешёл на "вы", он вдруг вспомнил, кто здесь наливает!

– Ты сказал, что твой Демиург отвечает… как честный пацан, за то, что бесконечность реальнее! – Дима продолжал давить, ему это вдруг понравилось, особенно то, как съёжился умник, как чуть не расплескал пойло. – "Странно, – подумал он, – на улице Витя сразу теряет чувство собственного достоинства и как две капли воды становится похожим на своих братьев по… – он снова задумался, как правильно оформить фразу, как будет вернее, – … несчастью или счастью! – поразмыслив немного, решил, что для них это одинаково и стал думать дальше… – Недавно у меня дома, даже денег не взял, а тут над пивом трясётся…"

Ему почему-то не стало жаль смутившегося Виктора, сразу ссутулившегося и потерявшего былую уверенность – тот даже отодвинул чуть-чуть бокал…

Наверное, это была свобода!?

Дмитрий возликовал:

"Ура!!! Маленькая, но победа! Мне его совсем не жаль, я избавляюсь от сопереживания, а значит – расту, растут мои крылья, превращаясь из куриных культяпок в лебединые опахала!" – он мечтательно закрыл глаза и представил, как летит, летит, летит…

– Да, так мне говорил Демиург, я ведь за что купил… хотя даром, в общем-то, но сам ничего от себя не придумал, а только передаю услышанное, я думал вам интересно?! – Витя снова посмотрел на отодвинутую кружку, там оставалась треть… А треть… – это ого-го… это целая треть – почти двести грамм драгоценной отравы. Их глаза встретились, и Витя понял, что Дима растёт, он видел, как раздвинулись его плечи, удлинилась шея, увеличились глазные зубы.

"Ого, да он освобождается! только от чего? Пока не понятно… Может мне уйти? – он снова взглянул на пиво. – Да собственно… отчего бы и не… ведь не из-за пива же я с ним. Просто человек слушает, умеет слушать, а мне ведь что? чекушка, да хорошая беседа! Устал говорить с пустотой! – его вдруг словно ударило током, и он быстро заговорил, боясь, что Дима оскалится окончательно и будет потерян навсегда: для него, для вселенной, для себя.

– Дмитрий выслушайте меня внимательно и только не перебивайте, – заторопился Витя, делая умоляющие глаза. – Я сейчас понял, что граница бесконечности, если она и есть… подождите, я же просил… Если она есть, гипотетически, я тоже понимаю, что нет, но если… то это – вселенская, вернее, человеческая глухота, не желание слышать другого, отсутствие интереса к чужим проблемам, не зря ведь так вошла в обиход фраза: "это твои проблемы", а ведь нет проблем чужих, все проблемы общие, только вот Дьявол разводит, зашоривает, не даёт понять истину, что вообще… глобальная проблема человечества – это проблема разделения на свою и чужую.

Дмитрий смотрел на этого щуплого мужичка в "Аляске" и почувствовал, что заболели зубы… Он открыл рот, сунул пальцы… и потрогал клычки…

– Что выросли? – участливо испугался Витя, тоже пытаясь заглянуть в слизистую пещеру.

– А что, должны? – испугался в свою очередь Дима и отошёл к стеклу киоска, что бы посмотреть самому… и попугать киоскершу… – Да нет, нормально всё, – его рот закрылся, спрятав оскал. – Но как-то заболели вдруг, сейчас уже прошло, – он пожал плечами и вернулся к одноногому столику. – Ладно, валяй дальше, – ему вдруг стало весело и необычно лёгко: раздражение растворилось, Витя тоже подобрел взором и уже не казался надменным лектором. – Говоришь глухота? А в этом что-то есть! – Димка рассмеялся и подмигнул сокружнику, сам удивляясь своему необъяснимому чувству радости:

"Откуда эта эйфория, ведь он предлагает, по сути, взвалить на себя чужой груз, а чужие проблемы и есть оный и на хрена мне это надо, это не есть свобода, а её я только и жажду. Блин какой-то бичара, а туда же – решать вселенские вопросы! Но почему тогда мне стало так легко от его слов, может, он – позитивный вампир – высосал из меня тяжесть раздражения, взял на себя мои проблемы? – Дима благодарно покачал головой, но согласиться, с оседлавшей его временно свободный круп мыслью, не успел, или не захотел: – Не будем спешить с выводами, Дима! – сказал он себе и отпил из бокала. – Ты просто обрадовался чужой слабости, себя, почувствовав сильным и большим. Да? Опять? – он захотел испугаться своей зависимости к желанию раздуваться, но передумал. – А чёрт его знает, в чём она – эта свобода, какой должна быть летучая личность?

