Текст книги "Алмазная пыль (ЛП)"

Автор книги: Адива Гефен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

15

В семь утра я одиноко шла по коридору терапевтического отделения больницы «а-Шарон». У двери палаты на белом деревянном стуле сидел усталый полицейский. Дедушка, лежа на кровати, читал газету «а-Арец» – единственное, что ему осталось после закрытия «Давара»[27]27
  «Давар» и «а-Арец» – газеты с ярко выраженной левой окраской.


[Закрыть]. Его длинные белые волосы были стянуты черной резинкой.

– Майн гот! – воскликнул он, увидев меня. – Во что ты опять вляпалась?

Я обняла его, вдохнув знакомый запах.

– Пойдем, погуляем, – предложила я. – Тебе ведь можно?

– А кого я буду спрашивать?! – вспыхнул грозный Макс, а сам уже облачился в свое серое зимнее пальто, висевшее на двери, и пошел рядом со мной вдоль коридора, выкрашенного светло-зеленой краской, в задний дворик больницы.

– Так что же с тобой произошло, Габиляйн? – спросил он, едва мы успели сесть на зеленую скамейку.

– Сначала ты расскажи, что от тебя нужно было Саре Курт. Шамир едет сюда, и у него к тебе миллион вопросов. Тебе придется мне всё рассказать, дедушка! Дело принимает серьезный оборот!

– Сара? – он усиленно наморщил лоб. – Нет, не знаю. – Он поднял воротник и притворно закашлялся.

– Сара – это дочь Веры-Леи Курт, – не отставала я, пока он продолжал кашлять. – Она звонила мне несколько недель назад. Хотела поговорить с тобой.

Не отвечая, он страдальчески уставился в стену перед собой.

Я извлекла решающее оружие:

– Якоб знает, кто это. Что ты будешь делать, когда он заговорит?

– Якоб сумасшедший! Кто ему поверит?

– Деда, я же знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты ее знаешь! – подластилась я. – Что ты от меня скрываешь? И почему все вдруг заинтересовались твоей коллекцией картин?

– Есть вещи, о которых тебе лучше не знать, – и он посмотрел на меня, как капитан на тонущий корабль.

– Гросс фатер, я всё равно уже замешана, так дай же мне помочь тебе.

– Это всё твой отец! Это его идея… – вздохнул дедушка. – Это он просил меня с ней встретиться. Он сказал, что одна фрау заинтересована в покупке квартиры в нашем доме – в том, что на Ахад а-Ам. Одну квартиру я готов продать… Семье нужны деньги.

– Почему, дедушка?

Он сердито отмахнулся:

– Я уже сказал тебе… – он зашелся сухим хриплым кашлем. – Алзо, эта фрау не хотела смотреть квартиру. Когда она приехала, то сказала, что ее бизнес – это картины о прошлой жизни… Что у нее в Америке есть крупные клиенты, которые ищут такие картины…

– И эта фрау была Сара Курт?

– Найн! – дедушка резко выпрямился на влажной скамейке. – Я помню только Веру-Лею Курт. Профессоршу. Она Якоба чуть не убила! А эта по телефону назвала свое имя, американское такое… Арлин… Да, Арлин Прист… Пост… Или Постер…

– Я думаю, что это была Сара Курт… – прошептала я. – Но что же все-таки случилось, деда? Почему ты решился продать квартиру? Дело ведь не только в папином «Париже», правда?

Он хранил упрямое молчание.

– Дедушка, или ты сделал что-то такое, из-за чего мне следует переживать за тебя?

– Думаешь, я ее убил? Абер найн! Найн! Клянусь именем бабушки!

– Бабушка умерла.

Он засмеялся:

– Габи, твой дед никого не убивал!

– А Якоб? Что сделал он?

– Да что же это такое?! – рассердился он так, будто я на самом деле обидела его подопечного.

– Не знаю… Возможно, Якоб увидел эту женщину и подумал, что она – Вера-Леа Курт, испугался и набросился на нее. Ты же сам говорил, что он немного неуправляем…

– Найн!

– Может, он подумал, что она пришла снова забрать его в больницу, и решил…

– Найн, Габриэла, найн!

– Почему ты не рассказал сыщику, что должен был встретиться с этой Арлин?

– Я растерялся, только и всего… Я уже стар, Габи…

– А это что? – я вытащила картинку с тремя девушками в матросских костюмах.

