сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
– Она – серафим и сидит в Совете. Но она в грёбанном шоке от всего происходящего и давно шпионит в пользу сопротивления.
– Моя мать – Северус Снейп, - с задумчивым видом изрекают в ответ.
– Это Ребекка предупредила о нападении на Лимб.
– Убила твоего отца, но спасла тебя и твоих подданных.
– И поплатилась левой кистью.
Деревенея и дрожа, Уокер мгновенно опускает ресницы: ей сложно мыслить категориями, что это не сон, сложно мириться с тем, что дичь, которая доносится из мужских уст, слишком ловко смешана с реальными фактами, чтобы просто взять и не поверить, но мысль о матери с отрезанной рукой кажется такой безумной, что она вдруг понимает – подобный бред даже под экстази не родить, а значит у них, в том небесном мире, и правда дела хуже некуда.
Похлеще Детройта.
Десятка Детройтов.
Что, само по себе, пробитое дно.
– Значит кто-то убивает людей и сжигает рядом с их телами «одежду бога»? Кто? И для чего?
– Не знаю наверняка, - а знал бы, они могли и не встретиться. – Убийства произошли в короткие сроки, это не осталось незамеченным в Цитадели. Мы не можем убивать людей, имеем право только воздействовать на умы, друг друга вы губите сами. В письме твоя мать высказала интересную мысль: совершая ритуальные жертвы, преступник хочет вызволить Шепфамалума.
– Но…
– Не перебивай. – Пальцы мятежно вдавились в её соски́, заставляя поплыть. – Иначе я найду, чем заткнуть тебе рот, Непризнанная. – Голос у него, будто прокуренный, и от этой хриплости колени у Виктории ватные. – Ты, сама того не зная, дополнила идею своей матери, сказав, что это похоже на десять заповедей.
– А ты их не знал! – Художница обличающе ткнула в него пальцем. – Значит они от и до выдуманы людьми.
– Верно, но люди верят в них и поклоняются своему богу через это собрание сочинений, - он замедлился, тяжко вздохнул и выпустил грудь из своих ладоней. – Если продолжу, мы не поговорим.
– Угу, - «Да он – зверь. Машина для оргазмов», - пронеслось на периферии сознания.
– В первом указе Мальбонте была обнародована правда – ваш мир создал Шепфамалум. А значит любая форма поклонения, любая религия здесь, на Земле, адресуются ему. И тот, кто взял на себя роль меча Господнего, взывает к его справедливости.
– Но он несправедлив, он просто маньяк, забирающий жизни!
– Что ж, это очень в духе Шепфамалума. Каков божок, такова и справедливость.
– Зачем убийце растворитель?
– Это совсем просто: он стирает следы демонического огня.
– Разве огонь не должен был прожечь ковёр или полы?
Вместо ответа Люций щёлкнул пальцами, создавая сияющий шар на ладони, и выпустил тот в воздух под живописное, уокерское изумление.
– Ну что, прожигает?
– А ты… - у неё горло свело от возмутительности этого мужчины. – ТЫ НЕ МОГ СРАЗУ ТАКОЕ ПОКАЗАТЬ, ЧТОБ Я НЕ СОМНЕВАЛАСЬ, ЧТО НЕ СЛЕТЕЛА С КАТУШЕК?!
– Просто признай, мой член куда убедительнее. – Демон беззлобно толкнул её в бок.
– Сейчас. Подожди. – Она часто задышала, наблюдая, как лениво пламя скользит по комнате и исчезает, погаснув. – Выходит, он жёг смолу в воздухе, но что-то где-то накапало, и убийца подтёр следы. Тогда у меня не сходится: он не думает о свидетелях, не скрывает лица, но замывает пол и стены «Мистером Проппером»?
– Ему плевать, какие выводы сделают полицейские. Плевать, что подумают на Земле. Ему всё равно, если твои коллеги его схватят, он возьмёт и сразу испарится. Единственное, что его волнует, что о преступлениях могут узнать на Небесах. Поэтому убивать надо быстро, не растягивая ритуал на несколько людских месяцев, но стараться сохранить своё бессмертное вмешательство втайне. Не от вас. А от нас.
– Почему ты?
– Почему я что? – «Смит» не понял вопроса.
