Текст книги "Саньяси (СИ)"

Автор книги: Алан Аюпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Это общие слова. Ты то тут причём?

– Супружество – это самопожертвование. Супружество – это куда больше чем совместное ведение хозяйства, воспитывание детей. Супруги – это люди, не могущие жить друг без друга. Это две половинки единого целого. Но вот именно этого целого как раз и нет.

– Не поверю, что ты не смогла найти человека, отвечающего всем твоим требованиям. Или опять общество виновато?

– нет. – Вздохнула она, и продолжила: – Обличать современность в непонимании творящегося бессмысленно. Хотя бы потому, что результата от подобной критики не будет. Следовательно, это не критика, а критиканство. Здесь, наверное, нужен более тонкий подход. Целенаправленная политика общества, а не отдельных личностей. Надо развернуть сознание людей в нужном направлении, разъяснить таящуюся опастность в раздробленности общества, отсутствие того, на чём оно зиждется. Это всё равно, что дом без фундамента. Он некоторое время будет стоять, но со временем развалится. Дом же на крепком фундаменте стоять будет века.

– Ты хочешь сказать, что для тебя нет такого человека, с которым можно построить дом?

– Не знаю. – Сказала она. – Скорее всего, что есть, но мне пока что он не встретился.

– Не понимаю тебя. А как же физиологическая потребность?

– Чушь всё это.

– Но ты же не станешь отрицать, что у тебя никогда не возникало никаких желаний?

– Не стану. Я презираю не сам секс, а скотское, обывательское, потребительское, бытовое отношение к нему. Я за то, чтобы люди думали головой, а не гениталиями и отвечали за свои поступки.

– А! Ты а‑сексуалка!.. – Предположил я.

– Ничего подобного. Терпеть не могу всякое вылизывание и тому подобное. Это онанизм в извращённой форме. Про гомиков не говорю. Там ещё хуже. – её передёрнуло от отвращения.

– Не понимаю. Почему же тогда ты так долго оставалась девственницей?

– Короче… Да!.. Я любила одного мужчину. Но я всегда понимала, что любила не столько его самого, сколько образ, созданный моим воображением. Мои эмоции довели его образ практически до идеала. Но я чувствовала, что вру себе. Со временем это подтвердилось. Действительно, этот человек оказался духовно ущербной личностью, пустой оболочкой, заполненной сексуальными притязаниями. Но я‑то любила не его, а тот образ, который сама себе придумала… Я всегда чувствовала, ещё до того, как узнала, что он не соответствует моим представлениям о муже, что секса с ним я не хочу. Мне нужна была духовная близость, доверие, общие идеалы, общая деятельность, которая так хорошо помогает в отношениях.

– Прости, но в таком случае как ты рассматриваешь наши отношения?

– Годы идут. Жизнь берёт своё.

– То есть…

– Нет, не то есть. – Не дала она мне закончить мысль. – Всё куда сложней, чем ты себе можешь представить. Для меня, обиженной девчонки‑десятиклассницы, на которую никто не обращал внимания, это было не только обидно, но и пагубно повлияло на мои мировоззрения. В то время я не могла представить, как любовь может приносить радость?.. Мне от неё было плохо. Куда проще было бы жить вообще без любви, без привязанности к другому человеку, ощущать СВОБОДУ. Любовь всегда порождает несвободу. Привязанность – это то, что связывает верёвками, крепкими, которые не разорвать, не перегрызть. Я не люблю рабство и не хочу быть рабыней хоть и любви. Но любовь никак не желала выветриваться из моего существа. Я старалась её как‑нибудь убить. Не получалось, потому что ей сопутствовала помощница – депрессия. Когда депрессии нет, о любви думается меньше… А главное, переступить через себя, лечь в постель с незнакомым мужчиной… И всё ради удовлетворения собственной похоти?!

– И как же ты пересилила себя?

– А мне не пришлось этого делать. Может быть это и есть то, что люди называют настоящей любовью.

– Ты всегда цитируешь?

– Чего? – Не поняла она.

– Ты говоришь канцелярским языком. Люди так не говорят. Вот потому я и спросил.