– Вас из дас? И ты тоже? Твой отец тоже спрашивал про эту картину…

– Хватит, дедушка! Перестань! – вспылила я. – Это было в кармане твоего пиджака вместе с чеком из такси. Три маленькие морячки. Я спросила тебя о них позавчера вечером, у тебя дома. Ты и тогда не ответил. Может быть, хватит водить меня за нос?

– Я никогда не видел этой картины до того, как твой отец мне ее показал!.. – он побагровел от напряжения. – Пойдем, Габи, – сказал он после продолжительного молчания. – Надо подумать. Вернемся в отделение. – Я протянула ему руку, и он, с трудом поднявшись, оперся на нее. Впервые в жизни Макс Райхенштейн опирался на свою внучку! События последних дней вернули ему его настоящий возраст…

– Вас ждут, господин Райхенштейн, – сказал полицейский, сидящий у двери дедушкиной палаты.

Ну, конечно! Доблестный капитан Шамир! Он с улыбкой посмотрел на меня:

– Вы сегодня рано встали, госпожа Амит. Как прошла ночь?

– Ночь была беспокойной.

Его взгляд выразил вопрос.

– Нет, нет, больше никаких взломщиков. В этом смысле всё было тихо, – сухо ответила я. Мне показалось, что он смутился.

– Господин Райхенштейн, – подчеркнуто учтиво сказал Шамир. – Вы позволите задать вам несколько вопросов?

Шамир протянул дедушке лист бумаги:

– Это вам знакомо?

Ни один мускул не дрогнул на лице дедушки:

– Найн, не знакомо.

Шамир передал листок мне:

– Может быть, вы знаете?

Это был снимок, распечатанный с интернета, – вверху над снимком был адрес сайта. Те же три девушки, только на этот раз не в матросских костюмах, а в роскошных меховых манто. Их волосы были распущены, а босые ноги утопали в белом пушистом ковре, по которому были разбросаны стеклянные шары и синие цветы. На полях листа значилось: 1910, Три девушки в мехах, Зуциус.

– Нет, не знаю, – сказала я, возвращая Шамиру листок.

– Оставьте себе, – сказал он. – Может быть, вы или ваш дедушка, что-нибудь вспомните…

– Почему вы так с ней разговариваете, господин Шамир? – не сдержался дедушка.

– Господин Райхенштейн, – Шамир многозначительно на него посмотрел. – Я разговариваю так потому, что этот снимок был у вас. В вашем кабинете.

– У меня? Найн!

– Я нашел это среди картин, лежавших на кровати.

– Картины на кровати? О чем это вы?

– Габи вам не рассказала?

Черт! Я виновато посмотрела на него.

– Вчера кто-то проник в ваш дом, – сообщил сыщик. – Мы думаем, что они искали что-то определенное, возможно – этих девушек.

– Понятно, – сказал дедушка дрожащим голосом. В его глазах, обращенных ко мне, было страдание. – Езли изкали, то они ошиблись, – немецкий присвист снова овладел его речью. Он был сильно взвинчен. – У меня нет ничего похожего на эту картину… Габиляйн, твои синяки… Это воры?…

Я отрицательно помотала головой. Он облегченно вздохнул:

– Понял… Хорошо, но это не моя картина. Хотел бы я, чтоб она была моей…

– Вы удивитесь, но на этот раз я вам верю, – сказал Шамир. – Только мне кажется, вы догадываетесь, кто искал эту картину. Я прав, господин Райхенштейн? А может быть, не «искал», а «искала»?

– Нет, – дедушка упрямился, а я чувствовала, что силы меня покидают. – Не имею ни малейшего понятия.

Господи! Почему он не хочет сказать правду? Это становится невыносимо! Но я не осмелилась произнести ни слова…

– Ты действительно не знаешь эту картину, дедушка? – спросила я, когда мы с ним тряслись в «форде», увозящем нас из больницы в дом моего отца. На западе садилось солнце, и небо было окрашено в густо-розовые тона раннего зимнего заката.

– Найн, – упрямо повторил он.

– Она очень похожа на картину с девушками в матросских костюмах. А вдруг это часть серии…

– Хватит, Габи! Оставь меня в покое, я спать хочу, – сказал он и закрыл глаза.

Он не возразил, когда я сообщила, что беру его с собой в Рамат а-Шарон, и даже глазом не моргнул, когда я упомянула вскользь, что Мориц тоже туда прибежал. Неужели он действительно так слаб?

На пороге дома, кутаясь в черное пальто, сидел Газета. Очевидно, он вернулся с вечерней прогулки, но на сей раз – без газет. Увидев нас, Газета поднялся и, когда дедушка приблизился, встал перед ним на вытяжку, как солдат перед офицером.

