Текст книги "Архитектура 2.0 (СИ)"

Автор книги: White_Light_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Ничего не меняется, – неопределенно произносит Никита. Решив не зажигать свет, чтобы не портить панораму заката, играющего последнюю сонату в симфонии вечера, он выбирает стол с удобными стульями подле открытой рамы, садится, вдыхает запах вечера, вплывающий с улицы, и чувствует в нем намек медленно и неспешно подступающей ночи, чуть теплого асфальта, чуть прохладной сырости земли из низин за Городком, забытого детства и юности… когда на этом самом месте еще не было ни больничных корпусов, ни сквера. Был лесок с болотцем, старая, постройки двадцатых годов прошлого века, поликлиника, три длинные улицы полусамовольной застройки деревянных бараков – рассадник пьянства и бытовых преступлений…

…Философский мысле-мусор, как сам Никита окрестил караваны не самых легких дум с еще более тягучим, словно спадающим на него со всех сторон сонмом воспоминаний, снова незаметно подступили прозрачными призраками памяти, непременно имеющими тоскливый запах сожалений. Раньше Никита понятия не имел ни о чем подобном да и ему попросту некогда было заниматься этой новомодной хренью под названием «рефлексия». Были планы производства, показатели выполнения, интриги в СМУ, шубу жене и собрания в «на секунду отвлечься», как мысли в школе у детей, где уважаемого Никиту Михайловича непременно записывали почетным членом мифического родительского комитета. Теперь же едва стоит отвлечься, как все это прожитое, тысячекратно умноженное непрожитыми вариантами, расползается будто пятно опрокинутого кофе по белой скатерти.

– Ничего не меняется, но и ничего не останется прежним, – в очередной раз вытаскивая себя за волосы из мысле-мусора, Никита Михайлович обрубает шепоток памяти и по-старчески ворчливо заканчивает собственную фразу: – Все куда-то уходит, бестолково повторяясь в других… мельчает.

– …но если что… сразу… я на посту… – приглушенно слышится из коридора говор сестры, видимо, сопровождающей Мишу до столовой. От её заботливого голоса все лишние мысли Никиты Михайловича разом сбегают в окно – еще не хватало, чтобы кто-то хоть тень его слабости или сожалений заметил!

Ответа сына Никита не слышит, готовый к встрече, оборачивается, когда Миша входит, смотрит, как тот аккуратно прикрывает за собой двери, потом уже оборачивается к отцу во всей красе помятого лица, приближается, садится на явно приготовленное для него место, тихо выдыхает и тем самым будто подытоживает некий момент, выключает за ним все бытовые звуки, вовлекая их с отцом в полную теперь тишину.

***

«Наверное, мы должны были поздороваться или как-то еще…» – едва вспыхнув, неопределенно теряется недодуманная Мишкой мысль в бестолково затянувшейся паузе.

Покачав головой и ссутулившись так, будто его личная гравитация на этой планете усиливается с каждой новой прожитой минутой, Миша произносит глухо и словно через силу:

– Эти… что там колят мне… Я от них как дурак.

Реакции отца Миша не видит. Можно было бы буквально на пару миллиметров повернуть голову, поднять глаза, но, оправдывая себя действиями обезболивающих препаратов, Миша безлично сидит рядом, глядит в пустоту и вообще будто находится где-то не здесь.

«Возможно ли, что он не хотел сейчас идти на встречу со мной?» – крамольная мысль, внезапно мелькнувшая в сознании отца при виде какой-то «чужеродности» родного сына, на несколько секунд почти парализовала все остальные и засела тупой иголкой где-то под сердцем.

– Я тебя понял, – наконец негромко отзывается Никита Михайлович, отказывается от дурацкого вопроса «а ты-то не врешь ли?», предпочитает успокоить и Мишку, и себя. – Думаю, это нормально, но уточню потом.

Мишка молчит. Выразив через пару минут полное согласие едва заметным кивком, в остальном он все так же отстраненно сидит рядом. С самого детства живой, энергичный, уверенный в движениях, Мишка сейчас словно только спросонья или с похмелья, буквально излучает какую-то неуверенность.