– Нет. Это привычка с одной стороны, с другой, я же говорила, что это моя дипломная работа. Мне порой кажется, что я её до сих пор пишу. Что‑то появляется новое, что‑то меняется…

Несколько минут мы лежали в полном молчании. Каждый думал о своём. Потом я осторожно предложил:

– Маша, выходи за меня замуж?

Она вдруг перестала дышать. Я в испуге сел, уставившись в её широко раскрытые глаза.

– Ты хорошо подумал? – Наконец‑то спросила она.

– Честно?

– Честно.

– Я вообще не думал. Просто после твоих откровений мне стало стыдно за себя и за всё мужское население земли.

– Всё это я рассказывала не для того, чтобы тебя разжалобить. Просто захотелось поделиться своими мыслями.

– Ну, тогда, получается, мой черёд?

– Не обязательно. Если бы я не хотела, то ничего не сказала бы.

– Вот и я так думаю. Всё должно быть честно.

Многие мужики берут на жалость. Я никогда этого не делал. Я считал это недостойным настоящего мужчины. Женщина должна полюбить не выдумку, а то, что есть на самом деле. Обман – это не для меня. Я ведь мог разжалобить тебя, воспользоваться твоей доверчивостью, затащить в постель, как это делают современные пацаны, их и мужчинами‑то не назовёшь, козлы похотливые… Шлюшки тоже им подстать… Но это не мой метод. Возможно, я не прав, только никто меня не переубедит в этом.

– Ты на самом деле считаешь, что мог разжалобить меня и под этим предлогом затащить в постель? – Удивилась она моей самонадеянности.

– Откровенно говоря, нет. О тебе я не думал. Нет, нет! – Продолжил я, не давая ей возможности возразить. – Я не так выразился. Дело в том, что как женщина ты меня интересовала, даже очень интересовала. Но я уважал твою независимость, твоё нежелание общаться с мужчинами, а потому не стремился к физической близости с тобой. Мне как‑то и в голову не приходило соблазнять тебя. Я вообще не люблю соблазнителей, и сам никого и никогда не соблазнял. Это противно моим взглядам.

– Но если возле тебя окажется девушка, которая совсем не против разделить с тобой постель, ты же не откажешься?

– Нет. – Честно сознался я.

– А совесть тебя после этого не мучает?

– А почему меня должна мучать совесть? Я же никого не обманывал, никого не завлекал, не соблазнял, ничего не обещал, и уж тем паче не насиловал.

– Лишал невинности не мучаясь совестью. – Сказала Маша, пристально глядя мне в глаза.

– Я тебя не понимаю?..

– А и не надо. – Ответила Маша, нежно касаясь пальчиками там, где это приводит к безумствам чувств.

На работе меня ждали… В буквальном смысле и в переносном. Ждали всякие неприятности, и человек в штатском. Стоило мне лишь появиться на проходной, как охранник сообщил, заглядывая в раскрытый журнал лежащий тут же на столике перед ним:

– Вас к директору.

– Спасибо. – Буркнул я, мысленно выматерившись. И замер. Это был не привычный дедуля или бабушка божий‑одуванчик, а подтянутый, накачанный мужчина лет сорока, сорока пяти. На поясе у него висела расстёгнутая кобура откуда и торчала рукоять пистолета. Явно не газового.

– Вы проходите? – Подтолкнули меня сзади.

– Простите. – Снова буркнул я, запихивая пропуск в карман и направляясь к лестнице.

– Не туда! – Остановил меня охранник.

– Чего?! – Тут я так удивился, что больше ничего не сумел сказать.

– Сначала зайдите к Самуилу Исмаиловичу. – Сообщил он.

– Но, Вы же сказали, что меня вызывает директор:! – Опешил я.

– Да. Но сначала к Самуилу Исмаиловичу. – Сказал страж дверей и повернулся к следующему посетителю.

Весь в недоумениии, я свернул направо к дверям начальника безопасности. Здесь меня ждала очередная неожиданность. Самуил Исмаилович, хмуро поздоровался, глядя куда‑то в тетрадку, затем потребовал сдать пропуск. Я обалдел!..

– Что случилось? Меня уволили? – Наконец выдавил я из себя после непродолжительной паузы.

– Если бы тебя уволили, то ты б сюда не прошёл. – Возразил он, всё тем же бесцветным голосом.