– Мне необходимо вернуться в Тель-Авив, – расстроено сказала я, когда мы вошли в дом. – Сюзан заставляет меня пойти с ней на какой-то идиотский ужин. Пообещай мне, что останешься дома и будешь отдыхать… И никаких ночных встреч! – попросила я своего горячо любимого деда. Он безучастно кивнул. Если бы я попросила поджарить мне медузу или связать купальник с «косами», он бы тоже согласился. Его мысли были далеко.

– Мирьям – домработница – придет утром, – сказала я, помогая ему снять пальто. – Она купит продукты и приготовит вам что-нибудь. А мне нужно идти…

– Иди, Габиляйн, не беспокойся, битте, мы не пропадем, – и он погладил меня по голове.

Игрун ждал на ковре в гостиной, чтобы сразу показать мне, где он оставил подсохшую кучку. Это у котов такой примитивный способ выражать свое недовольство жизнью и уровнем обслуживания.

– Что ты наделал, глупый котяра! – заорала я, когда он стал тереться о мою ногу. Игрун опрокинулся на спину, предлагая погладить его по холеной шерстке.

Наскоро приняв душ, я озабоченно перебрала свой гардероб. Интересно, что надевают на встречу со спонсором? Черное годится на любой случай, решила я и влезла в черные брюки с искрой и черный джемпер. Без четверти восемь раздался стук в дверь. На пороге, затянутая в брючный костюм цвета бордо, стояла Сюзан.

– Ты что, на похороны собралась?! – спросила она и повела меня прямо в спальню. – Где твоя зеленая шелковая шаль? Будь похожа на человека! – она обернула меня блестящей тканью и удовлетворенно оглядела.

– Как там твое юное дарование? – спросила я, стараясь отодвинуть ее от шкафа, чтобы ей не захотелось продолжить работу над моим внешним обликом.

– Она потрясающая! Тебе понравится, вот увидишь! Когда она открывает рот, душа поет! И никакого отца в мэрии у нее нет! Клянусь тебе – ни отца, ни зятя, ни двоюродного брата! – она протянула мне фотографию кудрявой девочки с глазами-финиками и кожей кофейного цвета. – Ее зовут Одайя. Поверь мне – это находка! Эфиопка прекрасно впишется в нашу концепцию. Но к чему слова? Завтра она придет на первое чтение пьесы. А сейчас давай спускаться. Нехорошо заставлять спонсора ждать…

Возле дома нас ждало такси с двумя мужчинами в вечерних костюмах.

– Гуте нахт, – произнесла Сюзан, усаживаясь на заднее сиденье рядом со старшим из них. – Ихьт бин…

– Гуд ивнинг, – ответил мужчина по-английски. Сюзан с облегчением улыбнулась.

– Я профессор Фон Шмидт, а это Илия Коэн, мой личный помощник в Израиле. – Личный помощник, который сидел рядом с водителем, повернул к нам строгое лицо, обдав сладким запахом афтершейва.

– Илия заказал нам места в греческом ресторане в Яффо, – заморожено улыбнулся Фон Шмидт. – Надеюсь, вы не возражаете?..

Возражаем ли мы?! Сюзан считала, что это просто замечательно! Греческая кухня, сказала она ему на своем совершенном английском, это кухня, которую она любит больше всего, а Яффо – это ее дом! И тут же стала рассказывать о Яффо и о своем районе и, главным образом, о Культурном Центре и чудесных, но обиженных судьбою, детях, которые посещают Центр, и с которыми – она надеется – он в скором времени познакомится поближе. Шмидт слушал ее молча, не задавая вопросов. Но Сюзан не нуждалась в проявлении интереса с его стороны. Она продолжала говорить и тогда, когда таксист высадил нас у входа в «Филамолоклус» – маленький ресторан в Яффском порту, и тогда, когда нарядный официант проводил нас к столику с видом на море и наполнил бокалы прозрачным узо[28]28
  Узо – греческая анисовая водка.


[Закрыть], и тогда, когда стол заполнился множеством тарелочек с острыми закусками. И только появление маленьких хлебцев с темной, блестящей от соленого масла, корочкой, заставило ее умолкнуть.

Спонсор воспользовался наступившим затишьем:

– Я понял, что у ваших родителей венские корни, – обратился он ко мне.

– Я сабра, – сказала я со старательной улыбкой, на мгновение войдя в роль, которую навязала мне Сюзан. – Вену я не знаю, только Тель-Авив и Яффо…

– Кто родился в Вене? – оборвал меня профессор. – Мать или отец?