– Как в целом себя чувствуешь? – стараясь не смотреть пристально и одновременно рассмотреть/оценить всю степень (происшествия), задает первый вопрос отец. – Если больно, не говори, можешь просто кивнуть.

На этот раз спустя всего полминуты Миша неопределенно хмыкает. После укола, сделанного ему перед самой нынешней встречей, боль отступила, но общая слабость усилилась.

– Ты явно лучше выглядишь, чем я себя чувствую, – непривычная ирония слышится Никите в глухом голосе сына. – Даже здоровее обычного. Как мать? – конец его фразы фальшивит насквозь, но кого это теперь смутит?

Оценив юмор о внешнем виде, Старший тоже хмыкает, отводит глаза.

– Я знаю, что эта… уехала с этой, – неожиданно энергичная и слегка путанная Мишкина фраза толкает Никиту внезапным ударом исподтишка, а потом вдогонку оглушает вопросом. – Как доказательство ведь в суде это сойдет? Чтобы Соньку отобрать.

«Вот тебе два» – ошарашенно проносится в голове Никиты Михайловича. В густеющих с каждой минутой сумерках он пристально уставился на сына.

– Ты дурак? – повисает в воздухе совсем иной, нежели тот, на который Миша рассчитывал, ответ. – Ты о дочери лучше подумай, как она потом после этого будет жить в Городке?

Пропасть между сыном и отцом устрашающе быстро ширится в тишине. Как никогда она сейчас глубока и ощутима.

На поддержку отца в этом вопросе Мишка в принципе не рассчитывал, просто выстрелив на удачу, но отказ, даже ожидаемый, есть отказ, есть еще один повод признать отца самодуром.

Никита Михайлович же, размышляя, щурит глаза в кромку между ало-фиолетовым небом и черным нагромождением Городочного горизонта, признает себе, что – «не в ту сторону разговор с сыном двинулся, а жаль».

«Жаль, что он такой избалованный болван, не видящий дальше кончика собственного носа».

– Месть, дело хорошее, – наконец негромко и более мирно произносит Никита Михайлович. – И Ритку мы накажем, и с Кампински посчитаемся, но не так. Пиррова победа нам не нужна. Ты же не хочешь, чтобы у тебя не осталось ни дочери, ни карьеры, ничего. И даже те, кого ты считаешь друзьями, отвернулись бы, смеясь над тобой. Ну не глупее же ты Семенова, сын?!

Последний темпераментный вопрос выдает особое волнение Никиты Михайловича. Сравнение двух ситуаций – Мишкиной и столичного главы, чья семейная жизнь также пострадала из-за вероломной Кампински. Всё вместе это видится Никите верным аргументом, а молчание сына слышится немым согласием с его собственными выводами.

– Хорошо, – наконец и вслух подтверждает Миша. – Но что тогда? Как мне иначе ее достать? На всё, кроме Соньки, ей наср… безразлично и не волнует.

Вопрос сына и едва не сорвавшаяся с его языка фамильярность, которая для отца неприемлема в разговорах с детьми, повергают Никиту Михайловича в задумчивость, а потом в некоторое уныние от того, что так быстро, как раньше и как хотелось бы, решение не находится, да и мир в целом, похоже, летит в черту.

– Мир меняется, – нарушает затянувшуюся в размышлении паузу Золотарев-старший. – Словно с ног на голову все повернулось, не разберешь. Девкам карьеру теперь подавай вместо семьи, да и девкой не каждую назвать теперь можно. Таких, как твоя мать и сестра, все меньше, скоро совсем не останется.

Пожимая плечами, Мишка не может понять, зачем обсуждать это здесь, сейчас. Куда важнее найти способ мщения, уничтожения Ритки как личности.

«Да и какая там к черту личность? Один обман и лицемерие».

Вспыхнувшая обида дает Мишке некоторую энергию и хаотично выталкивает мысли, заставляя его озвучивать их, не задумываясь.

– Кстати, я еще хотел с юристом посоветоваться насчет таджички, – размечтавшись и почуяв за этими мечтами свою силу, Мишка поворачивается к отцу. – Квартиру у нее отсудить, а лучше посадить бы ее вообще за мошенничество. Как считаешь?

