Текст книги "Серое небо асфальта"

Автор книги: Альберт Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 25

Плотная седая стена сигаретного дыма, поедом ела глаза… Они покраснели… и не только от дыма; спиртное не менее способствовало этому, может даже более. Но он не замечал неудобств, косых взглядов – будучи сегодня автономным, и это казалось самым важным из всех малозначительных составляющих его существования. Скромно устроившись на деревянной скамье, в наиболее удалённом от центра пивнухи углу, за похожим на скамейку, но много шире, столом, он мирно потягивал пиво из высокого бокала, иногда подсыпая туда водочки.

Сегодня, здесь, он возлюбил всех и вся! Одного не хватало – общества его испИтанных друзей.

Он специально ушёл из дома пораньше, чтобы они проснулись свободными и занялись тем, чем должно, чтобы отдали друг другу то, что давно задолжали, может и зажали, как скряги, словно для них, это не было даром свыше. Нет, о Маше он так не думал, вот Димка, засранец, явно зажимал дар, даденный, дабы дарить далее, но ведь и судить его было трудно, если вообще возможно. А поговорить хотелось, очень хотелось! Он, было, сунулся к одной компании не слишком солидных мужей, надеясь, что примут, но ему прямо сказали, чтобы отвалил. Он не обиделся, наоборот, обрадовался, что ошибся, значит, думал о людях лучше.

Выпив ещё парочку бокалов пива, попытался переместиться к молодёжи, играющей в "свару", даже трижды поставил на кон, но вскоре заметил, что пацаны мухлюют, играя на одну руку. Ему же заметили, что если не будет делать ставки, то окажется лишним и за этим столом. Тогда, он предложил всех угостить… но ему снова отказали, не взирая на пачку "Мальборо", которую он выложил рядом с собой на стол и угощал всех желающих;

Он опять обрадовался, оценив бескорыстность современной молодёжи.

Ничуть не обескураженный безуспешностью хождения в народ, Витя, вторично забрался в свой медвежий угол и радостно попивал пиво… доливая водочки, закусывая дорогой сёмгой, казавшейся обычной горбушей, и добро посматривая на завсегдатаев забытого им мира.

Четверо молодчиков в чёрных кожаных куртках, встали из-за карточного стола и о чём-то шушукались, посматривая на него… Он не почувствовал тревоги, наоборот, был рад любому вниманию. Они подошли к его столу и бесцеремонно уселись по обе стороны.

– Проигрались? – радостно вопросил Виктор и подвинул ребятам пачку "Мальборо".

– Ты что-то пел про угощение?! – не замечая дорогих сигарет, сказал один, но посмотрели все…

– Нет проблем, мужик сказал – мужик сделал! – Витя поднялся и пошёл к окошку, из которого торчала борода бармена.

Через две минуты пять стаканов водки и столько же хот – догов осчастливили своим присутствием стол.

– Один стакан лишний, – пробасил чернокожий, – я за рулём!

– Хозяин – барин, – равнодушно пожал плечами Виктор и разлил лишний стакан в остальные… – Ну, чтобы все!..

Четыре кадыка дружно дёрнулись, и спиртное провалилось на дно желудков.

Виктор не ожидал, что действо окажется таким глухонемым и коротким, рассчитывая на интеллигентный подход к ситуации, с полагающимися в таких случаях: беседами, диспутами, полемикой. Он разочарованно посмотрел на пустые стаканы… и поднялся…

– Наверное, надо взять ещё?!

– Давай лучше купим бутылку в магазине, чего бабки зря тратить, – дельно предложил один из кожаных.

– А где распивать? на улице холодно! – Виктор полез в карман… От сотни баксов ещё оставалось прилично.

– Здесь и раздавим! – усмехнулся второй.

– А бармен? – Виктор кивнул в сторону окошка.

– А… – пренебрежительно махнул рукой третий.

Виктор положил деньги на стол, отсчитал… и отдал одному из парней.

– Купи там… колбасы, хлеба…

За бутылкой бегали уже трижды. Витя всё пытался направить разговор в привычное для себя русло, но воронообразные ребята больше общались между собой, его почти не замечая. Он усиленно старался не потерять чувство радости, с таким трудом приобретённое с утра, но оно незаметно умаляясь, исчезало… таяло… словно мороженое на языке, маленькими сладкими слёзками.

