Текст книги "Саньяси (СИ)"

Автор книги: Алан Аюпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

– Вы случаем не подрабатываете психоаналитиком? – Прищурился Гэлбрайтов.

– Нет. Это жизненный опыт. – Ответил граф.

– А чешете, как пописанному.

– Я изучал риторику. – Отмахнулся граф, продолжая. – Мудрый человек просто проигнорирует обиду и не пустит её в свой разум, не позволяя ей внешне управлять собой. Ведь Разумный человек сам управляет собой и сам решает, как, согласно своим познаниям о тех или иных процессах, своему организму адекватно реагировать на внешние раздражители. И никогда не пойдёт на поводу внешних раздражителей, коими и являются обидчики, то есть провокаторы.

– Слово‑то какое, "провокаторы". Контрреволюцией попахивает. Фашизмом… – Скривился, как от оскомины, Посадов.

– Да, именно так, провокаторы. Точнее сказать, обидчики‑провокаторы только то и делают, что пытаются вывести кого‑нибудь из состояния равновесия своими колкими фразами, а затем, как вампиры высасывают жизненную силу побеждённого.

– Совершенно с Вами согласен. – Закивал Дьяков. – В реальности так и происходит. Человек, после эмоциональной встряски, чувствует себя опустошённым, как будто из него откачали энергию, его жизненную силу.

– Во всяком случае, глупо обижаться на человека, который не хотел тебя обидеть, и обида была нанесена как бы случайно. – Сказал князь, подзывая официанта. – Будь любезен, бутылку рома. И поскорей. Да, бокалы не забудь заменить.

Официант тенью скользнул к бару.

– Он знает, какой ром нужен? – Спросил я.

– Ещё бы! – Воскликнул Гэлбрайтов. – Они знают все вкусовые пристрастия своих постоянных клиентов. Попробуй ошибись! В миг на улице окажешься!..

– "Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам; люди большого ума всё замечают и ни на что не обижаются". – Блеснул эрудицией Посадов.

Сидящие за столом, молча уставились на него.

– Чего так смотрите? – Смутился тот. – Это не я, это Ларошфуко.

– Тогда понятно. – Дал определение чему‑то Гэлбрайтов.

– Что понятно? – Осторожно поинтересовался Посадов.

– Понятно, что наш поэт причисляет себя к людям большого ума.

– Вы хотите меня оскорбить?

– Заметьте, господа, – поднял вверх палец Гэлбрайтов, – он сказал "Оскорбить", а не "Обидеть".

– Филологические тонкости, как и юридические, порой весьма эффективны. – Сообщил князь, поглядывая на приближающегося официанта.

– Обидеть человека извне в принципе невозможно! Человек всегда обижается сам! – Произнёс граф, и принялся раскуривать потухшую трубку.

– У Вас, граф, такие глубокие мысли, что мне порой кажется, будто Вы скрытый шпион. – Улыбнулся князь.

– В каком смысле? – Спросил граф, закусив мундштук трубки.

– В самом прямом. То Вы эдакий простак, наивный до неприличия, будто девица на выданье. А то такие речи толкаете, аж диву даёшься, откуда что берётся?!

– Каждый человек должен полностью контролировать себя, свои эмоции, свои поступки, расти над собой духовно, заниматься самообразованием, развивать своё тело. Повторю ещё разок, настоящий человек должен меняться, только дурни не меняются.

– Да, но, насколько я могу судить не будучи знакомым с текстом, думаю, что Вещий Олег имел ввиду временные изменения, а Вы, граф, меняетесь на глазах, как хамелеон.

– Провоцируете? – Поинтересовался граф.

– и не думал. – Возразил князь.

– Справится с обидой не составляет большого труда. Если, разумеется, осознавать, что такая проблема имеется. Само осознание – это уже половина решения. – Сказал граф, разглядывая сидящего напротив него князя.

– Угу. Уверенность в победе – залог самой победы? – Переспросил князь.

– Да, уверенность в успехе – пятьдесят процентов победы.

– А как, по‑вашему, можно ли обидеть шуткой? – Спросил Посадов.

– Вы ещё спросите надо ли защищать обиженных?.. – Слегка поморщился князь.

– А надо ли? – Демонстративно поинтересовался Посадов.

– Защищать надо не обиженных, а не защищённых. – Ответил князь, и добавил: – Детей.

– "Легко обижается тот, кто не слишком собой доволен", это Крашевский. – Поторопился уточнить на всякий случай, Гэлбрайтов.

