Текст книги "Викинги – люди саги. Жизнь и нравы"
Автор книги: Ада Сванидзе
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 71 страниц)
В мире мужчин, каким был скандинавский мир эпохи викингов, женщина тем не менее занимала видное место, но ее положение было двойственным.
С одной стороны, согласно обычному праву она была неполноправна и поэтому находилась как бы на обочине общественной жизни: зависела от мужчины, подчинялась ему, не имела равной с ним доли при наследовании и равных прав на тинге, не участвовала в исполнении выборных или иных должностей, в отправлении языческого культа, не всегда могла выбрать мужа по своему вкусу; при набегах, да и в мирное время она подчас становилась объектом насилия, неоднократно испытывала пренебрежение со стороны мужчины, терпела его измены и т. д.
С другой стороны, судя по сагам, в реальной жизни женщина – достойный партнер мужчины в области хозяйства и даже во время потасовок, советчик при решении многих дел, а зачастую и инициатор мужских «разборок» и чаще всего – хранительница единства семьи. При определении родовой, семейной принадлежности того или иного персонажа часто упоминается род матери, и не случайно почти половина личных имен в сагах принадлежит женщинам. Они могли владеть наследственной землей и рабами. Принимали решения, касающиеся семейной жизни и устройства домохозяйства, распоряжались работами и работниками. Нередко решали вопрос о своем замужестве, случалось им и отказать жениху. Могли выступить инициаторами развода. Женщина была способна на всепоглощающую страсть, на большое упорство в любви и на могучую, безрассудную ненависть. Была обладательницей многих умений и знаний. Она могла вместе с мужем или братьями плыть на корабле к новым землям, наравне с мужчинами играть в шашки и сочинять стихи. Добавлю, что с появлением в Скандинавии монастырей (XII в.) женщина из зажиточных слоев общества могла получить там образование.
Что же касается супружества, то в сагах оно выглядит вполне «вневременным»: как всегда и повсюду, требует большого совместного труда, многих умений, согласия, терпения и терпимости, преданности и уважения сторонами друг друга. Положение женщины в супружеском союзе, как и в доме ее отца, было подчиненным, но далеко не униженным, а подчас она выступала и в роли ведущей стороны, особенно в отношениях с младшими мужчинами в доме, прежде всего сыновьями.
Конечно, подсчитать «уровень брачности» или «уровень безбрачия», пользуясь сведениями саг, невозможно, но создается впечатление, что среди холостяков было больше мужчин, а среди овдовевших – женщин. Ни разу не вступавших в брак женщин из среды земельных хозяев-бондов я в сагах не встречала. А вот женившиеся по два-три раза мужчины и столько же раз и даже больше выходившие замуж женщины упоминаются в сагах постоянно.
Семья имела огромное значение как базовая основа общественной жизни. В эпоху саг в ней можно легко различить четкие остатки родового строя. Редко можно встретить в сагах семью в «очищенном», современном смысле слова, как союз мужчины и женщины, окруженных неженатыми детьми. В сагах собственно семья постоянно находится в центре коллектива различных родственников, но более всего – слуг разного статуса, от свободных до вольноотпущенников и рабов. Это домовая община, центром которой является супружеская пара хозяев с их детьми либо группа кровных родичей (мать и сыновья), короче, семья в узком смысле слова. Глава семьи является и главой домовой общины. При той территориальной разбросанности, в какой пребывало большинство семей скандинавов того времени, хутора с их домовыми общинами, жившими почти исключительно натуральным хозяйством и занятыми своими заботами, были довольно самодостаточными и независимыми островками самоорганизующейся общественной жизни. Однако в ходе эпохи господство независимых автономных хозяйств, как видно из кодифицированных законов, постепенно уступало место государственному строю, с неугодной ему вольницей.
Брак был моногамным, но сохранялись пережитки языческих порядков в виде распространенного домашнего наложничества, «неполного брака», «побочного брака», а также замещения погибшего главы семьи родичем, иногда даже родичем его убийцы. Несомненно, в этом же ряду стоит то обстоятельство, что женщины отторгались от открытого, активного участия в общественной жизни. Мораль скандинавов эпохи саг требовала прочного супружества и уважительных отношений между мужем и женой, прививала стремление расширить круг родства, свойства и вообще «своих людей», что в обыденной жизни причудливо сочеталось с отчетливым индивидуализмом и воинственной независимостью людей того времени и сексуальной свободой мужчин.
