Текст книги "Серое небо асфальта"

Автор книги: Альберт Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 33

Зимняя… ну… ладно, мартовская, уходящая за горизонт серость дня, как-то осунулась невзрачным лицом, кое-где – в окнах зажглось электричество, украсив, насколько позволяла действительность, жёлтыми, розовыми, зеленоватыми пятнами – серые, либо коричневые, стены жилых коробок, могущих соперничать друг с другом лишь ростом. Конец выходного дня ощущался самой природой, и она медленно темнела душой…

Маша уложила две сумки в одну, застегнула на ней молнию… до половины – дальше не шла, и посмотрела на Димку…

– Готов?

– Всегда готов! – он вскинул руку в пионерском призыве.

– Петя, ты с нами? – Маша спросила так, на всякий пожарный, чтобы потом не обижался, если что…

– Нет, – тот осклабился и по брежневски помотал у головы рукой… – увольте господа! Помните, что в известном фильме говорил Ручечник: "Лучше в клифте лагерном на лесоповале, чем у Фокса на пере!" Вот… клифт у меня есть, очень даже приличный, спасибо Машка, но на чьём-то пере торчать… да на помойке, да с потрошками… выпущенными, тоже не в масть!

– А… вечная песня, вечного бича! – Маша беспокойно взглянула на побледневшего Димку.

– Хе-хе-хе… – заквохтал Коклюш и, как бы виновато, опустил взгляд. – Жаль, что не жида… Агасфера!

– Маш, может, и правда, не стоит? – Димка робко взглянул на вожатого, подумав, что почти вожака.

– Не стоит или не стоuт? – зло спросила она и в упор заглянула ему в глаза.

– Одинаково! – рявкнул он и ответил злым вызывающим взглядом… – Давным-давно уже, кстати!

– Открыл Америку! – она хмыкнула… почти весело. – Не только у тебя! – и заметив его обратное движение, почти крикнула: – Нет, сегодня ты пойдёшь со мной, я не лошадь таскать за вас… Один, последний только раз, а потом… посмотрим… что нам всем делать и как поступить, я точно что-нибудь придумаю! – она задумалась, словно решила не откладывать, но вскинулась и быстро сказала: – А сейчас пора идти, скоро стемнеет!

* * *

Мусорные контейнеры ломились от барахла, не тронутой жратвы, вернее, это сегодня они брали только нетронутое, запечатанное, нераспечатанное точнее; если брать всё, могли не донести.

Увидев, торчащий испод кучки картофельных очисток, кусок полированной кожи, Дима потянул… Очистки отвалились в сторону, и чёрный пиджак сразил своей темнокожей экзотикой!

– Ого! – только смог он сказать и подумал: – А куда я это буду одевать? Подобная песенка мне знакома: не дай бог появиться дорогим носкам, как к ним понадобится соответствующая обувь, к обуви – брюки… и так далее… и снова – бесконечность…

Раздумывая над тем, о чём давненько не думал, он быстро осмотрелся…

– Бойся данайцев дары приносящих! – проговорил он, но, взглянув на чёрные глазницы окон, вдруг засомневался – так было слишком просто, и решил: – Бойся, выбрасывающих… Хотя… тоже не факт! – он почесал затылок… – О!.. Подбирающих! – ему вспомнились сомнения Коклюша и он поспешил вернуться к осмотру находки, точнее, её карманов…

В маленьком пистончике, спрятавшемся под большим карманом с красивым лейблом, явно прощупывался квадратик, кажется, бумажный… Сердце приятно ёкнуло, пальцы нырнули… и достали сложенную, несколько раз, сотку долларов! Измятое вдоль и поперек лицо Бенджамина Франклина, с достоинством поглядывало на Димку с заветной зелёной бумажки тоже не малого достоинства.