Второй раз называть сына дураком Никита Михайлович сильно не хочет, хоть это и жжется на языке.

«Сколько лет их связь длилась? Дольше, чем брак с фифой Риткой, и поимела таджичка гораздо больше этой блаженной дурочки. Эта чертова Джамала поимела нас всех вместе с Компанией».

Взвесив прозвучавшие хулиганские предложения, Старший неожиданно для Младшего соглашается.

– А вот это надо продумать. На первый взгляд бредятина, однако имеет разумное зерно. За все те годы наверняка можно накопать кучу нарушений с ее стороны. Давай только сначала вместе покинем больничку, а потом, – Никита даже руки потер, – поквитаемся.

Верит Мишка отцу или нет?

После высказанного предложения Никиты Михайловича на минуту, кажется, оба, отец и сын одновременно задаются этим вопросом, и оба оставляют его без однозначного ответа.

Мысленно повесив табличку «возможно», переходят к последнему, запланированному отцом на этот вечер.

– Пока нас не погнали, – тяжело и нехотя начинает Никита, – я хочу еще услышать твою версию того, что произошло вчера ночью. Оговорюсь… – голос отца понижается в странно подавленный тембр. – Пока ты был без сознания, мне пришлось подтвердить выдумки этих двоих – Исина и Кампински. Карапетян, как врач, дал то же заключение. Никаких заявлений о нападении я делать не стал, не думаю, что и ты будешь.

«Так вот что тебя свалило! – невесело догадывается Мишка, слушая отца. – Кампински и здесь тебя вынудила поступить по ее разумению. Неудивительно, что сердце великого Отца взбунтовалось, отказываясь биться по чужой воле-указке».

– Карапетян с ними заодно, – негромко отвечает Миша, чувствуя в душе гнилую усмешку – «что, отец, не нравится тебе жить под чужую диктовку?», хочет избавиться от нее, но одновременно с этим чувствует легкий привкус отмщения. – «Я всю жизнь так живу, попробуй и ты теперь!».

– Про Арсена я так и подумал, – подозрительно кося на Мишку взглядом, отзывается Никита Михайлович. – Он безобидный, но доверия больше нет. Так что там было между вами той ночью?

– Терпение я потерял, – помолчав, тяжело признается Мишка. – В последнее время вообще всё наперекосяк. Я пытался просчитать, когда это началось, но… – он пожимает плечами, глядит в сумерки прошлого.

– В тот день ближе к вечеру они Соньку мне подкинули, а сами здесь целый заговор устроили. Кампински, Ритка, Исин, таджичка и Карапетяны. Я их с поличным поймал, когда Соньку Ритке привез, а потом стал тайком следить.

Воспоминания последнего вечера поползли слайдами снизу вверх, вызывая приступ больной тошноты и такой дикой злости, от которой всё тело бросило в пот.

– Я поехал к Ритке… поговорить с ней хотел, с Риткой, но увидел их вместе… – срываясь в хрип, будто слова сдавили горло смертельной удавкой, продолжает Мишка. – Они любезничали там в машине прямо при Соньке, суки! Улыбались так друг дружке!

Слушая сбивчиво путанный рассказ сына, Никита, однако, видел, как тот рванул следом за Ольгой, когда Рита и Соня, попрощавшись с последней, пошли к себе, гнал машину по городу, и сердце стучало так, что сбивалось зрение.

– Я бы убил ее наверняка. Просто не видел ничего кроме этой твари, – чуть спокойнее к концу истории рассказывает Мишка. – Не знаю, откуда взялся Исин, но…

– Он поступил как мужик, хоть эти бабенки того и не стоят, – тяжело вздыхает Никита, заканчивая фразу за сына. – Один на один?

Получив подтверждение и замолчав, тяжело перемалывая услышанное, Никита Михайлович признает себе, что примерно так он и представлял, но как жить в этом, вставшем на голову мире, представления он всё еще не имеет.

«Как решить вопрос по-мужски с женщиной, которая является таковой только по паспорту, а по сути… не поймешь уже, кем?».