Семейная женщина принимала деятельное участие в актах типа кровной мести, подталкивая к ней мужчин, даже если порой речь шла о собственных братьях или мужьях. Для меня в последних случаях интерес состоит не только в предпочтении кровным родичам мужа и его родни или наоборот, т. е. не в соотношении матриархальных и патриархальных компонентов в сознании человека того времени (хотя это тоже весьма любопытно), а в силе характеров и страстей тогдашней женщины и их типичных для эпохи проявлениях.
Распространено мнение, что в сагах практически не остается места для романтической любви между мужчиной и женщиной, что само понятие любви в тогдашнем обществе еще не было выработано[644] 644
Это мнение поддерживал и авторитетный Стеблин-Каменский (1971. С. 76–77), и оно в историографии не опровергнуто.
[Закрыть]. Это суждение опровергается внимательным анализом текстов саг. Личные и интимные отношения между полами, для которых всегда находилось место в мире суровых крестьян, воинов и мореплавателей, знати и королей, битв и льющейся крови, обнаруживают глубокую страстность людей того времени и в сфере любви, силу их любовных переживаний, весь накал трагедии чувств, неразделенных или оборванных смертью любимого человека. Конечно, такие чувства не были обыденными. Но они не обыденны и сегодня…
Изучая саги, я пришла к выводу, что скандинавская женщина эпохи викингов была не только достойной спутницей мужчины – хозяина и воина, но и сама по себе сильной, интересной личностью. B состоятельных семьях женщина владела грамотой, получала приличное образование и многие полезные навыки, часто при помощи воспитателя. Она владела женскими ремеслами, подчас очень искусно, что отразилось в прозвищах некоторых девушек (например, Кружевная Рука); умела танцевать, вести светскую беседу, в том числе с партнером по пиршественному столу, играла в тавлеи и другие настольные игры. Женщины с детства могли ездить верхом, нередко умели врачевать раны и болезни. Они обладали проницательностью и интуицией, что подчас приносило той или иной женщине репутацию ведуньи[645] 645
О вере в особую интуицию женщины см.: КИ. С. 605.
[Закрыть]. Овдовев или оставшись одна после отъезда мужа, женщина полностью брала на себя хозяйские функции в гарде и ответственность за детей. Фактически в обществе скандинавов женщина играла очень значительную и влиятельную роль.
Знанием личной жизни скандинавов в переломные века эпохи викингов и сразу же вслед за ней мы обязаны именно сагам. Саги открывают здесь такие глубины, какие ни один другой источник, посвященный жизни скандинавов в те столетия, открыть не в состоянии.
Дети и детство в сагах[646] 646
Первый сокращенный вариант этого очерка опубликован в альманахе «Адам и Ева» (М., 2006. № 12).
[Закрыть]
Общее введение к очеркуДети в сагах упоминаются еще реже, чем женщины. Но по тем отрывочным и редким данным, которые удается найти, сопоставив многие саги и опираясь на другие материалы, все же можно в общих чертах судить о детстве и детях у скандинавов того времени: об отношениях родителей и детей и между детьми, о роли детей в семье и в обществе, о воспитании детей и понимании детства. В сагах, как уже упоминалось, характеристика более или менее значительного персонажа зачастую включает сведения о его жене и детях. Иногда указывается число и пол детей. Подразумевается, что брак имел целью не только приобретение хозяйки в доме, но и появление наследников, вообще опоры в жизни за счет потомства и его будущих брачных связей, за счет расширения числа «своих». Саги иногда рассказывают о детстве того или иного примечательного лица, но чаще всего упоминают детей попутно, в ходе развития сюжета. Присутствуя среди взрослых, дети нередко участвуют в их делах. Обычно это уже подростки. Сведения о рождении, младенчестве и самом раннем детстве персонажей и в сагах, и в смежных с ними литературно-исторических сочинениях редки, да и тогда они имеют вид замечаний, сопутствующих иным сюжетам.
Обилием потомства было принято гордиться, как одним из явных признаков мужской мощи, а также перспектив долголетия данного рода. Торстейн (один из героев «Саги об Эгиле») имел двоих внебрачных сыновей и 12 законных, в результате чего «разросся род Скаллагримов», как с удовлетворением отмечает сага[647] 647
ИС I. С. 235.