– Человек сильный духом, разумный и постоянно развивающийся, никогда не обижается на шутки, как бы ни старался вывести его из состояния психологического равновесия обидчик. – Ответил граф Бенингсен, пристально глядя на Гэлбрайтова.

– Что Вы на меня так смотрите? – Смутился тот.

– Он не считает нужным обижаться. Он прекрасно понимает процесс управления обидами и не допустит внешнего влияния на себя лично. Он выше обид и оскорблений. Их не существует в его жизни, и поэтому они не могут им управлять. – Как загипнотизированный, продолжал граф, не отводя взгляда. – А вот человек закомплексованный, слабый духом, глупый обижается постоянно.

– Повторяетесь, граф. – Заметил Гэлбрайтов.

– То есть?

– Вы уже это говорили.

– Ещё одна форма вампиризма. – Задумчиво произнёс Дьяков. – Человек Недалёкий и неуверенный в себе, таящий вечную злобу, всегда найдёт повод в очередной раз обидеться. Он ожидает жалости к себе со стороны более сильных духом людей.

– Святая церковь только о вампирах и прочей нечести печётся. – Усмехнулся князь.

– Церковь печётся о душах своих прихожан. – Обиделся за служителей церкви Дьяков.

‑ Испепеляя их на кострах. – Негромко добавил князь.

– Не надо. – Вспыхнул Дьяков. – Мы не инквизиция.

– А инквизиция, значит, не вы? – Заговорщицки прищурился Гэлбрайтов.

– Господа, господа! – Постучал донышком рюмки по столу Посадов. – Давайте не будем затрагивать нелицеприятные стороны нашей жизни.

– Насколько я понимаю, наш многоуважаемый господин Дьяков не принимал участия в инквизиторских походах. Так что его жизни это не касается. Или это не так? – Повернулся в кресле к Дьякову Гэлбрайтов.

Я во все глаза смотрел на эту странную компанию, и думал, что такого просто быть не может. Легко манипулируя цитатами великих умов человечества, они говорили о вещах, которые нас, тамошних, совершенно не интересовали. Не потому, что этого не было, а потому, что просто некогда было этим заниматься. В суете нас обижали, мы обижались, и наоборот. Но вот так, сесть и разложить всё по полочкам!!! Поражала начитанность этих людей, не говоря уже о фамилиях.

– Извините, – осторожно вмешался в разговор я, – простите за бестактность, но очень уж хочется понять… Скажите, пожалуйста, вот Вы граф (я взглянул на графа), а Вы князь, все вас так называют. А откуда они знают, что вы люди титулованные?

Разговор резко прервался. Дьяков смотрел на меня с благодарностью, Гэлбрайтов с некоторым раздражением, Посадов с заинтересованностью, граф и князь с недоумением.

– извините, если я сказал глупость. – Сконфузился я.

– Видимо, молодой человек хочет знать, есть ли у вас, титулованные господа, корочка, удостоверяющая ваши личности. – После небольшой паузы, заговорил Гэлбрайтов, изобразив на лице улыбку, могущую означать что угодно – и скептицизм, и брезгливость, и снисхождение.

– Паспорт имеется в виду? – Уточнил граф.

– Думаю, что нет. – Выразил сомнение Гэлбрайтов. – Его интересует документ, удостоверяющий ваши титулы. Скажем, царский указ, грамота…

– Аааа! – Разочарованно произнёс князь Вадбольский. – Это же элементарно!..

– М‑да. – Сказал граф. – Вы покажете или мне?..

Он вопросительно взглянул на князя. Тот двумя пальцами полез за борт пиджака. Что‑то щёлкнуло, и на княжеской ладони появились золотые часы с цепочкой.

– Смотрите, не стесняйтесь. – Сказал он, протягивая мне часы.

Я взял в руки дорогущую вещь. Золото тяжелило. Циферблат был старинным. По ободу цепочкой тянулась бриллиантовая окантовка.

– Вы переверните. – Посоветовал Посадов.

Я послушался. На обратной стороне оказался барельеф герба, выложенный из драгоценных камней, как мозаика. Щит был набран сапфирами из Шри‑Ланки. Насколько я знал, больше нигде таких не было. На голубом фоне имелся золотой крест, по всей видимости, из жёлтых гелиодоров (разновидность бериллов). Под ним, обращённая вверх рогами, серебряная луна. В нижней части щита располагалась река, с плавающими крестообразно в ней, двумя серебряными рыбками. Сам же щит сверху был накрыт мантией и шапкой. Я вопросительно взглянул на князя.