Заставить заткнуться на том простом основании, что «я мужчина и принимаю решения» невозможно. В споре она не поддастся и не будет после пытаться отыграть все коварством и хитростью (как в принципе свойственно их бабской природе).

– Кампински другая, – не осознавая, что произносит вслух, Никита Михайлович задумчиво скребет гладко выбритый подбородок. – В профессионализме с ней тебе не тягаться… – сболтнув лишнего, Никита наконец уходит в беззвучное подполье – «Соблазнить – боже упаси! Набить морду?.. один уже попытался…».

Пожав плечами, Мишка снова, ссутулившись, молчит и ждет, когда их призовут к отбою. Энергия, посетившая было его всплесками яростной ненависти, уходя, унесла с собой последние жизненные силы, оставив теперь только противную слабость и ноющую боль во всем теле.

– Никита Михайлович! – просовывается в дверь долгожданная для Мишки голова сестры. – В кардиологии вас потеряли. Надо идти. Да и у нас сейчас доктор ругаться будет. Не подводите уж меня.

– Ни в коем случае, – бодро поднимается Никита Михайлович, ждет, когда Мишка слабо поднимется следом. – Забирайте больного. Я его завтра навещу в разрешенное время. И спасибо, сестричка. Твоему мужу очень повезло с тобой.

========== Часть 13 ==========

В то самое время, пока далекий Никита Михайлович Золотарев сокрушается о падении женских нравов, причина его хандры – Ольга Кампински – переживает по совершенно иному поводу. Еще совсем немного времени назад, разбирая накопившиеся в офисе дела, она совершенно искренне писала Рите о том, что эта текучка съедает нудное ожидание, забивает проходящее время некой иллюзией пользы и полезности.

«Как советовали древние китайцы, те еще хитрецы – если не можешь изменить обстоятельства, измени свое отношение к ним. И если не станет легче физически, то хоть от души отляжет» – скептически мысленно хмыкает Ольга сейчас, ведя машину маршрутом, которым несколько лет назад ходила исключительно пешком, а на пассажирском сидении рядом тихо плачет неизбежно трезвеющая любовь того неповторимого времени – обжигающе-холодная красавица Алька.

– Ты издеваешься? – открыв глаза и сообразив, куда Ольга везет ее, вздыхает Альбина. – В той комнате квартиранты и нас туда просто не пустят.

Попрощавшись сегодня утром с «родным офисом и самой дорогой из его обитательниц», пятнадцать минут назад Аля эффектно появилась из такси перед Верой и Ольгой, неловко молчащими у стеклянных дверей офисной башни, ехидно поинтересовалась – попались?

Пыльный Кутузовский заставит вас двигаться, даже если вы того не хотите. Так и Альбина, родившаяся когда-то именно здесь, в «сталинке», стеной ограничивающей транспортную артерию столицы, заставляет делать шаг, даже если ты твердо решила до этого остановиться.

– Ммм, какие люди! – с томно-пьяным отчаянием вытянулась красивая женщина пред взглядами своего неоднозначного прошлого. – Как видите, я пошла ва-банк против здравого смысла и выиграла! Вы таки здесь. Вдвоем. Что бы там ни говорили наши штатные сплетницы.

Глупо улыбаясь, Аля отшатнулась от взревевшего за ее спиной такси, выдала вслед сбежавшей машине с шашечками гневную матерную тираду.

– Убери ее, – брезгливо распорядилась Вера Ольге. – Еще раз здесь увижу, будут проблемы.

– Никогда не пойму дурацкого кайфа Веры… – выдыхает Аля вместе с эмоциями запах чего-то крепкоалкогольного. – Такая вся королева, крутейными мужиками командует на раз, но стоит ей увидеть тебя… что такого она в тебе видит, чего не вижу я, а?!

Ольга перестраивается в крайний правый, притормаживает у поворота.

– Код, ключ, что-нибудь, чтобы въехать во двор – ее голос холоден. Это тоже действует отрезвляюще и заставляет Альку предпринять необходимые действия.

