Текст книги "Серое небо асфальта"

Автор книги: Альберт Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Понятым, нет ли, главное остаться! Вот награда! Правильно казалось, но рано показалось, и не тебе должно казаться, ты лишь следствие! – Голос Демиурга подустал и покатился вниз тихим баском… – Только Время решит, чему суждено быть в его епархии!

– А зачем ты, тогда, подсунул мне ту буддийскую книжку, я ведь догадался, что это ты? Ты всё это время талдычил мне о долбаной космогонии, я давился восточной терминологией, ты внедрялся в мой мозг и сохранял в нём не читанное мной знание! Зачем, если я лишь следствие? Обидно, слушай! – Окончание тирады кавказским акцентом, смягчило вопрос, и Демиург примирительно растопырился усами.

– Я не стану повторять тебе, кто за тебя просил, объяснять, почему именно тебя я выбрал, отчего ты сейчас здесь, почему не там, – он кивнул на окно, – лучше пожалуюсь на свои проблемы, хоть не в моих это правилах, но хочу, чтобы ты понял, наконец, что нет во Вселенной организма начисто лишённого чувств, а значит могущего ощущать: как радость, так и боль, просто в разном мироощущении – они разные! Вот и всё, я даже приоткрыл тебе нечто сакральное, ну ничего, думаю мне можно, я ведь всё-таки Бог! – он скромно хохотнул… – Мне, понимаешь, ужасно надоело… не то чтобы обиделся, именно надоело, что некоторые гностики считают меня ограниченным и даже слепым! – его глаза округлились и Димка не понял: от гнева или смеха, но ухо навострил… было интересно услышать, как бога – создателя вселенной, хоть и созданного Платоном, считают тупым! – Вот я и решил с этим разобраться, в том смысле – насколько я ограничен! – добавил Демиург.

– Но как ты можешь быть ограничен, если создал бесконечность? – вскрикнул Димка.

– Я только создал то, что был способен видеть мой создатель – Платон, и в отличие от гностиков, считаю, что способен развиваться и приобретать, как и созданный мною мир, отсюда, на данный момент, сознание собственной ограниченности мышления, знаний, видения будущего. Ты, верно, заметил, как я над тобой трудился, над Виктором тоже… – он поймал, понимающий кивок Димы. – Над людьми вообще. Меня не устраивает априорное знание, лишь"…опыт – сын ошибок трудных", как говаривал ваш гений, лишь он может устроить устроителя мира и мировой души! Осознав, что ни одна из конфессий или философских доктрин не способна объять необъятное – удовлетворив всех сознанием видения истины, я ведь обращался к различным из них, в поисках корней и нашёл это занятие бессмысленным. Вывод – каждому своё, преступность ограничения себя в едином, выделение позитива из общей массы зауми, и конечно – отторжение зла!

– А позитивизм добра, любви? – рискнул спросить Димка и зажмурился… ему вдруг расхотелось ёрничать.

– Не навреди! – Демиург округлил чёрные глаза. – Уже добро! Он воодушевился, его брови, усы, борода энергично и смешно шевелились в подтверждении сказанного…

"Как же искать, боясь навредить?" – подумал Димка, но промолчал и, заметив грустинку во взгляде оратора, решился задать вопрос:

– Но я то тебе, зачем был нужен, просто попал под руку?

Демиург прервал монолог, подумал… и отрицательно мотнул кудрявой головой.

– Нет, конечно, нет! – он снова задумался, а Димка молча ждал… – Ладно, думаю, что могу открыть тебе ещё некую тайну, уверен, что не во вред! – он пристально впился взглядом в глаза Дмитрия… – Ты – пневматик, так сказал мне Василид…

– Так он когда жил то? – Димка расхохотавшись, безапелляционно перебил Демиурга, чем заслужил его недовольный взгляд. – Если, конечно, это тот, о котором я думаю – второй век нашей эры – Александрия?

– Правильно, он!

– Ну и как он мог?..

