Текст книги "Серое небо асфальта"

Автор книги: Альберт Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Возможно, но… – тот шевельнул усами – стрелами, – пока не уверен! – Понюхав внутри стакана, так, что усам пришлось сжаться и более грозно затопорщиться, он опрокинул жидкость в ёмкую полость и только потом, тремя глотками, проглотил. – Да-с… не уверен-с!

– А что собственно заставляет вас сомневаться? – Дима хитро покосился, будучи почти уверенным в разыгрываемом сейчас подпившим бичём театральном действе, и нетерпеливо, мазохистски ожидая, может даже желая, поскорее столкнуться с суррогатом его образов и конгломератом умозаключений.

Усатый поставил пустой стакан на асфальт, посмотрел через плечо Дмитрия в манящую южную даль… куда-то в сторону Испании, Франции или Италии, вытер двумя пальцами уголки губ и степенно молвил:

– Мне нравятся его картины, из Сюр Сюровичей он мне ближе всех… конечно! – Дима напрягся, – Но отвратительно его постоянное желание эпатировать! – Разговор неожиданно вливался в нужное русло, и "Вечное" уже могло подождать, ему спешить было некуда. Димка подумал, что Вечным могло бы называться Время, но эта тема была впереди, сейчас его интересовал остроусый Бич, по телу прошла лёгкая дрожь, он почувствовал, что вот – знак – встреча с нужными людьми… не зря вышел из дому. Это ОН толкнул его в спину и направил… Где-то здесь пряталась Истина!

– Но вы ведь сами… ваши усы… – Дима подозрительно улыбнулся. – Разве это не эпатаж? И почему именно, как у Дали, а не у Чапаева, Гитлера, Буденного?

Покровительственная высокомерная усмешка, неожиданно неприятно искривила тонкие губы усатого…

– Усы не эпатаж, а усы! почему, как у него? потому что я и есть он! – он плотоядно взглянул на вновь наполненные стаканчики, но выпили ещё не все.

– Не понял? – Дима не понял…

– Не удивляйся, – подмигнул очкарик, – его у нас зовут: БИС, не путай – БИС, а не БИЧ, то есть бывший искусствовед.

– Фигня это всё, когда поднажрёмся, все говорят вместо слова БИЧ – БИС, трудно чётко выговорить букву "Ч", так что все мы искусствоведы в некотором смысле. Позвольте представиться, – недавний гонец приподнял засаленную кепку, – Пётр Петрович Коклюшков – врач-педиатр… в прошлом. А БИС – Виктор Сергеевич – экскурсовод, простой экскурсовод, он даже степени научной не имеет, проучился четыре курса на искусствоведа и всё! Я тоже могу сказать: что коклюш, болезнь то есть, опять же, передаётся бактерией Борде – Жангу! Колоритно звучит, не правда ли? Но я скромный педиатр, зачем мне вся эта epater? Пётр Петрович неприязненно покосился на экскурсовода… бывшего… тот уже начал покручивать ус…

– Не слушайте всяких неудачников, этих педи… пусть даже…атров, я из музея ушёл сам, по-собственному, так сказать, а его выперли, вымели, выпнули, как паршивую собаку, до сих пор педикулёзом обрадован, а ещё детей лечил! – БИС насупился, но ввиду субтильного телосложения драться не собирался, да и Коклюш был агрессивен инфантильно, поэтому окружающие лишь посмеивались их перепалке.

– Мне всегда было интересно, почему интеллигенцию называют вшивой? – заразительно смеялся очкарик. – Теперь начинаю понимать…

– Потому что не равнодушна, с тонкой душевной структурой близко принимающей к сердцу несовершенное устройство мира и человеческой души! – воскликнул Коклюш.

– Ага, а причём тут вши – к устройству мира? – очкарик кисло скривился. – Вши-то… причём?

– А откуда они у покойников? – возмутился Коклюш. – Вот… молчите… Из под кожи вылазят! Тоже самое случается, когда у человека затягивается нервный стресс, в организме происходят необратимые процессы и выделяются яды, заставляющие вшей покидать подкожный слой.

– Ну блин, а ещё доктор; что ты бабьи сказки рассказываешь здесь? А ещё доктор! – возмутился очкарик.