Тот, который чаще всех молчал, внимательно посмотрел на него и недовольно поморщился…

– Целый день хочу спросить: что у тебя за усы?

Виктор мягко улыбнулся…

– Усы, как усы, сейчас такие не редкость, сто лет назад – тем более, вот десять лет назад мне чаще задавали этот вопрос.

– И до сих пор жив? – удивился молчаливый.

– Как видишь! – Виктор с сожалением почувствовал, что от мороженого осталась только липкая лужица. – А что, за такое можно убить? – он вопросительно поднял брови.

– И за меньшее можно! Можно и просто так!

– А как же заповедь?

– Это для слабаков! – вступил в разговор следующий. – Я, верно глаголю, а… Нечай?

– А право? – Виктор быстро взглянул на него, затем перевёл взгляд на того, к кому обратились.

– Каждый правый имеет право на то, что слева и то, что справа! – нажимая на букву "р" прорычал молчаливый Нечай!

– В смысле? – опешил Витя. – Как это имеет? А левый?

Кожаные парни дружно заржали и хищно переглянулись…

– Вот ты – левый, поэтому не имеешь! – Нечай вытер набежавшую от смеха слезу. – А если серьёзно, то почему им можно, а мне нет?

– Им? Ты имеешь в виду политическую и бизнес элиту, насколько я понимаю?

– Именно! Именно их – неприкасаемых, безнаказанных, растоптавших мои привилегии хозяина страны, нагадивших на них, и наглядно указавших мне путь в круг избранных – путь преступления! – Нечай стиснул зубы и поиграл желваками. – С волками жить… сам понимаешь, и я не хочу быть съеденным, лучше съем сам, и буду рвать им горло, и пить их кровь, чтобы у меня кровь не шла горлом, как у моего покойного отца – горняка. Они мне за всё заплатят жидомассонские ублюдки! За всех угнетённых и голодных! – его глаза горели таким лихорадочным огнём, что Витя испугался: не вспыхнут ли брови. Он выбил из пачки сигарету и прикурил…

Они долго смотрели друг на друга и молчали… Окружение Нечая не мешало им этим заниматься, соблюдая субординацию…

– Есть одно слабое "но", в твоём робингудовском порыве, – Виктор первым прервал молчание. – Пока ты прорвёшься в этот круг избранных, в это войско Сатаны, ты столько передавишь простого народу, что защищать уже будет некого!

– Народу? – вскричал Нечай. – А ты подумал? кто такое народ?.. Какой у нас сейчас строй, чисто этимологически?.. – он обвёл тяжёлым взглядом услужливо молчавшее окружение… – Верно, демократия, то бишь – власть народа! Согласен?

– Ну, ещё бы!

– А кто у нас правит?

– Ну да, оно конечно, но…

– Никаких "но", правят они… значит и народ – они, коли демократия! А все остальные – быдло! – Нечай победно и свысока взглянул на задумчиво глотающего дым Виктора.

– Но быдло не способно управлять, поскольку – скот! У нас была уже охлократия – власть толпы, в самое первое послереволюционное время, когда матросы и солдаты резали интеллигенцию, а крестьяне – помещиков! И к чему мы тогда пришли? К диктатуре пролетариата!? Такой общественный строй тебя больше устраивает? – Виктор тщательно затоптал пальцем окурок в пепельнице. – Что молчишь?

– Жду, когда ты закончишь свой эпос, до самого фильтра, как только что сигарету, – Нечай презрительно посмотрел на экономно докуренный бычок в пепельнице. – На здоровье своём скаредничаешь! Мелочь заумная! Я потому и встал на путь борьбы с существующим порядком вещей, что ни тот ни другой меня не устраивает и, прежде всего не устраивает психология раба, потому что я – воин, а не виктимный лох!

– Ну ладно, а сострадание, совесть, честь, наконец! – Виктор удивлённо покачал головой, пропустив оскорбление мимо.