– Дедушка, – ответила я, опрокидывая третью рюмку узо. – Макс, отец моего отца.

– А где был дедушка во время войны?

Вот так? Без предисловий? Прямо в эпицентр твоих угрызений совести и трагедии нашего народа? – удивилась я про себя, а вслух сказала:

– Он был в Израиле. Родители отправили его сюда, а сами остались там.

– Йа, йа, ферште ихь[29]29
  Да, да, понимаю (нем.).


[Закрыть], – ни один мускул не дрогнул на его лице. – А что ваш дедушка привез оттуда с собой?

– Диплом шлифовальщика алмазов, – сухо ответила я и жестом призвала официанта возобновить поставки узо.

– И картины, – добавила Сюзан. – Он привез довольно приличную коллекцию больших картин маслом. Правда, Габи? – спросила она, пиная меня под столом точным ударом в голень.

Я послушно кивнула.

– Профессор Шмидт интересуется искусством. Он рассказал мне, что владеет огромной коллекцией картин венских мастеров конца девятнадцатого века, – сказала Сюзан с подобострастной улыбкой. – Он в этом хорошо разбирается.

Мне его интерес был до лампочки. Голова кружилась, и единственное, чего мне хотелось, это пописать и уложить тяжелую голову на подушку.

– Сказать по правде, мы собираемся открыть в нашем Культурном Центре художественную секцию… – продолжала моя начальница. – Можно будет присвоить секции имя профессора Шмидта…

Естественно, а как же иначе! Она не собиралась упускать такую возможность.

– Ты не можешь присвоить художественной секции имя того, кто, возможно, украл картины у евреев, – сказала я голосом, хриплым от узо. – Не думаешь ли ты, что имеет смысл прежде проверить биографию спонсора.

Глаза профессора гневно вспыхнули.

– Госпожа Габриэла, – склонился он ко мне. – Не все немцы жгли евреев.

– Но вряд ли хоть один из них помогал пожилым еврейкам переходить штрассе…

Его гладкое лицо не шелохнулось. Он вставил сигарету в длинный мундштук и закурил.

– Что делала семья вашего дедушки в Вене? – спросил он и глубоко затянулся.

Сюзанин локоть впился мне в талию.

– Деньги. Много денег, – послушно ответила я. – Его отец торговал драгоценными камнями, у него был большой завод по обработке драгоценных камней, а его дед управлял самым главным в Вене банком. Его звали Фриц Кеслер. Его портрет висел в каждом отделении банка, пока нацисты… – и снова укол Сюзаниного локтя.

Телефон Илии Коэна зазвонил, и верный помощник тут же передал его меценату.

– Ну, чего ты? – зашептала Сюзан мне в ухо. – Ты же мне всё испортишь! Что с тобой происходит?

– Меня бесит, что он нас обманывает, разве ты не поняла? Его интересует что-то другое, Сюзан, а совсем не наш Культурный Центр. И, к твоему сведению, слишком много народу интересуется картинами моего дедушки – и это только за одну неделю… – прошептала я в ответ.

– Ладно, расскажешь мне всё потом. А пока постарайся быть поласковее… – она улыбнулась профессору сахариновой улыбкой, а тот тем временем, отложив телефон, ковырялся в своей тарелке.

– Скажите, Габи, – спросил он, не поднимая головы, – имя Эстер Кеслер вам о чем-нибудь говорит?

Эстер Кеслер, навеки юная тетя моего дедушки, в честь которой меня назвали Габриэла-Эстер, та, чей портрет висит у меня дома, и которой так заинтересовался этот учтивый слизняк господин Топаз, – эта Эстер Кеслер просто преследовала меня!

– Что здесь происходит, профессор? – я положила вилку на пустую тарелку. – Мне казалось, мы говорим о пожертвовании на воспитательный проект. Почему вас так интересует моя семья? – я старалась, чтобы голос звучал ровно.

– Думаю, что я их знал … У вашей прабабушки были две красавицы-сестры, и Эстер – одна их них. Я прав?

Да. Он прав. И он не нуждался в моем подтверждении.

– Послушайте, Габи. У меня есть картина, на которой изображена эта Эстер. Картина ценная. Я знаю, что были и другие картины с ней, написанные очень талантливым художником…

– Мне об этом ничего не известно.

– Зато мне известно, что есть еще одна картина, на которой она изображена с двумя подругами. Я ее ищу…

Я почувствовала холодок в груди. Опять эти три девушки! Пристально глядя на профессора, я сказала своей наивной начальнице:

– Сюзан, по-моему, произошло недоразумение. Ты заметила, что никто тут не говорит о пожертвовании?