"Дали" в спор не вступал, видимо считая это ниже своего достоинства, где-то в пределах голени, в низком подколеньи (не путать – "поколении"), и с удовольствием наблюдал пикировку товарищей – собутыльников. Он первый увидел вновь наполненные на асфальте стаканы и, чмокнув от удовольствия губами, присел на корточки… Коклюш и остальные вовремя опомнились и тоже ринулись ниц; настойка была последняя… Шкалик, сначала прятавшийся в кармане очкарика, и давно опустошённый, стоял рядом с пустыми бутылками испод имбирной.

– Я валю… – зевнул очкарик и протянул Дмитрию лодочкой руку… – Будешь проходить мимо… не проходи… если деньги есть!

Судя по уставшим бродягам, выпили они гораздо больше трёх с половиной бутылок и медленно, кое-кто слишком медленно и неуверенно, стали рассасываться в прилегающих к универсаму переулках, к немалому удовольствию окончивших рабочий день и спешащих за покупками, законопослушных налогоплательщиков.

– Вам куда? – спросил Дали, рукой уравновешивая кончики усов.

– Требуют хлопот? – Димка пропустил заданный вопрос.

– Да не так чтобы… Лак дорогой, собака! – нахмурился тот…

– Живёте где?.. квартира есть? – Димка подумал, судя по задрипанному пальто, что, может статься, Виктор Сергеевич не БИЧ или БИС, а обычный БОМЖ.

– Есть, есть… однокомнатная… еще, и мать есть, и как ни странно тоже хочет есть! – В.С. почему-то раздражался… Какой-нибудь парапсихолог, обязательно приобщил бы его растущее раздражение к постоянному накручиванию острых кончиков усов, но Дима, совсем юный метафизик, спросил:

– Так вы есть хотите? – он радостно улыбнулся, несмотря на полную профанацию в таком серьёзном вопросе, как парапсихология.

– Ну, вообще-то, иногда приходится! – тяжкий вздох из-под гротескных усов, признался в наличии волчьего аппетита.

– Тогда пошли ко мне, я сейчас один, жена в командировке, сын поступает… Думаю, в холодильнике что-нибудь съестное обнаружим! – Дмитрий решил, что они действительно могут прилично поужинать – на пару, заодно беседуя о психологии тоже. Оглянувшись, следует ли за ним реинкарнация великого сюрреалиста, пошёл вперёд. – Не отставайте, а то останетесь без ужина!

– А к ужину… надо же взять… – странный тип в пальто, не в кожаном конечно, но привлекающий взгляды прохожих, в два неожиданно резвых прыжка догнал Дмитрия и зашагал рядом, оглядываясь на удаляющийся универсам.

– Дома есть… коньяк! Пьёте коньяк?

– А какой?

Дмитрий улыбнулся и покачал головой…

– "Камю", устроит?

– А водки нет?

Дима подумал, что действительно не стоит понтоваться и портить дорогой напиток, а лучше взять денег и просто купить водки. Ему стало стыдно за свой снобизм, он в какой-то момент почувствовал себя выше опустившегося человека в старом зимнем пальто, решив проставить элитное пойло. Даже в такой мелочи он не был свободен! что тогда говорить? и выше ли? если сам потянул себя вверх, словно Мюнхгаузен – за волосы, словно не могущее никогда взлететь пресмыкающееся, лишь бы почувствовать себя больше!

– Мелочь пузатая! – подумал о себе Дима и смачным плевком, ни за что, оскорбил землю.

* * *

– Две бутылки, думаю, хватит, если что, остаток заберёт с собой, – решил он, рассчитался с кассиром и пошёл к своему дому… Там, у подъезда, его ждал новый знакомый, возможно кладезь энергии Свободы и сакральных знаний. Посылать за водкой, несмотря на гипотетический клад, его одного, он не решился, так как не освободился пока от укоренившегося за зрелые годы недоверия к ближнему.

– Я пальто на пол, в уголок сложу… нет, нет, на вешалку не надо, – В.С. осторожно свернул пальто изнанкой наружу, правда, изнанки – подкладки, как таковой, не было, она стёрлась под мышками и держалась лишь на верхних швах. – Это не из-за вшей, насекомых я вывел месяц назад, и пока не встречался с ними воочию, ни в голове, ни в швах, просто у вас всё так чисто и пахнет приятно, – он страдальчески скромно улыбнулся, растерявшись в забытой обстановке семенного уюта.