– Совесть у тех – у кого болен грех, а честь – кому нечего есть! – Молчаливый, ставший наоборот, самым разговорчивым, разлил остатки водки и поднял стакан, призывая всех последовать своему примеру…

Виктор не дожидаясь остальных, вылил в рот водку и сказал:

– Ого, да ты брат – поэт! Однако говорил об этом Фёдор Михайлович в "Бесах" своих:

"Русскому человеку честь одно только бремя. Открытым "правом на бесчестье" его, скорее всего, увлечь можно!"

– Молодец, не дурак твой Фёдор Михалыч! – старший криво усмехнулся. – Только не прав кое в чём…

– Это в чём же? – Виктор не удержал ехидного тона.

– В том, что говорил только о русских! "правом на бесчестье" сегодня увлёкся весь мир!

Старший, спокойно посмотрел на Виктора, достал свою пачку Мальборо… деньги… отсчитал на бутылку и кивнул товарищу… Тот всё понял и исчез.

– Мир весь, возможно, но не все люди! – Виктор решил не пасовать перед предлагаемым напрямую цинизмом.

– Насекомые! – старший с удовольствием затянулся сигаретой и на выдохе, словно дракон, медленно проговорил: – Ты вот лучше ответь: понимаешь ли, сам, что своим отвратительно жалким, неряшливым видом, оскорбляешь, даже убиваешь, в людях едва живое, еле теплящееся, с таким трудом реанимируемое, чувство эстетики.

Виктор поёжился и хрустнул шейными позвонками; это было какое-то новое, невиданное, неведанное им доселе знание и уверенность, чувствовалось нечто дьявольски значимое и сильное, противостоящее самому добру… "в том понимании, к которому мы – насекомые, – как выразился этот Бэтмэн, – привыкли"

– Когда трезвый, – он ответил честно, слукавив в одном. Но Бэтмэн, на крючок не попался:

– А пьян ты всегда! Хитёр бродяга! – он искренне заржал, напомнив мифического кентавра.

"Но это не миф!" – подумал, вздохнув, Виктор и почувствовал, что дрожит…

Бутылка… четвёртая, подоспела вовремя, и ему налили тоже. Он выпил, совладал с дрожью и в свою очередь спросил:

– Иосиф Бродский, утверждает, что эстетика – мать этики, как с этим понятием у тебя, не оскорбляешь ли, не убиваешь ли ты дочь, так высоко тобою чтимой эстетики?

– Мне жиды не указ, за их сладкими фразами стоит железная воля и желание сатисфакции, всему миру! – Нечай злобно сощурился. – Я вижу своё предназначение в искоренении этой силы и изгнании с земли моих предков!

– Примитивный нацизм! – Виктор снисходительно скривился. – Уж не арием ли ты себя возомнил?

– Нет, я не считаю себя выше кого-либо по расовой принадлежности, но твёрдо стою за сегрегацию национальных меньшинств, иначе вскоре они устроят моему народу настоящий апартеид! – Старший твёрдо сжал губы.

– Но сегрегация… – типичная дискриминация, тот же самый апартеид, всё звенья одной цепи, это не демократический путь, это путь крови, насилия, безнравственности, так и до геноцида недалеко! – Виктор почувствовал, как зашевелились волосы на крестце… то ли от ужаса перед грядущим, то ли от крутизны наговорено-навороченного.

– Ерунда, интеллигентские сопли, размазня… пустая, бессмысленная, засасывающая словно трясина; вот он опиум для народа – интеллигентская болтовня! Ха-ха-ха… – демонический хохот Нечая заставил испуганно оглянуться мирных выпивох за соседними столиками. – Именно сегрегация положит конец недовольству аборигенов, уничтожит, как данность, само понятие раздражения, поскольку в таковом не будет необходимости после принятия определённых законов, – он сжал в руке стакан, поднял и стукнул им о стол. – Не устраивает роль обывателя, езжай на свою родину и делай какую хочешь карьеру, а Россия – для русских, и мне очень не нравится, когда мои гости садятся мне на голову! Человечество самоуничтожится в своей заболевшей морали: о равенстве наций, содержании уродов, моратории на смертную казнь и многим другим – убийственно вредным для общества предрассудкам, выгодным лишь политикам… если, конечно, подобные мне не устранят злокачественные образования. Только рационализм способен стать спасителем человечества, либерализм – утопия и рано или поздно мы погибнем под ногами спасённых нами, пригретых на груди… если опять же не мы! Но вы ведь видите в нас только монстров, так от чего же, чуть в вашем личном организме что-то мешает, сразу бежите к хирургу, боготворя мясника, по сути? – Старший кивнул, чтобы наполнили стаканы, и поднял свой… – Всем встать!