– Мантия и шапка – знаки принадлежности к княжескому роду. Вы это хотели спросить?

– Да, спасибо. Но!..

– Князь, – перебил меня Гэлбрайтов. – Не часы же Вы предъявляете в гостиницах или светских раутах!..

– На раутах и без предъявления все знают. – Немного раздражённо ответил князь, возвращая часы на место. – А в гостиницах этим не интересуются. Они и так знают. Вещи ведь все с гербами, документы, и так далее.

– Простите. – Окончательно стушевался я. – Не сообразил.

– Бывает. – Снисходительно сказал Посадов.

Граф Бенингсен, молча, извлёк из нагрудного кармашка визитную карточку и протянул её мне. Я покраснел. Сидящие за столом заулыбались, ободряюще.

– Не стесняйтесь, молодой человек. – Подбодрил меня Дьяков. – Было бы странно, если б Вы не заинтересовались такими мелочами.

Я взял визитку. Здесь так же имелся герб. На щите с лазоревым полем серебряное арбалетное ложе в перевязь. Шапку и мантию заменил нашлемник в виде графской короны, а из неё торчали два арбалетных ложа. Абрис был украшен надписью, видимо, девизом: "ОVRANT, VIRTUТE, PARATA".

– Спасибо. – Поблагодарил я, возвращая визитку.

– Оставьте себе. – Усмехнулся граф, и добавил. – На память. Так на чём, бишь, мы остановились?

– Обидеться нельзя простить. – Тихо подсказал князь.

– Это как? – Заинтересовался Посадов.

– Где правильней будет поставить запятую. – Уточнил князь Вадбольский.

– Ну, это как для кого!.. – Откинулся в кресле Гэлбрайтов.

– Я бы так не сказал. – Покачал головой граф Бенингсен. – Психологи относят обиду к детским реакциям на недостаток внимания и любви. Обида всегда связана с болью, когда ребёнок, да и взрослый, задет за живое. Причём недостаток любви не обязательно должен быть тотальным, скорее, это отсутствие отклика родителей на запрос ребёнка.

– Вы хотите сказать, что чувство обиды закладывается с детства? – Переспросил князь.

– Это не я. Это психологи склонны так думать. – Ответил граф, выбивая трубку.

– Чем инфантильнее личность, тем более она предрасположена к обидчивости. – Заговорил Дьяков. – Архиепископ Сан‑францисский Иоанн в своих трудах писал, что даже если нас никто не обижает, мы и тогда обижаемся. Нам иногда хочется почувствовать себя обиженными, и в этом проявляется дурная человеческая инфантильность.

– Вас этому в семинарии учили? – Съехидничал Гэлбрайтов.

– Нас многому чему учили. – Пояснил Дьяков, и добавил: – Обижаясь, мы как бы отворачиваемся от мира, от людей, считая мир плохим, несправедливым. При этом себя мы считаем хорошими, добрыми или беспомощными, слабыми.

– Масло масляное. – Сказал князь и потянулся за рюмкой.

– Как сказать!.. – Задумчиво изрёк граф, вертя в пальцах пустую трубку. – Обиду можно разделить на две категории, активную и пассивную.

– Грубо говоря, да. – Согласился Дьяков. – При пассивной, человек склонен так и сидеть в своём замкнутом мирке. Цель этого сидения – окончательно утвердиться во мнении, что мир слишком плох для него. При активной же – обижающийся хочет показать свою обиду другим. И тогда цель обиды меняет знак на противоположный то есть, заставить другого сделать по‑своему, навязать ему свою волю, своё желание.

– Да, – согласился граф. – Если человек считает себя однозначно правым, – в гордости, себялюбии, мол, я ушёл от мира, так как мир несправедлив ко мне, а значит, недостоин меня, то он, обиженный, становится в позицию жертвы. А если фантазирует о себе, будто он беспомощный и слабый, мол, защищать вы меня должны были, а не обижать, обиженный становится агрессивным.

– Хм!.. – Хмыкнул Гэлбрайтов. – В таком случае обижаться можно не только на людей, но и на Бога.

– Такая обида может закончиться печально. – Грустно заметил Дьяков.

– Обида – чувство горькое и опасное. Ведь оно стремится к возрастанию, стремится как бы “растечься” по всей душе. – Закончил свою пылкую речь граф Бенингсен.

– Вы ещё не сказали, – улыбнулся князь, – Ежели же ближний не идёт на поводу у обиженного, тот может прибегнуть к более кардинальным мерам, скажем, к мести.