Он устал от автономии дум и решил послушать того, кому не лень без толку болтать… а хоть бы и с толком! Но почему не лень?

– Конечно, есть! – воскликнул обрадованный Витя, молчавший в ожидании раздумий собеседника и заметив обращённый на себя взгляд, схватил свою кружку, жадно допил… слизнул языком влагу с губ и протянул руку для взаимного пожатия. – Ведь ты же понял… понял и сразу успокоился!

Дима покусал губы, глянул на свою тоже пустую кружку и решил, что с собственным Демиургом он ещё разберётся с глазу на глаз; а настроение действительно на редкость взлетело высоко, как давненько не поднималось, и портить его, было жаль.

– Пусть хоть оно полетает! – сказал он и понял, что вслух.

– Конечно, пусть летит… туда, где мы ещё не были, и принесёт радостную весточку от Него, и расскажет, что мы, дескать, на верном пути! – Виктор, видимо, тоже переживал минуты душевного подъёма. Он с ходу врубился в недосказанное, но телепатически – мистическим образом им услышанное и по лошадиному радостно обнажил дёсна, словно готовясь заржать.

Но Дима вовремя пресёк свободную животную радость не менее радостным сообщением:

– А не взять ли нам кое-чего покрепче? – под счастливым взглядом бледнорозовых дёсен забулдыги – философа, он, в который раз сегодня, достал изрядно похудевший кошелёк.

Одноногий спасатель уверенно поддерживал, несмотря на собственную кажущуюся ущербность, двух двуногих с подогнувшимися коленями и отяжелевшими головами, особей.

– Я закрываюсь, сдавайте посуду! – зло вякнуло из окна ларька… но решило, что мало и добавило: – Ещё будете что-нибудь брать?.. а то честно… закроюсь! – Продавец немного подождала, и окошко громко хлопнуло, успев пропустить неоконченную фразу: – Забулдыги несча…

Витя облизнулся, посмотрел на загаженный стол, поменял ноги местами, отчего дружно звякнули под столом пустые бутылки, и снова облизнулся… Сушило… Его язык плотоядно облёк выпуклые, шершавые, сухо побелевшие образования, когда-то имевшие, носившие название губ, в том же понимании (пардон, молчу… попёрло…), но язык, молчи не молчи, был обязан трепыхаться там… внутри, тем более ему казалось, что этого от него ждут, и звук – естественное следствие – вышел:

– Вам что… Дмитрий… мои усы не нравятся?

– Да мне как-то пoхеру…

– Зря!

– Хм…

– Зря, потому что отражают…

– What?

– Хуёт… отражают состояние души… даже творчества, may be, – Виктор тоже перестал стесняться неудобочитаемой лексики, тем более кружка его опустела… – Я знавал одного… – бутылки снова звякнули под столом, а язык облизнул губы. – Он всегда говорил, что топчет горло своей песне модным дорогим башмаком, потому, как нет выхода… и так, мол, бездари заполонили… Поэтому его творчество рационально! – не удержавшись, он отпил из кружки Дмитрия… – Через пять лет, добившись некоторого утолщения кармана, он твёрдо уверовал, что все его испражнения – во славу мракобесия – как раз то, что сегодня называется классикой.

Я говорил ему: что классика – нечто большее, проверенное так сказать, на вшивость – временем, но он уже окаменел… при жизни и сдвинуть ортодокса с до – ре – ми – до – ре – до было невозможно; возможно было только поссориться! А кому это надо?