– Самуил Исмаилович, что случилось? Вы можете мне объяснить?

– Идёт смена удостоверений. Видел, охрану сменили. Теперь не пенсионеры будут сидеть на входе, а спецназ.

– Ни фига себе!!! – Поразился я. – За какие‑такие заслуги? И за какие‑такие денежки?! Неужто Семён Иванович разорился?!

– Хуже.

– В каком смысле? Нас продали?

– Перестань задавать вопросы. Иди к директору, он тебе всё сам объяснит.

Я молча положил пропуск на стол начальника безопасности и вышел. День начинался с потрясений.

Мариэтты Трофимовны на месте не оказалось. Вместо неё за столом сидела миловидная блондиночка лет двадцатипяти не больше, с голубыми глазищами на пол лица. Она глянула на меня, поинтересовалась фамилией, потом заглянула в монитор и, удовлетворившись полученным ответом, благосклонно позволила мне пройти в кабинет. Но на этом неожиданности не закончились.

За директорским столом сидел высокий, мускулистый мужчина, в синем пиджаке с белым воротничком и в однотоном галстуке. Сам же Семён Иванович расположился за журнальным столиком слева и потягивал кофе из фарфоровой чашечки. Я замер у двери, не зная, что делать?..

– Проходи, проходи. – Предложил Семён Иванович, указывая на кресло возле директорского стола. – Не стесняйся.

– Он не стесняется. – Заговорил мужчина за столом глубоким профундо. – Он растерялся. Я б тоже на его месте растерялся.

– Здравствуте. – Не очень убедительно поздоровался я. – А можно я здесь, у стеночки присяду?

– Не советую. – Сказал директор. – Неудобно сидеть, да и разговаривать будет не очень уютно.

Мысленно я согласился с ним, но усаживаться напротив этого басистого мне как‑то не хотелось.

– Да проходите, проходите. Садитесь где угодно. – Предложил человек из‑за стола.

Я присел на краешек стула у самой двери, как нашкодивший мальчишка. Сидеть и впрямь было неудобно. Толи передние ножки стула были подпилены, толи пол здесь имел некоторую покатость…

– Мне выйти? – спросил Семён Иванович.

Тут я понял, что окончательно потерял дар речи. Мужчина за столом кивнул. Семён Иванович одним глотком допил кофе, поднялся, едва заметно кивнул в ответ и вышел.

– Вы считаете, что так будет удобно говорить?

Я молча пожал плечами.

– Ну, как знаете. – Продолжил он. – Разрешите представиться, меня зовут Михаил Сергеевич.

– Как?! – Не удержался я от вопросительного восклицания, и невольно покосился на его голову.

– михаил Сергеевич. – Терпеливо повторил мужчина.

Он явно привычным движением прикоснулся к известному месту на голове, резко отдёрнул руку, будто обжёгся и продолжил:

– и ничего в этом удивительного я не вижу. Я руководитель проекта одного не очень известного института.

– Скажите прямо, секретного. – Пробубнил я.

– Можно и так. Пусть будет секретного. Но уж очень секретного. Я не стану рассказывать чем именно мы там занимаемся, скажу лишь то, что можно сказать не требуя от Вас расписки о неразглашении.

– И на том спасибо.

– Вы слышали о городе, которого нет?

– Ммм!.. Вроде кино такое есть. – Неуверенно сказал я.

– Я не про кино.

– Не понимаю Вас.

– Хорошо. Когда Вы были в командировке, Вам наверняка приходилось слушать радио. Неужели Вы не слыхали ничего необычного?

– Нет. – немного недоумевая ответил я. – У меня и радио‑то не было. Да и времени тоже.

– Вы часто ездите в такси?

Я задумался.

– Откровенно говоря, не очень. Чаще друзья подвозят, или общественным транспортом. В крайнем случае пешком, но это уже совсем редко.

– Маленькая ложь пораждает большое недоверие. – Задумчиво произнёс Михаил Сергеевич.

– Вы это к чему?

– Да к тому, что к гостинице Вы подъехали на легковом автомобиле.

– Правильно. Но не в такси же?! – Возразил я.

– Вы хотите сказать, что и там у Вас есть друзья?

– У меня везде есть друзья. – Уклонился я от прямого ответа.