– Извините, это уже слишком. – Поднял руки граф.

– Это уже преступление против любви! – Воскликнул Посадов.

– Доброе утро, господин Посадов. – Съязвил Гэлбрайтов.

– Не понял? – Взвился тот.

– Вы так долго молчали, что я, грешным делом решил, будто Вы уснули. – Пояснил свою реплику Гэлбрайтов.

– Я просто думал.

– И что же Вы надумали?

– Думаю, что те кто не понимает подноготную обиды считают, как будто перешагивать через других – это и есть основное занятие, а заодно и источник удовольствия.

– Глубокая мысль!.. – На полном серьёзе согласился Гэлбрайтов.

– Думаю, что закрыть нашу дискуссию можно так!.. – Произнёс граф. – Чтобы простить, спроси себя, что ты хотел получить в этой ситуации и не получил? И смириться с тем фактом, что желание осталось неисполненным. Да, мир не упал к твоим ногам, и ты не являешься всеобщим любимцем. А если это так, то нужно больше ценить тех, кто рядом с нами.

– Золотые слова! – Негромко воскликнул князь, и поднял рюмку. – За умение ценить окружающих тебя людей!

– Разумеется, и они несовершенны в любви и могут испытывать к нам очень непростые чувства. – Не обращая внимания на тост князя, граф продолжал ораторствовать. – Но с ними мы можем обсуждать свои проблемы и говорить о том, чего бы нам хотелось. Не в форме ультиматумов, а форме диалога. Ожидая услышать: это я могу для тебя сделать, а вот это, извини, никак. Если это трудно принять, задумайся, не идеализируешь ли ты людей, не приписываешь ли им воображаемые возможности.

– Браво, князь! – зааплодировал Посадов.

Дьяков вдруг сунул руку за отворот пиджака и достал небольшую книжку. Пролистнул несколько страниц и прочёл вслух:

"Не будем же думать, будто мы, прощая ближнему, ему оказываем благодеяние, или великую милость; нет, мы сами тогда получаем благодеяние, сами для себя извлекаем отсюда великую пользу. Равным образом, если мы не простим ближним, то чрез это им нисколько не сделаем вреда, а себе приготовим невыносимую гееннскую муку".

– А это кто? – Спросил Посадов.

– Это святитель Иоанн Златоуст. – Ответил Дьяков, пряча книжицу.

– Ага, значит, Златоуста на память не помните? – Не удержался от колкости Гэлбрайтов.

– Чего Вы к нему прицепились? – Поморщился граф.

– Да так. – Замялся Гэлбрайтов.

– Так где же поставить запятую? Обидеться нельзя, простить? Или всё же: Обидеться, нельзя простить? – Спросил князь, бросая скомканную салфетку в пепельницу.

Слушая этих людей, глядя на их лица, я вспоминал совсем другую дискуссию, ту, на диком пляже, которая не шла ни в какое сравнение с, потрясающей воображение, эрудицией, умением держать себя и при этом ещё и шутить. Это было уже в конце нашего отдыха. Мы тогда приняли на грудь приличную порцию спиртного и спорили чёрти о чём.

– Я не пропагандист дамоклового меча. – Сказал он, слегка заикаясь.

– Так чего же ты тогда об этом говоришь? – Поинтересовался я.

– Я говорю о том, что ситуация сейчас меняется со страшной силой. Если хочется чего‑нибудь экстраординарного…

– Митька, то, что вокруг меняется, нас совершенно не касается. – Перебил я его. – Абсолютно.

– Касается прямым образом. – Возразила Карина.

– Никаким. – Настаивал я на своём. – Абсолютно никаким.

– Ни фига себе заявочки?! – Возмутился Митька.

– Ну что изменилось оттого, что где‑то стреляют? Что? – Потребовал я ответа.

– Что? – Переспросил Митька.

– Да, для тебя лично? – Уточнил я.

– Для начала цепная реакция. – Ответил он.

– Никакой. Абсолютно никакой. – Спокойно возразил я. – Для тебя лично ничего не изменилось.

– Ну, извините!.. – Он прожевал грибок, приложил салфетку к губам, добавил. – Я придерживаюсь иного мнения.

– Ты опять же рассматриваешь ситуацию с какого… – Начала Маша, но я её перебил.

– Я же спрашиваю: для тебя лично, – я сделал паузу, – что изменилось? Вот американцы начали войну в Ираке. Что изменилось для тебя лично?

– Мне? – Недоуменно переспросил он.