– Почему ты так уверена, что я не продала эту комнату, что нас пропустят? – глядя на медленно проезжающий за окном старый двор, сердито спрашивает Альбина. Этот чертов двор ей ненавистно ближе, чем родная кожа. Ибо, если верить биологии, клетки кожи постоянно обновляются, а эти же каменные декорации всегда остаются прежними.

«И меня еще переживут! Перемелют каменным своим равнодушием!».

– Твои периодические явления из прошлого, – пожимает плечами Ольга, паркует машину на свободном «гостевом» месте под огромным, царственным каштаном, выключает мотор. Двор успокаивается большой сумеречной кошкой, едва лишь потревоженной чем-то мимолетным и неважным. Сквозь едва колышущуюся листву уютно светятся окна – в одном из них Ольга с Альбиной прожили два года, а Аля до Оли двадцать с хвостом лет.

Потеряв нить разговора, если пьяные претензии Альки можно было бы считать таковым, Ольга умолкает. Своим внезапным появлением Алька спасла ее от натянутого прощания с Верой, от необходимости вранья или повторения своего отказа. За это ей можно быть чуточку благодарной.

– У тебя кто-то есть? – нарушает тишину Альбина очередным спорным вопросом. Почему-то она до сих пор считает, что имеет право на подобные темы. Ольга категорически с тем не согласна, но рот ведь Альбине не завяжешь, как и не вытряхнешь из чужой головы все неугодные тебе самой мысли.

– Я не хочу обсуждать это с тобой, – предпочитает сегодня Ольга честный ответ без оттенков иронии или недовольства. Негласно она благодарна Альке за это ее пьяное явление, избавившее от неприятного прощания с Верой, но не настолько, чтобы начать откровенничать.

– Думаю, есть, – вторая основная черта характера бывшей девушки после бестактных вопросов, это не менее бестактные собственно придуманные ответы. – Слишком уж Вера цветет последние дни. Так она выглядит только от особенно тяжелых сердечных переживаний по тебе. Значит, во-первых, у тебя очередная интрижка, а во-вторых, может быть, даже и не интрижка.

Переведя на Ольгу подозрительно напряженный взгляд, Альбина внимательно ищет подтверждение своей правоты, а получает ответный вопрос «в лоб»:

– Совсем херово? – честно спрашивает в ответ Кампински. Обе знают, что когда Альку припирают нескладухи в личной, собственной жизни, она особенно яро начинает копаться в жизнях окружающих ее людей.

Отстранившись, Альбина спешно надевает маску холодного безразличия, отворачивается и начинает искать что-то в сумочке.

«Наверное, сигареты» – Ольга открывает дверь машины, устало откидывается на удобную спинку сидения, вдыхает прохладную сырость густеющего по укромным уголкам мегаполиса вечера.

Дворы подобные этому очень любят изображать на ностальгических иллюстрациях, вроде «Москва моего детства» с разбегом лет от пятидесятых прошлого века и почти до девяностых.

«Он и сейчас отличается от тех фото разве что машинами – вместо вон того раритетного «бентли» должна стоять «победа», а в остальном – те же окна, клены с каштанами и мужик в трико курит на захламленном балконе.

– Я тебя ненавижу за то, что ты сделала, – сердитым шипением газировки из автомата, который Ольга видела лишь на тех самых фото-ностальжи, вновь вплывает в реальность шепот Альбины. – Ты во всем виновата. Ты соблазнила меня, обманула…

Тихий Ольгин смех – представляя Альку газировкой, она не смогла отреагировать иначе, подливает масла в огонь да подсыпает пороху.

– Конечно! Тебе теперь хорошо! – повышает тон шепота до присвиста Аля. – Есть свобода и можешь делать, что хочешь! Нашла даже такую ненормальную, которая тащится от твоих измен!

– Измены у нас по твоей части, дорогуша, – не понимая, что еще ее здесь удерживает, отвечает Ольга, задается мысленным: «Может быть, Верин мазохизм заразителен?».

А Аля в очередной обиде сердито тычет пальчиком в айфон – видимо, сигарет не будет, а Алька всего лишь искала мобильник.

