сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
На Земле сокол сапсан считается самой быстрой пернатой тварью. Высоту он набирает в режиме ста двадцати километров в час, а в пикировке может развить скорость до трёхсот километров и не запыхаться. Сил тому хватит не только изловить жертву в воздухе, но и выпотрошить. Ушные раковины птицы, как и любой другой, скрыты оперением и тесно прижаты к черепу, поэтому сокол не страдает от постоянных отитов и заложенности, ведя свою быструю охоту.
Отиты не грозят и Люцию, в его мире их просто нет, но невероятная уокерская магия, включать в ушах этот грозный, самолётный гул, не испарилась. Пусть хоть трижды станет смертной, чудо никуда не денется. Сквозь вой и какофонию в голове Люцифер слышит её стоны, мычание ему в рот и хочет проорать в ответ кодовое «Глифт! Долбанный г-лифт, Непризнанная! Долбанный я! Долбанная несправедливость!», но получается только подхватить её под ягодицы и усадить на комод прямо перед собой.
На поверхности вазочки, баночки, девичья мишура – всё это он сгребает локтем в одно движение и наплевательски скидывает на пол.
«Выеби её! Сделай так, чтобы скулить не могла от счастья, обездвиженная, охрипшая, лишённая голоса», - бегущей строкой и не разрывая поцелуя.
Сначала он сдирает сарафан с её груди, завороженно лапая ту, как нищий – монету на паперти. Лифчик на Виктории отсутствует, и между мужскими ладонями и соскáми только напряжение в тысячи вольт, от которых искрит. Затем демон взбивает подол на талии.
– К чему тебе трусы, Уокер? – Люций отвлекается от сосущего рта, жадно и мятежно хрипит ей в глотку и с удовлетворением фиксирует: женское лицо запылало и влажные от похоти ресницы дрожат. Она с ним, в постели, всегда такая – наизнанку вывернутая, текущая каждой порой, до слёз умоляющая трахнуть одним своим видом.
– Заткнись, пожалуйста! Помолчи! – Шипит, плюётся, тянет к себе и приподнимается, чтобы он снял с неё бельё.
– Сидеть. – Мужская ладонь возникает на шее и прибивает голову Вики к стене. Другой рукой он просто рвёт лямки стрингов, как нечто настолько несуразное, что сам факт их существования уже оскорбителен. – Блять… - она сама согнула колени, а он развёл их в стороны и задрал к белобрысой макушке. – Блять, Непризнанная…
Сияющая.
Розовая.
Липкая.
Пухлые половые губы – нежные и гладкие. Наглый, вздёрнутый клитор… И сын Сатаны готов поклясться, между складок ему мерцает всеми огнями, маяками и костерищами. Нельзя столько раз представлять, что уже никогда не уткнёшься носом в эту бабу, проевшую мозг до дна, когда судьба может распорядиться иначе.
И блестеть от смазки.
– Господибоже…дадада-а-а… - рука его исчезает, чтобы возникнуть на покрытой испариной пояснице, приподнять её бёдра и впиться в промежность ртом. Взывать ко Всевышнему – это самое малое, на что способна Виктория. Она знать не знает, где раздавали такие горячие губы, такие проникновенные языки, и когда она стала блудницей, но ей удивительно всё равно в данный момент, что о ней подумают. Что, спустя время, она будет думать о себе сама. Что происходит.
– Мать твою, ты лучше наркоты пахнешь! Ты всегда так пахла… тывсегдатакпахлауокер…
Её не требуется вылизывать, она – насквозь. Лицемерная врушка с пародией на «Вы не волнуете меня, агент Смит!», которая набухала и созревала, будто ягода. Но Люцифер слишком демон, чтобы отказать себе в удовольствии ещё раз распробовать Непризнанную. Это его десерт, его тягучая карамель, его чёртовы сливки.
Он взобьёт их полностью.
Звук расстёгнутой молнии неправдоподобно громкий. Это даже на звук не похоже, всё больше – затейливая, самостоятельная мелодия. Треск, напоминающий шкворчание. С таким звуком черти переворачивают грешников на огромной сковороде.
У тех чертей глаза цвета майской вишни.
Вики приподнимает макушку, чтобы рассмотреть хоть что-то, самые мелочи, крохотные детали. Постараться запомнить, высечь это на подкорке набором откровенных фотографий, заархивировать папку, спрятать в другую, назвать ту как-нибудь скучно, например «Дисциплинарный отчёт от октября 2022-го», для надёжности переместить в корневые доки, где она хранит наборы разномастных, рабочих браш-кистей, и доставать по большим праздникам.