– Ну и при чём здесь творчество? – Дима недовольно посмотрел на свой ополовиненный Витей бокал, прочувствовав дрожь: он не был слишком брезгливым, но не слишком – был; дрожь навеялоо неизведанное отвращение – словно какой-то мужик засосал тебя в дёсна… Будучи естественной ориентации, Дима скривил физию и скукожился остальной физикой, но Витя этого не заметил, потому что вновь сел на своего лохмогривого пегаса и вещал, словно с экрана:

– Творчество – лицо! Посмотри, послушай… куда прёт демон и больше ничего не нужно знать – всё на лицо… лице, хоть блин положи, не скажешь, что масленица. Вот ты, к примеру, – он снова перешёл на "ты", – раскоординированный псих!

– Не понял… – промычал Дима, растерявшись… Когда-то он был боксёром, на уровне разрядов – не больше, и мысль влупить в "дыню" проскочила… но так… бегло… поэтому передумал.

– Все мы психи, мы – талантливые, творческие психи, шизофреники! – спохватился Виктор, заметив, что как ни как, но кружка пуста, а голова наоборот – полна всяким… Чем всяким, он не стал напрягаться и, не заметив злого присутствия на лице спонсора с увеличивающимися в размерах ушами, сплошь увешанными его лапшёй, продолжил… и довольно таки уверенно:

– Поймите правильно, без тараканов в голове не обойтись, это конечно дуст… – он кивнул на кружку, – но тем, кто переудосужился – помогает!

– Ты, всё-таки писатель?! – выдохнул Дима; он всё время ловил себя на мысли: будто Витя складно чешет, хоть и на грани, и в этот момент догадался, что его заставляет: терпеть, ждать, бухать, ОБЩАТЬСЯ! Догадался… сквозь вуаль сомнения – "а не пивко ли тут, не водочка?" – Какая на хрен разница – где сомнения, где творчество! – сказал он себе, вспомнив, что творчество сомнений не совсем осознанная для него сублимация, скорее даже в будущем, но… Что – но… тоже ускользнуло, поэтому потянулся за бокалом и нежно прикоснулся губами к последнему, самому верному другу, не сознавая, что меняет ориентацию, ведь бокал-то – мужского рода… хотя… кружка – женского. Блин!!!

Обругав себя за несостоятельность, то ли русского, то ли собственного языка, решил всё же послушать… а ради чего тогда он здесь? Ва-а-ще!

– Вот заметьте… мы часто говорим: "наконец"… Что мы имеем в виду? – Витя кислогубо покосился… – Отвечаю: мы имеем в виду… – кашель на время отсрочил определение, – …окончание действия! Но на самом деле мы пророчим… Люди искусства об этом знают всегда, вернее помнят… и боятся… но в простоте это мелькает, словно двадцать пятый кадр. По любым философским, метафизическим понятиям, конца, даже просто его определения, как такового не существует… Видите, многоточие следует… Есть только… вернее была ранее, в древности: административно – территориальная единица древнерусского города, называемая – Конец! А если отторгнуть, вырезать конец – что будет началом? – глаз Виктора мигнул одноразьем в своей полигамности. (Во я задвинул! Толстaя – Цербер словесности – порвёт! Уповаю лишь на собственное обаяние… Но знаю, что даю ей такой ХЛЕБ! Когда стану известным, "успешным"… ненавижу это слово, но боюсь, что отмстит – слово, поэтому плаксиво ною: разреши! ты свободно, Слово – я нет! Не могу, не имею права – знаю, но хочу здесь, сейчас! Уверен, что заслужу! Буду служить – верой и правдой, чёрт побери, эту земную правду, которую он давно побрал! Но он не виноват! Мы! Виноваты только мы в том, что он есть!.. И мы! И я!)

Я смотрел в глаза Виктора и удивлялся тому, что он ещё пытается разобраться в транцедентном… но в чём? ведь каким надо быть странным и упрямым, чтобы пытаться определить смысл!