Трое его спутников бодро вскочили, а Виктор задержался, раздумывая: "касается ли это его?" но его резко дёрнули под руку, и он нехотя подчинился.

– За чистоту земли русской!

"За это, пожалуй, и я выпью стоя, а то загадили, в самом деле, Отчизну!" – подумал Витя и даже улыбнулся.

Крякнув, он поставил стакан на стол и спросил:

– А вы ребята, кто будете? Байкеры, что ли?

– Нет, дядя, только не пугайся, скинхеды мы будем, так-то! – все четверо довольно заулыбались, широко оскалив рты.

– А… понятно! – Виктор передёрнул плечами, и вдруг его осенило: – А к сексу вы как относитесь? – быстро спросил он.

– Нормально! – удивлённо пожал плечами старшой. – Имеем право – на ту, что слева и ту, что справа!

– Без базара?

– А чего там базарить? Спрашиваешь: "Майн кампф" читала?

Она думает… а ты ей: В койку, блять!..

– И что, без проблем? Раз и всё?

– Да все они потаскухи, только любят… пытаются вернее, да не у всех получается, совмещать приятное с полезным! – засмеялся один из присутствующих.

– Так это проститутки, видимо? – Виктор прищурился.

– Ну и что? – один из грачей громко расхохотался. – Они тоже с бобриком, как и другие!

– А как же… за деньги? Не западло?

– А что в мире бесплатно? – Старший пососал зуб в ожидании ответа, исподлобья наблюдая за окружением, но Виктор понял что отвечать рано и молча ждал… Оставив зуб в покое, тот вдруг резко поднял голову:

– Только без этой высокой мутоты: о дружбе, альтруизме, альпинизме – "Парня в горы тяни…" и прочее, прочее… Но вот что дороже для человека, если учесть и это? Душа или тело? – он опять набычился и сверлил Виктора взглядом… – Ты скажешь: душа! И другой, слабый скажет так же…

– Может, не слабый, а умный?! – Виктор не удержался.

– Не перебивать! – желваки старшого картинно исказили овал лица говорящего. – Проститутка торгует только телом, а политики, олигархи, все те – успешники за чужой счёт – душой!

– Да не торгуют, поскольку нечем! – Витя согласно кивнул. – Вот, слова не мальчика, но мужа! Ведь душа их давно продана со всем прилегающим к ней гнилым ливером! Но предвижу, что сказанное сейчас тобой, лишь маленькая уступка для начала глобального наступления по всем фронтам.

– Да, это так, к слову, для разнообразия, а то подумаешь ещё: примитив мол! – Старшой криво растянул губы, имитируя улыбку, и обвёл возбуждённым взглядом товарищей по идеологии. – А за душу держатся слабаки, трусы и болтуны! Она им не мешает, поскольку можно ничего не делать и собственную несостоятельность постоянно оправдывать достоинством своего глубокого ума, могущего предвидеть будущее и познавать истину! Мы перевернём этот гнилой мир по праву сильных и дерзких! И возьмём всё что захотим!

– Всё и всех! В койку, бляди! Раз Достоевского не читали! – заорал один из чернозадых прилично подпивший, и остальные подхватили:

– В койку, суки тупые!

– Ну, ясно! – Виктор обвёл всех горячечным взглядом, – Очень кстати сейчас вспомнили Фёдор Михалыча и поэтому позволю себе апеллировать к нему снова. Поверьте… наиудобнейший для этого объект. У него в "Бесах", опять таки, один мерзавец говорит, словно о сегодняшнем времени… Между прочим, упоминают множество пророков, прорицателей, что одно и то же, в общем-то, не стану их перечислять… долго, но всегда забывают назвать наиболее значимого и точного, воочию увидевшего будущее и описавшего его самым реалистичным образом, без каких бы то ни было мистификаций, – пророка Достоевского, величайшего русского писателя – психолога! – он обвёл четвёрку взглядом, ожидая реакции… но не дождался и продолжил: – Так вот, тот негодяй – из "Бесов", говорил, желая смуты на земле русской:

"…Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь…" – Считая секунды общего молчания, Виктор уставился в стол, глаз не поднимая, потянулся рукой, поднял свой вновь наполненный стакан и выпил. – А теперь я пойду домой! – он встал и, не прощаясь, вышел…

– Ты что-нибудь понял? – один ворон спросил у другого.

