Текст книги "Архитектура 2.0 (СИ)"

Автор книги: White_Light_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Заглянув в «большую» комнату, Рита на секунду останавливается в дверях. Падая, из-за ее спины мертвый свет энергосберегающей коридорной лампочки рисует на старом, вытертом паркете виртуальную дорожку с виртуальной путницей. Словно в бесконечности вселенной микроскопический эпизод человеческой жизни – Рита и ее жизненный путь.

– Который символично оканчивается распахнутым в ночь окном, – хмыкает девушка юмору в стиле нуар. – Говорят, что питерское чувство самоиронии самое беспощадное и точное.

Сделав несколько шагов, Рита останавливается у приоткрытого окна. Она помнит, как Мей его закрывала, а вот кто и когда открыл – остается вопросом. Неактуальным.

Скользнув взглядом по старой деревянной раме, наглухо замалеванной бесчисленными слоями масляной краски, Рита догадывается, что Мей просто притиснула ее сегодня, насколько это было возможно, а чтобы зафиксировать результат «шпингалетом», нужно бы воспользоваться молотком или чем-то еще увесисто-ударным.

Сбежав дальше, взгляд сообщил о забытой гостьей в углу окна пачке сигарет и ее же зажигалке.

Рита никогда не курила. В школе, обычной общеобразовательной, хоть и во многих смыслах становящейся для своих учеников глобальной «школой жизни» в Ритином окружении никто не баловался ни сигаретами, ни желанием «попробовать все». Почему в эти слова непременно вкладывается смысл пить, курить и вступать в беспорядочные сексуальные связи (последнее определение вполне можно назвать одним емким, очень русским словом, но даже мысленно Рита предпочитает выражаться культурно)?

– Как истинная петербурженка, – иронично-заговорщически шутит она с поздней ночью, берет в руки бумажную, слегка помятую пачку, подносит к носу и с любопытством вдыхает незнакомый запах.

В институте всё свободнее. Некоторые из ее сокурсниц спокойно курили на переменах в специально отведенных или стихийно сложившихся для этого дела местах. Признаться, иногда Рите нравились такие мимолетные жизненные мизансценки.

«Как, к примеру, сегодня» – вспоминая движения Мей, которым обе вряд ли придавали хоть какое-то значение. Никто же не приглядывается к себе и окружающим с целью заметить, кто как дышит.

Иногда Рите интересно было и тоже хотелось попробовать, но купить самой сигареты почему-то было стыдно, а попросить у кого-то попробовать – глупо.

Присев на подоконник, Рита достает сигарету из забытой Мей пачки. Память от души насыпает кадры из фильмов с забавно или глупо кашляющими героями, впервые пробующими остро-горьковатый дымок запрещенки. Морально готовая к подобному исходу, она мягко обнимает губами бумажную трубочку, подносит к другому ее концу огонек пластиковой китайской зажигалки, делает осторожный, слабый вдох, еще…

Умудренная жизнью городская ночь чуть насмешливо смотрит на Риту с противоположного края одинокого подоконника.

Глубоко вдохнув странную горечь, Рита чувствует легкое головокружение, желание глубже вдохнуть сырого ночного воздуха.

– То еще удовольствие, – почти докурив до конца первую в своей жизни сигарету, молодая женщина признает, что сам процесс ей нравится больше сомнительного результата. Вкус во рту оставляет желать лучшего, как и запах пальцев, но вот это «священнодействие», этот дымок с огоньком.

Повторяя жест не раз уже помянутой за последние минут двадцать Мей, Рита тушит окурок о кирпичик стены с уличной стороны окна, целится в контейнер со строительным мусором, но темнота двора скрывает результат.

Передумав выбрасывать следом оставшиеся сигареты вместе с зажигалкой – «нехорошо, если кто-либо их здесь найдет – Ольга, Сонечка или мама», Рита отмечает мысленно «разобраться с этим завтра, а сейчас спать».

…а пока Ольга видела десятый сон, Рита получала сомнительный опыт, земля вращалась – среда неслышно преодолела границу и стала четвергом, а четверг отметил, что до намеченных встреч осталось совсем немного времени.