Смех Дмитрия вовсе не смутил Демиурга, и он бесхитростно улыбнулся…

– Ну, ты тупой!

– Ага, просто фильм смотрим: "Тупой и ещё тупее!" – с сарказмом подтвердил Димка.

– Фильма не видел, – бородач пожал плечами. – А Василида… совсем недавно, три года назад, перед тем как у тебя объявиться.

– Объявиться потому что я… этот… как ты сказал?

– Пневматик – изначально, по природе принадлежащий к высшей сфере!

– О… Ого… Вот теперь точно крылья полезли, прямо чувствую спиной! – Димка осклабился. – Если бы знал раньше, давно бы летал! Что же ты мне не говорил?

– А зачем? Я должен был определить, способен ли ты к изменению, совершенствованию, или достаточно того, кем ты был сразу! Эти умники – гностики утверждают, что пневматик возвращается в область абсолютного бытия из мирового смешения – цел и невредим, но без всякой добычи.

– А я значит с добычей? – Димка иронично поднял брови.

– Не паясничай! Твоя добыча – горький опыт и очищение! ты сам пока этого не понимаешь; твой катарсис – прохождение через боль физическую, душевную! – Губы Демиурга почти запутались в волосах, но слова шли твёрдые, звонкие, такие, что Димка почувствовал насекомых… там, где, по его мнению, прятались крылья. – И ещё, этот гностик Василид утверждал: что твоё стремление к возвышению и расширению своего бытия, путём маниакального желания ощутить состояние полёта, "будет лишь причиной зла и беспорядка, что цель мирового процесса и истинное благо всех существ состоит в том, чтобы каждое знало исключительно себя и свою сферу, без всякого помышления и понятия о чём-нибудь высшем!"

– Гад! – вырвалось у Димки.

– Хм… – из волосатого рта.

– Обидно за мировой процесс, слушай! – они переглянулись…

– Согласен, мне тоже, словно в студне ощущаю себя, во вселенском холодце! – Демиург поёжился.

– Точно, желатина в его философии – что в свиных ногах! – подтвердил Димка, и они дружно рассмеялись. – Так ты, поэтому экспериментировал надо мной доктор Менге.

– Ну, хотелось посмотреть, что выберешь, как оно – себя – в тебе поведёт, а то Соловьёв Владимир Сергеевич утверждал: будто гностицизм выше буддизма, оттого, дескать, что абсолютное бытие в нём определяется положительно, как полнота (плирома), а буддизм даёт только отрицательное определение нирваны. Вот мне и захотелось разобраться, что он мне указ что ли, этот ваш российский соловей?! Хотя, признаюсь честно: до сих пор не могу однозначно определить степень дискретного изменения человечества во времени относительного бытия.

– Это как? – Димка уже начинал уставать от терминологии строителя вселенной, с удовольствием променяв бы её сейчас на обычную – обычного строителя, в обычном сегодняшнем, пусть и относительном, если высшим угодно, пространстве.

Это… – Демиург задумался… почесал бороду и сказал: – Извини, я должен удалиться, ненадолго.

– Без проблем! – кивнул Дима, тут же забыв о какой-то там дискретности, но, заметив, что кивнул пустоте; Демиург словно испарился.

– Пневматик! – Димка посмотрел в стекло открытой створки окна и поправил растрепавшуюся ветерком причёску. – Пневматик, вашу… словно у меня метеоризм; ну естественно, раз речь идёт о космосе!

Он снова высунулся в окно, посмотрел вниз и отшатнулся… Уж больно заманчиво блестел асфальт…

– Да что это у меня за тяга сегодня, к неодушевлённому? И низко, третий этаж всего, крылья не успею расправить.

– Совсем не низко, а крылья… ты же сам говорил, что они расправятся мгновенно, стоит только шагнуть!

– О, ты уже здесь? Быстро! – Димка оглянулся. – Я не говорил, а всего лишь думал, но знаешь, тяга действительно какая-то странная, и сильная очень!