[Закрыть]. При этом обычно указывается число выживших, а не рожденных детей, которых, конечно, было больше. В сагах с неизменной похвалой говорится о многодетных отцах. Такими были имевший пять сыновей Дувгус сын Торлейва Подковы, «первый бонд» в Долинах[648] 648
Сага об исландцах. Гл. 59.
[Закрыть], или родитель законных пяти сыновей и двух дочерей Гисли сын Берга («Сага о Гисли»). У знаменитого Ньяля было шесть детей: три дочери и три сына («Сага о Ньяле», гл. XX). У влиятельного Снорри Годи, который фигурирует в ряде саг, было от трех жен 9 сыновей и 9 дочерей; а в другом месте говорится о его 19 «свободнорожденных детях, вышедших из младенческого возраста», и троих детях от служанок. В «Саге о Битве на Пустоши» сказано, что всего у героя было 11 сыновей, «в том числе Гудлауг монах»[649] 649
ИС II:2. С. 127, 130–131.
[Закрыть]. Хрут из «Саги о людях из Лососьей Долины» имел двоих добрачных детей, затем последовательно трижды женился и в результате имел 10 дочерей и 14 «достойных» сыновей. У Хьёрлейва («Сага об Ароне сыне Хьёрлейва») и его жены Сигрид, очень родовитых супругов, было четверо сыновей. Кроме того, добавляет сага, у него были и другие дети, но не разъясняет читателю, от жены ли и какого они были пола, остались в живых или умерли. У Эгиля было пятеро детей, у его сына Торстейна – 10 законных и двое внебрачных[650] 650
ИС I. С. 233–235.
[Закрыть]. В «Саге о Хервёр» говорится об Арнгриме, у которого было 12 сыновей[651] 651
IMS. P. 24.
[Закрыть]. У Кьяллака из «Саги о людях с Песчаного Берега» (гл. IX) «было множество сыновей, и все толковые. Они неизменно помогали своим родичам с южного берега фьорда на тингах и сходках»[652] 652
ИC II:2. С. 28.
[Закрыть]. Много детей от нескольких жен и от наложниц обычно имели конунги.
Рождение детей не планировалось, оно было естественным результатом интимных отношений супругов или мужчины и женщины, не состоящих в законном браке. Непосредственно о рождении ребенка в той или иной семье говорится уже в «Саге об исландцах», т. е. в XIII в., но и то только тогда, когда речь идет о примечательных персонажах. В сагах же от эпохи викингов такие сведения уникальны. Иначе говоря, столь жизненно значимое для каждой семьи событие, как рождение ребенка, сагами обычно обходится. Несомненно, что скандинавы, подобно всем людям того времени, умели избегать нежелательной беременности и пользовались этим умением, особенно во времена, предшествовавшие полной победе христианства, когда предотвращение и искусственное прерывание беременности стали считаться смертным грехом. Но, как и во всей средневековой Европе, детей обычно рождалось столько, сколько «получалось», но, несомненно, больше, чем доживало до взрослого и даже подросткового возраста.
Прямые сведения в сагах о смерти младенцев, как и о самих младенцах, мне практически не встречались. Другое дело, когда речь идет о подростке: его смерть семья переживала. Одно из немногих указаний на детскую смертность содержится в «Саге об Эйрике Рыжем» (гл. IV), где говорится, что у некоей девушки «было девять сестер, но в живых осталась лишь одна». В областных законах о смерти маленького ребенка говорится как об обыденном явлении – в связи с обязанностью священника позаботиться о крещении слабого или умирающего младенца[653] 653
Сванидзе, 2008/б.
[Закрыть]. Смерть маленьких детей была рядовым фактом, с ней покорно смирялись, как с велением судьбы, а с введением христианства следовали известному принципу: «Бог дал – Бог взял». Некоторые историки считают, что вообще в эпоху Средневековья в Европе выживала лишь половина рожденных детей. Судя по сагам, возможно, что и того меньше.