Кажется, и время это пролетело не дольше, чем беспокойный предутренний сон, в который насыпается и страх не услышать будильник, и желание доспать, досмотреть что-то важное в рваном видеоряде событий, уже отлетевших в прошлое суток вместе с придуманными тогда на будущее опасениями.

Диалог не вязался, скорее, увязал в нервном ожидании и текущих, насущных проблемках.

Ольга вспомнила о непродленной страховке, Рита разрывалась между курсами, проектом и желанием придать квартире хоть сколько-либо презентабельный вид, Диана Рудольфовна требовала от дочери список того, что необходимо привезти с собой из Городка, а Сонечка рисовала маме виртуальные открытки, чем радовала и до слез больно ранила измученное Ритино сердце.

Возможно поэтому, как ни готовились, а ни Рита, ни Ольга так и не смогли встретить вечер пятницы в правильном эмоциональном состоянии. Встретившись взглядами, они несколько секунд казались друг другу видением, миражом, не имеющим ничего общего с физическим миром, кроме научного определения о возникновении видеоиллюзий, пока звонкий детский голос не утвердил миражи громким, непосредственным – «здравствуйте!».

В последнем телефонном разговоре, когда Ольга еще только выезжала из Москвы, а Рита с минуты на минуту ждала появления родных, договорились о том, что Оля прямиком отправится в квартиру, и если даже Риты там не будет в тот момент, то просто дождется, а вот что делать, если в квартире шумно, людно и суетно-бестолково, они даже не рассматривали.

Первый пункт русского «закона подлости», переведенный американцем Мерфи и выданный за свой собственный принцип в литературном варианте, звучит как – «всё, что может пойти не так, пойдет не так». Можно, конечно, удивляться бутерброду, непременно падающему на пол маслом вниз или компании возбужденно-шумных родственников, заполняющих исключительно собственными впечатлениями-эмоциями и прочим проявлением чувств ограниченное пространство квартиры, съежившейся от небывалого наплыва слишком живых людей до размера перепуганной коммуналки.

Загнав машину во двор, Ольга видела свет, горящий во всех окнах фамильной своей вотчины. Как уже было обговорено с Ритой, она просто поднялась и вошла в квартиру, открыв дверь своим ключом, но вот с Дианой Рудольфовной такой вариант визита не был согласован, поэтому чересчур возбужденная путешествием к дочери женщина отреагировала в несвойственной себе бурной манере. Не очень вежливо она принялась удивляться «таким их сомнительным правилам», комментировать их, что даже вежливейшему Павлу Юрьевичу пришлось вступать в разговор, дабы не позволить любимой женщине уронить лицо (пусть и в тесном семейном кругу).

Надо сказать, что, выехав сразу после номинального обеденного времени (точнее, после четырнадцати ноль-ноль), в Питер Ольга добралась часам к одиннадцати вечера и чувствовала себя довольно усталой. Подобные авто-вояжи не были ей в новинку, но сказывались и расслабуха после сомнительной победы, когда Рита-таки согласилась покинуть Городок, и моральное напряжение всей последующей недели, когда Ольга в родном офисе чувствовала себя не многим увереннее самой стеснительной из стажерок.

Всё, чего ей хотелось, это забрать Риту в тихий номер отеля, ненадолго сделать его почти громким, а затем свободно кануть в сон.

Чего хотелось Рите, судя по ее растерянному взгляду, не знала она сама. Она говорила и отвечала всем одновременно – маме, дочери, Ольге. Она изо всех старалась «сделать всем хорошо», но это было бы не под силу даже толпе волшебников, что уж говорить о растерянной молодой женщине.

– Здравствуй, – только успела она прошептать появившейся в дверях Ольге, как моментально выдала обеих с головой. Нет, разумеется, их отношения не были тайной для Дианы Рудольфовны или Павла Юрьевича (Сонечка еще в силу возраста не придает значения краскам большим, чем просто «хорошо» и «плохо»), но такой эмоциональный импульс внезапно отозвался в душах «старшего поколения» еще более сильной эмоциональной реакцией, чем в сердце той, которой был адресован.