«Если захочется подрочить на свой лучший секс!», - у её внутреннего «я» тают любые сомнения, когда сарафан трещит по швам и улетает на пол.
Люцию трудно объяснить, чем ему помешала окружившая уокерскую талию тряпка, но у него вид человека, который и не собирался давать объяснений. Темнота не мешает нисколечко, он каждый дюйм её тела рассматривает с тем лицом, с которого восторг можно соскребать бритвой. И никакая одежда не смеет тому мешать.
«Не хнычь!», - это в адрес Виктории, но мысленно. Та гнёт губы в тихом, жалобном мявке, гнёт ноги, притягивая те к себе. Её передок выпячен, раскрыт и обнажён до той степени, когда это уже не трах, не порево, а шедевр – скользкий, до предела возбуждённый шедевр из плоти. И у Люцифера есть весомое дополнение к этому произведению всех искусств.
Он вытаскивает член из брюк, обильно сплёвывает в руку, смазывает ствол и не отводит горящих глаз от её лица, направляя головку внутрь. Слегка толкается бёдрами, словно дразнит, но тут же вгоняет в Непризнанную всё – от А до Я, от начала до конца, - все свои улики, все мотивы, все преступления.
– Ма-моч-ки… - отрывисто, по слогам, воплем.
Она и не знала, что в её лёгких скрыто столько воздуха. И что стонать так умеет, не подозревала. Тут не съёмки фильма для взрослых, а Вики – не актриса с надрывным голосом. Это вообще не её голос, это какая-то единоутробная сестра-близнец, которой Уокер не дала родиться, поглотив на этапе яйцеклетки, и теперь та воет потаскухой в глубине рёбер, а грудные крики вырываются из ободранного децибелами и умасленного мужским языком горла.
У всего этого не существует оправдания.
И конкуренции у этого, сыто зачавкавшего между ног, тоже не существует.
Виктория повторно падает назад, стукаясь затылком. Но лишь больше выгибается навстречу, восхищаясь чужими размерами. От удара за спиной шатается зеркало, но недолго – видимо она сорвала его с винта и, дрогнув, то рушится прямо за комод, превращаясь в звёзды-осколки.
Первое движение.
Протяжное «Бамц!» мебели, на которой он разгоняет её, словно тачку на мокрой трассе.
– Зеркало…
– Плевать! – Люцию хочется смотреть. Люцию нужно смотреть. Он, как ненормальный, пялился на свой собственный, вставленный в её тугую дырку член целую вечность и теперь хочет пялить Уокер, пока та не посыплется, напоминая стекляшки на полу. – Иди-ка ко мне! – Резкий рывок рукой в районе лопаток, но сами пальцы ласковые, до истомы пронзительные, и приподнимает он её бережно – лбом прилипает к другому взмокшему лбу, радужками проводит вскрытие, заглядывая уже будто бы не в глаза, а точно в душу. – Ты соскучилась. – Без вопросительного знака.
Десяток известных движений по древнейшей амплитуде.
«Бамц! Бамц! Бамц», - умирает комод.
– Я… кто… матерь Божья! – Вики не уступает комоду. Превращается в сплошной, мучительно сладкий комок нервов и разлетается на стоны, от которых у мужчины сводит скулы. Лихорадит каждую конечность. Ведёт-шатает, как мальчишку, впервые присунувшего по-взрослому.
– Ты. – Он вгоняет себя на всю длину и рубит слова отрезками. – Какой-то. – Пальцами зарывается в волосы, сжимает те грубо, как она любит. – Богомолкой. – Ещё теснее давит лицом на её личико. – Стала? – И хочет, практически мечтает кончить и ни за что не заканчивать. – Ты никогда не найдёшь никого, Уокер! Никогда не найдёшь никого, кто будет трахать тебя хотя бы на одну десятую также хорошо, как это делаю я! – Озверевший, вожделеющий тон. Это его женщина, его территория, его награда. Концентрация блажи, апофеоз запретной любви. В один рывок Люцифер дёргает копну и запрокидывает ей голову, чтобы нависнуть сверху, ловя это плывущее марево, сотканное из бесконечных, заговаривающихся «Да! Да!! Да!!!». – Обожаю, блять… Обожаю тебя! Я обожаю тебя, Виктория! – Он без ума от того, как она хлюпает. Без ума от того, как распахнуты сочные губы. Без ума от хриплой сухости её горла, утомлённого криками. Без ума от ногтей, вспахивающих его бицепсы. И, проведи кто экспертизу тех, осевших под ними частиц, сильно удивились бы – к «Леонарду Смиту» ДНК не имеет никакого отношения.