– Почему именно ты взялся расследовать его нарушения? Ты вне системы, верно? – Не дожидаясь ответа, Виктория кивает себе сама, - верно. Никто тебя не попросит, тем более – не прикажет. Скорее всего у тебя огромная куча дел, связанных с тем, чтобы освободить свою часть мира и свой народ. Так почему именно ты находишься сейчас здесь, в этой квартире, в этой комнате?
– А ты не рада? – Он чувствует себя погребённым заживо, потому что внятного ответа у Люцифера нет: ну не говорить же ей, что он почти уверен, это либо сам Маль, либо кто-то из его приближённых, которых по пальцам одной руки посчитать можно, хотя у сатанинского отпрыска ноль доказательств, только чуйка.
– Я-то рада, - Виктория – сама проницательность, - однако что-то тут не сходится, если ты грешишь на Мальбонте и ровно поэтому спустился сам.
– Что не сходится?
– Смотри, Шепфамалум – такой киношный злодей, всравшийся тёмный бог, который сидел в таком же тёмном царстве-государстве, не способный выбраться к свету. Разве, освободи его Маль сейчас, тот не захочет в первую очередь отомстить блудному пасынку?
– Сидел в тёмном царстве-государстве? – Вопрос мужчина пропускает, не расслышав и полностью концентрируясь на своих пятках, в которые словно иглы вдавили. Узнаваемое ощущение – ты что-то нащупал.
– Ну да, ты же сам рассказал, что…
– Непризнанная, я не говорил, где Шепфамалум находился до своего монументального плена. – Пальцами он приподнимает её подбородок и внимательно смотрит, - и я знать не знаю, где его обитель, как она выглядит и что из себя представляет. Никто не знает.
– Тогда откуда у меня эта мысль?
– Потому что ты – единственная, кто был там, кроме Мальбонте. – Неудобная героиня, мешавшая почивать на лаврах, от того и списанная в утиль. – Что ещё ты помнишь?
– Не знаю, - она дёрнула лицом, освобождаясь от цепкой ладони, - я не уверена. Много тьмы и единственная «лампочка», как прореха в небе. Когда я оказываюсь около неё, тот, кто меня преследует, терпит поражение. Он не может выйти на свет.
– Уокер, - Люций звучит сипло, вдруг понимая, что все догадки, домыслы и чутьё его не подвели, - преступник не пытается освободить Шепфамалума. Он пытается его убить.
В качестве заключительного штриха этого полотна в коридорной тиши тут же каркает дверной звонок.
– Ты кого-то ждёшь? – Мужские радужки становятся алыми, гневными и сияющими.
– Нет. Точно нет.
– Херóво.
***
В 1960-м году население Детройта составляло почти два миллиона человек, среди которых было двадцать девять процентов чернокожих, а остальные семьдесят – белые. На сегодняшний день, если судить по последней переписи, в Детройте проживает всего семьсот тысяч человек, из них восемьдесят четыре процента – это чёрные.
Айк Бадди родился и вырос в Детройте, как выросли его отец, дед и прадед и не выросло два брата. Младшего убили в одной из заброшек, когда тому едва стукнуло двенадцать, потому что оказался не в том месте не в то время. Судьба старшего брата по имени Оушен ещё прозаичнее – он сторчался. Сначала попал в одну из банд, потом стал диллером, загремел в тюрьму для малолетних, сумел выйти по УДО, но к тому моменту так плотно сидел на мете, что его смерть была лишь вопросом времени.
Оушену Бадди хватило трёх зимних месяцев.
Мать – крупную, хлебосольную женщину того простоватого вида, про который говорят «мамми нигга», похороны двух сыновей довели до последнего оплота отчаяния, откуда она уже не вернулась. Пребывая стремительно худеющим телом в Детройте, рассудком родительница находилась в мире радужных пони, а врачи спецклиники лишь руками разводили – это её зона комфорта, ей хорошо в ракушке, которую Астория сама себе напридумывала.
С точностью наоборот это сработало на Айке. Он возненавидел старшего брата за слабость, возненавидел тех, кто убил младшего брата, за трусость, и поступил в полицейскую академию, вгрызаясь в гранит науки под смешки товарищей «Что, Бадди-еврибади, хочешь обелить свою расу?».
– Кто там? – Из-за двери долетает голос коллеги и чей-то ещё, кто приказывает не приближаться к проёму.
– Вики-тики-тави, открывай, это я. - Ему очень хочется услышать радостное «Айка-зазнайка», хотя в детстве он ненавидел сказку про ту девчонку и грабли. Но нет, коп не похож на выскочку из книжки, он всего добился сам и никогда не выпендривается понта ради.