– Привет, – тихо выдохнула Ольга и устало отметила, – шумно у вас.

Шумят в основном Соня с Дианой Рудольфовной. Обеим почти одновременно нужно владеть вниманием Риты, из-за чего последнее все больше рассеивается. С появлением же Ольги и вовсе грозит отключением. Стремясь ответить всем, обогреть всех самым теплым из расположений, Рита в какой-то момент с отчаянием отмечает, что не удовлетворяет никого. Подойти и обнять любимую не может, отвечать осмысленно на бессчетное количество маминых фраз больше нет сил, как и бросив взрослых умчаться с законно требующей игр дочкой.

Откровенно не понимая, что ей здесь делать, Ольга отступает из каминной комнаты в тот момент, когда Диана Рудольфовна настойчиво пытается убедить дочь поехать переночевать с ними в отеле.

– Я не могу оставить тебе Сонечку в этом месте. Здесь даже умыться негде, а туалет страшнее, чем бесплатный сортир на Курском вокзале.

Мысленно удивившись осведомленности Дианы Рудольфовны о состоянии бесплатных туалетов в районе Курка, Ольга отмахивается от дальнейшего желания съязвить и, решив немного подождать (читай отдохнуть), опускается на старенький стул в углу между окном и столом, облокачивается спиной о высокую спинку и вытягивает ноги.

– А я хочу быть здесь! Мама, мы же останемся здесь? – голосит из соседней комнаты Соня. Ответов Риты Ольге не разобрать, а вот с Дианой она уже готова согласиться – хочется комфорта и устроенности, чего в этой раздолбанной годами квартире не осталось даже намеком.

«Удивительно, что Рита не только не сбежала отсюда, а еще и утверждает постоянно, что ей здесь нравится, – медленно подползает к Ольге чувство вины. – Куда я привезла это домашнее милое создание?»

«Помню, когда я вырвалась из Городка, мне это место тоже казалось раем, пока оно едва не сломало меня. Что теперь говорить о Рите?».

Ничуть не мешая Ольгиным мыслям, голоса из соседней комнаты постепенно перемещаются в коридор, затихают. Затем звук запираемой двери сообщает Ольге о Ритиной победе над всеми разумными доводами Дианы Рудольфовны, а дробный детский топот по старому паркету о том, что все-таки они не одни. Причем оба звука ложатся тяжелой усталостью, словно предчувствием – нести что-то неподъемное несказанно далеко (и бессмысленно).

Сначала в кухню влетает Соня, устраивается на втором стуле за столом напротив Ольги. Перевозбужденная далеким и необычным путешествием, девочка с трудом может усидеть на одном месте, поэтому она успевает забраться на стул с ногами, потом, передумав, пересесть, возится и слезает на пол.

Войдя в кухню вслед за дочерью, Рита приближается, останавливается у стола, глядит на Ольгу.

Она рада ей, но обе будто в закрытых стеклянных колбах – ни подойти друг к дружке, ни взглянуть прямо в глаза, а лишь через стекло.

«Устало выглядишь» – читает Кампински в глазах Риты, мысленно отвечает тем же, а вслух предполагает:

– Может быть, мама твоя права и лучше подыщем какой-нибудь отель? Там, по крайней мере, душ будет похож на душ.

Она хочет как проще и удобнее, хочет избавиться от проблем и лишнего «мусора», но Рита неожиданно против.

– Лучше давай мы не будем тратить время зря, – негромко отвечает она. – Уже начало двенадцатого. Если закроешь глаза или представишь себе какой-нибудь… не знаю что, то и этот душ вполне себе освежает. Шампунь и полотенце прилагаются. А так же чай, мамины шанешки с творогом и моё кулинарное видение лазаньи.

«Никогда ее не видела такой домашней, – вдруг понимает Кампински, выслушивая ответную Ритину речь и неожиданно для себя бесится. – А интересно, Золотарева она встречала так же? В смысле, каждая хорошая жена вечером для мужа дома непременно проживает алгоритм, отмеченный еще в русском народном творчестве – напои-накорми, баньку истопи? И так же она его ждала, кормила собственноручно приготовленной стряпней, подавала в душ полотенце» – идиллически-семейная картинка, кажется, лишила Ольгу последних сил да и желания.