– А в аэропорт Вас отвезли на такси. Или тоже на машине?

– Совершенно верно. – Злорадно улыбаясь, согласился я. – Меня доставили в аэропорт на служебной машине, так как таксист не пожелал везти меня бесплатно.

У моего собеседника не дрогнул ни один мускул на лице. Толи он не был в курсе, как меня выпроваживали, либо сделал неверные выводы из предположений, что я должен был в аэропорт ехать на такси.

– Хорошо. – Согласился он. – А в машине, когда Вы ехали, радио работало?

– Нет. Я не люблю шум в замкнутом пространстве.

– Вам не кажется, что Ваши ответы заранее заготовлены? Как будто Вы знали о чём Вас будут спрашивать?

– Почему Вы так решили?

– Потому что все они выстроены в форме защиты.

– С чего Вы взяли? Вы спрашиваете, я отвечаю. Все мои ответы вытекают из Ваших вопросов. И откуда я мог знать, что здесь меня будет ждать представитель секретного института? Мне и в голову такое не могло прийти.

– Вы хотите сказать, что с Вами там не беседовали? – Ухмыльнулся он.

– Почему, беседовали. Но во‑первых не из секретного института, а во‑вторых, на совершенно другие темы.

Он явно растерялся, но тут же овладел своими эмоциями.

– Возможно, возможно. И всё же, я не поверю, что будучи там целую неделю Вы ни разу ничего не слышали.

– Ну почему не слышал?! Слышал, конечно. Из соседнего номера каждый вечер такие охи да ахи доносились, что приходилось стучать в стену.

– Это по‑вашему необычное явление?

– Разумеется. По гостиничным правилам в номерах не должно быть посторонних после 23‑ёх часов.

– Откуда Вы знаете? Может за стеной муж с женой жили.

– Ага, сейчас. Там каждый вечер новый голосок звучал.

– Зачем Вы морочите мне голову? – Спросил мужчина с директорского места.

– А вы? – В свою очередь поинтересовался я.

– Ладно. Разговора у нас не получилось. Поговорим, когда Вы вернётесь. – Он поднялся из‑за стола. – До свидания.

– Всего хорошего. – Ответил я.

Он вышел, а я остался. Правда, не надолго. Через мгновенье в кабинет вошёл директор.

– Семён Иванович, это что ещё за новшества? – Не давая ему устроиться в своём уютном кресле, спросил я.

– Какие именно? – Уточнил он.

– Ну, охрана внизу… Потом, у меня пропуск отобрали.

– Пропуск взяли на замену. С сегодняшнего дня у нас будут новые пропуска. А охрану давно надо было сменить. В городе неспокойно.

– Что значит, неспокойно? – Изумился я.

– Да опять политики чего‑то там не поделили.

– Потому и на нас наезд был?

– Возможно.

– А этот гусь зачем здесь?

– Вот это я у тебя хотел бы спросить. Но некогда. Короче. Давай, иди в отдел кадров, получай новое назначение.

– Чего?

– Не чего, а куда.

– Опять не понял?

– Ты направляешься в Японию на переговоры с нашими новыми партнёрами.

– Нашли мне переговорщика.

– Решение начальства не обсуждается.

Да я даже к себе не успел забежать. Как там ребята? Какие проблемы?

– Они и без тебя справляются. Всё. Время вышло.

Я поднялся, и побрёл в отдел кадров.

В свой рабочий кабинет я попал лишь перед самым обедом да и то ненадолго. Сам же обед пришлось заказывать с доставкой, так как новые пропуска ещё не были готовы и покинуть рабочее помещение не представлялось возможным. Но и с доставкой, как выяснилось, из‑за всех пертрубаций образовались дополнительные проблемы. Охрана внизу не пропустила нарочного к нам с лотками. Мало того, они потребовали вскрыть все пакеты. Ну, тут уж я совсем рассверепел, и высказал начальнику безопасности всё, что думал о его нововведениях. Короче, пообедать нам с Лёшей так и не пришлось. Зато получив пропуска, мы тут же исчезли. Благо рабочий день у нас был ненормированный.