– Айк, ты? Что-то случилось?
– Я, я. Открой дверь, надо перетереть по делу.
– Извини, квартал обесточен. Ты можешь… - какой-то шёпот, - …ты можешь подсветить лицо?
– Не вопрос, Вики-тики-тави, - он включает фонарик на мобильном и поднимает тот к верху, зная, что в глазке видно его массивную, темнокожую физиономию добряка, похожего на перекормленного младенца. – Ну как, достоин визита?
– Окейси, я открываю, - доносится до слуха.
– Открывай, - кивает Айк и, внезапно, чувствует страшную тревогу, - откры… стоп… СТОЙ, ВИКИ-ТИКИ-ТАВИ! НЕ ОТКРЫВАЙ!
Всю дорогу до её дома он хотел привести туда этого прыщавого паренька, перехватившего Бадди у Департамента, а теперь не хочет.
Но было поздно.
Когда дверь распахивается, в пустой проём падает тело детектива Бадди, который родился, вырос и умер в Детройте от сломанного тупым, тяжёлым предметом позвоночника.
И, будь здесь патологоанатом, тот чесал бы в удивлении нос – кажется, удар нанесён кулаком, но с нечеловеческой силой.
Комментарий к Ночь
Помянем в отзывах. =(
========== Утро ==========
Комментарий к Утро
*перекрестила* Помолясь!
Предупреждение для самых пугливых: не проматывайте вниз, иначе вы всё себе заспойлерите; пожалуйста, читайте с начала, здесь вам не причинят никакого вреда (но это не точно). 😳
Красивое
У него красивая мечта, о которой не принято рассказывать. Где-то когда-то услышал, что если раскроешь рот и взболтнёшь лишнего, то пиши-пропало, мечта так и останется мечтой и уж точно не сбудется.
Начало своё эта мечта берёт в раннем детстве, но она совсем не романтичная и на экшен не похожа: в общем, совсем не та мечта, которая вызревает в головах у мальчишек подобного возраста. Но и он – не обычный ребёнок.
За столетия мечта зафигурилась, стала острой, обрела формы, но не законченный вид, пока, однажды, хотя он любит шутить «в тот роковой полдень», из безликой не превратилась во вполне определённую. У мечты появились черты – и это были черты Вики Уокер.
У него нет готового ответа, почему в любом мире, в любой истории, в любой трагедии авторы питают убогую страсть к круглым числам. Никто не пишет «это душещипательное событие разбило мне сердце в четырнадцать часов двадцать семь минут на пыльной парковке в Сарасоте», скорее там будет «взирающая мертвечиной полночь в величественном граде» или «последний рассвет в том семисолнечном ските», но, втайне, ему нравятся высокопарные фразочки, хотя он никому этого не сообщит.
Обычное
Обычно демоны амбициозны, это такой приятный бонус к врождённому эгоизму. Их не учат делиться и терпеть, поэтому они не терпят и не делятся. Со здоровой долей анархии не любят левых и правых, белых и чёрных, пернатых и хвостатых, набожных и богохульников, признанных и непризнанных и людей, уверовавших в силу музыки-диско семидесятых годов XX века – особенно их. Но, стоит случиться беде, они все встают спина к спине, плечо к плечу, крыло к крылу.
И он не исключает, что это можно делать под шлягеры Boney S, если он правильно помнит название.
Его амбиции выше самой высокой башни в Лимбе, от которой сейчас остался только сгоревший остов. Отцу нравилось шутить, что с таким самомнением нужно трудоустраиваться в боги, а он предпочитал делать вид, что шпилька – обхохочешься, хотя юмор у папаши странный, как ни крути. Но это не то, о чём он был готов оповестить Сатану, – не из страха, нет, из уважения. Отец умел играть в эту жизнь и уверенно ту обыгрывал, пока не пришла плохая карта. Он как-то читал, что автокатастрофы на Земле происходят не с участием новичков, а с участием «старичков» - с теми, кто перестал в себе сомневаться и думает, что теперь непогрешим. А ещё он считает, что с его отцом приключилась ровно эта беда.