Покачав головой, Ольга тяжело поднимается со своего стула.

– Давай без обид только, – сделав шаг, она останавливается, так как в узком пространстве между столом и плитой, какой бы стройной Рита не была, её не обойти.

Рита поднимает на Ольгу непонимающий взгляд.

– Я действительно не могу здесь сегодня остаться, – глухо произносит Кампински. – Если хочешь, поедем со мной.

Хлопнув ресницами и даже подождав, пока стихнут Ольгины слова, Рита продолжает молчать, словно внезапно лишилась дара речи или понимания. Она глядела на Ольгу, будто читала слова с ее губ, но все еще не сложила их в несущее информацию предложение. Однако и терпение Кампински не безгранично.

– Рит, ты героиня, – неожиданно произносит Ольга, разводит руками, – у меня слов нет, кем нужно быть, чтобы жить здесь и делать вид, что тебе нравится этот сарай. Извини, от усталости ляпаю что попало, но я только сейчас поняла, куда привезла тебя, а ты еще и дочку потащила. Одевайтесь, поедем в отель. Завтра я прозвоню всех знакомых и найду тебе достойное жилье.

– Ни за что! – перебивая, четко и ясно, как по слогам, отвечает Рита. – Мне действительно хорошо здесь. Мне здесь нравится, Соне тоже, и мы никуда отсюда ночью не поедем! Вообще не поедем и завтра тоже! Перестань хоть ты за меня решать!

Выпалив, не договорив, Рита в сомнении прикусывает губу. Её взгляд еще кричит Ольге то, чего губы уже не скажут. Соня вертит головой и с интересом глядит на маму и малознакомую тётю Олю, с которой мама так непривычно эмоциональна.

– Оль, – на секунду забыв обо всем, кроме только того, что они здесь, рядом, мягче произносит Рита. – Мы говорим не о том. Я тебе рада и ждала тебя целую неделю…

– Если какая-то неприятность может случиться, она случится, – словно не слыша Риту, негромко и как-то обреченно произносит Кампински. – Оставайтесь. Завтра созвонимся где и как встретимся.

– Неприятность? – переспрашивая Рита, смотрит на Ольгу огромными глазами, – ты, наверное, хотела сказать «глупость»? То, что сейчас происходит, оно и есть. Ты так далеко ехала, чтобы просто уйти посреди ночи?

Но тщетно и вновь Ритин вопрос остается без ответа. Не выдержав Ольгиного взгляда, она молча отступает и больше не произносит ни слова, пока замок на входной двери не отчитывается аккуратным щелчком о покинувшей квартиру гостье-хозяйке.

– Глупость, – шепчет вслед покинувшей квартиру Ольге растерянная женщина.

– Ма-а-ам, пойдем спать в гамаке, – тянет за руку Соня. Черные глаза девочки беспокойно глядят на мать. Она еще не может понять многого, только чувствует, как меняется настроение самого дорого для нее человека.

– Да, солнышко, беги, я сейчас приду, – тихо отзывается Рита, не глядя на дочь. Она вообще словно смотрит в себя, внутрь, а не в окружающее её пространство, беззвучно повторяет: – Глупость.

В темном колодце двора зажигаются автомобильные фары.

Ни в мыслях, ни в чувствах не разобраться – растерянно понимает Рита. Хочется плакать, догнать, доказать, а еще больше хочется ничего не доказывать – ведь очевидно, как она нужна ей сейчас, дорога, необходима.

Сев за руль, Ольга автоматически включает зажигание, габаритные огни. Она готова ехать, но все еще медлит и смотрит вверх:

– Меня никогда и никто не ждал у этого светящегося окна в этой самой старой кухне, – это настолько странно, что она даже решается озвучить мысль.

В желтых квадратах замерла стройная тень.

– Глупость, – почти одновременно шепчут обе девушки.