– В карман… быстрее… – мелко подумал он и оглянулся: не свидетель ли Маша его удачи?.. Рука метнулась к карману, но кто-то внутри, под старой курткой, сказал: – Ну и дерьмо же ты, старик! Она ради тебя пожертвовала всем, а ты… – Его уши вспыхнули под шапкой, затем щёки, под рёбрами стало холодно, почти скользко… – Спасибо! – сказал он своему Альтер Эго, но очень тихо, чтобы не слышала Маша, и уже громче крикнул: – Машка, смотри, сотка баксов! – Он поднял купюру над головой, и обернувшаяся на его крик женщина, радостно засмеялась…

– Вот спасибо, удружил! – чья-то рука вырвала у него сотню, прямо там, наверху, и когда он обернулся, ещё не зная, как поступит в дальнейшем настоящем, вероятнее всего будет просто грызть любое горло, будь это сам… Тут нужно было взвесить – кто, и он отбросил несвоевременную мысль – кто там может быть или не быть, но за свои деньги и этот шикарный пиджак, он будет бороться не на жизнь!.. Он вдруг опять подумал о совершенно сейчас постороннем: что за ерундистика лезла в этот миг в голову, сказать было трудно, но она лезла и Маша вдруг стала ему понятнее, в этот самый момент, когда отобрали его деньги, он принял её кажущуюся скаредность, мещанскую зависимость, а значит – слабость, как до сих пор характеризовал подобные действия, даже сегодня, когда они выступили в поход за… Зачем же? Как обозначить это выступление, каким термином? Может: Мальбрук в поход собрался! – он думал… думал… и горько смеялся…

– За свободой? – он спрашивал, но ответ не спешил, он где-то задерживался… – Но… может… Нет! – Что-то явно мешало дать привычное определение, и вдруг его осенило: – За жизнью! – Далее подоспела более насущная мысль: откуда у него взялось столько времени, в такой момент, чтобы всё это придумывать, обдумывать… вон уже… ломик падает на голову…

Увиденное озадачило, сначала, но за тем пришёл ужас и помог… дёрнуться в сторону… хотя ломик прибил… слава богу не голову, а плечо, скорее ключицу, просто размозжил… Удар был страшный – в теле всё захрустело, и Дима решил, что разваливается на части… Ноги его ослабли в коленях и подогнулись…

* * *

Было очень темно! Разноцветные ранее пятна красивых окон на аккуратно оштукатуренных элитных стенах, уснули, обезличив самоё слово – дом. Он – дом – стал похож на своих собратьев из спальных районов и по идее, ему это не могло нравиться, но в данный момент он спал и видел цветные, похожие на его вечерние окна, сны… Поэтому не страдал! Он был достаточно мудр, чтобы страдать от таких пустяков уже оттого, что недавно разменял свою сотню зелёных… раньше жёлтых, ещё раньше голубых лет; он давно забыл, сколько раз его красили и в какие цвета. Но в эту ночь ему не дали спокойно поспать: дикий вопль, взывающий о помощи, перебил мягкий покойный сон твёрдых оштукатуренных стен.

– Не впервой! – вздохнул дом, вспомнив перестроечную эпоху девяностых, и снова закрыл глаза… Он стал таким же равнодушным, как и его жильцы, иначе быть не могло, ведь они были его душёй, сердцем, селезёнкой… его внутренним миром.

Дима открыл глаза и заметил, что как-то очень темно и ещё, тяжело…

– Все спят, вот и темно, в окнах не горит свет! – мудро догадался он. – А что случилось? И что это на мне лежит? – Он попытался свалить тяжесть с себя, но вскрикнул от боли… Рука не повиновалась, и малейшая попытка использовать её, причиняла нестерпимую боль. Память потихоньку возвращалась… и он внимательно всмотрелся в наваленный на себя груз… – О Боже!.. Маша!? – страшная догадка пронзила сердце холодной сосулькой. – Машенька, ты что? – откуда-то взялись силы и, превозмогая себя, он вылез испод тела… Маша осталась лежать лицом вниз, как и лежала до сих пор, её поза… живые так не лежат! Он попытался перевернуть тело на спину… но это было выше сил и, прислонив пальцы уцелевшей руки к её горлу, не обнаружил пульсации крови.

– Помогите! – закричал он не своим голосом. – Помогите!

Ни одно окно не откликнулось светом включенного ночника. Окна, будучи глазами и ушами своего дома, тоже привыкли к подобным крикам, периодически видя смерть, слыша выстрелы и взрывы. У красивых ухоженных домов опыт был богаче, чем у серых многоэтажных муравейников, хотя… вопрос конечно спорный: где-то чаще стреляют, взрывают, где-то – обходятся иными способами.