– Естественно, раз ты узнал, что – пневматик, что нечего терять, бояться, ты – высший!

Димка внимательно посмотрел на Демиурга… его тон удивил, и подача смысла тоже… Лицо… да! оно стало недобрым… раньше было всяким, но не злым, сейчас тоже не было злым, но, пожалуй – холодным, высокомерным, бледным и не добрым, не добрым – точно, вот!

– Может это Витькин Демиург? да нет… у нас, кажется, был один – общий, сам сегодня проболтался! а чей этот? на моего не похож! – думал Дима и молча рассматривал пришельца…

– Ты кто? – наконец спросил он.

– Демиург! – улыбнулся тот, но улыбка тоже была другой.

– Чей Демиург? – Дима задал вопрос и ему стало стыдно, за такую спрашиваемую глупость.

– Свой естественно! – прозвучал резонный ответ, и Дима закивал головой, как лошадь…

– Естественно… конечно, естественно… – шептал он и вдруг крикнул: – А я думал – мой!

– Ты всегда был самонадеян, – ответил гость и заглянул в подкорку Димки…

– Горячо! – удивился тот. – Но приятно! И всё же… представьтесь пожалуйста!

– Ещё раз? – Демиург раздражённо хмыкнул. – Ну ладно! Я Демиург – порождение гностицизма! – он высоко, как бы удивлённо, поднял брежневские брови.

– Не Платона? – обрадовался Дима и доверчиво улыбнулся.

– Ну… отчасти…

– Хм… как это, отчасти?

Демиург не ответил, потому что за окном громко зазвучала музыка… Димка тут же забыл о присутствии "сомнительного" и высунулся в окно…

Там где раньше блестел асфальт, стояла красная машина, кажется – Фольксваген и двери её были раскрыты настежь… распространяя вокруг звуки красивой рок – баллады… Но не музыка поразила Димку; рок-баллады почти всегда красивы своим звучанием; но слова! Они зомбировали, доставали до почек, и даже семенников…

Я свободен! Словно птица в небесах.

Я свободен! Я забыл, что значит страх.

Я свободен! С диким ветром наравне.

Я свободен! Наяву, а не во сне…

Пел высокий сильный голос… и, отбросив палочку, Димка полез на подоконник… Нога уже не болела, и он принял этот факт за судьбоносность!

Стоя в полный рост на высоком, в стиле советского классицизма, окне, он снова глянул вниз… Из открытой двери автомобиля выглянуло смотрящее вверх лицо Демиурга и он призывно махнул рукой… а рефрен песни зазвучал снова:

– Я свободен!…

Димка посмотрел в небо… Облака ушли, обнажив синеву… жёлтый монголоидный лик всевидящего солнца подмигнул, и он шагнул…

Его губы шевельнулись:

– Птица!

Страх падения был, он жил всегда, даже во сне и сейчас, от боязни разбиться, привычно обжёг холодом:

"Вдруг не раскроются крылья?"

Но они раскрылись, и он облегчённо вздохнул…

Его подхватило под руки, он посмотрел на них… они оказались лысы, без перьев и даже не двигались, но он парил… как орёл, альбатрос, как планер, словно дельфин в своей водной стихии… Это было непередаваемо! Опыт унизил априорное знание, чувство унизило смысл, но смысл весело улыбался… не ведая, что есть унижение.

Менгиры разноэтажек торчком пронеслись внизу, исчезнув мачтами антенн за горизонтом, и он остался один, в вышине, над жёлто-зелёным полем, кудрявым леском, голубым ятаганом реки; всё это быстро мелькало под ним, исчезая за голыми пятками…

Ударил большой колокол, потом тот, что тоньше и меньше, потом следующий и понеслось… Неслось на него… быстро надвигаясь… что-то жёлтое, сверкающее золотом…

– Солнце! – Димка испугался, обрадовался, и упал…

– Осторожно руки!.. – услышал он и удивился…

Солнце оказалось куполом поющей на все голоса церквушки; под ним, в звоннице, ловко орудуя верёвками, щедро улыбался звонарь в чёрной остроконечной шапочке.