"Странно, что пахнет приятно" – подумал Дима о накопившемся в квартире запахе его недавнего обихода: немытого тела, зубов и дёсен, объедков на подносе, но решил не спорить и вежливо предложил: – Проходите, Виктор… может, перейдём на ты?

– С удовольствием!

– Тапки… сына… на полке обувной…

– Обойдусь!

– Не стесняйся Витя.

– Да не люблю я… в обуви… пусть ноги отдыхают… – Витя покосился на свои носки, шевельнул большим, вылезшим из дыры пальцем на одном из них, секунду подумал, но одеть чужой тапок постеснялся и прошёл в кухню, где уже звенел тарелками и хлопал дверцей холодильника Дима. – Да, хорошо у вас… у тебя!

Водку он цедил мелкими порциями, заметно наслаждаясь…

– И водочка хороша у тебя тоже! – засмеялся он более смело и раскрепощено.

– И всё-таки, объясни пожалуйста, как вдруг ты можешь быть Сальвадором Дали? – не утерпел Дима и задал давно сдерживаемый вопрос, из-за него, отчасти, он и пригласил Виктора в гости. – Ведь… довольно серьёзного ума человек, не замеченный, так сказать, в неадекватности поступков, иначе, сам понимаешь, уже бы оповестили, ещё у магазина, а тут такое заявление!..

– Запросто! – Виктор ловко подцепил на вилку маринованный маслёнок, словно показывая – насколько всё просто!

– Ну ты даёшь! – Димка наполнил стопки. – Продолжай…

– Я чувствую, знаю это, но доказывать никому ничего не собираюсь, а усы… ну, пусть это будет моей данью нашему духовному… – он дожевал на передних зубах скользкие останки гриба… – да пожалуй, и физическому родству, – рука Вити потянулась за стопкой… – Повторим?

– Повторим!

Они чокнулись, и Дима отпил половину; он понимал, что пока Витя не примет "сыворотки правды" вдосталь, не разговорится, поэтому снова поспешил наполнить пустую посуду.

– Я уверен, что являюсь его зеркальным отражением, потому что жил в то время, когда он ещё мучился на этом свете, иначе, если бы родился после его смерти, назвал бы себя – его реинкарнацией! – Витя посмотрел на свою полную стопку, но почему-то остался к ней, безучастен.

– А как же твоё неприятие его поведения? Ты там, ещё, у универсама говорил… – Дима взял в руки свою недопитую половинку и взглянул на противосидящего.

Витя вздохнул, поднял свою – полную и, не чокаясь, влил в себя.

– Вот потому и раздражает, что меня не спросив, юродствовал! Хотя, жалко его, конечно! Несчастный, одинокий эгоцентрист, вечно зависящий от настроения Леночки, критиков, завистников, всю жизнь потративший на то, чтобы взлететь над миром.

Димка насторожился…

– Как взлететь, какой Леночки?

– Ну в смысле – Галлы – Елены Дьяконовой, а взлететь – значит воспарить, почувствовать подчинение стихий под крылом, освободиться от земного притяжения. Всё это мне понятно, но зачем так глубоко нырять, чтобы потом не хватило воздуха всплыть, тем более взлететь над волнами? может специально? Тяга к бездне!? М-да… Кхе – кхе… – он закашлялся, Димка стукнул его дважды по спине, за что получил благодарный кивок, и вытерев слёзы продолжил: – Попасть в такую зависимость: творческую, духовную, телесную, к какой-то бляди, мог только больной человек, страдающий комплексом неполноценности, с которым боролся всю жизнь, чем мог и чаще всего – эпатажем.

Димка нахмурился… не от злости, понятно, просто не всё улавливал в Витином горячечном высказывании мыслей… и спросил:

– Что за комплекс, откуда у Гения – мысли о собственной неполноценности?