Ничего не говорят саги и об обстановке, в которой происходили роды, и мало – о ритуалах, сопровождавших рождение ребенка. Судя по разным, но уже более поздним источникам, женщина обычно рожала на соломе, ей помогали родственницы и служанки. Применялось и высоко ценилось искусство родовспоможения: например, в «Песни о Риге» (ст. 43) умение помогать при родах приписывается королю, наряду с другими волшебными свойствами: умением, например, усмирить море или пониманием языка птиц. Но родовспоможение, скорее всего, было в основном направлено на спасение жизни женщины.
Родившегося ребенка отец должен был взять на руки. Тем самым ребенок, во-первых, признавался законнорожденным, во-вторых, включался в семью и в отцовский род. Когда роженица поправлялась после перенесенных страданий, ей требовалось «очищение». В христианские времена это было «введение в храм» – очистительная процедура, упоминаемая в областных законах Швеции в связи с обязанностью роженицы принести с собой свечи. Существовал ли обычай «очищения» роженицы до того времени – не ясно.
Разумеется, высокая детская смертность, вообще характерная для той эпохи, была следствием как общих тяжелых условий жизни, так и собственно демографических факторов, особенно голодовок, эпидемий, детских и общих заболеваний, плохих санитарных условий и ошибок повитух. Свою роль, вероятно, играли неправильный уход, пренебрежение или малое внимание к выхаживанию младенцев, особенно девочек. Отношение к маленьким детям, требующим постоянного внимания, строилось, скорее всего, по «остаточному принципу», так как в сложных домовых коллективах у каждого насельника, в том числе матери младенца, было множество повседневных обязанностей. Люди относились к малым детям, особенно к новорожденным, без снисхождения и умиления.
Судя по подробным замечаниям о должном внимании матерей к грудным младенцам и малолетним детям, которые внесены в Гуталаг, записанный в самом начале XIII в., матери могли «заспать», уронить или покалечить своих крошечных детей, особенно во время многолюдных застолий, сопровождавшихся обильными возлияниями хмельных напитков[654] 654
Гуталаг. Гл. 2 (О детях) и, отчасти, гл. 18.
[Закрыть]. Это предписание, кстати, свидетельствует о том, что совсем малые дети обычно спали с матерью. В числе предметов домашнего обихода, скудной тогда обстановки жилищ, которые изредка и походя упоминаются в сагах, мне никогда не встречались детские постели и даже игрушки, хотя последние иногда попадаются археологам. Впрочем, в элитарных семьях существовал институт нянек, об одной из них, пользующейся большой привязанностью со стороны ее питомца, свидетельствует «Сага об Эгиле». Не встречались мне упоминания о том, что малышом занимался отец, так что, скорее всего, уход за совсем маленькими детьми целиком возлагался на мать и вообще женщин дома.
Свою роль в гибели малолетних детей играли некоторые обычаи, порожденные, несомненно, тяготами борьбы за существование. То, что некоторые обряды, да и само сознание язычников сложились под влиянием этой борьбы, видно совершенно ясно. Дело в том, что в языческие времена не считалось преступлением, если новорожденных детей «выносили», т. е. бросали на произвол судьбы. Преступлением было только прямое убийство. Между тем, «вынося» живого ребенка, его оставляли в каком-нибудь пустынном месте, где шансы на его спасение случайным путником практически исключались, т. е. в сущности это было заведомое убийство. Не полагалось выбрасывать ребенка, получившего имя, поскольку он уже считался членом рода; соответственно, в христианские времена крещеный ребенок имел преимущество перед некрещеным. В 1000 г. «вынесение» детей было особо оговорено и запрещено на исландском альтинге, который ввел на острове христианство. Однако еще в XII в. этот обычай как действующий упоминают областные законы Норвегии (Гулатинг и Боргартинг). Судя по «Законам Гулатинга», разрешалось бросать детей слабых или имевших какой-либо существенный дефект сложения – врожденный, полученный в процессе рождения или вскоре после него. Такого ребенка положено было показать священнослужителю, который решал судьбу младенца в зависимости от того, насколько тот был покалечен[655] 655
Pentikainen. P. 354. Автор не поясняет, о каких священнослужителях идет речь: языческих или христианских (христианские пастыри в Скандинавии того времени были весьма снисходительны к местным обычаям. См. гл. IV).
[Закрыть]. Скорее всего, это правило действовало гораздо раньше, когда судьбу такого новорожденного решал жрец.