– Спускайся, только осторожно! – позвал он, не отвлекаясь от дела…

– А вдруг обожгусь? – спросил Дима и засмеялся, вспомнив, что упал не на солнце. Он спустился, вернее, сполз по луковице купола, да так удачно, что вмиг оказался сидящим на подоконнике окна – амбразуры…

– Да ну!? – засмеялся звонарь и не потушил улыбку, она так и осталась цвести на его лице, меняющемся в такт музыке звона – мило и радостно, иногда немножко смешно.

Димка наслаждался видом звонаря, его улыбкой, своим на удивление радостным настроением и переливчатым звоном колоколов. Когда тот отыграл, ему показалось этого мало и немного взгрустнулось…

– Всё? – спросил он.

– Всё, всё… – звонарь лишь сделал улыбку шире.

– Жаль!

– Слезай с окна, будем ужинать! – проговорил монах и достал из угла объёмный туес… из него большую бутыль молока (в фильмах – про сельскую жизнь на заре советской власти – в такие наливают мутный самогон), краюху хлеба и кусок брынзы. Еда, аккуратно разложенная на чистом холсте, выглядела очень аппетитно…

– Ну, с Богом! – помолившись, он разломил хлеб и протянул

половину… – Давай Димитрий подкрепись, ты ведь теперь авиатор! – улыбка монаха снова осветила всё вокруг, и Димка даже не удивился, что его знают.

Хлеб и молоко были такими вкусными, что он засомневался в яви происходящего, поэтому спросил:

– Ты чего отец всё время улыбаешься, не надоело?

– Нет, – ответил звонарь, – А как может надоесть радость? Я, например, – он повёл взглядом вокруг, – счастлив, поделиться с тобой радостным ощущением красоты, музыкой перезвона, его целебной аурой и вибрацией, вкусом хлеба, молока, садящимся солнцем за окном, голубым вечным небом! – он подлил Дмитрию из бутыля. – Разве может надоесть счастье? Его конечно можно перестать замечать, но надоесть оно не способно, и каждый раз, снова и снова будет прорываться в улыбке!

– Но говорят, что счастье – лишь миг, мгновение, слишком краткий отрезок времени, – Димка удивился, глядя на простое лицо монашка, его складно звучащим словам, исходящим будто от другого более значимого с виду, и попытался натянуть себе на голову забытую улыбку…

– Позвольте не согласиться, счастье – это состояние примиренной с собой души, гармония мысли и поступка, данность – подаренная человеку Богом, но утерянная в поисках тщетного и пустого. Счастье должно быть вечным, а не мгновенным, и сие зависит только от нас! Так же – улыбка – она ДАР, а не хомут, а значит носить её только в радость… и правильность! – монах посмотрел на Димку тёплым взглядом, ослепив белиз-ною открытых всему миру зубов… – Ну, а теперь птичка, лети обратно, пора!

– Я не хочу обратно, – испугался Димка… Здесь было так покойно, уже почти радостно… – Не хо…

Тело его резко дёрнулось, и он подумал о стропах парашюта, но вспомнил, что вылетал без него, да и зачем он – лишняя обуза на виражах!

– Уходи сейчас же! – услышал он и увидел знакомое бородатое лицо… настолько знакомое, что Димка подумал: "родное", и заинтересовавшись происходящим, взглянул в другую сторону… Там стоял такой же точно Демиург, но без ощущения похожего близкого родства.

– Самозванец? – Димка вопросительно ткнул пальцем в чужака.

– В данный момент… но просто другой! – ответил свой в доску Дема.

– Позвольте представиться… – близнец едва кивнул… – Злой Демиург.

– Что и такие бывают? – Димка удивлённо свистнул.

– Как и везде! – это сказал свой. – А ты уже почти летел… если бы я не стащил тебя с подоконника!