– Как откуда? – Витя опешил… – Он то думал, что лжёт, искажает, подменяет, в угоду больной ожиревшей толпе, истину ТВОРЕНИЯ… думал, что знал, понимал, душою отвергал, как и Пикассо, и конечно страдал, уже достигнув успеха, от сознания, что это успех – призрак, абстрактный, относительный – в относительном бытие! а в абсолютном? Неизвестно! Вот – сомнение! высота сомнения! уже в этом – Велик! Ценю, но не могу простить другого, что опозорил меня! Он – Гений, не должен был так явно стараться стать свободным – в старании быть успешным; свободные люди незаметны в желании выглядеть оными, они просто не думают об этом, они заняты своим предназначением и им некогда фабрить усы, чёрт возьми! – Витя скосил глаз на кончик своих надгубных копий и подкрутил один. – Ты возразишь: мол, Гений, проводник между Богом и людьми, ему можно, он такой и есть! Да, согласен, ну и что, при чём тут жакет обшитый стаканами, он что предвидел, что такая одёжка может пригодиться мне? – Виктор задумался… – Хотя… предвидение – так же приоритет гениальности, ещё большая связь с Всевышним. Вот, только хотел распушить Сальвадора за этот многоёмкостный жакет, как понял, что поспешил, не учёл его прагматической ценности, как в своё время народы Майя – колеса! Ну да ладно, всё равно он достиг невиданных высот, доказав что… Блин… в том-то и дырка, что доказав! Зачем? Вот в чём вопрос! Не меньше Гамлетовского, а? – водочка, слегка колыхнувшись в посуде, ушла на дно его желудка. – Наливай Дмитрий, растравил ты мне душу!

Дима, пристально взглянув на человека уставившегося в свой кулак, патетически прислонённый ко лбу, хотел подумать: "несчастного", но засомневался и спросил:

– Но как же Витя… вы с ним так противоположны. Он великий труженик, хоть и фантазёр, прожектёр, пусть даже фигляр, а ты… прости… просто лентяй!

– В том-то и дело, – совсем не обиделся Виктор, – что я его полная противоположность, второе лицо. Он – макроуспешен, я – микро, но в теории бесконечности в обе стороны полюсов мы идентичны: у него – море друзей, но он одинок, у меня – никого, и целый мир! Он – взлетел!.. Я – упал!.. А? Скажи, что не прав! А насчёт лени… вопрос даже не спорный: зачем человеку дан высший разум? чтобы всю жизнь ковыряться в навозе? создавать науку, для покорения мира? унижать смиренных, дабы ощутить величие? – он грустно усмехнулся. – Труд, может, и сделал из обезьяны Дарвина – человека, но вечный, бесконечный, тяжёлый, он всё возвращает на круги своя. Вижу вокруг либо волков, либо овец; не хочу быть ни тем, ни другим! – его глаза зловеще, совсем не по-овечьи, но и не по-волчьи, сверкнули… – Где человек?.. Тот, который вол?.. Спасибо! – глаза Виктора враз потухли и он рыскнул взглядом по столу… – Наливай что ли, по последней, да я пойду.

– Никуда ты в такое время и в таком состоянии не пойдёшь… у меня переночуешь. Завтра похмелишься, примешь душ, позавтракаешь и… гуляй! – улыбнулся Дима, наливая в одну стопку…

– Ладно, – несколько поразмыслив, согласился подуставший Витя, – но спать я буду на ковре, в койку не лягу, лучше уйду!

Догадавшись, что познакомился с человеком правил твёрдых, но достаточно эластичных, Дима не стал настаивать и вспомнил, как его покойная ныне собака, вечно сдвигала мягкий тюфячок в сторону и ложилась на жёсткую ковровую дорожку.

– Как хочешь, но сначала в душ! – кивнул он.

– Да, конечно! – уверенно, согласно закивал Витя и, выпив налитое, спросил:

– Ты видел когда-нибудь картину Сальвадора Дали "Великий мастурбатор"?

– Нет, а ты?

– Я тоже!

– Жаль!

– Угу…

Как-то сгорбившись, унизившись ростом, он понёс своё тело в ванную, словно великое горе, страдая от невозможности оказаться сейчас где-то и лицезреть "Великого мастурбатора"… и прозревать!.. Включив воду, он долго стоял под щекочущими струями и молчал, глядя вдаль – в зеленеющую на стене кафелину… словно Пётр – в квадрат европейского окна!