========== Часть 18 ==========

Галантно открыв жене дверь автомобиля, подержав, пока Диана сядет в машину, Павел Юрьевич аккуратно закрывает дверь, смахивает с нее невидимую пылинку и выглядит при этом так сосредоточенно, будто важнее ничего нет в данный момент, кроме сомнительного трио – жена, дверь, пылинка…

Диана читает все действия мужа как раскрытую книгу и, подсознательно прогнозируя последствия, невольно слегка наклоняет голову вперед, как бегун перед особенно трудным стартом, медленно и тихо втягивает воздух, все больше сохраняя сходство с профессиональным спортсменом (эти ребята знают толк в подготовке к броску). Неосознанно она будто говорит себе – «я вовсе не слабая женщина, но в противники сейчас мне судьба дает дъявольски разозленного мужчину. С этим нужно считаться». Перфекционизм в каждом движении Павла Юрьевича буквально кричит Диане об опасном приближении к некой его внутренней границе, за которой жутко клубится неизведанный ад.

Сев за руль, Павел подчеркнуто аккуратно закрывает дверь со своей стороны, включает зажигание – панель ретро-автомобиля загорается мягким освещением, в тени двора машина обозначает себя габаритными огнями, и в дело вступает мотор. В тот момент Диане показалось, что даже двигатель заурчал подчеркнуто вежливо вразрез с обычным сытым урчанием большого странного зверя, затем тактично переключился со сцепления на газ и аккуратно сообщил движение трансмиссии. Культовый американский автомобиль не торопясь, с чувством собственного достоинства проехал несколько метров старого питерского двора и втянулся в арку.

Тихо, почти не слышно выдохнув, пока машина преодолевала грань мира внутреннего (двора) с внешним (проспект), оказавшись на просторе прямой и широкой улицы, Диана устремляет взгляд в будущее, опережающее темно-зеленый додж всего на полшага. Машина свободно катится во времени и пространстве, неторопливо неся своих седоков через готовящийся ко сну старинный город, и Дина по каким-то своим приметам решает – «пора».

– Прекрати, наконец, – нарушает она безмолвие, волнующееся низкими звуками урчащего мотора. – Лучше скажи мне словами, чем кричать своим молчанием и укорять безупречными манерами. Знаешь же, как я этого не выношу.

Не глядя на мужа, Диана твердо смотрит вперед, подчеркивая тем самым независимость своих взглядов. Павел, однако, остается по-прежнему спокоен.

– Ты тоже сама все знаешь, – отвечает он ровно. – Однако тебе не мешает это сходить с ума и впадать в истерику, как… – он не договаривает, выразительно морщится, чем вызывает новый приступ бешенства во всем образе Дианы Рудольфовны. Но нечеловеческими усилиями она удерживает себя в руках.

– Не заговаривай мне зубы, – спустя несколько взрывоопасных секунд с каким-то трудом произносит женщина, а потом все же срывается. – Господи! Ну к чему этот всепонимающий цирк?! Это напускное спокойствие?! Ты ведь видел, как и я, как она на нее смотрит! Ты все время был рядом и…

Павел подтверждает наклоном головы.

– Скажу больше, их взгляды явно взаимны, – его негромкий, вкрадчивый голос удивительно звучит едва ли не весомей крика Дианы. – Их взаимный интерес очевиден, как белый день. Ты это хотела узнать?

– Ты ведь просто неудачно шутишь? – в голосе женщины слышится странная надежда, которая сегодня явно разделит судьбу японских камикадзе. С тем же самообманом в глазах Диана смотрит на мужа, его профиль на фоне мелькающих за окном огней ночного города.

– Ничуть, – отвечает Павел, – как бы жестоко это ни звучало – я видел двух умных, красивых женщин, искренне взаимно заинтересованных друг другом, обогащающих друг друга в общении культурном и, наверняка, еще профессиональном. Тем противнее выглядела ваша реакция, прекрасная Диана. К сожалению, цирк там устроили именно вы. Черт побери!

– Стойте, Павел Юрьевич, – предостерегающе шипит женщина, – еще несколько слов и мое доверие к вам сильно пошатнется, а я не хочу его ни шатать, ни, тем более, терять.