– Помогите! – продолжал надрываться в бесполезном крике Дима, пока не понял, что только сам в состоянии помочь.

Идти он не мог, не удалось даже подняться на ноги, что-то в его двигательном механизме испортилось, поэтому полз… морщась от боли, загребая одной рукой и отталкиваясь ногами, и вспоминал "Повесть о настоящем человеке", которую взахлёб читал в детстве. Он пытался представить себя Мересьевым, если бы не пытался, вряд ли смог ползти, но делал это, и в его глубинке теплился малюсенький такой огонёк гордости за то, что делает.

– Ползти – значит двигаться! Всё-таки, движение! Преодоление! – он чуть не плакал от радости, что ещё может преодолевать. Но сейчас иначе было нельзя и это омрачало маленькую победу, вызывало сомнения…

Он снова полз и звал на помощь, надеясь, что ошибся с диагнозом – Маше, пока не потерял сознание!

ГЛАВА 34

Серые, крашенные масляной краской стены, обступили, сдавили, наползли более светлой, пятой составляющей коробки – потолком, и Дима всплакнул…

– Не жизнь, а сплошной сумрак! – всхлипывал он, промокая подушкой. – Дайте гамму, светлую и красочную, прибавьте тёплую, я устал от холода и однообразия! – не выдержав, он сел на влажной постели и заорал: – Я не дальтоник, мать вашу!..

В палату вбежала медсестра и сильными худенькими руками, попыталась его уложить…

– Успокойтесь больной! – она толкала его в грудь, мягко, но настойчиво…

– Что за непруха! – продолжал биться в истерике Дима, уже начиная замечать, что сестричка очень недурна собой, от этого слёзы стали быстро высыхать, он позволил завалить себя навзничь и, всхлипнув ещё пару раз, для порядка, улыбнулся.

– Вас как зовут?

– Ну, у вас и перепады, больной! – удивилась девчонка. – Да и возраст, пожалуй, не тот, чтобы так быстро знакомиться с молодыми девушками.

– Я плохо выгляжу, скорее всего, но ещё не старый. Я мужчина в полном расцвете сил! – сказал он голосом Карлсона – Ливанова и сам рассмеялся. – Просто не везёт!

– Вы даже не представляете, как вам повезло, ещё часок на улице и вам бы ампутировали руку, а может и ноги! – кивнула девчонка в ответ на его вылезающие из орбит глаза.

Он вспомнил!!!

Девчонка в белом халатике сразу отодвинулась в угол, потолок упал ниже, стены потемнели, надвинулись грозовыми тучами и сжали виски…

– Что с Машей? Как она? – крикнул он и попытался вскочить…

Медсестра хоть и сидела далеко, как ему казалось, тем не менее, успела дотянуться своими тоненькими веточками до его груди и удержать на месте.

– О ком это вы? – спросила она, наклоняясь и поправляя на нём худое больничное одеяло, под подбородком подвёрнутое простынёй.

– Со мной была женщина! Что с ней?

– Вы были один, когда вас подобрала скорая!

Дима раздражённо скомкал ногами, аккуратно расправленное на нём одеяло.

– Узнайте, что с ней, пожалуйста, её должны были найти неподалёку, я не мог уползти далеко, – он снова бился в истерике, и соседям по палате пришлось помочь сестре…

Вскоре он был распят на кровати; полотенца держали не хуже гвоздей, а укольчик поднимал потолок и вновь помаленьку раздвигал стены…

– Позвоните куда-нибудь! Узнайте! – с трудом пошевелил он губами, и лицо в белом колпаке стало быстро удаляться… пока не исчезло совсем… как и всё остальное.

* * *

Машу нашли, на том же месте, где он её и оставил…

Медсестра надоела милиции, обзвонила больницы, морги, но нашла… На это ушло пару дней, в течении которых Дима сидел на игле, привязанный к кровати…

Услышав то, что, в общем-то, знал, но всё же надеялся на чудо, он как-то сразу притих и попросил себя развязать.

– Буянить не будешь? – спросил врач.

– Не буду! И уколов больше не надо!

– Ну, смотри!.. – усмехнулся заведующий отделением и кивнул сестричке… – Лежать и лежать, поколите ему витамины… – Он нагнулся над кроватью Димки… – Через неделю сможешь встать на костыли!