Он представлял себе картину с откровенным названием и впивался в неё пытливым взором… Мешали струи, стекая лицом, но он видел всё ясно и обхватив рукой твердеющую основу бытия, стал Великим…

* * *

Осторожный шелест стекла на кухне, проник в приоткрытую дверь спальни, забрался гадким жучком в ухо и щекотал… Состояние было – не очень, во рту – гадко… очень, в голове всё перепуталось, супесь сушащих ощущений утверждала и подсказывала, что путь к совершенству будет долгим и трудным, а перерождения многократными, никак не менее десяти, так что, как ни беги, от Бодхи не уйдёшь, если конечно неотступно следовать желанию полностью освободиться. Можно, вообще-то, было плюнуть на всё и на желание тоже, и без перерождения взять да измениться, как Витя, например… Дима, чувствовал, что это ему вполне под силу, он и так шёл похожим курсом, но где-то сомневался в правильности пути. Ему, например, стало вдруг неприятно, что он лежит на грязной простыне. Это его расстроило, стало обидно, что слабак и не в состоянии справиться с ощущениями; привычка жить в чистоте подтачивала силы. Неожиданная мысль подбросила его брови и открыла ресницы:

– Я должен уйти и жить один, без женщины, без уборщицы, кухарки, прачки, служанки короче… тогда будет легче опуститься, чтобы подняться, взлететь, наконец, даже, если до истинного полёта ещё далеко, как десять лет средней школы, четыре музыкального училища, пять лет высшей, но ведь он их прошёл, дойдёт и до своего Бодхи, – несколько своеобразного, свойского, полу европейского, полу восточного: любящего халву, шашлык, плов, борщ, курочку – гриль, жаренную немецкую колбасу, уважающего коньяк, арманьяк, бренди – тоже, хорошую водочку, пиво "Гиннес", вино Рислинг и не отрицающего маленьких радостей, изредка освобождающих от необходимости вечного искупления и страдания. Дима радостно потёр руки, он и сейчас не отказался бы от хорошего шашлычка с дымком, и вдруг помрачнел… потому понял, что всего этого лишится, как только кончатся сбережения. Резко встав с кровати, он вышел из спальни.

– Витя, а ты давно ел шашлык? – влетев в кухню, он спросил скороговоркой, не пожелав доброго утра и сев напротив, налил себе из уполовиненного Витей остатка.

– А зачем? Шашлык вреден для пищеварения! – прозвучал резонный ответ.

– А что ещё для тебя вредно?

– Всё что вкусно, и не только для меня, но и для тебя!

– Ага, значит, когда ты стал нищим, начал заботиться о здоровье?!

– Я не нищий, это пенсия у меня нищая, как у большинства, а её мне задолжало нищее, вернее – алчное государство! – Витя снисходительно улыбнулся наивному человеку. – Я такой же, как все! – он пожевал губами… что-то его не устроило в высказанном, и добавил: – Когда получаю деньги! – догадавшись, что возник вопрос о несоответствии его возраста и пенсии, он поспешил ответить: – В тридцать лет у меня уже был горячий стаж, я десять лет отработал в литейном цеху, потом, что-то во мне свихнулось на сторону, и заочно, закончил четыре курса Института Культуры.

Дима автоматически кивнул, не это сейчас его беспокоило, и быстро, нервно заговорил:

– Врёшь, сам себе врёшь, сюрреалист хренов, пытаешься стереть границы между сном и действительностью, радостью и безумием, объективностью и субъективностью?! – наклонился он над столом, не заметив, что злобно оскалился.

– Правильно, – спокойно, с тихой улыбкой, согласился Витя, – Я ведь Дали!

– Ты – в дали… в Тмутаракани… маленький таракашка со своими отвлекающими громоотводами – антеннами!

– А ты… что большой? Но ведь тоже насекомое! Между нами расстояние в один миг, как между прошлым и будущим, помнишь песню? Есть только миг – за него и держись! Вот я и держусь, а ты над собой издеваешься… и не только, над женой тоже, сыном… Если пошёл процесс метаморфозы, начал окукливаться – уходи, чтобы не мешать другим, каждый имеет право на смерть, в любых её проявлениях, – Витя, изменился, – Димка сразу этого не заметил, – как-то посветлел лицом, уложился волосами, облагообразился что ли, и стал похож на икону, и смотрел так… строго, но ласково.