– Да, пьяный бичара, вспомнил свои детские книжки… – тот налил в стаканы, – но бабло у него есть! Видел?

– Ага!

– Нет, соратники, не так всё просто! Он обозвал нас – трусливой и жестокой мразью! – демоническая улыбка перекосила лицо старшого. – Как вы думаете, кто он нам, даже если бы не оскорбил сейчас, кто? Что он такое, в каком из двух тухлых яиц, слежавшихся в мятых нечистых брюках, его жизнь? Мы знаем, что он грязь – раз, дохляк – два, змея с отравленным жалом – три! Но ему необходимо сострадание, нужна жалость, без этих кондилом заражённого общества ему не выжить! Значит он кто? Враг! Так догоните его санитары общества и вырвите змеиное жало, чтобы не разбрасывало всюду ядовитую слюну. Затопчите навсегда семена жалости, слабости – житницу общего конца!

* * *

Штормило порядочно…

– Баллов семь, наверное, – решил Витя вслух и облокотился на чёрное дерево. – Блин, а темнотища, хоть глаз вынь! – Он оттолкнул дерево прочь и, поймав равновесие, зашатался дальше… на свет единственной лампочки в конце узенькой улочки, затерявшейся среди ветхих бараков. – Фабричный пос… – икота не во время, как всегда, прервала всплывшие воспоминания. – Где-то здесь жила моя бабушка в одном из этих бараков, и сейчас тут живут люди – по пять человек в комнате… клопов, тараканов кормят… Сволочи! – он сплюнул… и, кажется, попал на свой ботинок. – Во всём виноваты сволочи!

Сзади раздался шум приближающейся машины, и он увидел свою бамбуковую быстро растущую тень, так и пытающуюся поскорее убежать в сторону лампочки.

– Чего испугалась, дурашка? – Витя посторонился, сделав тень ещё тоньше, чтобы пропустить авто…

Но машина остановилась, и из неё вылезли трое в чёрных куртках…

– А… старые знакомые! – вяло проговорил Виктор, и его качнуло… – Соскучились? – он постарался сказать это бодрым голосом, чувствуя, как в груди похолодало и стало трудно дышать…

– Соскучились, соскучились! – проговорил один, приближаясь к нему… его рука показалась Виктору слишком длинной из-за зажатого в ней обрезка трубы. – А ты?

– Я не… – он не договорил, потому что лампочка в конце переулка погасла, как и вся ночная картинка, а в полной темноте он беседовать не любил.

ГЛАВА 26

Картошка ворчала и шепелявила на сковороде, словно вместе с глазкaми ей подрезали и язык, распространяя по квартире характерный запах; вкусным и аппетитным он уже не казался, так как ели её одну – третий день – с хлебом и бледным спитым чаем.

Дима, когда-то сказал Маше, что с удовольствием ел бы всю жизнь одну жареную картошку; будто Лиза, всегда, предпочитала делать пюре, а если он упорно настаивал на жареной, то давился потом какими-то сухими стружками.

– Ты что, нарочно готовишь подобные дрова, чтобы я не приставал в дальнейшем? – спрашивал он, белея губами.

– Ну не умею я! – Лиза тоже злилась, не совсем понимая на кого.

Это был огромный, с точки зрения мужчины, пробел в её образовании: готовить она не любила, поэтому не умела, и Дима каждый раз мечтал о таком материальном достатке, чтобы ежедневно обедать в ресторане. Вот ужинать и завтракать, можно было дома – бутербродами, салатами, – это она могла, затейливо выкладывая на тарелочке нарезку, словно художник или… ребёнок – играющий в "столовую". Дима всё чаще приходил к мысли, что – ребёнок! Иногда, инфантильность супруги была настолько неприкрытой, чему видимо послужил когда-то, – это доказал бы любой психоаналитик, властный характер тёщи и статус Лизы, как единственной дочери обеспеченных родителей, – что он всерьёз озабочивался поиском среди её крестьянских корней, незаконно рожденных и наглухо засыпанных листьями их генеалогического дерева, королевских инфантов.