– Она слегка пьяна… – услышала я сердитый голос Сюзан. – Не обращайте внимания… – но я, взмахнув над плечом зеленой шалью, уже шла к выходу из ресторана.

Придя домой, я зажгла свет. Со стены в прихожей мне лениво и равнодушно улыбалась красавица Эстер Кеслер.

– Так ты и есть одна из тех девушек в матросских костюмах? – устало спросила я, сбрасывая туфли. Где эта картина, черт бы ее побрал?! Неужели дедушка ее прячет? И почему мошенники всего мира объединились, чтобы раздобыть именно эту картину? Может, лучше ее продать, чтобы избавиться от этой головной боли, и, наконец-то, купить новый компьютер?..

16

– Габриэла!!! – кто-то барабанил в дверь моей квартиры. Очнувшись от тревожного сна, я обнаружила, что лежу на диване, закутанная в клетчатый плед. О, боже! Который час? Кто это там, черт побери?! Ни минуты покоя!..

– Габриэла, это я, Рут! Открой…

Не открою. Ни сегодня, ни вообще на этой неделе – может же дочь Евы позволить себе небольшой антракт в пьесе, где она (то есть, я) вот уже несколько дней подряд играет главную роль!

Послышался скрежет ключа, а затем с лестничной площадки донесся звук удаляющихся шагов, дверь тетиной квартиры открылась и потом захлопнулась. Ушла…

Игрун проснулся и вспрыгнул мне на живот. Прошелся по мне мягкими котенковыми шажками, вспомнив дни, когда был сосунком… Я взъерошила его мягкую шерстку. Кот заурчал и зажмурился от удовольствия. Я тоже закрыла глаза… Сколько времени прошло с тех пор, как мы с Душкой лежали тут вдвоем, и я вдруг решилась сказать ему, как он мне нужен?.. Сутки? Неужели, только сутки?

Горячий душ слегка расшевелил мои застывшие члены. Синяки поблекли и пожелтели, и только на левой щеке всё еще ясно виднелась свежая ссадина – свидетельство драматичной встречи с асфальтом, подстроенной мне Морицем.

Небрежно вытершись, я надела ажурный топ и маленькие трусики, и тут опять раздался настойчивый стук в дверь, а вслед за ним – длинный звонок.

Я открыла.

На пороге, обтянутая спортивным костюмом розового цвета, стояла моя тетя Рут.

– Доброе утро, – пропела она, старательно изображая радость. – Второй день тебя ищу, начала уже беспокоиться… Что у тебя с лицом? Ты выглядишь так, будто…

– Ничего серьезного, тетя, – оборвала я ее. – Я очень занята, мне нужно быть в Культурном Центре, так нельзя ли…

– Минуточку, Габи, – вкрадчиво прогундосила Рут. – Кое-кто хочет с тобой увидеться, и я предлагаю…

– Весьма сожалею, тетя, – ответила я ей в тон. – Ничего не получится, меня ждут шестьдесят человек. У нас сегодня первая репетиция мюзикла…

Это не произвело на Рут должного впечатления.

– Топаз! – завопила она, перегнувшись через перила лестницы. – Она здесь!.. – и тут же прошептала: – Надень что-нибудь, он уже идет…

До чего же он наглый, этот слизняк, сердито подумала я. Как он смеет… Но тут же мне пришла в голову другая, более здравая, мысль. Может быть, ему удастся пролить немного света на эту тайну… Чем я рискую?! Он больше не посмеет ко мне приставать. Я нехотя побрела в спальню, втиснула ноги в синие джинсы стретч и вернулась в гостиную. Топаз и Рут сидели на диване, как пара встревоженных родителей, ожидающих свою непослушную дочь. Усевшись в большое кресло, я закурила. Рут пару раз сухо кашлянула, но не решилась сказать ни слова.

Топаз смущенно мне улыбнулся:

– Габи, у меня к вам несколько вопросов…

– Послушайте, – прервала я его, и улыбка стерлась с его лица. – У меня для вас ровно десять минут. Спрашивать буду я, а вы – отвечать. Вам ясно?

– Габриэла! – голос Рут звучал укоризненно и смущенно одновременно.

– Ничего, – покорно сказал Топаз. – Пусть спрашивает.

– Прекрасно! Объясните мне, что это все вдруг так заинтересовались дедушкиной коллекцией?