Среди причин подобного обращения с новорожденными были, конечно, и экономические. Так, в сагах говорится, что подобным образом поступали «люди бедные и имевшие большую семью». Смертный приговор новорожденным детям выносился время от времени и в состоятельных семьях, на что могли быть свои соображения, существенные по мнению персонажей саг. Вероятно, в каких-то случаях бросали незаконнорожденных детей, прежде всего рожденных наложницами, чтобы освободиться от последствий «греха» и от претендентов на наследство. Но могли быть и другие причины.
Об одном случае (когда он, к счастью для участников, не привел к гибели младенца) подробно говорится в «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» (гл. III). Ребенку, который должен был появиться в состоятельном, вполне благополучном доме, еще до рождения была предсказана несчастливая судьба, что, по поверьям, могло пагубно сказаться на судьбе всей семьи. Уезжая на тинг, будущий отец, хозяин хутора Торстейн, обратился к своей жене Йофрид с такими словами: «Ты должна скоро родить. Если это будет девочка, то надо ее бросить, если же это будет мальчик, то мы его воспитаем». Далее составитель саги поясняет: «Когда Исландия была совсем языческой, существовал такой обычай, что люди, которые были бедны и имели большую семью, уносили своих новорожденных детей в пустынное место и оставляли там. Однако и тогда считалось, что это нехорошо». Йофрид пыталась устыдить мужа: ведь он богат, а отдает такое распоряжение. Но муж был непреклонен: «Ты знаешь мой нрав. Плохо будет, если мое распоряжение не будет выполнено». Все же когда у нее родилась прелестная девочка, Йофрид, заплатив большие деньги своему пастуху за молчание, переправила с его помощью свою дочь в другую область, где ее отдали на воспитание арендатору богатой женщины[656] 656
ИС I. С. 25–26.
[Закрыть]. Мы еще встретимся и с этой девочкой, и с ее отцом.
Рассказывается и другой случай («Сага о Хёрде и островитянах», гл. VIII). Молодая женщина Сигню умерла родами, и ее родной брат Торви пребывал в крайнем расстройстве. Скорбя по сестре и не очень-то симпатизируя ее мужу, Торви «задумал бросить ребенка». Он велел Сигурду, своему приемному сыну, взять родившуюся девочку, отнести к Реке Долины Дымов и там утопить. Сигурд ответил ему, «что это было бы очень дурным делом», тем более что девочку уже успели окропить водой и дать ей имя. А «умерщвлять ребенка, уже окропленного водой, считалось тогда убийством». Конечно, Сигурд «не посмел прекословить Торви», но всё же в результате сироту отдали на воспитание служанке, ничего ей не платя, т. е. не беря на себя никаких обязательств в отношении будущего девочки[657] 657
ИСИЭ. С. 453.
[Закрыть].
Приходится отметить, что этот жестокий обычай сохранялся у северных германцев и в первые века христианства, несмотря на то что церковь усиленно с ним боролась, о чем свидетельствуют главы о церкви областных законов. Примечательно также, что почти все случаи «вынесения» детей, упомянутые в сагах, касаются именно девочек. Хотя изучение супружеских отношений у древних скандинавов обнаруживает большое влияние женщин и наличие у них известных прав, они все же находились в приниженном положении по сравнению с мужчинами уже с момента своего рождения. А в бедных семьях девочка была «лишним ртом», к тому же родителям предстояли траты на приданое…
Дети и любовь к ним. Мать и отец в жизни ребенкаРаннее детство по современным понятиям и просто детство по понятиям скандинавов того времени, как станет ясно ниже, проходили у ребенка, судя по всему, около матери и вообще в женском окружении. Мать заботилась и о взрослых детях, если они с ней жили. Отцы же замечали детей, заботились о них и любили их по большей части с того времени, как дети начинали активно участвовать в жизни семьи, становились «маленькими взрослыми».
Но вообще отец играл в жизни детей очень большую роль и хорошо понимал ее, ведь отцовство было одним из главных мужских идентичностей. Не случайно в христианстве Бог – «Отец Небесный», в политике глава страны – «отец народа» и т. д. Отцовство было органично встроено в вертикаль власти уже на первичном, базовом уровне, т. е. на уровне семьи как основной ячейки общества. Отец семейства – хранитель крови, чести и памяти рода. Он глава семьи, ее «кормилец», обеспечивающий ее благосостояние. Он следит за дисциплиной в домохозяйстве и поддерживает ее своей властью. Он образец для подражания, наставник, прямая обязанность которого – вырастить следующее поколение мужчин своего рода.