– А потом? – Дима жалобно встретился с доктором взглядом.

– Нужно хорошее питание, покой и… может, через полгода пойдёшь на своих, – доктор ободряюще улыбнулся. – Так что подумай, кому можешь позвонить!

– Нужно сходить в бомж-городок, – застеснялся Дима и виновато посмотрел на сестричку. – Там есть такой – Коклюш…

– Не покатит! – перебил заведующий. – Она уже узнавала, сразу, как ты к нам попал; не о Коклюше каком-то, конечно, а о том, где могут проживать бомжи.

– Ну и что? – заволновался Димка.

– Нет больше городка, сгорел… как спичка! – Док глубоко вздохнул. – Так что Коклюша твоего искать никто не будет, да и бесполезно это, тебе нужен другой человек, поищи в памяти, поройся тщательнее, отбрось лжепринципы! Кто-то же должен быть ещё?!

Димка смотрел на врача, сестру, и слеза текла по его впалой серой щеке, нечаянно увеличивая, по ходу, щетинки своей выпуклой оптикой.

– Позвоните по номеру… – он закрыл глаза и молчал… целую вечность, около минуты, но люди в белом терпеливо ждали… – по номеру… – Дима стиснул зубы и процедил сквозь них тяжёлые ртутные цифры…

– Ну вот и молодец, правильно, а то затаился, как партизан, мы ведь не каратели, мы спасатели! – смеялся врач и его заразительный смех долго ещё звучал за дверью, в коридоре отделения.

– Отвяжите его, ребята, – сестра попробовала крепко затянутый узел и вытерла на его подбородке забытую, невысохшую слезинку.

– Как сгорел городок? – Димка потёр затёкшие, освобождённые кисти.

– А вот, почитай… – ему на ноги упала брошенная с соседней койки газета. – Вторая страница…

Статья была острая, журналюга не трус, он резко осуждал позицию властей, органов правохранения, по сути обвиняя в пособничестве чёрным риэлторам, в результате чего фанерно – картонный городок несчастных людей, разрастался на глазах, новые землянки с бумажными крышами росли, как грибы, а обездоленных становилось всё больше. Автор статьи, вспоминая Шекспира, задавал читателю извечный вопрос: "Быть или не быть?" тут же апеллируя к Достоевскому и добавляя вопросу, определение – "преступлению" в нашем обществе, и насколько – быть! Понятное дело – без преступления не обойтись, так уж устроен человек, но насколько же власть отпустит преступление, насколько использует в своих целях – вот в чём состоял основной вопрос! Автор был всерьёз озабочен появлением в обществе третьего слоя – отверженных, третьего оттого, что насчитывал – два, утверждая, что среднего, в массовости не существует! Зато ускоренными темпами нарождался третий! "Стендаль бы удивился… – писал автор, – увидев "наших" отверженных! Общество находится на изломе старой парадигмы, зализывая язвы, оно ещё не способно сострадать, поэтому пожирает слабого и больного, возвращаясь к состоянию животного, хорошо, если временно! а если процесс необратим? Сегодня, молодёжь – будущее общества – жжёт отверженных, топчет их картонную юдоль! Расправившись с ними, в поиске нового врага, она уничтожит тех, кто иначе мыслит! Эта идея издревле взята на вооружение политическими аферистами, занятыми поиском несуществующего, но успешно придуманного ими врага, чтобы монополизировать право быть фуражистами воинствующих отморозков, а значит повелевать ими! Самое прискорбное, – заканчивает автор, – что политика сегодня, а, пожалуй, и всегда, была, есть и будет, орудием для удовлетворения собственных амбиций, и если дать ей глубокий, обширный анализ, станет очевидным, что помощью обществу не служила никогда, отнюдь, использовала общество, как неграмотный – газету! Последним, в статье, сожалением автора были его слова, о непродуманности, пока, иного пути общества, к собственному совершенству и преступном игнорировании трудов Карла Маркса.

Димка откинулся на подушку и вздохнул…

– Что, зацепило? – раздалось с соседней койки.

– Увы! – он покосился на голос…

– А ты бич или бомж? – донеслось с другой стороны.

Он усмехнулся и, уставившись в потолок, ответил:

– Надеюсь, что всё-таки – бомж!