Тёща тоже относилась к приготовлению пищи неравномерно, по настроению и принципу – чем проще, тем лучше, пряча за простотой своё нежелание и постные, невкусные супы.

Димка имел неоднократную возможность в этом убедиться: Лиза, частенько, затащив в гости к своим родителям, пыталась накормить его маминой снедью, это освобождало её хоть на день от приготовления пищи.

Он послушно ел, понимая, что дома будет ещё хуже… иногда, отложив в сторону столовую ложку, просто выпивал из тарелки жидкое варево, преувеличенно называемое борщом.

Но зато на праздники… Вот тут тёща сразу отметала обвинения в собственной бездарности и вкуснейшие разносолы заставляли слюну стекать водопадом с языка, дёсен, нёба.

Но Лиза и на праздники не могла ничего показать, а Дима снова чертыхался, медленно, словно корова, пережёвывая безвкусный оливье и ещё с пяток отличных друг от друга по содержанию, но совершенно одинаковых в своём безвкусье, салатов. Здесь тоже нужен был особый талант, и он у неё был, – чтобы умудриться сделать оливье безвкусным… Чрезмерно особый нужен был талант!

Зато сдоба у неё получалась превосходная: нежная, почти пушистая, сочная, зовущая, как молодая плоть. Ел бы и ел, если бы не боялся заворота кишок!

Зато Маша, жареный картофель готовить умела, видимо, поднаторев в этом искусстве в институтской общаге литфака. Умела, но что толку, от её картошки уже тоже тошнило!

Проглоченным крахмалом можно было бы поставить торчком все воротнички их пятиэтажного дома, но только не то, что нужно!

– Я больше не могу это есть! – два раза ткнув вилкой в тарелку и вяло прожевав пищу, Дима встал из-за стола.

– Ешь, не привередничай, мы не в том положении, – Маша косо взглянула на полную картошки тарелку Димы. – Скажи спасибо, что ещё не голодаем!

– Я не собираюсь голодать, – он снова сел и взял вилку… – "Может, и правда надеется на крахмал?" – пришла дурацкая мысль… он хмыкнул в стол и его глаза заблестели смешинкой… – Когда ещё у меня был телевизор, я видел передачу, в которой показывали бомжей живущих на свалке… Они совсем не голодали: жрали ложками красную икру, всякую рыбную и мясную нарезку, носили почти новые шмотки. Вот так умеют люди устраиваться! – Дима, скривившись, сунул несколько долек картофеля в рот…

– Это в Москве, я тоже видела тот репортаж, – Маша зло усмехнулась, и внимательно посмотрев на картофелину, сунула её в рот. – Сравнил – член с пальцем!

"О… проговорилась! Значит угадал насчёт крахмала!" – сдержав улыбку, Димка внимательно посмотрел на подружку, всем видом показывая, что внимательно слушает…

– Эти русские американцы, – Маша явно воодушевилась его вниманием, – могут позволить себе выбрасывать на свалку: и новые джинсы, купленные без примерки, если в попу сильно влазят… и сапоги… – та же история, забракованные продукты машинами вывозить, если продать не успели, а частенько и трупик какой-нибудь подбросят, туда же. Это же Москва! – она злорадно улыбнулась, и глаза её сверкнули. – А знаешь, я им не завидую, честное слово! Живут муравьями: работа – метро – сон, в каком-то консерванте, – ничего живого! Унизили деньгами искусство, создали субкультуру и с удовольствием употребляют этот суррогат, развенчали достоинство и гордятся бессовестностью… – лохи! Считая таковыми всю остальную страну. Подменили ценности, приоритеты и довольны… хавают… как совковый people первую фанту и пепси.