«Частично она права, – так же мысленно признает Кампински, – курить вредно, а до встречи со мной Алька в принципе не задумывалась о девичьей любви. У нее был твердый жизненный план, рассчитанный почти помесячно. и я в него совершенно никак не входила, пока она сама не вошла в поле моих интересов».

– Ну почему ты не родилась мальчиком? – тихо и горько вздыхает Альбина. – Это какая-то ошибка…

– Не начинай, – закатывает глаза Ольга, – меня всегда устраивал мой пол…

– А меня нет! Нет! И нет! – кричит Альбина дрожащим голосом. – Я бы тогда не мучилась! Была бы с тобой несмотря ни на что! Родила б тебе сына!

– Назвала бы именем отца! – крикнув в ответ, Ольга ударяет ладонями по рулю. – Черт! Умеешь же ты вывести из себя! Прямо талант!

– Я серьезно, – не слушая Ольгу, почти шепчет Альбина, аккуратно промокает слезы салфеткой. – Сама же знаешь, ну какая с тобой может быть семья? Ребенок, какой бы он ни был, всегда будет для тебя чужим, как и его мать. Ты красиво клялась мне в любви, но мы всегда оставались лишь «ты» и «я», не «мы».

– Слушай, где Христенко твой или этот его шофер с кабриолетом? – теряя терпение окончательно, звереет Ольга. – Моя жизнь тебя давно не касается!

– Моя вообще тебя никогда не касалась! – парирует Альбина, – только твои собственные прихоти! А мне теперь как жить, если я не могу с ним! Если на его месте….

…Замолчав на полуслове, Альбина сквозь слезы испуганно глядит вперед. Собираясь ответить что-то резкое, Ольга не успела лишь из-за слишком разбушевавшихся эмоций и тем, в общем-то, лучше – к машине не спеша подходил мужчина, чье лицо показалось Ольге смутно знакомым.

– Это за мной, – в следующую минуту подтверждает Альбина негромким, странным тоном. Она вообще за мгновение как-то полностью, очень странно изменилась, будто в привычный, давно изученный Ольгой запах духов Албины добавилась новая, сильная нотка, не свойственная этому букету, меняющая его кардинально. Этот якобы страх, эта странная мягкость, что-то несказанно новое и при том неуловимо знакомое… удивленно скосив на Альку глаза, Ольга даже губу прикусила в догадке.

«Вера!!! – застучало набатом в висках. – Ты пахнешь Вериным мазохизмом!».

– Добрый вечер, – вежливо произносит мужчина, останавливаясь у машины с Алькиной стороны. – Альбина, зачем же вы заставляете нас волноваться? Вам не стыдно…

Провожая их взглядом (после комично скомканного прощания), Ольга чувствует себя до идиотизма странно.

Аля гордо шагает впереди, в полушаге за ней следует «широкие плечи», с которым у нее явно роман а-ля «Я и Вера» только в иной гендерно-эмоциональной окраске.

«Зачем в этом случае она сейчас здесь устроила мне сцену на тему «ты во всем виновата»?».

Теряясь в догадках, Ольга выводит машину из старого дворика, оставляя за его воротами бесформенный ворох воспоминаний, старых обид и упреков.

«Меня не касается ее жизнь, – вливаясь в сумасшедшее движение Кутузовского, Ольга, тем не менее, не может отделаться от послевкусия встречи, горечью тлеющее теперь под языком. – Какого черта она несла о детях? – не в первый раз Альбина мусолила эту тему, но в этот раз ее слова зазвучали странным не то пророчеством, не то… чем еще, Ольга затруднялась определить. У Риты есть дочь, мы с Ритой… в каких отношениях?»

Барабаня пальчиками по баранке руля, Ольга подползает к своему повороту. Проваливаясь в задумчивость, она всегда начинает вести машину с особой аккуратностью, словно временно передает право на вождение внутреннему компьютеру, чье программное обеспечение выстроено на архитектуре усиленного педантизма.

«Я люблю её?» – задается девушка вечным вопросом с миллионом вариантов ответов.