"Бойся потерять себя в поисках смысла!" – подумал я, видя его расширенные алкоголем зрачки, начитанные Коэльё и Кастанедой, их веру в бескорыстность и уверенность в этой близкой, лежащей на поверхности, инфантильной правдочке. Согласен… легко увидеть близкую правду далёких и дальнюю – близких. Эту аксиому его начитанные глаза ещё не прошли, не пробежали даже взглядом, не заметили, когда трещали мозги и точились слезами глаза.

Ничего, он ещё не БИЧ!

Дай ему БОГ!..

* * *

Голова трещала… глаза жаловались гнойными выделениями… и привычно спрятавшись за второе лицо, снова он, отколупнул пальцами засохшие останки в уголках, попытавшись проморгатьсяґґ и застонал… Оглядевшись и удостоверившись, что валяется в собственной кровати, одетый и одинокий, он сморщил лоб вопросом…

– ???

Как попал домой, не помнил!

Подняться с постели оказалось не просто: тяжесть переливалась из одного полушария в другое, и возникал страх, что где-нибудь не выдержит и лопнет. Но всё верхнее подреберье выдержало, не лопнуло, только внизу могло прорвать… и он заторопился в туалет…

"Лило, лило, как из ведра и то и дело, спина потела… становилось легче тело…" – мыслил он почти стихами, не помня, где слышал подобное, но голове и ниже действительно становилось легче, словно что-то, всё же лишнее, переполнявшее, снижало уровень и падало вниз покидая страдающую оболочку.

Дверь туалета скрипнула и знакомая кудрявая шевелюра, плавно переходящая в чёрную, мелкими кольцами бороду, показалась в щели, беспардонно рассматривая напрягшегося на унитазе Дмитрия.

– Верёвку проглотил? – спросила голова, по эллински лапидарно.

– Закрой дверь! – гневно воскликнул Дима, удивляясь наглости древних.

– Сколько можно там сидеть? – предложение было составлено уже по-нашенски.

– Сколько захочу столько просижу, времени у меня просто навалом! – криво усмехнулся засевший.

– Ты говоришь, о времени, словно ОНО какая-то куча! – обиженно возразил голос из-за двери.

– Так тоже у нас говорят, иногда, без разницы!

– Ну так вылезай, мне сказали, что ты хотел меня видеть?

– Хотел, но когда – не определял!

– Почему?

– Потому, что нахожусь вне времени, а значит – свободен от него, для меня это – суть сущего! Я устал куда-либо спешить и отодвигаю время в сторону, чтобы пройти дальше… – Димка сам удивился тому, что ляпнул… но не очень, мыслящие останки купались в остатках спиртного и организм, пока ещё лживо, находился в ладу с самим собой.

За дверью раздался короткий смешок и гость проговорил:

– И чего я к тебе дураку хожу, может потому, что Бодхисаттва за тебя просит?! Но ему бы не понравилось, как ты говоришь о Времени! Время – понятие незыблемое! Это часы – идут, маятник двигается, человек… – само движение – его кровь, клетки, вся вселенная его микрокосма, планеты летят в своих системах, галактики перемещаются во вселенных, вселенные – родятся, живут, умирают, родятся снова… во Времени. Помнишь, у Канта – об идеальности пространства и времени, и ещё – о реальности понятия свобода?! Эти два учения он соединяет фундаментом звучащим так: "Понятие разума о безусловном, в целокупности всех подчинённых друг другу условий…" А? Каково? Но оставим средневекового Канта пока в покое… он, пожалуй, имел в виду нечто иное! А мы… Время облекло всё своей властью! Время – Бог всего сущего! Но если оно летит, предположим, то летит тоже во времени, словно северное сияние – разноцветным газовым шарфом – движется, извиваясь, в пространстве… если летит? – Демиург изучающее взглянул на Дмитрия… (тот, чуть приоткрыв рот, ждал ответа…) и, вздохнув, продолжил: – Конечно, летит, движется, ведь движение – жизнь, бытие! А, если прошлого нет? оно прошло, убежало, улетело вперёд, вместе со временем, оставив за собой… что же оставив, если ничего нет, и осталось только в памяти? – он опять посмотрел на внимательного слушателя, не совсем уверенный в его внимательности, ведь открытый рот не показатель.