Павел слегка склоняет голову, сохраняя при этом непреклонность во взглядах и генеральной линии:

– Вы не хуже меня знаете, что доверие может быть либо взаимно, либо слепо, либо безответственно глупо, – холодно перечисляет бесстрастный голос профессора. – Не выбирайте последние два варианта. Не лучший выбор.

Он останавливает машину на парковке у отеля, выключает мотор и в матовом полумраке светящейся вывески и позднего вечера поворачивается к жене.

– Вот теперь нашему диалогу не помешает даже дорога, и я хочу обсудить с тобой действия Риты и Ольги. Здесь. Не перенося это разногласие в наш номер.

– Здесь нам никто не помешает говорить в любом голосовом диапазоне. Так что, дорогая, можешь кричать, если тебе это сегодня необходимо. Мне же совершенно не хочется, но, но крайне необходимо окончательно прояснить вопрос личной жизни твоей взрослой дочери…

– Паша! – разрешенное отчаяние разливается вокруг Дианы, а затем машины, и срывается водопадом в Неву. – Перестань из себя строить Санту! Мы оба прекрасно понимаем, в чем этот их интерес там… – Диана теряет слова, но вовремя хватается за созвучные. – Я не потерплю разврата от Риты! Я…

– Не для того ее рожала и воспитывала, чтобы она сама могла выбирать собственный путь! – перебивает Павел. – Правильно! Пойдем, заберем ее оттуда, вставим по первое число и вернем законному мужу. В конце концов нашими стараниями она будет счастлива!

Резко замолчав, Павел покидает машину и совсем уже в несвойственной манере крепко хлопает дверью, отчего Диана едва не подпрыгивает на собственном сидении. Этот диалог, как и весь сегодняшний вечер – кувырком. Таким своего мужа Диана еще никогда не видела. В таком тоне они никогда не разговаривали друг с другом, и что теперь делать в этой конкретной ситуации, Диана не знает.

«По большому счету это лишь мое с дочерью дело» – мысленно успокаивает себя Диана, но спокойствие и не думает соглашаться.

«По большому счету это дело двух взрослых, самостоятельных женщин, – отвечает оно голосом Павла Юрьевича. – Тогда как лезть в интимные дела взрослой женщины, пусть и приходящейся тебе собственной дочерью – есть самое настоящее извращение, и никакие благие намерения его не оправдывают».

***

Размышляя – «кто бы это мог постучать в такой час?» и даже успев немного испугаться, Рита через «не хочу» идет к двери.

«У Ольги свои ключи, мама бы позвонила… – скачут за спиной мысли Сонькиными шажками. – Может быть, соседи снизу жаловаться на топот?».

В приоткрытую дверь сначала неожиданно заглядывает совершенно невозможная кошачья морда, сшитая из ярко-оранжевых и белых лоскутов ткани. Хулиганская, лукавая и одновременно добродушная, она вещает Ольгиным «мяу!» и прыгает во взвизгнувшую от неожиданности и радости Соньку. Подхватив игрушечного кошака, ростом почти с нее саму, девочка звонко хохочет, а потом старательно умолкает на мамино «ш-ш-ш, ночь на дворе!».

Глубоко-обреченно вздохнув, Ольга входит следом за влетевшим в квартиру Кошаком. В руках она держит еще один большой пакет и совсем как тот игрушечный кот улыбается Рите.

– А ты права. Я о глупости, – она смотрит в глаза, будто пытается взглядом приблизить к себе женщину. – Всё такая мелочь.

Рита не помнит, как оказалась рядом с любимой. Помнит, как, прикрыв глаза и целомудренно опустив руки, они стояли, склонив головы друг другу на плечи, как через одежду чувствовали тепло.

Кто там говорит о реке, в которую невозможно войти дважды?

Второй дубль Ольгиного прибытия получился удачнее первого. Во-первых, в квартире больше не шумели посторонние, а Соня уже казалась «своей». К тому же у нее теперь был единомышленник-и-почти-близнец, так Кошака назвала Рита, ибо мордашки Соньки и хулиганско-милой игрушки оказались здорово схожи чем-то неуловимым.