– Возможно… – неуверенно отвечает Кампински сияющей восторженными огнями Москве. – И разве это так важно? Нам сейчас хорошо…

Алькин голос, издеваясь, хмыкает из памяти: – «Не говори за двоих. Это тебе сейчас хорошо. Всё укладывается в твою личную формулу идеальных отношений, а что до очередной твоей пассии, то ее мысли, чувства и планы уж точно тебя не должны волновать. Никогда ведь не волновали».

– Это неправда! – вслух отвечает Ольга, досадуя на проклятую Альку, умеющую достать ее до вот этого психованного разговора вслух с самой собой. – Я всегда тобой честно интересовалась. И это не я тебе изменяла, а ты!

«Ты знаешь почему! – злобно парирует из внутренней Ольгиной темноты голос бывшей возлюбленной. – Здесь-то ты себе точно не соврешь! Не отвертишься!».

Продолжая внутренний спор, выматывающий в масштабе час за сутки, Ольга добирается до квартиры, уже едва переставляя ноги. Усталость душит и давит, одновременно лишая воздуха вкупе со здравым смыслом, на его место приходит дикая злоба, отравляющая кровь жгучим ядом.

«Рита, ну скажи ты им всем! – упав в кровать, мысленно тихо шепчет душа. – Я ведь не монстр, не это дурацкое чудовище, которое они за меня рисуют. Я люблю тебя. Ты мой свет, мое тепло и ничего крамольного мне от тебя не нужно, что они там себе напридумывали. Я просто хочу… хочу быть вместе… это ж так просто…» – засыпая, выдыхает желания Оля.

Заполнив квартиру тихими сумерками, Москва озадаченно переливается далекими огоньками, а потом бесшумно слетает с двадцать пятого этажа огромной птицей. Её северная соседка растерянно пялится глазами Риты в небесные звезды и пытается найти ответ на задачку в два простых действия: – «Мама с дочкой и любимая собираются приехать одновременно. Вопрос – как быть?».

========== Часть 14 ==========

В кабинете Алешина на некоторое время повисла отчаянно звенящая напряжением ненормальная тишина.

Сергей Владимирович, Джамала и Талгат сидят за столом, а за дверьми притаилась целая Компания в компании с Городком. В ожидании разрешения конфликта сотрудники даже ходят на цыпочках и разговаривают чуть громче, чем шепотом, а поговорить есть о чем! С самого утра сегодня в офисе штормило. Вчера Алешин строго повелел смышленую секретаршу вернуть, но не уточнил, в какой отдел. Явившись сегодня пред очи Светлого (так с легкой руки кого-то из офисчан за глаза прозвали нового управляющего), Джамала, не желая того, из библейской Евы превратилась в библейское яблоко. К слову сказать, за то немногое время, что Джамалы не было на рабочем месте, либо сотрудники (преимущественно мужского пола) по ней соскучились, либо медленно вступающая в материнство она сказочно похорошела, но обоим – и прекрасной Джамале (ее взревновало все женское население офиса), и бедному Талгату с его больной ревностью возвращение в родные пенаты далось очень сложно.

Любой намек на прошлое возлюбленной (а видел он их буквально во всем), Талгат непременно принимал за личное оскорбление. Любой восхищенный взгляд любого из сотрудников за посягательство на святое. О хитросплетении женских же интриг Алешин даже думать боялся, поэтому, когда Исин прямо на планерке едва не вызвал на дуэль дуреху-Ложкина, пошутившего в привычной для себя недалекой манере гусарского юморка, Сергей Владимирович сказал вылетевшему за все дозволенные рамки шуму «ша» и пригласил возмутителей спокойствия в кабинет.

Там, за закрытыми дверьми все трое сели за стол и никто не знал с чего начинать. По старшинству первым должен высказаться Алешин, по существу – Исин, а по невозможности сдерживать пыл эмоций – раскрасневшаяся, с горящими глазами Саймуратова.

Но все трое несколько минут молчали, затем всем захотелось пить.

Утолив жажду обычной водой и отказавшись от кофе, Сергей Владимирович решительно начал.

– И что мне делать теперь с твоей нездоровой ревностью, первый инженер Исин? – басовито, а от того особо тяжело прозвучали слова Алешина. Вчера они с Талгатом официально перешли на ты, но сегодня это местоимение еще слегка резало слух.