– Ты душ принял? – спросил он.

– А что?

– Правильно! Щас… подожди… – Дима вскочил с табурета и вышел…

Он вернулся и положил на стол двадцать долларов (это была самая мелкая купюра в его кошельке).

– Извини, рубли вчера кончились!

Витя усмехнулся и отодвинул деньги…

– Спасибо, не надо!

– Ты чего выпендриваешься, умылся и думаешь – другим стал? слишком торопишься! – разозлился Димка. – Вчера бы ещё обрадовался, если бы кто на чекушку дал!

– Вчера да, сегодня нет!

– Почему?

– Не знаю! А ты чего разбрасываешься? сам, так понимаю, скоро приобщишься к сонму бездельников, – Витя кисло усмехнулся.

– Не бездельников, а свободных, не волов! Ты ведь учил?!

– Так что, деньги, не нужны, что ли будут?

– Не-а…

– Это круто, растёшь… значит, когда-нибудь возможно сможешь создать нечто великое, и оказаться, в конце концов, перед человечеством – не бездельником, – Виктор покачал уважительно головой и разлил в стопки водку.

– Чтобы создать что-либо, нужно напрягаться, – возразил Дима, – а как раз это и ломает!

– Правильно: напрягаться, учиться…

– Какая же это свобода, если ты должен учиться, а учиться трудно и опять получается должен! Ненавижу это слово, оно как банка привязанная к хвосту кошки, – Дима помрачнел и потянулся к водке…

Виктор положил свою тёмную руку сверху и помешал взять…

– Да, слово тяжёлое, и сбросить его с себя тоже нелегко, хоть и давит к земле, мешает, если ещё под Богом ходишь. А Свобода – это когда ты делаешь то, что хочешь, не в ущерб другим, если в ущерб, то это – хамство, значит – зависимость от недостатка воспитания, образования, этическая пустота; зависеть от пустоты видимо тоже возможно, значит – не свобода! Академик Амосов говорил, что у каждого человека свой предел напряжения, но если тренироваться, можно поднять планку. Вот штангист тренируется, тренируется и, глядишь, поднимет килограмм двести, а ты учишься, учишься – читаешь, думаешь, сравниваешь и бац! книга! – Виктор бац… и обрадовался, засиял лицом, словно увидел первые гранки своего творения.

– Ага, бац, а её не печатают! – Дима вытащил руку из под чужого пресса и снова потянулся к "беленькой".

– А ты – бац… ещё… учишься, читаешь, думаешь, сравниваешь, голова растёт, как арбуз, того и гляди, семечками стрельнет, и бац – новая книга!

– А редактор – бац – тебе её обратно!

– Ну, может, не на той странице открыл, там, где не стреляли, не трахались, бывает и такое, – усмехнулся Виктор, – знакомая ситуация.

– Так что, писать только боевики? – рюмка уже была в руках Димы, но пока сохраняла наполнение.

– Ну, ещё можно о любви… намылил орудие труда и пошёл: секс – деньги – аргентинское танго – криминальное чтиво – биороботы – счастливая биомасса – золотой телец! Всё о любви! Заманчиво, просто, успешно и бац… снова ему на стол!

– Что, орудие труда?

– Можно и так! – Витя рассмеялся, оценив юмор. – Но всё-таки – результат труда!

– А он – "Не наш профиль, извините, всё очень хорошо, редактору понравилось, но у нас такой директор…" – Ты глядь на рекламные ячейки, а там: Коэльо, Кастанеда, Маркес, а из наших – Донцова… растянулась на всю полку!

– Да уж, этакий стеллажный мезальянс!

– Я его спрашиваю: а Пелевина напечатали бы?

– "Пелевина? – подумал так… – Ну отчего же нет, – отвечает, – напечатали!"

– А если бы не был ещё известен?