– Не скажи, остальной народ им завидует, и они тащатся от этого, уверенная в своей избранности новая аристократия: вокруг азиаты мусор убирают, хохлы дома строят, азеры фрукты предлагают, грузчики в магазинах получают 350 – 400 баксов, ни хрена не делая, только водку жрут, а гостарбайтер бы работал, как проклятый за эти деньги, спал бы в подвале ввосьмером, но устроиться не может, даже грузчиком… – закон! оберегающий алкашей соотечественников! – Димка уже не замечал, что картошечка пошла… под хорошую злую темку. – Римляне, мать их! Хлеба и зрелищ!

– Весь мир знает, какая это аристократия! – Маша пренебрежительно махнула рукой. – Но алкаши им нужны, алкаш – это курочка, несущая золотые яйца: на баррикаду не влезет и чужое взять поленится, если дверь на замке, – самодостаточен! А водочку купит всегда, или ещё чего – покрепче да подешевле! – Маша встала и ушла на кухню… Вернулась она с початой бутылкой водки.

– Что-то заговорили… и вот, захотелось… будешь?

– Наливай, – Димка махнул рукой, – куда без неё!

Они выпили, и картошка пошла ещё мягче…

– Завидуют, говоришь? – Маша несогласно покачала головой. – Ненавидят, когда видят, как они жируют; узнают, что самое дешёвое вино в элитных ресторанах стоит тысячу долларов за бутылку, а подороже – ценой в пятнадцать штук БАКСОВ; смотрят на этих полу-артистов – полу-мужиков – полу-баб, когда слышат их песни, или юмор в развлекательных шоу типа: "comedy club", где через звук – слово "Срать! Сука! Говно! Блять!" – говорят они, забыв слова более приемлемые для уха человека, а не опарыша, а дерьмо… хоть так – хоть этак, липнет к башмакам и душам! "Ханжество" – сейчас закричат они, услышав меня, а я отвечу: – Хамство! Слово "ссать" бьёт брандспойтом из их уст и заливает по уши, но тем более никого не шокирует, плавать и не тонуть в урине нравов элита умела всегда, но этого мало, надо более глобально – научить всю страну, где мужчины, уподобляясь столичным клоунам, по собачьи, словно играют в паровозик, будут прижиматься к задницам друг друга и делать конвульсивные движения… За деньги, мы и не это сможем, главное – рейтинг! – Маша побледнела… Димка заметил это, но не перебивал. – А если рейтинг – главное, то до чего можно дойти в погоне за ним?

– Животные! – вздохнул он и потянулся к бутылке.

Маша хотела уже сказать, чтобы не спешил, но передумала, взяла наполненную им рюмку и быстрой скороговоркой прочла:

"…И на этом сквозняке

Исчезают мысли, чувства…

Даже вечное искусство

Нынче как-то налегке!"

– Ахматова! – она значительно посмотрела на Димку и тряхнула головой, – Содомиты! перестали бояться, скрываться, они побеждают, потому, что узаконили разврат! – Маша выпила и отодвинула посуду подальше от себя. – Если вообразить, что это победа!

– Слушай, может это оттого, что народ устал жить под присмотром? Вырвался и теперь отрывается за все годы страха и заключения?! Странно конечно, вроде бы и боголюбец, и знает, чем закончилось у Содом с Гоморрой, странно!

– Это не народ, – Маша скривилась ртом, – Это те, кто из грязи в князи! Быдло! Заметь, настоящие артисты – мастера, избегают подобного свинства, чураются чёрного пиара, дешёвок – тусовок под лукулловы пиры, потому что им не нужно подогревать к себе интерес би-ориентацией и всякой желтухой, они востребованы всегда и везде, тем более, сейчас, на фоне массового засилья бездарей!

– Чураются ещё и потому, как мне кажется, что им денег жаль, они их тяжело зарабатывают! А эти безголосые, говорящие "певцы" тратят энергию лишь на переезды и траханье фанатов! – Димка солидарно Маше, округлил глаза.

– Да, чёрт с ними, пусть говорящие, едва шепчущие, но пусть блеют по нотам, уши ведь режет, не дай бог их услышать живьём! – возмутилась она. – Касаемо их – я за фонограмму!

– Мрак! Мне становится страшно и стыдно… но им нет, вот что ужасно, и их родителям, порой действительно талантливым людям, тоже не стыдно тащить за уши на сцену чад своих бездарных!