– Вот оттого так и живём, – проговорило из угла… – что все вы – интеллигентишки вшивые… то бывшие, то будущие… а сегодня вас нет! Одни слова ваши, да и то, тех, кто живёт рядом, а в телевизоре… ведущие разные, Познеры всякие, давно живут другими проблемами, может и теми же, только иначе, как сытые, голодных не понимая!

– Как это? – спросил кто-то.

– А так! Помните, этот познер нации брякнул, что совсем не завидует, тому, что господин Потанин зарабатывает миллиард? Но при условии что сам зарабатывает миллион, а нас призывает смириться с копеечными пенсиями, зарплатами, потому что у каждого, видите ли есть шанс стать… козлом!

– Как он что ли?

– Нет, он говорит, будто мы сами виноваты в том, что бедные, в том, что – врачи, учителя, токаря, плотники, дворники, шофера, пекари, сталевары… и т. д. а не буржуины или их блюдолизы, – голос дрогнул злостью и койка под ним солидарно крякнула пружинами. – Ну Потанин… тот понятно, включил дурака, как всегда: "Мы платим, мы помогаем, но тоже имеем право, если заработали…" А что платят? Если даже заработали, если даже предположить, что это действительно так, и всё таковым и должно быть и так придумал Всевышний! Что кесарю – кесарево! Но ведь в Норильске! А там, за полярным кругом, на 69 параллели, и при советской власти платили! А если бы этот медно-никелевый комбинат торчал где-нибудь под Курском?

– Курили бы работяги бумагу, как везде! – вздохнули от двери.

– Именно! А то!..

– Но этот, ведущий, всерьёз за богатых!

– И фамилия у него какая-то не русская!

– Да и мысли… похоже! Толстые, как сам! Аж лоснится, успешник, мать его! Кто только впёр в телевизор это лицо американской ментальности?!

– Да такие же, как он! Всё на откупе у зла!

Тишина, за сказанным, вдруг нагрянула всем оползнем реалий, но мужичок, похожий на герцога Альбу своим гипсовым воротником, осторожно хохотнув, не дал ей окончательно накрыть палату:

– А я, как-то, случайно подсмотрел, – его окающий тенорок бодрил свежестью тембра и губы слушающих невольно спешили к улыбке, – удивлялся он очень, Познер этот… в передаче своей, что автомобиль Форд дорогая машина для большинства, не верил даже, будто!

– Чо, серьёзно? – в шестиместной палате заржали… – Во отстой!

– Да уж, теперь не застой, и не отстой, какой же он отстой, когда в коммунизме живёт: "от каждого по потребностям, каждому по труду…" – похохатывал кто-то. – Слово само, идею, ненавидит, а живёт!

– Ну да, ему ведь по труду – через день по "Фордỳ"!

– Ха-ха-ха! – шумела палата.

– А я на " Оку" уже десять лет ку-ку!

– Ты в Москву езжай, сразу купишь!

– Или тебя! Ноги отрежут и на паперть!

– Ха-ха-ха! – лечебный хохот не утихал… а медперсонал не был против смехотерапии.

"Только наш народ способен так искренно смеяться над собственным горем, не считая за таковое, потому и живуч неимоверно. Когда смеётся вот так, даже о зависти забывает, да и не завистлив, просто ненавидит, а ненависть – не зависть, это несогласие и презрение к тупому приобретательству, пустословию, ханжеству. Это ответ – на уверенность толстых в собственном здоровье!" – думал Димка и с удовольствием слушал больничный фольклор…

– Ты, из какой палаты? – куражился голос. – Верхней или нижней?

– Из шестой! – хохотал кто-то начитанный и все дружно подхватывали… если кто и не читал Чехова, всё равно, подсознательно знал, о чём речь и радостно смеялся, гоня тоску-печаль… и надеясь, что по-земляцки его не больно зарежут жрецы народа!

* * *

– Папка! – мокрая щека сына ткнулась в Димкину – щетинистую, и влага смешалась, по-родственному, без осадка…

Плакали все! Дима с сыном, Лиза стоящая рядом с кроватью, сестричка – виновница торжественных слёз; глядя на них, вытирали глаза соседи по палате; ещё не много и поплыли бы…

– Где ты так долго пропадал? – спрашивал Фрэд уже третий раз, и каждый раз дрожал голосом.