– "Ну…" – мычит, как бычок…

– "Баранки гну…" надо было ему сказать… а в общем всё понятно, ты не туда ходил, не на тот стол ложил… Это было не издательство, а издевательство, типография, печатный станок! Надо искать! – Витя кивнул, ободряюще улыбнулся и запел:

Кто весел – тот смеётся

Кто хочет – тот добьётся

Кто ищет – тот всегда найдёт!

– Ну ищет он, ищет и находит… журнал, например, известный! – Дима не унимался в поиске…

– Ну и?.. – понимающе усмехнулся Виктор.

– А там всё наоборот: "Больше человека! Меньше секса, стрельбы, политики!"

– Понятно… омут им – подавай! Эхолоты душ, бать их! Ковырялки! – Витя кивнул.

– И фамилии все такие на обложках: весомые, возрастные, умудрённые и, похоже свои, клановые!

– И скучные – прескучные! – заржал во весь голос Виктор, окинув стол взглядом… в поисках своей свободы!

Дима грустно вздохнул и удивлённо глянул…

– А ты откуда знаешь?

– Почитывал журнальчики раньше, когда в них было что почитывать! – Витя зло усмехнулся, и Димка снова с пониманием качнул головой.

– И понимаешь, как-то грустно… безысходно становится, когда титулованные, настоящие мастера тратят силы и пыл в угоду своим содержателям, ведь никто этого читать не будет, такой литературой завалены склады книжных магазинов ещё с хрущёвских времён, такие же одинаковые, пятиэтажные, серые, низенькие… НЗ на случай энергетической катастрофы, в поддержку Чубайса, радость печки – буржуйки.

– Не в этом беда! – отрицательно затряс головой Виктор и посмотрел в глаза собеседнику, согнув рот скобой. – Беда в том, что они мешают другим, думающим по-другому, иначе – быстрее, учитывающим скорость времени и драйв чтива! Таким, наверное, как ты!

– Ну ты завернул! А откуда знаешь? – Димкин рот расплылся широчайшим армейским довольствием, будто вернулся лет на двадцать назад. – Не так уж далеко от истины, новоявленный Дали.

– А я тебе про что!? – Витёк тоже осклабился. – Видишь, сразу признал во мне Сальвадора! Стоило лишь разок лизнуть! Ну что там, спиртоносец ещё остался? – он радостно ощерился… но улыбка поспешно бежала, и лицо приняло озабоченное выражение, наблюдая, как медленно краснеет Димка… – Пошутил я, слышишь! – он подвинулся ближе, насколько позволил разделявший их стол. – Эк тебя попёрло! обиделся что ли?

– Да ведь я никуда не ходил ещё, ничего и не писал, разве эпиграммы в институтскую "молнию", это ты, кажется обмолвился, что ситуация знакома, а? – Согнав краску с лица, Дима взял себя в руки, зачем-то соврав, что не писал, до сих пор, а ведь пописывал про зайцев прилично и давно, и не только в "молнию", когда сильно, по молодости, упивался, но и за… Он напряжённо рассмеялся и приподнял свою стопку… – А это последняя… больше нет!

– Ну и ладно, пора домой, мать, наверное, погрязла… – Виктор не договорил в чём и, выпив последнюю, поднялся. – Спасибо за приют и прочее, был рад знакомству, может, ещё встретимся.

– Чё "может", обязательно! – Димка тоже встал, и они прошли в коридор.

– А где… это… – Виктор обследовал угол у двери.

– А, пальто!? Я его вчера в мусоропровод… вот… – Дима снял с вешалки Аляску и протянул… – одевал всего несколько раз, мне она мала, носить всё равно не буду, сыну тем более, – и предупреждая вопрос, – продавать некому, и никто не станет этим заниматься! Бери, короче… – он сделал голос жёстче, – и ботинки вот… не надо хмуриться, а то серьёзно обижусь; деньги не берёшь, так вот, хоть костюм, жарко сейчас в Аляске ходить, хотя ты привык в пальто, но в костюме – как раз! – Димка, натянуто улыбаясь, протянул растолстевший пластиковый пакет и почти вытолкал Виктора на лестничную площадку. – Будь здоров, увидимся, – не дожидаясь благодарности, он захлопнул дверь.