– Может, зря помешал, если уже летел? Мне тоже кажется, что летел, и вообще пойми ты: не должен я оставаться! Я помеха, обуза, груз, якорь! – Димка яростно закусил верхнюю губу.

– Слова не мальчика, но мужа! – восхитился злой Демиург. – Лети мой друг и не слушай разных слюнтяев, типа… – он снисходительно посмотрел на своего двойника… – Вокруг столько горя порождённого доброхотством, ханжеством, всякими лже: моралью, правдой, истиной!.. Лети птичка, лети!..

"Последняя фраза похожа, но на монашка – звонаря ты совсем не тянешь", – зло усмехнулся Димка затравленно переводя взгляд на демиургов и пока те пререкались и хватали друг друга за грудки, попытался снова влезть на подоконник…

– Убирайся, он не твой, ты поплатишься жестоко и знаешь об этом сам, если попытаешься влиять на волю Времени! – крикнул Дема и толкнул злого так, что тот чуть не упал…

Угроза подействовала, злой Демиург оскалил заросший жёстким волосом рот и стал растворяться в воздухе…

– Ну и наплевать, существуйте… жалкие ничтожества! – успела сказать материя ставшая почти прозрачной и исчезла.

Димка стоял на подоконнике, закрыв глаза, и представлял, как ныряют с вышки в воду… именно так он собирался отпустить тело в свободное падение, а если удастся – в полёт…

– Свобода, нас примет радостно у входа! – тихо сказал он и стал крениться вперёд…

– Стоять! – железная рука, ухватила его за резинку пижамы, держа почти на весу… – Разговаривать будем как? в твоём полу-полёте или стоя… на привычном подоконном покрытии? – спросил хозяин руки.

– Отпусти! Слышишь? Достал уже, добрячок! Меня ждёт свобода! – Димка рванулся, но тщетно.

– Сейчас, постой, я только тебе выскажу, что остался должен сказать и можешь лететь, если захочешь! Согласен?

– Ну, что ещё?..

Демиург яростно всколотил бороду свободной рукой и с жаром начал:

– Ты может и освободишься… в своём относительном понимании и абсолютной глупости, если уже не болезни, но вспомни всё же о родных: сыне, жене, их желании помочь тебе, их жертвах, в конце концов, пусть даже материальных; о Маше, наконец! Неужели все эти люди отдали себя, своё, во имя твоего, довольно сомнительного, освобождения? А? – он горько усмехнулся. – Теперь тебе только и осталось, в благодарность за всё, повесить на них вину своего суицида! Как ты думаешь, они смогут с этим жить? Счастливо? С улыбкой? – Рука подтянула Димку в вертикальное положение и оставила в покое. – Я закончил, теперь можешь поступать, как считаешь нужным! – тихо молвил Демиург, взяв руки по швам, – Напомню только ещё… вдруг, проймёт… – он почесал кудлатый затылок и тряхнул гривой волос. – Слова архиерея Тихона из "Бесов"… – Его горящий взгляд вонзился в переносицу Димки, словно желая просверлить…

Тот яростно вытер пот со лба, но слова из волосатого рта неумолимо жгли, нарезая тонкую стружку в лобной кости и проникая, проникая, проникая…

"…Вас борет желание мученичества и жертвы собою; покорите и сие желание ваше, отложите… намерение ваше – и тогда уже всё поборете. Всю гордость свою и беса вашего посрамите! Победителем кончите, СВОБОДЫ достигнете!"

"Свободы достигнете…" – два заключительных слова прозвучали неожиданно гулко в нависшей вокруг тишине, и даже будто повторились в пространстве реверберационным эффектом…

– Да не борец же я, пойми! – крикнул Димка и обернулся…

Демиурга не было!

В дверях стоял Фрэд – ресницы на мокром месте, и за его спиной Лиза… Её руки привычно лежали на плечах сына, а глаза вопросительной болью искали в лице мужа…

– Пап, ты куда? – испуганно спросил сын и, протянув руку, словно желая удержать, быстро пошёл навстречу…