Оказавшись на свободе, я тут же направился к Иске Нюмовне потому, как очень сильно соскучился по хорошей, домашней пище. На улице всё так же жарило солнце, и ветки деревьев не шевелились. Асфальт дымился и плавился, приставая к подошвам.

За это время в заведении старой еврейки ничего не переменилось. Как впрочем, не модифицировались и клиенты, вернее, их состав. Хотя… Некоторые изменения всё же были. Одна весьма колоритная компания привлекла моё внимание. Расположились они в самом дальнем и, на мой взгляд, самом тёмном углу. Может быть именно это и привлекло моё внимание к ним?..

Спиной к стойке бара, за которой крутилась хозяйка, сидел не совсем старый на вид, но с совершенно белой головой мужчина, слева от него мужчина помоложе в морской форме, справа девушка, скорее женщина потому, что на вид ей было около тридцати или чуток больше, а напротив безмятежно дрых, положив давно не стриженную голову на руки, субъект, которого в прежние времена Иска Нюмовна не пустила б даже на порог, не то, чтобы за стол. Между этим субъектом и молодой женщиной пристроился в приставном кресле мужчина в дорогущем костюме с трубкой в руке.

"Аристократ чистой крови", – Отчего‑то подумалось мне.

Больше всего меня поразило то, что Иска Нюмовна, строго соблюдавшая установленные собой же порядки, грубо нарушала их. Курить у неё было строго запрещено, а распивать спиртные напитки так вообще грех невообразимый! Тут же всё было на шиворот‑навыворот.

Не сводя глаз с компании, я прошёл к соседнему столику и устроился так, чтоб видеть всех сидящих за столом подле. Вскоре ещё одно преимущество предпочтённого мной места подтвердило правильность выбора. Подошла Зассиль, приняла заказ и молча удалилась.

– Стоило старожилам убраться в чайную избу мадам Шушары, как сразу же обсуждать, доказывать и логически опровергать стало нечего. – Говорил седой, вертя в пальцах хрупкую хрустальную рюмку. – Всё стало просто, ясно и понятно, и не хочется уже ни с кем, ни о чём спорить, искать истину в словах, никому боле нет дела до приснопамятного замшелого зерна истины‑правды‑матки – пускай и дальше растёт себе где‑то там глубоко в земле. И думаю я сейчас, уютно расположившись в мягком кресле данного заведения, попивая чаёк с кислющим, как самый проницательный взор налогового инспектора, по совместительству местного архивариуса лорда Камингстоуна, лимоном, и слушая замшелую попсу в исполнении "Кукашел‑Юкрейн", и глядя на таинственную тёмную глушь парка под окнами и подсвеченное огнями города тёмно‑оранжевое небо…

– Чаёк 45 градусов!.. Кисленький!.. – Хохотнул моряк.

– "а о чём это мы в течение прошлого года хотели договориться, к чему хотели прийти, что хотели поведать остальным?". – Необращая внимания на реплику, продолжал седой. – За небом – бесконечный космос, триллиарды вселенных, бесконечные россыпи звёзд, а в душе царит таинственное спокойствие всеобъемлющей бесконечности. И дух захватывает от этого фантастического спокойствия, и чувства собственного растворения в мощных реверберациях всеобщего звукоблаженства вселенной…

– 20 киловатт электронного грохота влекут вдаль, – иронически заметил мужчина с трубкой, намекая на подрагивающий под ногами пол. – И вот уже нет ни парка под окном, ни мнимых горожан, бегающих в электронных цепях, и wi‑fi‑волнах вашего ноутбука в поисках решения проблем киборгизации, искусственного разума, роботизации и прочей высоко‑интелектуальной ерунды, всё вокруг покрывают новые и новые психоделические волны Абсолюта… "Вечность, я – космос, открываю сознание для восприятия нового измерения. Приём"…

– Не богохульствуйте, граф, это вам не к лицу. – Посуровел седой.

"Ага!.. – Отметил я про себя. – Значит, вот тот с трубкой граф!.. Не ошибся, аристократ".

Пол на самом деле в этот момент дрогнул, но не от грохота звукоусиливающих устройств, а от того, что где‑то недалеко проехал трамвай.

– Это в городе оттягиваться или в новый более совершенный носитель сознания разума и духа эволюционировать? – Поинтересовалась девушка.