– Знаете, как это происходит, – слухом земля полнится… Уже несколько месяцев в кругах понимающих людей говорят о коллекции вашего дедушки. Тот, кто интересуется искусством западной Европы конца девятнадцатого века, мог услышать много интересного о его картинах…

– Например?

– Говорят, что это многоплановая коллекция, объединяющая разные стили – неоклассический, реалистический, малоценные пейзажи и несколько портретов, представляющих собой неудачное подражание. Говорят, что Макс Райхенштейн – «сентиментальный» коллекционер, не соблюдающий ни темы, ни хронологии, и коллекция его случайна, эклектична.

Топаз посмотрел мне в глаза. Он был смущен и унижен. Я впервые почувствовала, что он не играет.

– Что еще, Топаз? Расскажите мне всё.

– Говорят, что в этой коллекции есть один или два бриллианта. Возможно, даже больше. Говорят, что ваш дедушка понятия не имеет о том, чем владеет. Именно поэтому его коллекция так будит воображение.

– А чего хотите вы?

– Увидеть коллекцию и обнаружить этот бриллиант – только и всего… – его бледное лицо снова украсилось жуликоватой улыбкой.

– Вы имеете в виду Зуциуса?

Его кадык взволнованно поднялся и опустился.

– Зуциус, – хрипло выдавил он. – Думаю, именно его все и ищут в коллекции вашего деда.

– Все? Что вам известно обо всех?

– Каждый коллекционер, проявляющий интерес к этой коллекции, надеется найти в ней пропавшую картину Зуциуса, – он склонился вперед и попытался положить руку мне на колено. Смелый парень! Я стряхнула ее с отвращением:

– Убери свои руки, кретин!

Бросив испуганный взгляд на Рут, он откинулся на спинку дивана.

– Габриэла, если у вас есть Зуциус, я смогу помочь вам извлечь из этой сделки самую большую прибыль… У меня хорошая репутации, связи…

– Я вас поняла. А сейчас мне нужно уйти… – я поднялась с кресла и натянула высокие ботинки армейского вида, которые валялись тут же на ковре.

– Вы только посмотрите на нее! – встрепенулась тетя Рут от овладевшего ею оцепенения. – Человек просит всего лишь поговорить с Максом и убедить его встретиться с Топазом… – прозудела она своим визгливым сопрано.

– Тетя Рут, довожу до твоего сведения, что дедушка – твой отец – перенес сердечный приступ. Ты не забыла? Зуциус сейчас волнует нас меньше всего. Я права? – Я погладила Игруна и взяла сумку. Распахнула наружную дверь и остановилась, дожидаясь, чтобы они вышли.

– Я буду ждать вашего ответа, Габи, – с надеждой воззрился на меня Топаз.

– Я буду общаться с тобой только через Рут, – с угрозой сказала я, спускаясь по лестнице. – Не смей ко мне приближаться, придурок, – и вышла на улицу.

Под одним из дворников моей машины белел листок бумаги. Ура! Это не штраф – всего лишь мятая записка: «Встретимся после репетиции. Люблю тебя. По-моему, по-твоему – как захочешь, только не исчезай!» У меня в груди потеплело.

Я сразу же отправила ему деловую эсэмэску: «Душка, встретимся в Герцлии у дедушки, в двенадцать дня». Никаких излияний. Я видела, к чему это нас ведет…

У Культурного Центра в Яффо толпилась молодежь.

– Они все участвуют в постановке? – спросила я Фиму, который стоял в дверях Центра, пытаясь оттеснить орущих подростков.

– Не все. Некоторые пришли покричать, почему им не дали роли, – безнадежно ответил он, отпихивая двух девчонок, пытавшихся проскользнуть внутрь.

Сюзан была на грани инфаркта.

– Мария пропала, – сказала она, и лицо ее побагровело. – Она должна была прийти к половине десятого, а ее всё еще нет…

– Может, она уже усвоила звездные манеры и до сих пор спит?

– Я посылала за ней – нам не открыли. Не понимаю, что случилось. У тебя есть сигареты?

– Ты знаешь, что курить вредно? – спросила я, протягивая ей пачку.

– Но у меня закончились леденцы, – сказала она, вытаскивая сигарету.

– Сюзан, дарлинг, у меня ровно час времени. В дедушкином доме побывали взломщики, мне нужно посмотреть, что там творится, и всё привести в порядок. Давай пока возьмем другую Марию, и пусть Гиль проведет первую репетицию.