Виктор, кстати, не благодарил, пятясь, закаменел и молчал… только глаза как-то странно ходили маятниками – влево – вправо…

– Тяжкое это дело подарки ношенные дарить! – вздохнул Дима, прислонившись спиной к двери и ощущая лопатками тишину парадного. – Ну, что же ты там стоишь? – ждал он… и, услышав тихие шаркающие удаляющиеся шаги, выдохнул воздух: – У-ух… Надо прилечь, что-то он меня чуток утомил.

* * *

Спальня не видоизменилась и оставалась по-прежнему одинокой, муха валялась сгоревшей микросхемой, в той же позе – лапками кверху, словно умерла. Дима посмотрел на своё лежбище, мысль об упорядочении постельного белья мелькнула на секунду и улетела заряженная раздражением несвоевременности. Думать о гигиене гостя это одно, но о себе – другое, не гостю же упорядочивать придётся, а ему.

Его тело ставшее лёгким, почти поднялось над кроватью и плашмя опустилось в серую топь. Глубокий вздох удовлетворения вырвался из лёгких, бывших когда-то действительно лёгкими и растворился в душном, тяжёлом средоточии спёртых газов.

– Хорошо! – глаза закрылись, но спать он не захотел… – Как же умудриться прожить жизнь так, что бы мучительно не болело за…. За всё то, чего не успел, забившись за свой рабочий стол, как завалившийся в пыльный угол математический справочник. Он вспомнил, как пресловутый справочник, долго валялся под шкафом, и когда нужно было заныкать от жены триста долларов, он спрятал их именно в него, справедливо рассудив, что если справочник такой старожил под шкафом, то выписывать его оттуда никто не собирается.

Вспомнил он о деньгах, ровно через неделю после того, как выбросили старый шкаф.

– Где справочник? – налетел он на жену… в неприятном смысле.

– Выбросила… под шкафом валялся, жёлтый, старый, паутиной оброс… А тебе зачем, ему лет сто в обед было, наука уже давно вперёд ушла, теорему Ферма скоро решат, наверное, я по телевизору видела.

– Что, видела, кто решал? Как? – Димка вращал белками…

– Да, показывали, как они – учёные – математики на доске мелом что-то чертили… формулы какие-то… Да ну тебя! – Лиза рассердилась. – Выбросила, и всё! Понял? Нечего макулатуру собирать тут, мало денег – продвигайся по службе!

Про деньги в справочнике он промолчал, закусив губу, но глист сомнения взрыл головные кишки и долго там питался, разлагающимися останками серого вещества.

"Так как же прожить? А ведь будет больно, жалко расставаться даже с этим скрипучим диваном, с блеклым, но зато не режущим глаза, потолком, с ползающими по нему иногда синими, зелёными, жёлтыми, серыми… чёрт, никогда не думал, что мухи так многоцветны в своём однообразии. И ведь приятнее, чёрт побери, смотреть в это гипсовое небо, чем деревянное – обтянутое снаружи красным крепом. Ого… насчитал: гипсовое – раз, деревянное – два, настоящее – три, а кто-то древний говорил, что-то о Едином?! Ладно, придёт ещё раз, – спрошу. – Подождав, не услышит ли его тот, о ком думалось, он перевернулся на бок, отказавшись тупо смотреть в белый и теперь одинокий экран потолка. – Надо муху в подъезде изловить и внедрить. Пусть хоть прописывается, скоро, похоже, я останусь совсем один, Лиза – не подлиза, надолго её не хватит… или меня спровадит на дачу, в лучшем случае, или сама съедет, как раз лето в разгаре. – Он вдруг подумал, что и муху в подъезде ловить не след, достаточно открыть форточку и на комнатный, не очень свежий запах, их слетится – туча! Но туча живых мух… это уже не статистика, а трагедия!

Вспомнив о форточке, он догадался, что послужило причиной безвременной кончины мухи.

– Экие слабые, не приспособленные создания, всякую гадость жрут, а чуть воздух испортить и гаплык мушиному народу. А почему же тогда в туалетах городских их так много? – он вопросительно поднял палец и внимательно его осмотрел: под ногтем было приятно грязно. – Потому что инстинкт размножения сильнее каких-либо нравственных и физических неприятий. – Дима с гордостью оставил резюмэ вопросу и снова, с неприятным осадком грядущей потери, вспомнил о Лизе…