Вернулась Зассиль с подносом. Молча раставила тарелки и так же молча удалилась.

– Попозже надо будет, пожалуй, попросить Мэра построить у нас кинотеатр, чтоб было где, комфортно устроившись в тёплом кресле, потягивая мартини, посмотреть фильм про моего любимого подполковника Мармика, бывшего в те далёкие времена всего лишь капитаном. – Продолжал ёрничать мужчина с трубкой.

– Господин Мармик не имеет к храму никакого отношения. – Обиделся седой.

– Да ладно вам. – Негромко заговорил моряк. – У меня появилась такая же идея спросить у них через год: "в чём правда, други, и как мне стать настоящим горожанином?". В ответ, мадам Шушара, ничтоже сумняшесь, несомненно примется цитировать ничего не значащие и ни к чему не приведшие труды лорда Камингстоуна, и скажет: "как отсюда можно видеть, мы в очередной раз доказали, что Интернет – это плохо и с ним надо бороться". Ответы на вопросы ищутся не у других, вернее, на свои вопросы, а не на общественные. Их надо думать в ночной тиши за кружечкой рома, желательно кубинского, или ещё лучше Ямайского, в мыслях с самим собой. Самое интересное как раз то, что ответы на эти вопросы всегда знаешь, но иногда начинаешь обманывать себя перед другими, и других перед собой…

– Да что Вы говорите! Вот спасибо, а я‑то, наивная душа, не догадывалась… – Перебила оратора девушка.

– Коряво переводя ответы в слова, – невозмутимо продолжал моряк, не обратив внимание на комментарий, – которые доходя до других узловато дисперсируют в воздухе и, в конце концов, дифрагируют в отверстии их уха, в конечном счёте являя собой худшую сторону, нет, даже не поломанного, а неработающего в принципе телефона.

– моряк, откуда вам известно устройство телефона? – Опять не удержался от колкости мужчина, которого назвали графом.

– "Диспергируются" – Не надо так щербатить про дифракцию на ухе – щас забью волновой механикой, хотя ладно, акустику нам просто не давали в универе…. Безобразие, конечно. – Возмутилась девушка.

– Простите, не понял, чем Вам не нравится дифракция на ушных отверстиях. – Спросил граф.

– Соотношением длины волны и размера отверстия. – Усмехнулась девушка. – Длина волны для слышимого диапазона от 2 см до 15 м… КАК это могло произойти, что размеры ушного отверстия в филогенезе сформировались такими, что звуковые сигналы бы на них дифракционно искажались? Мы бы не только симфонии не могли слушать, а даже и простую членораздельную речь воспринимать.

– Не искажаются они, не бойтесь. На то ушной канал короткий и не особенно прямой. Да и механические волны – вовсе не электромагнитные, поэтому стоит понимать, что принцип гюйгенса френеля предназначался изначально вовсе не для них, хотя во многом справедлив. Зато смысл слов искажается. Искажается как говорящим, так и слушающим, в итоге получаем полный бред. – Передёрнул плечами граф.

– Ответы не просто знаешь – продолжал, как ни в чём не бывало, моряк, – знаешь с детства. “Обманы”, упомянутые его святейшеством, не из вредности или испорченности, а из самосохранения. Поэтому лично я смотрю на всё это философски.

– Ага, морской разбой располагает к философии. – Съязвила девушка. – "Режу я как‑то парочку десятков мирных торговцев, жирных купцов… А в голове мысли великие о бесконечности пространства!..".

– Единственные вопросы – поморщился седой, – которые решаются в обществе – это "куда пойдём", ибо "куда пойду" обычно очевидно, или "что пить будем". А самое интересное – это когда они начинают обсуждать "как жить будем дальше", как будто они вместе жить и собираются, хотя в реалии как раз наоборот. Города, пусть даже инопланетные, по определению созданы для общения, поэтому они живут, пока есть активность.

– Они – это "городские нелегалы"? – Или у меня уже нервное? – Переспросила девушка, пересчитывая мелочь в руке.

Услышав этот голос, я так сильно вздрогнул, что ложка с громким звуком ушла на дно тарелки. Пришлось вилкой извлекать её оттуда.