– Да я… – отвечал Дима и посматривал на Лизу, с трудом сдерживающую очередную слезу…

Она наклонилась к нему и тихо сказала, что договорилась о переводе его в лучшую палату.

– Мне там будет хуже! – ответил он, – Пойми, я отвык… Тем более стоит денег!

– Ничего, там лучше уход, прекрати вредничать! – негодовала она и делала сердитыми глаза.

– Здесь веселее, не злись, я никуда не перееду, остаюсь с моим народом! – шептал он и гордо вытягивался на койке.

Это выглядело комично, и те, кто слышали их шёпот, недоверчиво качали головой…

– Вы его не балуйте! – сказал кто-то. – Он там, с непривычки, упреет, как белый медведь в Одесском зоопарке!

Фрэд пришёл на следующий день, сидел на его кровати… они долго говорили и на прощанье расцеловались…

– Выздоравливай быстрее, – стоя в дверях, пожелал сын и уехал учиться, а Димка долго лежал, отвернувшись к стене и часто моргая…

ГЛАВА 35

Чёрные носатые птицы массово оседлали верхушки деревьев и назойливо каркали во всё грачиное горло, раскачивая, уставшие за зиму хрупкие ветви…

И Дима беспокоился, что обломят…

Он привык… он любил эти ветви, всегда заботливо укрывавшие его дом – летом от солнца и дождя, зимой – снега и ветра. А ежевесенние саврасовские прилеталы… слишком массово и незвано, словно татары, лезли в гости; на картине гения всё выглядело более скромно и органично.

Звон колоколов, спрятавшейся за кварталом многоэтажек, церквушки, тоже пытался претендовать на схожесть сюжета, но грачей было слишком много! и они так противно орали!

Он смотрел в окно, опираясь на палку… костыли, слава богу, своё отслужили, и немного завидовал птицам… Он завидовал бы больше, если бы не их стайность. Стайность птиц ему претила, как и стадность людей, хотя с эстетической точки зрения выигрывала, словно стайка разноцветных рыбок в аквариуме, неонов – к примеру. Но в идеале – ему хотелось обобщить навсегда эти две стихии – птичьего полёта и человеческой мысли, не для избранных, для всех! Поэтому он очень страдал, вспоминая о сгоревшей более двух тысяч лет назад Александрийской библиотеке! Не погибни она, может, человечество летало бы давно?!

Он улыбнулся своей не совсем удачной шутке и подумал, что стадность устраивала его лишь удобством надзора: одомашненная скотина должна была пастись кучно и тучно, как и поступала, поскольку иначе пастись ей не позволял человек. Но птицы…

"Птицы не люди, им не понять нас, – что нас в даль ведёт?!" Дима вспомнил одну из своих любимых песен и усмехнулся:

– А люди способны понять птиц? На уровне инстинктов? Не слишком ли просто?

Он открыл окно и громко крикнул:

– Кыш-ш-ш…

Ближайшее к окну пернатое окружение, почти сооружение – в своей чёрно-тучной массовости, сорвалось с веток, громко, скорее всего, по-французски, голося и покружив над деревом, снова уселось на его ветви, внимательно, с явным интересом рассматривая чудо без перьев, высунувшееся из окна и зачем-то, без толку, шумящее…

– Не по мою ли вы душу прилетели, чёрные птицы? – спросил Дима и посмотрел вниз, на серый асфальт, потом вверх на такого же цвета небо, низко склонившее к нему свои кудри – облака, словно интригуя и говоря, что в отличие от блестящего асфальта имеет в наличии бесконечность продолжения…

– Асфальт тоже, не предел, под ним земля, имеющая на молекулярном или ещё каком-то там уровне, стремление к минус бесконечности… под ней, как и над, тоже небо… – посочувствовал твёрдому покрытию Дима, в сущности, благоволя более небу, хоть и серому… но ведь не серому, а лишь укрытому серой вуалью… синему, прозрачному, бесконечному океану…

– Ты любил её? – вопрос из-за спины застал врасплох… и он машинально захотел спросить:

"Кого?" – но ещё быстрее понял, что Лиза имела в виду.