– Слушай, а может родители кайфуют на самом деле, тихонько так – про себя… что на их детях бог отдыхает?

– Да ну, это же родители, всё-таки!

– А… в их кривом зеркале "искусств" всё может быть, там психика набекрень уже давно… всегда! – Маша отмахнулась. – Я не один репортаж сделала об этих… знаю! Не знаю, только, как ещё их назвать!

– Ну, и может ли нормальный человек им завидовать? – Дима, как бы, удивился…

– Это как раз ты говорил, что завидуют! – Маша, казалось всерьёз, удивилась забывчивости Димы.

– Ну… я… я… уж и пошутить нельзя! – он виновато шмыгнул носом и потянулся за водкой…

– Хватит! Всё-таки завидует! На подсознательном уровне, многомиллионная серая душа! – она взяла бутылку и унесла на кухню. – Что будем делать с деньгами? – с кухни донёсся её голос. – Тянуть на картошке до появления Виктора или разменяем сотню из тумбочки?

– Не удобно как-то… – Дима вздохнул, и с надеждой взглянул на появившуюся в комнате Машу. – Но картошку… больше не могу… Разменяем, я уверен, он не обидится, наоборот, рассердится, что так долго крахмал жрали. Ты, не знаешь Витька?! Это же земной Бодхисаттва! ему самому ничего не нужно, живёт он для нас, сам мне недавно говорил!

– Бодхисаттва? – Маша ухмыльнулась. – Ты Дима, чего не знаешь досконально, того не торопись вещать, так ведь и дураком прослыть можно! Ботхисаттва! Выразился!

– А чего? – Димка немного обиделся. – Между прочим… а… – он вовремя спохватился, что вряд ли сможет вкратце объяснить подруге о появлении в его жизни: "книги", Демиурга, разговоров с Виктором, Амалией… – "Слишком ты много знаешь, слишком! – пожалел он Машу, решив, что кого-то, в чём-то убеждать, ему давно надоело. – А может она права?" – подумалось вдруг, окончательно успокоило, и он воскликнул: – Однако Виктора нет уже третий день!

– Придёт! Квасит с кем-нибудь твой Бодхисаттва, оправдывая своё не появление – заботой о нас! – подколола Маша. – Ну, раз решили, то я за продуктами, сиди дома, никуда не уходи, а то рассержусь!

– Ладно, – недовольно буркнул Дима и подумал: – Больно надо куда-то идти, когда на кухне стоят пол бутылки водки!

* * *

Маша сделала покупки и, подойдя к кассе, вспомнила, что забыла купить спиртное. Нет, она помнила, что дома ещё оставалось что-то, но для двоих это была не доза, поэтому, вполне резонно отметила, что второй раз бегать в магазин глупо, если можно всё учесть сразу. Она вспомнила любимую поговорку Виктора: «Пошли дурака за одной, он одну и купит!» поэтому взяла три бутылки, вспомнив, что Виктор может неожиданно объявиться, и как дальше будут развиваться события, предугадать не трудно.

– Маша, – окликнул робкий голос, – это ты?

Она обернулась и рассмеялась…

– А что, не похожа? – она шутливо толкнула Коклюша в грудь. – Ну у тебя и видон! Отпустили?

– Ага, говорили, что будут катать ещё пять месяцев, мол, с делом непонятка, а вчера раз… и с вещами на выход… но подписку взяли… дурачьё! Где я деньги-то возьму, чтобы уехать?! И куда уехать?! Дурачьё! – со смаком повторил он и вдруг сморщился лицом… из его глубоко запавших глаз вытекли несколько слезинок… – Вы меня простите, они так били! потом в камере тоже… урки! спал у выварки – параши, одно повезло, что девственность сохранил, сказали: на моё счастье желающих не нашлось, уж больно не аппетитно выгляжу. Вот Машенька, как оно… тяжко одному… и в возрасте!

– Да ладно, не расстраивайся, проехали, – вздохнула Маша. – Ты где сейчас живёшь-то?

– Ну, Очкарик ведь суда ждёт, а я жил у него раньше, сунулся вчера, было, но сестра не пустила! – Коклюш вытер грязным рукавом фуфайки мокрые глаза. – Живу в коробках, на Молодёжном – у самой железной дороги.