– Я тут пытался активность устраивать, но у меня сейчас завал со свободным временем, который, надеюсь, рассосётся через какое‑то время, и я вам, графиня Светленова, устрою шторм. – Пообещал моряк.

"Вот. – Отметил я про себя. – Девушкина фамилия, кажется, Светленова. Да ещё и графиня!.. Ну и развелось же у нас нынче дворян, как собак не резанных".

– Вот именно, "пытался"! И хотя у нас в казино, так скажем, проблемы адаптационного характера, у вас там под монастырём, извините, совсем швах… приближается к термодинамическому нулю в кельвинах. А насчёт шторма, не забудьте заодно… – Недоговорила графиня Светленова.

– Шторм на суше – это круто!.. Опять подковырнул мужчина с трубкой. – А я не очень люблю "Кукашел‑юкрейн", я больше что‑либо типа "Чара‑продакшен", или древнего "rouge‑fleur" пошлюхаю.

– О! Мсье большой эстет… – Улыбнулась девушка.

– Уважаемый моряк! Ну что бы Вам не расслабиться, а? Я Вам больше скажу. Будем мы с ним бороться, не будем бороться – он исторически обречён. Как тот "Вишнёвый сад". Ну и какой смысл поддерживать отживающие своё формы? Это НОРМАЛЬНО, что появляются люди, пусть даже неосознанно не приемлющие Интернет. – Как‑то обречённо сказал седой.

– Только добавьте к этому, что это историческое обречение – то, во что Вы хотите верить, а не то, что нам достоверно известно. – Поправил моряк.

– Так поможем осознать совместными усилиями. – Воскликнул мужчина, которого назвали графом, картинно поднимая полупустой бокал с шампанским.

– Мы – это кто? – Переспросила графиня.

– А знаете ли, что зубы или, например, жёлчный пузырь – филогенетически отмирающие органы? И если жевать ещё как‑то надо, и мы зубами вынуждены заниматься, почему и сохраняется иррационально‑эстетическое восприятие… – Продолжал блистать эрудицией граф.

– Вот всё‑таки здорово, что я детей не заводила! – Обрадовалась графиня Светленова. – Многие мои ровесницы уже с протезами!..

– А как же младшенькая, ваша дочка?! – Растерялся моряк.

– Фи, сэр! – Красивое лицо девушки исказила гримаска отвращения. – Не путайте меня с мадам Шушарой.

– О, чёрт! Простите ради бога!..

– Мда! Да, так вот, "протезирование" жёлчного пузыря ну никак не представляется целесообразным. – Довершил граф и выпил залпом остаток вина. – "Золотой Алатыпь", пожалуйста! – Потребовал он, звонко стукнув фужером о столешницу.

– Граф, Вы не в чайной избе. – Напомнила мужчине с трубкой графиня. – Здесь нет "Золотой Алатыпи".

– К сожалению. – Согласился граф. – Здесь нет многого. А жаль!..

– Интернет становится коммерческим, а, следовательно, всё больше и больше недоступным для большинства людей, что не может не печалить. – Грустно покачал головой седой.

– Вы когда‑нибудь пытались к себе придираться по детски? Например "а что такое Интернет, а зачем Интернет" – дав ответ, что это идейность, цель, трампарампампам (продолжите), "а что такое идейность, а зачем идейность", на n+1 где n стремится к бесконечности, Вас вдруг начнут обуревать смутные сомнения, что что‑то в свято‑подобном недорационализме и псевдо‑разумности неправильно – ибо парадоксально бесконечная неопределённость. А дзен же даст ответ простой, спросите у него "что такое Интернет, зачем Интернет"‑ и вот уже ответ втихую: "а ничто, и не зачем". Продолжать спрашивать что такое ничто и зачем оно – уже не имеет смысла – вся бесконечность завернулась в точку, потому что ничто не зачем и ничто – ничто. Поэтому не знаю, что Вы там обо мне мните, но я простое ничто, которое не зачем. А то, что я "пытаюсь" активность устраивать. Так, может быть, мне это нравится? Ведь пытаюсь же, а если звёзды зажигают, значит это кому‑нибудь нужно. Я и дальше "пытаться" буду, мне не жалко. Я – всего лишь счастье для всех в мире, и чтобы никто не ушёл обиженным. – Говорил моряк, тыкая почти пустой кружкой в грудь седого.