– В Афганистане идёт война. Что изменилось для тебя? Лично? – Я напирал.

– Ну, как же?! – Он улыбнулся. – Героин стал дороже!..

– Можно подумать, ты его покупаешь. Пока тебя не коснётся, ты не почешешься. А почешешься, никто и не заметит. – Продолжал я.

– Ха‑ха! – девушки захихикали, отмечая удачную шутку.

– Да, накладно стало. – Поддержала Микешку подруга.

– Не, Митька, пока… – я подцепил на вилку гребешок и продолжил, – пока не коснётся конкретно тебя или твоего окружения всё, что вокруг происходит, тебе до фени.

– Позиция очень специфическая. – Отмёл мои доводы он.

– Это не позиция! – Попробовал я возразить.

– Когда уже коснётся тебя, – не замечая моей реплики, продолжал он, – непосредственно поздно пить боржом, когда почки отвалились.

– именно. – Вновь поддержала его подруга.

– На фиг, вдребезги и пополам. – Продолжал он горячиться.

– Хорошо! Хорошо! Хорошо! – Пытался урезонить его я. – Я не буду с девушкой спорить, она у нас ещё человек молодой…

– Это ты мне так мягко намекнул?.. – Вспыхнула Карина.

– Я у тебя спрошу, – я обратился к Микешке, тыкая в его сторону вилкой, как дирижёр своей палочкой. – Скажи мне, пожалуйста, а что изменится от того, что ты будешь знать о завтрашних событиях в мире? Для тебя лично? Внесёт изменения в твою личную жизнь? Никак.

– Я думаю несколько иначе. – Попробовала вмешаться Маша.

– Подожди. – Я отмахнулся. – Смотри. Вот возьмёт завтра и войдёт в нашу бухту американский авианосец. Для тебя это изменит что‑то? Ты можешь противостоять этому? Нет.

Могу. – Сказал Митька.

– Нет. – Отрезал я.

– Могу. – Упрямо повторил он.

– Не можешь. – Возражал я.

– Могу. – Настаивал он.

– А вот и нет. – Ухмылялся я.

– Могу.

– Ну, как?

– А я пойду и скажу: америкэн бой!

– и всё?! – Слегка удивился я.

– Нет. Ёлы‑палы, вдребезги и пополам. – Сказал он, и взялся за бутылку.

– Но ты этого не сделал ни сегодня, ни вчера, ни тем более позавчера. – Сказал я, загибая пальцы.

– Хорошо. – Вдруг согласился он. – Я возьму два литра коньяка и пойду к ним. И проведу диверсию.

– мало, мало. – С сожалением сказала Карина.

– Хорошо, ящик. – Сказал Митька, ничуть не задумываясь.

– Пожалуйста. – Согласился я. – Только их будет много.

– Я напою их вусмерть, и наши возьмут их тёпленькими. – Продолжал Митька.

– Ну, давай реально судить. – Слегка обиделся я. – Это реально? Что ты говоришь? Нет. Значит, о чём это говорит? правильно, ты городишь чушь. Следовательно, влиять на политику, историю, и так далее, ты в своём нынешнем положении не можешь.

– Но, реагировать на неё мы обязаны. – Сказал он устало.

– Ты лично можешь реагировать на что угодно, только это никак не отразиться на общем положении. – Возразил я.

– Хорошо. Но реагировать‑то надо?! – Удивлялся он моей тупости.

– А зачем? – Спрашивал я у него.

– Действительно, а зачем? – Подхватила Маша.

– Тебе на голову летит кирпич. Ты его видишь, ты понимаешь, и остаёшься на месте. – Начинает кипятиться он.

– Он летит не тебе. – Не приемлю я.

– Подожди, Митя, подожди. – Снова пытается вмешаться Маша. – Хорошо. Вот сейчас ты рассматриваешь аспект ситуации с крайне негативной точки.

– Виноград, сливу, грушу, персик? – Предлагает Карина Маше.

– Нет. – Отказывается та.

– К сожалению, кругом… – Начинает он, но девушка перебивает.

– Хорошо. А если всё же найти во всём этом нечто позитивное? и попробовать всё‑таки включиться в игру какого‑то игрока?

– Я скажу только одно. – Восклицает он, поражаясь нашей тупости. – Позитивное, милочка, я вижу только одно – когда мы все здесь сдохнем – планета вздохнёт свободней. И наступит следующий этап развития. И это положительно!