Не дожидаясь ответа, я вошла в танцзал и попросила, чтобы Гиль Шломот выбрал другую Марию из девочек его группы, отрабатывающих танцевальные па. Счастливую девчушку я передала в руки Шарон Алуф.

– Поработай с ней, – попросила я. – Сделай из нее Марию, а потом присоединяйтесь к Гилю.

Оттуда я помчалась в дирекцию. Пришло время рассмотреть технические требования постановки. Всё происходило слишком быстро, мы даже не успели составить смету.

– Нам нужно сорок восемь костюмов, три смены декораций, акустическая система и шесть музыкантов, – сообщила мне Сюзан. – Я всё продумала.

Прекрасно! Если она способна думать, я могу спокойно уйти. Я не видела дедушку со вчерашнего вечера. Применительно к нашей семье – это целая вечность, за которую могло произойти всё, что угодно. Я составила расписание, слопала круассан, который Сюзан припасла для себя, и почти выбежала из Культурного Центра. Сначала в Герцлию, сказала я себе, оттуда – в Рамат а-Шарон.

– Ты обязана прийти вечером на репетицию с участием танцоров. Только посмей сачкануть! – догнал меня голос Сюзан.

* * *

На стоянке я увидела ее. Ошибки быть не могло – Мария из Яффо. Она стояла рядом с «фордом», глаза – черные виноградины, мокрые от росы.

– Одайя?

Она не ответила.

Я положила руку ей на плечо. Она вся дрожала.

– Это ты? Мы тебя ждали, что случилось?

Девочка прислонилась к машине, лицо распухло от слез.

Я обняла ее.

– Не плачь… В следующий раз предупреди, что опоздаешь, только и всего…

Я погладила ее красивое личико и только тут заметила синяк под глазом.

– Кто тебя бил?!

– Отец, – всхлипнула она. – Он не разрешает мне выступать…

– Почему?

– Он говорит, что хорошие девочки не выставляют себя на обозрение публики.

Я молчала. Она смотрела на меня умоляющим взглядом.

– Хочешь, я поговорю с твоим отцом?

– Он вас не будет слушать, он никого не слушает!

– А эту роль ты хочешь получить?

Она кивнула и подняла руки, будто показывая мне, как велико ее желание.

– Тогда выбора нет – надо убедить твоего отца. И, кажется, я знаю, кто сумеет с ним поговорить. В него даже инопланетяне влюбляются. Что скажешь?

Ее грустная улыбка выражала сомнение.

– Где работает твой отец?

– На камнеобрабатывающем заводе, здесь, в Яффо.

– Я знаю, где это. Не беспокойся. Обещаю, что мы всё сделаем. Положись на меня.

Ну вот, взвалила на себя еще одну проблему, попеняла я себе, выруливая со стоянки. Мало тебе того, что есть? В зеркале машины отразилась фигурка Одайи…

Мотоцикл Душки уже стоял в дедушкином дворе, а на ступеньках веранды выстроились мешки с мусором. В кабинете витал запах черного кофе. Ничто не напоминало о разрухе, царившей тут два дня назад. Пол был абсолютно чист, бумаги аккуратно сложены, а папки расставлены на полках в идеальном порядке.

На щеках Душки засияли ямочки:

– Сладок ли был твой сон, Габриэла духов[30]30
  Намёк на фильм Ф.Феллини «Джульетта духов».


[Закрыть]?

– Уж так сладок! А как поживает ваше превосходительство? И когда ты сюда приехал?..

– Приехал рано, поживаю прекрасно, – провозгласил он, как заправский глашатай, и уселся на диван.

– Ну, правда, Душка, как ты?

– Ты уверена, что хочешь об этом говорить?

– Нет… Но разве у нас есть выбор?

– Не знаю. Но из нас двоих – ненормальная ты! Боишься любви, избегаешь настоящей связи… Предпочитаешь случайные романы. Кто такой Арик?

– А что?

– Он искал тебя вчера в Культурном Центре. Сказал, что проходил мимо и решил проверить, нет ли тебя…

– Арик? Да так, один придурок. Ты прав, я ненормальная. И вчера ты тоже был прав – возраст действительно имеет значение. Мне тридцать лет, а тебе двадцать три. Ты красивый парень, а я должна убегать и прятаться… – Сразу же обозначились ямочки. – И, кроме того, Душка, куда спешить? Может, я еще не встретила того единственного…

– Под этим панцирем пугливо прячется романтическая особа? – грустно улыбнулся он.

– И не просто романтическая особа, а особа, угодившая в телесериал. Ты видел, во что превратили дом?

– Видел. Габи, ты должна поговорить с отцом.