Опасное
Опасный – это он сам во времена академии. Не тот, к которому «Не подходи – убьёт», а такой, показательно отбитый. Кто не знает – боится, кто знает – восхищается. А ему даже нравилось, он для подобной репутации себе баллы с младшей Школы зарабатывал. Тут девицу зажать, там в лоб прописать, шлифануть это брошенным «всего лишь сын школьного учителя» и неизменно побеждать в Чемпионате по Крылоборству – с первого до последнего года. Не столько потому, что он без этого жить не может, сколько потому, что нравится нарушать правила и быть первым. Он, так-то, довольно рано решил, что будущий король под чужую дудку не пляшет. И сам себе добавил «будущий король и будущий бог», почесав мечту за ушком.
Наверное Непризнанное явление легло на нужную почву, потому что он к тому моменту уже доебался до всего, до чего хотел, получил всё, что мог, и откровенно скучал. То есть, в общем-то всё было неплохо, и это было плохо, ибо обрыдло. Он тогда и рассуждал-то сплошь в подобных формулировках, а потом утешался в дýше, закрывая глаза и видя её задницу в джинсах, разгуливающую по коридорам. Обычно не проходило и секунды, как она оставалась без штанов под его веками. Сплошное дрочево, за которым он не рассмотрел настоящей опасности – в руках Уокер нож для масла, им она готовится намазать его на себя.
Страшное
Ему было страшно дважды. Первый раз, когда голова отца слетела с плеч. Он не сразу понял, что это финиш и дистанция завершилась, что Сатана упал и умер окончательно, и услуга не подлежит ни обмену, ни возврату. Но поганое чувство, что отец растоптал всё, во что верил, возникло. Это после за страхом подтянется обида из тех, когда мечталось заорать «Поднимайся и исправь то, что ты натворил в последние сутки, сделай по старому, сделай как было, прилепи свою седую башку обратно и реши проблемы, ты всегда умел их решать!», но сначала был только страх.
Второй раз безумием ужаса накрыло на поле битвы. Всё побережье, от воды до горизонта, на котором высились шпили Цитадели, ликовало, празднуя несостоявшийся бой, а он носился с лицом, словно его личное сражение только началось. А ещё он как-то быстро понял, что Уокер правда исчезла из их мира. Не ублюдку разношёрстному поверил, а чему-то внутри себя: там, в глубине, из него выдрали кусок.
Убийца опознан и входит тихо, но уверенно. Поэтому сейчас всё, на что Люцифер рассчитывает, это замки́ кухонных шкафчиков производства ИКЕА, непонятные тому, кто редко бывает на Земле.
А ещё он рассчитывает на свою мечту. Самое время стать Богом.
***
– Раз, два, три, четыре, пять,
Начинаю вас искать.
Преступник втаскивает труп внутрь и закрывает дверь, убеждённый, что никакой сосед не высунет носа на лестничную клетку в обесточенном доме. Кое-что уже понятно про город Детройт: даже в благополучном районе уповать на помощь можно только при свете дня.
– Ну где вы, голубки? – Тьма, хоть глаз выколи, но ему не мешает. – Я знаю, что вас двое. Сын Сатаны! Твоей энергией разит у самого подъезда!
Коридор длинный, и он толкает ближайшую створку двери – мимо. Маленькая, тесная келья, в которой размножается пыль и стоит белый параллелепипед. Он видел, в таких штуках люди держат свои грязные тряпки.
– Шесть, семь, восемь, девять, десять,
Кого первого прирезать?
Сначала он двигается направо, оказываясь на кухне. Тут открыта форточка и несёт рыбьей вонью, которая перебивает прочие запахи.
– Ты не улетишь с ней в водоворот, она там откинется, Люцифер! – Он заглядывает под стол и в холодильник, но это глупости, конечно, потому что мéста и там, и там слишком мало, если не пустить тело на фарш, налепив тефтельки. – Смертным нельзя в водоворот, напоминаю правила игры! – Дёргает шкафчики под раковиной, но они не открываются, на них даже ручек нет, и он решает, что это фасад – подделка, как и многое другое на этой планете.
Теперь путь пролегает в другой конец коридора, похожего на могилу, и в кармане своей внеземной одежды он нащупывает золотую сеть. Пришлось не только сменить личность по прошествии суток, но и переодеться, прихватывая блестящий аксессуар. В людских шмотках тот не донести, верёвки прожгут ткань, пластик, даже металл.
– Ты не прячься под кровать,
Коли время убивать.
Дальняя комната – это и спальня, и гостиная. А ещё она последняя, других помещений в квартире нет. Высокими сапогами из драконьей кожи он хрустит осколками зеркала и смотрит на диван, готовый поклясться, что тот освежёван ими совсем недавно.