– Подожди, подожди! – Заторопилась девушка. – Нет. Даже в ситуации Россия – Грузия – НАТО есть один позитивный момент…

– Да‑а. – Согласился он, не слушая.

– Который ты, кстати, тоже в начале нашего застолья отметил. Все! И даже выпили за это. Это тот аспект, что Россия наконец‑то становится на ноги, то, что Россия набирает силу. Так? – Горячо закончила она.

– Я сторонник имперских амбиций. – Сообщил Митька.

– Но ведь проблема не в этом!.. – Не выдерживаю я.

– Почему, к сожалению? – интересуется девушка. – Если этот маятник, эта ситуация кажется для тебя наиболее выгодной, наиболее позитивной…

– Не выгодной для меня, зато выгодной для планеты. – Бесцеремонно перебивает он.

– Правильно. – Соглашается она. – Давай так рассуждать: почему тогда в таком случае не двигать свои мысли, свои стремления именно в этом направлении?

– Стоп! Стоп! – Чуть не завопил я. – Господа! Вы опять занимаетесь демагогией!

– Хорошо. – Неожиданно согласился Митька.

– Вы откуда знаете, что это планетарное или нет? – Всё‑таки не выдерживаю я. – Вы сейчас рассуждаете с точки зрения России…

– Это моё субъективное мнение. – Перебивая меня, веско объявляет Митька.

– Вы рассуждаете с точки зрения Россия – не Россия… – Пытаюсь не обращать внимания на его выпад я. – Россию загнали в угол, а когда загоняют в угол, всякий нормальный начинает сопротивляться.

– Правильно. – Растягивая гласные, согласился Митька.

– Вопросов нет. – Пытаюсь поставить точку я. – Здесь вступает в силу закон самосохранения. Это даже не обсуждается.

– И не только. – Бубнит он себе под нос.

– Объясни мне другое. – Настаиваю я. – Ты говоришь: "Украина – кирпич на голову…". А я отвечаю, в данном конкретном случае реально ты на события внешние влиять не можешь. Никак. Оттого, что ты будешь возмущаться, ругаться, материться, топать ногами, кричать… Ничего не изменится.

– Да‑а. – Снова соглашается он.

– То есть, на сегодняшний день ни ты, ни я, ни все мы вместе реально влиять на события в мире не в состоянии.

– Ну, грубо говоря, всё‑таки словами того же господина Зеланда, – вмешивается Маша, – смотря какой маятник ты собираешься раскачивать? И для чего, собственно? Вот сейчас мы говорим о кирпиче…

– Да прекрати ты со своим маятником! – Срываюсь я. – Мы же не о маятнике.

– Я имею в виду просто саму ситуацию… – Пытается продолжать девушка. – И наполнение самой ситуации какими‑то…

– Сама ситуация говорит о том, что я говорю не о маятнике. – Раздражаюсь я. – Я говорю, что мы на сегодняшний день не в состоянии качать этот твой маятник. Никак.

– Ну‑у! Это ты не совсем прав. – Говорит Митька.

– Ты что? – Вскрикивает Маша, увидев в руке Карины ручку. – Ты что, пишешь всю эту галиматью?

– Почему галиматью? – Не понимает та, беспрестанно строча в блокноте. – Это совсем не галиматья. Это самый натуральный компромат.

– Энергетическая подпитка соответствующих эгрегоров… – икает Митька. – Извините.

– Я об этом как раз и говорила. – Вставляет, в образовавшуюся паузу, Маша.

– Ты не прав. – Констатирует Митька. – Энергетическая подпитка да, можно сказать… А что там!.. делов‑то?! Микрон с меня, микрон с тебя?.. А в совокупности уже далеко не микрон. Энергетическая ментальная подпитка эгрегора… Не скажи… Не скажи…

– Вот об этом я как раз и говорила. Просто привела термин маятника как бы наиболее такой понятный и доступный. – Сказала девушка, и победно посмотрела на меня.

– почему я сейчас категорически… – Заговорил Митька, но я его перебил.

– А я ответил, что маятник мы не в состоянии раскачивать. Не тот уровень. А своего маятника у нас нет.

– Подожди. – Завелась она. – Дорогой мой, да ты вливаешься в общий маятник, который уже кто‑то раскачивает. Массы какие‑то давно контролируют его движение. Маятник, в который уже включены…

– А мы не будем его раскачивать. – Грубо перебиваю я её. – Это противовес общему маятнику. Я ведь как раз о том и говорю, что вы не в состоянии управлять этим маятником, а своего не имеете…

– Но мы можем свои микроны… – Пытается встрять Митька.