– Нет. Он сидит в своем «Париже». Его нельзя беспокоить.

– Это особый случай! Кто-нибудь из твоей сумасбродной родни обязан объяснить тебе, что тут происходит! Я ничего не понимаю и ты, по-моему, тоже не очень в курсе.

Мальчик прав.

– Это не так-то просто. В этом «Париже» очень строго – им запрещают разговаривать по телефону. С папой очень трудно связаться.

– Попытайся.

Я попыталась.

Папа сразу же ответил. Несколько вежливых фраз – как дела, что слышно, как ты думаешь, сколько времени ты еще там пробудешь, как там дедушка и Бой…

– Папуля, – сладко пропела я, когда пустые разговоры иссякли. – Я забыла тебя спросить: тебе звонила женщина по имени Сара Курт?

Тишина.

– Папа?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что она мне звонила, и я дала ей твой номер.

– Да. Она звонила… Хотела кое-что предложить… Дедушка говорил с тобой об этом? Ругал меня?

Мне показалось, что я слышу в трубке женский голос, шепот.

– Кто там с тобой?

– Никого…

За дурочку меня принимает!

– С какой стати дедушке тебя ругать?

– Я думал, что будет лучше… Чтобы она… Что он должен ей продать… Но мы не должны говорить об этом по телефону, Габи… Поговорим при встрече. Через несколько дней. Хорошо? – и он отключился.

Я закрыла глаза. Этот женский голос… Не может быть, что это… Что она там делает? Нет. Это не она. Это невозможно.

Душка вопросительно смотрел на меня.

– Что? – наконец спросил он. – Что он сказал?

– Ничего, – я рассеянно посмотрела на него. – Он ничего не сказал…

– Почему ты не рассказала ему о том, что здесь творится?

– Сейчас не время…

– Ты действительно ненормальная, Габи. Позвони еще раз и спроси его о дедушкиных картинах…

– Да… – пробормотала я. – Ты прав… Но сейчас я хочу тебе что-то показать, – и я вынула из сумки листок с танцующими девушками в меховых манто. Картинку, которую дал мне вчера Шамир. Душка смотрел на нее с большим интересом.

– Давай-ка выйдем, здесь темно, – сказал он и вышел на веранду.

При солнечном свете девушки казались более яркими и счастливыми. Самая красивая из трех была та, что посередине. Пара красивых стройных ножек выглядывала из-под длинного и тяжелого манто. Ее лицо выражало раскованность, почти распущенность. Девушка справа от нее тоже радостно улыбалась. И только та, что слева, казалась слегка застывшей, улыбка на ее губах была холодной, вымученной.

– Шамир нашел это в дедушкиной спальне. Тебе знакома эта картина?

– Конечно! Я же тебе говорил – я обожаю Зуциуса!

– И всё?! Больше тебе нечего сказать? Чему вас там только учили в художественном училище?

– Главным образом – отшивать настырных барышень, вроде тебя. – Он, не отрываясь, смотрел на рисунок. – Очаровательная вещь! Одна из лучших у Зуциуса. Эротическая, сенсационная, яркая и эстетичная… Сумасшедшая гармония цвета и форм. Снимок неважный – не видно всех деталей. Как бы я хотел увидеть оригинал…

– Что тебе известно о Пауле Зуциусе?

– Значит так, Зуциус родился в маленьком селе возле Будапешта в 1896 году, – выплеснул Душка сведения из своего обширного кладезя знаний. – Его отец был сапожником, и у них с матерью родилось девять детей. Но только двое выжили – Пауль и одна сестра, неугомонная красавица Регина. Парень с раннего возраста проявлял способности к живописи, и нашлись меценаты, которые оплачивали его учебу, получая взамен картины. В восемнадцать лет он уехал из Венгрии в Вену. Был принят в художественную академию, перебивался, зарабатывая на жизнь портретами городских богачей. Пять лет спустя к нему приехала Регина. Когда Регина вышла замуж за богатого торговца табаком, Зуциус поселился у них в доме. О них ходило много слухов… Художник с богемными привычками был весьма сомнительным типом, а Вена не отличалась либеральностью взглядов. Зуциус был повеса, романтик раскованный и неугомонный совсем не по-венски. Он писал красавиц, часто – обнаженных и почти всегда в движении… Вот смотри, – он положил листок на перила веранды. – Посмотри, какая красота, сколько движения и цвета… Видишь, как здесь всё неспокойно – эти девочки бросают вызов тому, кто на них смотрит… Я уверен, что им едва исполнилось пятнадцать…