– А вы всё‑таки философ, сэр боцман. – Вполне серьёзно заметил мужчина, которого назвали графом.

"Хм!.. – Хмыкнул себе под нос я. – Это звание? Должность? Или прозвище?".

– Вы, случайно, не реинкарнированная мать Тереза?! – Слегка наклонив голову, поинтересовался граф.

– Ну, вот опять меня не поняли. – Вздохнул седой. – То, что я порою говорю, несколько эмоционально, совсем не означает, что я имел в виду дословно. Исторический, или не исторический, хорошо ли, плохо ли – это другой вопрос. Естественно, заранее ничего не известно. Можно лишь прогнозировать – и то научного подхода недостаёт. А почему здесь наука не порылась? Тоже понятно почему: мотивации нет. “Исследовать будущее” на сей предмет, это ж не глобальное потепление, а, наоборот, “самое дорогое”. А что касательно “хочется верить” – так я‑то как раз философски к этому отношусь. “Поживём – увидим” действительно не скажешь, а вот “жаль только жить в эту пору прекрасную” не доведётся.

– Простите, вмешалась в разговор графиня Светленова. – Вы помните историю с сеновалом? Как прикольно мы с Вами общались? Особенно, когда перерывы случались. А я Вам напомню. Когда один из нас двоих (неважно, кто именно, Вы или я) прерывался на долго ли, коротко ли, другой начинал, типа, шило в некоторых частях тела чувствовать. И назад на базар затаскивать. И это был чисто виртуальный роман с признаниями и разоблачениями. Последний раз, например, когда я на пару месяцев занялась летней сессией, Вы попытались сделать со мной в личке в стиле аля эпистолярный жанр. А перед тем – Вы при невыясненных обстоятельствах на дно ушли… ну и я при всеобщем скоплении народа во всех стилях бесконечными строфами обратно зазывала, и всё‑таки, в конце концов, вытащила вас на свет божий. А ещё раньше, стоило мне отвернуться на пару дней, как тут же лорд Камингстоун принимался верещать: "Свеееетлаааада! Выньте меня… из‑под двух юных гречанок! Не могуууу больше!!!"…

"Блин! – Мысленно воскликнул я. – Это же она! Как я сразу не узнал?! Девушка, ведущая поразительного радио!!!".

– Ну и совсем уж давно – чуть не год назад, – продолжала графиня. – Случился с Вами подозрительный "духовный кризис". С длительным отсутствием. Так что я в ваш адрес чуть не цитировала сильно повлиявшего на меня в своё время Ф. О. Бриля.

"Что за имя такое: Светлада? Надо будет в справочниках посмотреть", – Подумал я. Подошла Засиль, сменила блюда и всё так же молча удалилась.

– Замечательно! – Сказал моряк, – Респект!

– А напрягаться зачем? Это паразитное напряжение. От него один остеохондроз развивается. – Заценила графиня Светленова, старательно что‑то записывая в грязно‑бурого цвета тетрадку.

– Пытался ли я когда‑нибудь к себе придираться по детски? Всю жизнь ковыряюсь, до сих пор не могу сказать, где пролегла граница между детством и взрослостью. – Задумчиво сказал седой. – Вам не надо – Вы и не спрашивайте, кто неволит??? А мне всё хочется понять за оставшееся до смерти время, по возможности, разумеется.

– А зачем? А что такое понять? А сколько до смерти осталось? А что после смерти? А что такое смерть? А зачем смерть? А зачем понять именно до смерти? А зачем всё? А что такое всё? Вот если вы хоть это поймёте до смерти, не станете ли вы Буддой? или каким‑нибудь очередным миссией? – Прохрипел прокуренным голосом моряк, пытаясь вытащить из кармана брюк застрявшую там трубку.

– Из всей этой лихорадочной цепочки мне больше всего нравится вопрос "а что такое "всё"?" – Сообщила графиня Светленова, пряча записи в сумочку явно из крокодиловой кожи, покоящуюся на её коленях.

– Устойчиво наблюдаю нежелание какого‑либо самоанализа в данном направлении, а наоборот – голову в песок. Но под ногами‑то, как известно, бетон! – Сказал седой, наполняя свою рюмку.