– Давайте определимся, – настаиваю я, не обращая на него никакого внимания, – на сегодняшний день планетарно мы можем что‑либо определять? нет.

– можем! – Сказал Митька.

Можем. – Подтвердила Маша.

– Нет, нет, и тысячу раз нет. – Отверг я все их возражения.

– Можем! – Продолжал настаивать на своём Митька. – Мы можем положить свои микроны на ту или иную чашу.

– Нет. – Отрицал я.

– Присоединить, да!.. – Соглашалась Маша. – Совершенно верно, можем.

– Вы лично можете раскачать планетарный маятник? – Тупо талдычил я. – Нет.

– Ну, ты даёшь! – Возмутилась девушка.

– Тихо! – Потребовал я тишины. – Подожди. Давай доспорим дальше.

– Давай. – Благосклонно разрешил Митька.

– республиканский, или государственный? Можете? Нет! Городской можете? нет! Так что же вы можете? Вы можете раскачивать маятник только в кругу ваших знакомых, друзей и обязательно единомышленников. Всё. Извините, ребята, о чём мы спорим?

– Если так говорить, то планеты не было бы. – Вмешалась Карина. – и всех остальных маятников не было бы! Потому что всё равно каждый добавляет свою крупинку в общий маятник движения мироздания.

"Какие разные люди?! Какие разные мысли?! " – Размышлял я поздним утром, сидя в салоне такси, направляющегося в отель.

Глава 9

Город встретил нас пасмурным утром. Перелёт сложился как‑то неудачно. Сначала рейс задержали почти на два часа. Потом уже в воздухе что‑то случилось, пришлось делать экстренную посадку в Вене. Там ещё часа два ремонтировали какую‑то фиговину, и вот наконец мы приземлились дома. Пройдя паспортный контроль и получив багаж, мы вышли из здания аэровокзала. На площади было необыкновенно пусто. Я взглянул на часы. Стрелки показывали начало девятого.

– Мить, – обратился я к другу, – не подбросишь мой багаж в общагу? А то если я туда заеду, то сегодня уж на работу точно не попаду.

– Ладно. Завезу. Только вот что‑то я не вижу на чём? Вообще‑то нас должны были встретить.

– Кто? – Не удержался я от вопроса.

– Карина – это как минимум, и работники одной специфической организации, которым ты был позарез так нужен перед отлётом.

– Видимо, не так был нужен!.. Иначе бы!..

– Ага. И я про тоже.

– Хм!.. Действительно, что‑то их не видать.

– Не каркай. – Предостерёг меня Митька.

– От тюрьмы и от сумы не зарекайся. – Проинформировал я, рассматривая машину, выезжающую на площадь. – А вот и Карина.

– Уверен? – С сомнением спросил Загальский. – У неё немного другая марка.

– Теперь уже нет.

К тротуару подкатила "Волга". За рулём сидел сам Самуил Исмаилович – начальник безопасности фирмы, где я работал.

– Садитесь. – Пригласил он, приопустив стекло.

Митька с сомнением посмотрел на машину, потом перевёл взгляд на Самуила Исмаиловича.

– У меня такое ощущение, что мне с вами не по пути. – Сказал он.

– Садитесь! – Рявкнул Самуил Исмаилович. – Разглагольствовать будете потом.

Я с недоумением посмотрел на начальника безопасности.

– Самуил Исмаилович, – обратился я к нему, – Вы бы для начала объяснились…

Однако он не дал мне договорить:

– Быстро в машину, сопляки!

Опешившие от такого натиска, мы быстро пошвыряли чемоданы в багажник и уселись на заднем сидении. Не успели мы захлопнуть дверцы, как начальник безопасности рванул с места в карьер.

– Что случилось? – Снова спросил я, но на этот раз Митька ткнул меня в бок, глазами показывая на площадь.

– Накаркал. – Только и смог выговорить я.

– Не боись, в моей машине они тебя не тронут. Да и не знают они, что ты уже ускользнул от них.

– Почему? – Не поверил я.

– Потому что это не моя машина.

Я внимательно оглядел салон. Увы, это мне ничегошеньки не дало, но задавать вопросы уже расхотелось.

Как ни странно, только Самуил Исмаилович оказался прав. Никакой погони за нами не было. Подъезжая к центральному входу, он скомандовал, чтоб я выметался и не задерживался на улице ни секунды, что я и сделал. Выскочив из машины, бросился к двери. Сзади раздался визг шин. В зеркальных створках двери мне было видно как "Волга" рванула с места, уносясь в обратную сторону. Почему туда, я сразу не понял, а потом вовсе забыл. И не мудрено было забыть, ведь события потекли в непредсказуемом русле.