Поэтому вполне понятно, какие чувства испытывали родители по отношению к сыновьям, которым по мере их взросления отцы давали все больше воли в отношении хозяйства и ведения дел вне гарда и в той же торговле. Но в сагах не раз говорится и о горячо любимых дочерях, которым отец предоставлял свободу в выборе мужа, красиво одевал их и одаривал и отношения с которыми не прерывал с их замужеством.
Потеря подросших детей, особенно сыновей того возраста, когда, как говорится в сагах, их «уже замечали», и, тем более, взрослых детей переживалась как большое горе, а в старости – просто трагически, даже если человек не был беден и жил среди родных. «Как страшно в старости лишиться единственного сына!» – говорится в поэме «Беовульф» (гл. 34 и 35, ст. 2440 и сл.). О материнской скорби в связи с потерей сыновей свидетельствует «Песнь Гудрун», о которой упоминалось в предыдущем очерке. Женщины, пришедшие разделить с Гудрун ее скорбь, вызванную потерей любимого человека, увещевали ее не убиваться, напоминая, что они перенесли большее горе, потому что потеряли сыновей. Это горе было особенно велико еще и потому, что сыновья являлись первыми в ряду своих, надежными помощниками и заступниками. Например, упомянутые выше пять сыновей Гисли отомстили за честь отца, убив человека, который написал о нем оскорбительную вису. Саги говорят о тяжести – старости, лишенной сыновней и дочерней любви и поддержки[658] 658
ИС II:2. С. 530.
[Закрыть].
Пронзительные, полные скорби стихи о смерти двоих своих сыновей создал в преклонном возрасте великий скальд Эгиль, который не был ни беден, ни одинок, так как о нем заботилась дочь («Сага об Эгиле», гл. LXXVIII). Эгиль писал в висе «Утрата сыновей»[659] 659
КИ. С. 269.
[Закрыть]:
Трудно сыскать / Во всем народе
Мужа, кому бы / Можно верить,
Ибо предаст / Предатель подлый
Братнюю персть / За перстень малый.
(ст. 15)
Кругом одно предательство, в цене только деньги, пишет поэт (ст. 16), поэтому
Сыну замену / Если сам не породишь,
Где же найдешь?
(ст. 17)
В «Поучениях Высокого» об этом же сказано еще выразительнее:
Вместе с тем вековая мудрость, изложенная в «Речах Высокого», гласит, что «сына уму доверять не дерзай… до срока», т. е., очевидно, до его возмужания и обретения им достойной репутации (ст. 88).
Следствием раннего замужества женщин, их тяжелого труда, частых родов, когда один ребенок еще был на руках, а другой уже ожидался, а также женских и других болезней, холода и антисанитарии было бесплодие. Вообще бездетность считалась огромным несчастьем, но, судя по сведениям, которыми я располагаю, оно не было со стороны мужа основанием для развода. Исправить дело старались с помощью знахарей, принося жертвы богам, а с наступлением христианских времен – отправляясь на богомолье, поклониться могилам известных святых.
В народной среде беременность шутливо называли «болезнью молодух». По подсчетам демографов, здоровая женщина, а именно таким в Скандинавии было суждено достигнуть брачного возраста, выходя замуж в 17–20, много реже в 14–15 лет, рожала каждые два-три года, пока не наступала менопауза или смерть, т. е. до 30 и более лет, а в исключительных случаях даже и на пятом десятке. И в массе своей скандинавы, как уже говорилось, были очень довольны, если у них было много детей. В сагах встречаются семьи с одним или двумя детьми, хотя их, возможно, родилось и больше, но они не дожили до взрослого возраста. Например: «У них было два сына» («Сага о Храфнкеле сыне Годи Фрейра», гл. II); или: «У него была единственная дочь Уна» («Сага о Ньяле», гл. I). Но гораздо чаще речь идет о многочисленном потомстве, которое уверенно продолжает род, о чем всегда говорится с подчеркнуто одобрительной интонацией. Это касается как законных, так и внебрачных детей, прижитых от любовниц или наложниц, но признанных отцом. Многочисленная родня, особенно мужская, была важной опорой в деятельности семьи, при решении дел на тинге, во время междоусобиц и драк и т. д.