Вчетвером они посидели в кухне, смакуя чай с домашней выпечкой Дианы Рудольфовны.

Рита рассказывала о первых питерских впечатлениях, Соня кормила Кота, Ольга громко смеялась на то и на другое. На завтра решили ехать смотреть каких-то енотов, чижика, а может быть, пароход… кучно набившиеся в кухню планы (этим только дай волю!) давились и толкались, заставляя людей теснее прижиматься. Сидя плечом к плечу, Ольга с Ритой не видели лиц друг друга, но чувствовали такое родное единство, которого еще не возникало между ними даже в самые страстные моменты. Оно было внове, неконтролируемо разливалось единой сетью артерий и вен, как если бы Ольга и Рита вдруг срослись сиамскими близнецами и вдруг получили одно на двоих сердце, общую нервную систему. Оно родилось неожиданно, словно внезапно мир заиграл иными красками, стал полноцветнее, глубже. Это странное чувство слегка пугало бескомпромиссной настоящестью, словно вся жизнь до него была неким не то что черновиком, скорее, репетицией, и вот внезапно свалилась премьера.

Поддерживая друг друга в этом неожиданном первом полете, Ольга и Рита на время забыли все человеческие слова, просто стали единым чем-то, а напротив за столом Соня разыгрывала со своим новым другом смешное представление для взрослых.

***

Позже Ольга ушла в душ и, устало усмехаясь сюрреализму стен, чувствовала себя до странности наполненной теплом. Рита, ее дочь, вечер, начавшийся заново специально для нее (или для всех них) стал неповторимым, едва не став последним в их хрупких, еще только зарождающихся отношениях.

Странный вечер. Странные отношения.

– Ни с кем у меня не было просто, – тихо признает себе Ольга, заворачиваясь в теплый махровый халат, – но Рита апофеоз сложности и самое большое моё безумие. Разве могла бы предсказать Алька или представить Вера – я абсолютно счастлива за столом в раздолбанной квартире, ржу над детско-игрушечным стендапом?

– Я сама такого никогда не могла представить, однако – так есть, – выключив в душевой свет, Ольга мягко ступает по темному коридору к слабо светящемуся проему двери каминной комнаты. Здесь, обняв Кошака, подозрительно наблюдающего за взрослыми, Соня уютно спит в огромном (по сравнению с ней самой) гамаке, а Рита ждет Ольгу где-то в глубине одеял, навезенных заботливой мамой.

Погасив ночник, Ольга ныряет в это непривычное состояние (роль? приключение?).

Она сегодня на редкость не точна в определениях или просто напрочь не нуждается в них сейчас. Обнимая Риту, одетые лишь в одеяла, обе чувствуют это «новое», связывающее их теперь немного иначе, чем даже самый страстный, но просто секс, несколько больше, чем признание и явно глубже интереса. Зашкаливающая нежность, такая, что топит города, обнимает Ольгину душу Ритиным телом и наоборот. Будто наивысшая степень доверия – обменяться телами, чувствовать друг друга, как если друг другом стать, оставаясь при этом собой.

Что-то от дыхания древности было в их любовном танце этой ночью. Будто на какой-то миг вместе с умирающей от наслаждения Ритой ожили все тайные возлюбленные, так же глядевшие в глаза любимых, словно в вечность, и видевшие в их зрачке огонь. Пламя медленно плавит Ольгу, будто ядерный реактор внутри у нее вместо сердца работает на пределе возможности – удар, еще один, и неслышным цунами проходит сквозь вечное пространство волна болезненно-прекрасного наслаждения, канув в вечность, сама ею становится.

Медленно затихая эхом друг в друге, лежа на боку, Ольга со спины обнимает Риту. Кончиком носа утыкается в мягкую кожу той части её тела, где шея плавно переходит в плечо. Кожа Риты часто кажется Ольге шелком, а на запах смесью чуть сладковатых пряностей.

Чувствуя руки Ольги на своей груди, всю ее практически повсюду, Рита глубоко-глубоко вдыхает их обоюдную общность. К моменту, как она выдохнет, сон-спокойствие уже сгустит кровь, приостанавливая излишне быстрый ее бег, вызванный страстью и адреналином в размеренный ритм нежности.