В вестибюле меня ждал сам директор. Охраны на входе не было, и осознание этого факта остановило меня на полпути к лестнице.

– Семён Иванович, что происходит? – Чуть ли не возопил я. – Объясните же мне, наконец! Что происходит?

– Ничего не происходит. – Спокойным голосом произнёс директор. – Просто у нас маленькие неприятности. С технической стороны мы оказались нашим конкурентам не по зубам, так они решили добиться своего посредством террористического акта.

– В смысле?! – Обалдел я от такой новости.

– В том смысле, что на данный момент на втором этаже находятся несколько боевиков со взрывчаткой, и все сотрудники нашей фирмы в качестве заложников.

– А Вы?!

– А меня выпустили встретить тебя и передать им их условия.

– Какие? – Упавшим голосом поинтересовался я.

– Или ты едешь с ними, или они взрывают всё здание вместе со всеми находящимися в нём людьми.

Я ошарашено смотрел на директора и понимал, что это какая‑то совсем уж скверная шутка.

– Закрой рот. – Посоветовал Семён Иванович. – Муха залетит. – И тихо добавил: – Уходи через чёрный ход. Там двое, но обкуренные. Пробьёшься.

– На хрена тогда меня везли сюда?

– А куда тебя надо было везти?

– Да куда угодно!!! Высадили бы хоть в общаге…

– А ты уверен, что тебя там не ждут?

– Ну, так предупредили бы, чтоб не летел сюда!..

– Каким образом?

– А люди? – Спохватился я.

– Милиция знает. Сейчас они готовятся к захвату.

– Но ведь люди погибнут?!

– Да, кто‑то погибнет, но не все. А ты мне живой нужен.

– А если я сдамся им?

– Ты веришь убийцам?

– Нет, но ведь есть шанс!

– Шанс всегда есть. Вот я и говорю тебе, уходи. Через двор выскочишь на соседнюю улицу, там тебя будет ждать Малка с машиной. Она вывезет за город, на школьный аэродром. Вертолёт с экипажем будут ждать. Подбросят до соседней области, там пересядешь в машину. Оттуда на военный аэродром. Дальше тебе скажут встречающие.

Я тряхнул головой, сбрасывая наваждение.

– Где они?

– На втором этаже, в бухгалтерии.

– Мой сменщик там?

– Нет. Он успел предупредить нас, а мы не поверили. Где он сейчас я не знаю. Но на работу он не пришёл.

– Так значит, он всё‑таки успел Вас предупредить?

– Да.

– И Вы не поверили?!

– А ты бы поверил?

– Я бы поверил. Потому что именно я предупредил его о возможном захвате.

Семён Иванович грязно выругался.

– А мне ты не мог сказать об этом?

– Каким образом?

Лицо директора, наливающееся благородным гневом, резко изменилось.

– Извини. Не догадался. – Сказал он тихо.

– Теперь‑то уж что?.. – Сказал я, поднимаясь по ступеням на второй этаж.

Как шли переговоры, чего требовали, я помню плохо. Как‑то в голове не укладывалось, что в наше время могло такое случится. В конечном результате меня вывели на улицу, усадили в стоящую у парадной, машину, а с обеих сторон от меня уселись два мужика, нафаршированные взрывчаткой по самое не могу. За руль уселся ещё один, правда, не такой раздутый как двое моих охранников, но в бронежилете. Машина тронулась с места и один из боевиков потребовал, чтоб я завязал глаза. На что я, не без внутреннего содрогания, сначала послал их подальше, а потом интеллигентно возразил, что мы об этом не договаривались. Эти дяденьки, как тут же выяснилось, ожидали чего‑то подобного, потому как в тот же миг между передними сидениями и задними опустился занавес из плотной материи. Охранники синхронно опустили шторки на окнах, и мы оказались в полной темноте. Щёлкнул выключатель и почти надо мной вспыхнул свет. Сидеть между двумя жёсткими мужиками не очень приятное удовольствие, но ещё хуже было от осознания, что эти два придурка могут взорваться. Хотя, чёрт с ними, ежели они хотят, то пусть взрываются. Я‑то тут причём? В общем, моё внутреннее состояние желало быть лучшим. Я не просто трусил, мне было жутко, очень жутко. Живот сводило и очень хотелось посетить одно весьма укромное местечко…