Сотня фрикций, подступающие судороги.
Комод задыхается в своей блядской «музыке».
Потому что Непризнанная не любит медленно, не любит изысканно, её всегда требуется драть, как в дешёвой порнухе, когда влагалище начинает хлюпать от интенсивности каждого телодвижения и издавать этот порочный, чпокающий звук, стоит ему выйти из девчонки полностью. Она даже его ствол всю их недолгую «вечность» сжимала так, будто никогда из себя не выпустит – плотно, тесно, дерзко. Поэтому, отправляясь на Землю, вернуть Люцию сердце нахалка не удосужилась. Дескать, радуйся, что хотя бы твои яйца и член остались при тебе.
«Только трепещешь ты сегодня так, что теперь мне точно не выбраться! – Он выпускает гриву, но лишь для того, чтобы шлёпнуть Вики по лицу. Несильно, тыльной стороной ладони. Слегка проехаться по скуле и примять губы. Она – его ебливое святотатство – и всегда такое ценила. А сейчас вспыхивает, расширяя глаза, включаясь из тягучего морока, и тут же краснеет, - стыдно, что нравится, бесподобная сука?! Неловко, что помнишь своими отголосками разума?!», - ещё один шлепок, чуть увесистей прежнего. Третий, пятый. Если Уокер и хотела возмутиться, он ей не дал: пальцами зафиксировал подбородок, сжав щёки, и не прекращал долбить узкую промежность, впиваясь глаза в глаза.
Движений много: от них её задранные ляжки мокрые, а на его прессе капли пота.
На комод никакой надежды – он скрипит, трещит, издаёт «Бамц-бамц!», напоминающий «Бэнг-бэнг!», проходит обряд крещения.
– Ясвихнусьточно… точноточноточно! – С кукольным, отключающимся от реальности лицом. Смешно сложенные «рыбкой» губы выдыхают прямо в него, ведь демон так и не убрал ладонь, продолжая давить.
– Я давно, Непризнанная… бля, как давно я свихнулся на тебе… как же давно я поехал на тебе крышей, родная… - кожа под его пальцами горит, и дыхание у неё сиплое, жаждущее. Что ж, Люцию есть, чем утолить эту жажду – он плюёт в её отёкший от мужской руки и пересохший от пропитанного сексом воздуха рот. – Глотай. – Чтобы тут же пройтись невесомым поцелуем. Лучше непокорной Уокер только покорённая Уокер. – Славная девочка… - ещё один плевок, в честь которого она высовывает свой язык и закатывает глаза. – Такая славная девочка… Моя такая славная девочка…
Чужая слюна стекает в глотку, но Виктория даже думать не смеет, что это нечто неприличное. У неё никогда такого не было, теперь хоть знать будет, где та планка олимпийского чемпионства.
Её постельные утехи просты и неприхотливы. С Уильямом Вики бывало хорошо, когда он сильно старался и заканчивал этюд куннилингусом. В иные разы она просто шла в душ и доводила себя до финиша самостоятельно – то лейкой, то пальцами, то подаренным ей всё тем же Ты-Самый-Лучший-Уилли-Парнем вибратором.
Да только дерёт её сейчас так, что она в печёнках толчки чувствует, каждой стенкой влагалища спазмы распознаёт, отнюдь не самый лучший парень, а стопроцентный бог, и Уокер хочется не соображать и расплакаться от подкатывающего исступления.
А больше Вики ничего не хочется.
Когда вся она сжимается и кричит в узнаваемом оргазме, Люцифер даже не подозревает, насколько одинаковы их мысли. Всё, что ему нужно, это кончить следом; всё, что ему жизненно необходимо, это уткнуться ей в ложбинку между грудей сразу после и хотя бы постараться не рыдать раненной мразью от безнадёжности; всё, что он может сделать, это растянуть её ещё парой-тройкой движений, продлевая эйфорию, а потом быстро, невежливо спустить с комода и рывком поставить на коленки.
– Я пью противозачато… - Виктория не договаривает, когда её рот заполняет член.
Ему неважно, что она пьёт: Уокер – смертная, он – нет, при всём желании они не смогут сделать ребёнка. Но чувствовать тугой обхват её губ, ощущать, как её острый язык проходится по уздечке, и видеть, как интуитивно быстро её рассудок вспоминает каждую бороздку, каждую вздувшуюся вену – самое правильное из всего сонма неправильностей в эту ночь.
Он кончает ей глубоко в горло, вцепившись в комод и в кудри побелевшими пальцами, потому что сосёт Непризнанная лучше всех шлюх Ада, Рая, Земли и миллиона других миров.