– Любил? Нет! Уважал, жалел, был обязан! Эти слова с натяжкой можно подогнать к тому состоянию, что я ощущал рядом с ней, – он обернулся. – Ты думаешь, у меня был большой выбор?

– Ну… – она застенчиво улыбнулась.

– Я очень плохо выглядел! – теперь улыбнулся он. – Ты меня увидела уже отъевшегося на больничных харчах, посвежевшего, в пижаме, а не моём засаленном рванье. Я оч-ч-чень неважно выглядел до больницы.

– На подобных харчах можно ноги протянуть, но… может ты и прав, – Лиза внимательно, как бы разбив на сектора, поэтапно осмотрела его лицо. – А меня ты ни о чём не хочешь спросить? – проговорила она, но могла бы и не делать этого; он понял её затуманившийся взгляд.

– Нет! – он не отвёл глаз, хотя очень хотелось.

Ответила она…

– Считаешь лишним?

– Не в этом дело, просто… ну не имею права, что ли! – Димка заволновался и отвернулся к окну. – Не обижайся, пожалуйста! – невнятно пробубнил он оттуда.

– Я? За что? – она не ожидала… сама ещё не решив, как реагировать, а он уже… – Нормально! – её голос выдал мысли, что густым роем копошились в мозгу. – "Может за то и любила, что не дурак? – подумала она и удивилась: – Любила или люблю? – мгновение молчаливого затишья не принесло ответа. – Не знаю! – ей пришлось сознаться, всё равно ничего не зная наверняка, не зная себя.

– Она ведь спасла меня, – Димка почувствовал, как лицо повело гримасой, и провёл по нему рукой, будто сняв… – Закрыла грудью, словно амбразуру дзота! Только пули били ей в спину, грудью она лежала на мне, и не пули, а металлический ломик! А перед этим, она спасла меня от тюрьмы, отдав за меня всё! – он опять почувствовал приближение тика… но справился и на этот раз. – Видать не всё, ещё оставалась – жизнь! – он грустно взглянул на Лизу… – Я ведь потому и не шёл к тебе… давно уже хотел… Сломался, устал махать голыми руками – без пера, без кайфа, бестолку, но не шёл! Лучше бы ушёл, может жила бы сейчас?! Скорее всего, хоть и остался бы подлецом, но была бы жива! – Его глаза заметались в глазницах: по углам, стёклам и стенам, речь стала бессвязной, только и можно было разобрать: "…бестолку, без пера, жива, подлец…"

– Она отдала за тебя половину, только половину! Тогда, в тюрьме, когда ты… – не выдержав, крикнула Лиза.

Дима замолчал, мотнул головой и видимо, придя в себя, прислушался…

– Ты сказала?

– Что вторую половину заплатила я! – крикнула Лиза, блеснув давно невостребованной слезой.

– Вот как? – он стоял будто не понимая, потом вдруг резко бухнулся на колени… – Спасибо родная, спасибо, век не забуду!

Лиза отшатнулась, решив, что паясничает, но, увидев, что всё очень серьёзно, протянула руки и сжала его голову…

– Бедный мой!

– Лиза! – он подозрительно шмыгнул носом. – Но Маша отдала всё, у неё ничего больше не было, кроме жизни! Пойми! – закричал он, сквозь зубы, будто со сшитыми ниткой челюстями.

– Так что теперь? Умереть мне? – она отпустила его голову и отошла на шаг, чтобы видеть лицо… – Или Фрэду? Тогда ты поверишь, что мы тоже способны на самопожертвование! – Её глаза высохли. – Ты ведёшь себя, как истукан, требующий крови! Как ты мог так долго не появляться, неужели не болела душа? – развернувшись на сто восемьдесят градусов, она буквально вылетела из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь, чем могла бы вызвать острую зависть Димки, будь сейчас другой случай.

– Важно, не то, сколько дал, а сколько после этого у тебя осталось! – крикнул Дима ей вслед и, отвернувшись к окну, понизил голос: – А души не было! Она куда-то исчезла!

Лиза стояла за дверью, спиной прижимаясь к прохладной филёнке, и думала, что из двух ненормальных, кто-то один должен это сознавать! Поэтому, приоткрыв дверь, сказала в щель:

– Я стараюсь тебя понять, но и ты… Пожалуйста, нам это очень нужно!