Помолчав, Сергей Владимирович перевел внимание на Джамалу и неосознанно выпрямился в начальничьем кресле так, словно то был королевский трон.

Джамала неосознанно-мило порхнула ресницами. Талгат осознанно сдержался, чтобы не заскрипеть зубами, и вперил тяжелый взгляд в полированную столешницу. Дальнейшие слова в этом микроскопическом жизненном эпизоде оказались лишними, да и просто невозможны.

Когда дверь кабинета управляющего решительно распахнулась, половина офиса случайно оказавшихся здесь сотрудников замерли и с разной степенью умения изобразили неодушевленные предметы – кресла, постеры, пальмы в кадках. Самым живым в гробовой тишине показался довольно и где-то даже ехидно урчащий кофейный аппарат, начавший перемалывать зерна, когда Алешин вышел из кабинета, пропустил вперед держащихся за руки Талгата с Джамалой и проследовал за ними, держа дистанцию в полтора шага – конвоир и расстрельная команда в одном лице.

Глядя исключительно перед собой, Талгат и Джамала прошли по коридору, за ними веско и на удивление бесшумно проследовал Сергей Владимирович. Апогеем кофемашина пенной струйкой украсила чей-то капучино.

Во дворе (а весь офис в едином порыве прильнул к окнам, и если бы здание было лодкой, то оно непременно перевернулось бы) известная троица в полном молчании погрузилась в Алешинский автомобиль и отчалила в неизвестном направлении. Звонить Алешину, понятно, никто не осмелился, а вот Никите Михайловичу Золотареву-старшему посыпались звонки и сообщения.

Впав в замешательство от поступающих тревожно-издевательских каких-то новостей, Никита Михайлович размышлял над дурацкой загадкой «московских прощелыг», как в моменты особого душевного волнения с негодованием Никита называл всех понаехавших из столицы специалистов.

– Бардак! Базарный бардак, мать его! – рычал отец-основатель СМУ и Филиала, метал взгляды-молнии в облачное бело-голубой пеной небо и уже готов был бежать из больницы спасать дело рук и жизни своей, как дисплей мобильного телефона его засветился запросом на разговор от Веры Семеновой, а сердце пригрозило намеком на новые неприятности.

– Не волнуйтесь, Бога ради, – заслышав напряженное приветствие в трубке телефона, Вера очаровательно улыбнулась удивленно выгнутым бровям Ольги Кампински, состряпала кокетливый взгляд и отвернулась в крутящемся кресле.

– Ваши сотрудники что-то неправильно поняли. Исин с Джамалой не могли взять Алешина в заложники. Как мы видим по камерам, это он их вывел из здания, а не они его. Хотя, управляющий-террорист это тоже хорошо, но лишь отчасти. Мы все-таки за лояльность и демократию. Успокойтесь, пожалуйста, Никита Михайлович, и успокойте ваших сотрудников. Сергей Владимирович всего лишь предложил не расстреливать нашу влюбленную парочку, а по известному совету приговорить их к взаимной верности минимальным сроком в пять лет. Чьему совету? Владимира Ильича же, конечно… как какого? Ленина-Ульянова…

Расхохотавшись в голос, как не смеялась, наверное, со времен института, Вера стерла слезы, оставила на столе поддакивающий хозяйке частыми гудками мобильный телефон и пожаловалась Ольге.

– Вот грубиян. Трубку бросил.

Оставив машину на парковке у строго здания безликой советской архитектуры, Алешин, Джамала и Исин переместились внутрь здания, где Сергей Владимирович попросил у специально обученной сидящей здесь работницы бланк заявления №7 и два чистых листа формата А4. Разложив добычу на столе перед притихшими, словно нашкодившими детьми Джамалой и Талгатом тихо, но веско произнес:

– И то и другое исключительно по собственному желанию. Либо заявление о вступлении в брак, либо на увольнение сегодняшним числом.

В подтверждение серьезности собственных намерений Сергей Владимирович достал из внутреннего кармана вечное перо, которое использовал только для самых особых виз и резолюций и угрожающе приоткрыл колпачок.