Рите приснится в ее песне богемная квартира деда-художника и две молодые женщины в бесконечном таборе гостей. Обе темноволосые, но одна смуглее, а у второй на щеке, в уголке губ, родинка, из-за чего ее улыбка кажется еще загадочнее и нежнее.

В памяти маленькой Риты, слушавшей, не понимая, разговор о любви, Рита взрослая видит гораздо больше теперь. Одна из жен деда очень темпераментно доказывала, что самая правильная и сильная связь может быть лишь между мужчиной и женщиной, и тогда от этой связи рождаются дети, а те две женщины просто сидели рядом плечом к плечу (совсем как мы сегодня – прошептала память Рите во сне), и они даже не спорили – они светились одним на двоих серебристым эхом друг друга, а детьми были их картины и песни, то, чему они с благодарностью отдавали частички собственной души.

Ни маленькая, ни большая Риты не знали, чем кончился тот разговор.

Раскинувшись в кровати, как в полете, Ольга крепко спала и видела во сне маленькую Соню, пытливо глазеющую на двух красивых чувствами женщин, связанных друг с другом прозрачно-светящимися меридианами сфер – странновато-мистическая картина продавалась в числе других на Арбате, когда там еще продавались картины – Ольга ожидала кого-то под дождем – по ребристому панцирю зонта стучали капли воды, штрихами разграфичивали пространство между Ольгой и картиной, а потом вдруг прохожие начали декламировать текст.

– Демоническая женщина отличается от женщины обыкновенной прежде всего

манерой одеваться, – глубокомысленно заявил хмурый прохожий, отвернулся и пошел прочь, а продавец безделушек зазывающе продолжил:

– Она носит черный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия, который ей непременно пришлют в следующий вторник», стилет за воротником, четки на локте и портрет Оскара Уайльда на левой подвязке… – закручиваясь, слова озвучиваются до боли знакомым голосом.

– Рит, выключи радио, – бурчит во сне Ольга, уютно прячась в одеяло, обнимая спящую же Риту, слышит в ответ: – «Валентин Иосифович будет против выключения».

Кажется, голос Риты проснулся отдельно от хозяйки. Звучит он, во всяком случае, так, будто зверьком уселся на Ольгином плече и прячется, при новом абзаце театрально-старательно соседского декламирования.

– …у нее подняты брови трагическими запятыми и полуопущены глаза. Кавалеру, провожающему ее с бала и ведущему томную беседу об эстетической эротике с точки зрения эротического эстета, она вдруг говорит, вздрагивая всеми перьями на шляпе:

– Едем в церковь, дорогой мой, едем в церковь!..

– Неа! Мы едем смотреть енотов! – звонко возражает невидимому декламатору Соня. Ольга ныряет головой под подушку, а голос Валентина Иосифовича сконфужено произносит «пардон» и стремительно пропадает за тихим стуком закрывшейся оконной рамы.

***

Спустившись к завтраку (проживание в этом отеле включает в себя такой вкусный плюс), Диана и Павел чувствуют некоторое облегчение от нахождения в пространстве, заполненном посторонними людьми. «В обществе» как бы снималась проблема обязательно диалога между собой. И тем оно легче, что Диана и Павел не разговаривают друг с другом со вчерашнего позднего вечера (не считая коротких бытовых фраз).

«Шведский стол» на время отвлекает обоих щедрым предложением и приличным выбором ингредиентов для составления своего собственного оригинального блюда на завтрак. А потеряться в ассортименте здесь оказалось немудрено: несколько видов ветчины, ломтики парового мяса, выбор сыров, колодами карт растянувшийся по специальной доске; желтоглазые порционные яичницы, жареные колбаски, салаты из свежей зелени, разнообразные бутерброды, отдельно тосты, масло, хлеб нескольких видов и многое другое, чего сходу не разглядишь. Совершенно законно позабыв о вчерашней ссоре, неприятно протянувшейся молчанием до сего утра, Павел и Диана, как дети у рождественской ёлки, делятся друг с другом предложениями.