Саги с нескрываемым интересом и подчас весьма ярко описывают внешность и характер детей-подростков, но только если в настоящем и, особенно, в будущем, став взрослыми, эти дети оказываются чем-то примечательными. Такое впечатление, что сага, описывая свойства мальчика или, много реже, девочки, как бы подготавливает слушателя/читателя к тому, что этот ребенок станет незаурядным человеком, когда превратится во взрослого. Авторы с полным основанием полагали, что свойства последнего формируются на основе как природных, так и воспитанных в детстве качеств. Поэтому если взрослый человек был чем-то интересен, то при описании его детства в саге как бы предвещается его будущее – славное или позорное.
Например, сын Скаллагрима («Лысого Грима») и брат Эгиля Торольв рос искусным, веселым и сильным. А его брат, будущий скальд Эгиль, был мальчиком некрасивым, темноволосым и темноглазым, со сросшимися бровями – в отца. Зато он рос быстро, рано и хорошо стал говорить, был необузданным в играх. Повзрослев, стал могучим, высоким и статным: будущий герой налицо. В свою очередь, сын Эгиля Торстейн имел светлые волосы, белое и красивое лицо, был высоким, сильным, отличался умом, а также мягким, умеренным и спокойным характером[661] 661
ИС I. С. 163–167, 233–235.
[Закрыть] – действительно, лучше не скажешь! Стурлауг Трудолюбивый Ингольвссон (из саги о нем) «рано стал высок ростом и силен, красив и обучен воинским искусствам»[662] 662
СОДВ. С. 120–125.
[Закрыть]. Таких отсылок к детству героя в сагах немало.
Есть не менее выразительные описания иного рода. Вот, например, как описывается детство героя («Саги о Греттире») Греттира сына Асмунда Седовласого, богатого и степенного человека, который «много людей держал у себя» в имении… Греттир в детстве «был очень строптивым, неразговорчивым и непокладистым. Всем прекословил и все делал наперекор». Отец его не любил, но мать обожала и, видимо, баловала. Он «был пригож собой, лицо у него было широкое и все в веснушках, а волосы рыжие. Ребенком он отставал в развитии», но в 10 лет его духовный рост стал стремительно ускоряться, хотя характер оставался более чем трудным. Его послали пасти гусей, но он заявил, что это «презренная» и «рабья» работа, а осенью перебил всех гусей и гусят. Он отказывался в бане тереть отцу спину, заявляя, что и это «рабья работа». Уход за лошадьми был, по его мнению, «получше», но, тем не менее, он изрезал спину лошади отца. По-прежнему много хулиганил и был неразговорчив, но вскоре стал сочинять стихи, правда, добавляет сага, в основном хулительные (гл. XIV, XV). Зато Аттли, сын Асмунда и старший брат Греттира, был очень «покладистый, и всякий его любил».
Отцы гордились не только успехами своих детей, их силой и мужеством, но и их внешностью, если она была привлекательной; скандинавы, судя по сагам, вообще придавали внешности большое значение, считая ее отражением внутренних свойств человека. Дочь Хёскульда Халльгерд (из «Саги о Ньяле», гл. 1) была «красивая и стройная девочка, волосы ее блестели, как шелк, и были такие длинные, что достигали пояса». В присутствии гостей отец подозвал ее к себе и, взяв за подбородок, поцеловал, а затем отпустил. Он спросил у гостя Хрута, понравилась ли ему девочка. И когда Хрут отозвался о ней неодобрительно, Хёскульд очень обиделся на неучтивого гостя.
Торстейн из «Саги о Гуннлауге Змеином Языке», как упоминалось выше, приказал жене «вынести» будущего младенца. Но однажды, через несколько лет, навестив знаменитого Олава Павлина, Торстейн неожиданно узнал, что живущая в доме Олава очень красивая девочка Хельга, на которую он обратил внимание, является его дочерью, в свое время спасенной матерью от смерти. Обрадованный Торстейн забрал дочь домой, и она выросла там «в почете, горячо любимая отцом, матерью и всей родней» (гл. III).