– Прекрасно… - рушась рядом, прямиком на пол, мужчина цедит это сквозь плотно сжатые зубы. – Этовсёслишкомпрекраснобля…
– Не знаю, что ответить. – В данный момент она даже думать боится. Просто выключает разум, не желая анализировать ситуацию. Полулежит среди фотографий трупов, облокотившись на руки, и просто наслаждается волнами, как у океана. Только океан тот – весь между ног.
– В позу.
– ЧТО?!
– Мы разогрелись, - не-Смит дёргает Вики на себя, полностью пластаясь по паркету, - пора переходить к основному блюду, Уокер.
Но теперь она сверху, потому что крутят Викторией, как шаром в фитнес-зале. Подхватывают, переворачивают, бёдрами усаживают себе на лицо, а голову прибивают к члену. Тот разряжен и стал значительно мягче, но криминалист всё равно не в силах избежать сравнений с оружием: его ствол – самая значительная угроза в этой комнате.
Она берёт его в рот с тянущим, сосущим звуком и чувствует, как кончик его носа проходится по мокрым складкам.
«Что ты там вынюхиваешь?», - мысль шальная, лёгкая, крылатая. И улетучивается раньше, чем девушка успевает распробовать ту на вкус.
«Тебя, Непризнанная, - Люцию кажется, он слышит её вопрос в своей голове, пока язык разлиновывает классики. – Вынюхиваю тебя, чтобы убедиться, что нихрена я не забыл и никогда не забуду. – Идеальные прямые, спирали, круги, по касательной. Своими ладонями он так сильно тянет Уокер на себя, что у той разъезжаются колени. – Тебя сожрать хочется. Нарушить все посты и закончить любые голодовки. Так нужно, Вики… Так нужна мне, что… прости, блин! Прости меня за то, что мы это делаем! Потому и не спускался, потому и не искал встречи, - с клитора его язык устремляется выше – двигается, лижет, скользит, проникает, - знал, что всё закончится нами. Пóтом, смазкой, ёблей, пульсирующими дырками», - Люцифера накрывает мятежным угаром: от проникновения её влагалище сжимается, и теперь он может пересчитать каждое выступающее рёбрышко у Виктории внутри.
«Ты из меня душу вынешь!».
«А ты – высосешь!».
«Хочу твои пальцы…».
«Любой каприз, родная. Любой каприз».
Никто из них не догадывается, что диалог в голове – не распалённые волей случая фантазии. Однако ладонью Люций двигает по заднице, чуть шлёпая, сжимая ту с оттяжкой, вызволяет свой рот из плена, облизывает не святую «троицу» пальцев и вводит средний и указательный в Вики, а большим начинает гладить тесно сжатое отверстие выше.
«Я планирую взять всё», - и тут уж хоть сам Шепфа заявись, хоть Шепфамалум, хоть оба разом, с Мальбонте на подпевках, планам демона им не помешать.
С переполненным ртом, со слюной, которую можно приравнять к потопу, Уокер не в состоянии думать: сейчас она – пепелище, раскрытое и до сухожилий обнажённое, текущее в чужие губы, что так правильно истязают её клитор и долбят отверстие выше. Два отверстия выше.
Но она умеет быть благодарной, и вся её глотка, каждый втянутый вдох, создающий вакуум, каждая, нарисованная языком окружность массивной головки, касание зубами вдоль твердеющей плоти, в его распоряжении. Когда мужчина под ней приподнимает бёдра и вдвигает член до предела, она не способна противостоять его калибру. И устоять она тоже не способна. Вики распахивает рот шире и с удовольствием давится, но принимает каждый дюйм.
Это даже не Глок, это легендарный Смит&Вессон.
Они кончают почти одновременно – друг другу в губы. С таким сумасшедшим стуком в грудных клетках, что Виктория не знает, где барабанит его сердце, а где – её собственное. Распознаёт лишь жар в гортани, горячую, тугую пульсацию между ног и растекается по нему, шумно, на выдохе проглатывая все следы правонарушений.
Она ведь так и не знает, кто он – это, странно идущее мужчине библейское имя всплыло в подсознании и послужило стартовым свистком к действиям, - но теперь у Вики крутятся вопросы.
Поразительно, как появление всего одного человека в чужой, размеренной жизни способно изменить всё. К своему двадцативосьмилетию Уокер уже начала считать себя той, у кого есть ответы. Но сейчас, гладя пальцами его ноги в кромешной темноте, дыша судорожно и рвано, ощущения у криминалиста, как в детстве – ничего непонятно, но страшно интересно.