– Ты тоже извини, я не должен был… но пойми…

– Я же сказала… – Она прошла в комнату – к окну и встала у него за спиной, положив руки ему на плечи.

– Ну а Бога своего нашёл? – Она обрадовалась, что увидела способ выйти из сложной, затянувшейся петлёй вокруг шеи, ситуации.

– Нашёл! – его голос звучал глухо своим остатком, основной звук отдавая заоконному пространству.

– И каков… Он?

– Трудно сказать, – он продолжал стоять к ней спиной. – Пожалуй, похож на меня.

– То есть?

– То есть – Я! – он резко, насколько позволила больная спина, развернулся.

Лиза побледнела, потом хмыкнула со странной усмешкой…

– Ты в своём амплуа! – она вздохнула – Просто неисправим! – ей стало скучно, и она без обид отплыла кормастой бригантиной в другую комнату…

* * *

Дима жил у Лизы уже две недели, темы прошлого они старались не касаться. У них даже был секс, и неплохой, но…

– Ещё рано! – говорил он себе.

– Слишком много прошло времени! – успокаивала себя она.

Он отъедался, отмывался, отпаривался, возвращался… одним словом. Но сегодня вдруг вспомнил о том, что искал до сих пор все эти годы; спросила об этом она, и он понял, именно в это мгновение, что – нашёл!

"Эврика! – удивился он не чувствуя радости, но ощутив лёгкость удовлетворения, словно ноша – в десять мешков сахара, упала с плеч, сладкая такая и очень тяжёлая. Стало много легче, но крыльев не было, не выросли. Он обернулся спиной к окну и развернул створку так, чтобы в ней отражаться… Увы, бугорками из под рубахи торчали только худые лопатки. – Нетути!" – ухмыльнулся Дима, ёрничая пред собой, и взмахнул руками на птичий манер… – Полёт без пера – как у топора! – он лёг животом на подоконник и посмотрел вниз…

– Измучаю я их… всех! – пришла мысль и асфальт, как-то призывно блеснул… – Нет, улетать, так с музыкой! К чёрту низко звучащий слог, низко зовущий инстинкт, низко распложенный асфальт! Только небо, сразу туда, без промежуточного закапывания, гниения, тления пера! Крылья, они должно быть незаметно сложены, может, торчащие лопатки – они и есть, и открываются мгновенно, в момент прыжка.

Он захотел влезть на подоконник; кольнуло в подержанной пояснице, но одну ногу можно было попытаться забросить…

– Всё ползёшь? Сначала машешь, потом ползёшь! – голос за спиной заставил его вздрогнуть и, притирая рукой скрипучий остеохондроз, он удивлённо оглянулся… – Оригинально! Этакий соколоуж! – проговорило, заросшее волосом, почти до глаз, лицо.

– Ты? – воскликнул Димка, не зная радоваться или наоборот.

– Как видишь, – ответил глубокий, без спросу внедряющийся тембр.

– Ну что, доволен? – Димка развернулся телом (устала шея). – Смотри, я теперь – "просто стоящий", не проходящий, проле-тающий, проплывающий, а стоящий! Даже не настоящий, а просто стоящий! – его слова могли бы зашипеть, разъедая пол, если бы падали слюной.

Бородач, обрадовавшись отсутствию у своего визави избыточной саливации, мягко улыбнулся…

– Может, стoящий! Как у вас говорят: "За одного битого – двух небитых…"

– Да пошёл ты! – Дима хотел отвернуться, но передумал. – За одного битого – двух убитых!.. Так лучше может, а? как тебе?

– Ты, кажется, собираешься меня обвинить в том, что когда-то захотел полетать? – Демиург насупил кудлатые брови. – Так, помнится, ты называл свою леность и слабость? Полётом? А мощные сухожилия твои где, а полая кость – чистая мысль, а необратимая твёрдость стремления птицы, где? – Бородач чуть было не выматерился, но не смог; не положено! – Гагарин!.. – вырвалось у него, словно обругал. – Может, Гением себя возомнил? Божком?

Димка молчал, только нос его издавал недовольное сопение и глаза поблескивали неуверенностью…

– Гениальность – состояние и сознание выбора… и смелость остаться непонятым современниками! – неожиданно выкрикнул он. – Так мне всегда казалось! Что, нет?