Текст книги "Архитектура 2.0 (СИ)"

Автор книги: White_Light_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Проходя мимо дома Джамалы, Талгат автоматически скользит взглядом вверх, но восьмой этаж скрыт кронами раскидистых старых кленов, лишь особо яркие солнечные лучи в хаотичном порядке прошивают сумеречное пространство сквера прерывающимися золотыми строчками. Чем-то они напоминают «плачущую аллею», оформленную светящимися неоновыми трубками с имитацией скользящего вниз света.

Джамала не плакала в своем вчерашнем письме, не угрожала, не пыталась его разжалобить или сыграть на чувстве вины. Она удивительно заранее признавала его, Талгатово решение, верным, словно выдавала ярлык на княжье правление с досрочным оправданием ошибок и одобрением всех, без исключения, действий.

Удивительно, но не пытаясь манипулировать Талгатом, она именно этим заставила его слушать ее, отнестись к ее словам со всей серьезностью и еще огромной долей признательности.

Сказать, что эти несколько невесомых строчек, написанных не второпях, но одномоментно, очень Талгата тронули – не сказать ничего. Они буквально перебороздили его душу, всю его память, весь прошлый жизненный опыт, до встречи с Джамалой казавшимся крепким и незыблемым, как гранитные горы.

Она не просила его ни о чем, не торопила и, признав решение заранее, терпеливо ждет оглашения.

«Эта необъяснимая женская логика или душа!» – заскакивая в свою маршрутку, Талгат занимает угол на задней площадке маленького автобуса.

«Ну вот как она так умудряется всё извратить?! Предательство вывернуть едва ли не святым божьим промыслом, как бы комично или кощунственно это ни звучало. Заставить чувствовать победителя побежденным от собственной победы, а себя…» – теряясь на полуслове, Талгат понимает, что запутался окончательно и тихо восхищается далекой своей восточной красавицей.

«Если буду один, то лучше велосипед, если будем вдвоем, а дальше больше – автомобиль» – приземляет излишне размечтавшегося Ромео внутренний практик. Маршрутка, по ходу маршрута доставив Талгата до нужной остановки, мчится дальше, а человек сворачивает своим путем.

Филиальский офис, этакий городок в городке, конгломерат из нескольких корпусов, столовой, парковок, насмешкой судьбы расположен именно в северо-западном направлении и буквально в несмелом полушаге от центра со всеми остальными городочными районами.

«Как взгляд из окна» – оценила однажды Кампински это знаковое расположение филиальской вотчины. Талгат был с ней согласен.

За последние два месяца он привык уже к Филиальскому городку, к его собственному ритму жизни, очень отличающемуся от московского. Многих сотрудниц и сотрудников стал узнавать в лицо, а со многими уже и лично успел пересечься. Непривычным было только отсутствие Джамалы в их общей с Ложкиным и Кампински приемной, а теперь еще и обоих Золотаревых. Весь филиал вторые сутки полнится всевозможными слухами на эту тему.

Поговаривают разное… Минуя «вахту», Талгат держит путь прямо к залу для совещаний. Алешин еще вчера дал распоряжение секретарше, заменяющей Джамалу, оповестить всех причастных к проекту работников о ранней обязательной «планерке».

«Да и черт с ними, с этими их разговорами!» – шагая вперед, Талгат мысленно возвращается к нити прежнего внутреннего диалога с днем вчерашним. – «Пусть себе перемалывают, интригуют или сплетничают. Меня это не касается».

Твердо произнося последнее утверждение, впрочем, Талгат уже не чувствует былой уверенности.

«Если большинство местных залупится, а многие по сто лет работали с Золотаревым-старшим и искренне его любят, как только наш народ любит всевозможных «батюшек», то у нас с Алешиным могут возникнуть серьезные проблемы в реализации «Северо-Запада» —

Талгат и сам не заметил, как оказался на одном фронте рядом с новопоставленным начальством. – Может быть, это негласная клановость по территориальному признаку? – хмыкает внутренний голос, – «понаехавшие москвичи против местных… эээ не знаю, мамонтов!».

Справившись со словесным определением, Талгат приветственно кивнул всем вне зависимости от клановой окраски, прошел, занял свое место в прямоугольнике из столов.

Собравшихся пока немного, переговариваются между собой тоже неохотно, как будто не до конца уверены в собственных словах или даже в том, что «утро бодрое», а «наше дело правое» – две особо ходовые, как успел заметить Талгат в самом начале, филиальские присказки.

«При Золотаревых (особо имеется в виду старший) планерки начинались шумнее, почти как семейный обед, – замечает мысленный Талгатов наблюдатель. – Впрочем, теперь мне нравится больше. Неужели я скучаю по московскому офису с его бешеным ритмом и безличной, деловой холодностью?!».

Обдумывая последнюю свою мысленную оговорку, Талгат не сразу замечает плюхнувшегося рядом Ложкина. Только когда последний толкает Исина в плечо с дурацким подмигиванием – «не выспался, что ли?», Талгат отвлекается от слишком глубоких изысканий на тему филиальской и московской офисных жизней.

– Да… просто задумался, – тыкать Ложкина в его «вечные пятнадцать» давно и наверняка бессмысленно. Удивительно, как он справляется со своим нешуточным направлением, оставаясь при этом прыщавым подростком в рыхлом теле не очень следящего за собой мужчины. Но нареканий к его работе никогда не было, поэтому все терпели дурацкие шуточки, а иногда даже смеялись над ними. Чудаковатый тип в любой офисной братии всегда занимает особое нужное место…

Вновь затрудняясь в определении, Талгат решает не величать сегодня Ложкина ни шутом, ни юродивым, а отвлечься на сквозняки-разговорчики.

– Алешин, кстати, отказался занимать кабинет Золотарева и от другого, приготовленного ему заранее, тоже отказался, – принес на своем измятом хвосте новость Ложкин. – Местные прямо зауважали его после этого.

– Ну да, – пожимая плечами, Талгат вынужден согласиться. – Это он верно, а про старика, кстати, слышно что?

– Местные не любят, когда его стариком называют, – наставительно вполголоса произносит Телегин с другой стороны от Ложкина. Этот попал в филиал еще с одним из Ольгиных предшественников, но в отличие от последних так и застрял здесь.

Прерывая междусобойчики на полуслове, в зал предводителем вступает Алешин, за ним еще несколько человек, и пока первый идет к своему месту, последние стремятся быстрее рассесться по своим. Талгат же с удовольствием вздохнул, настраиваясь на работу. На миг ему даже показалось, что за приветствием нового управленца слышится скрип сдвигаемой с места тяжеленной старой телеги под названием «филиал». И это тоже отозвалось в сердце Талгата затаенной радостью.

Начало речи Алешина построилось на том факте, что повестка дня, под названием «Северо-Запад», закрепляется теперь прочно и надолго, а ближайшее время отметится тем самым нулевым горизонтом или «печкой, от которой плясать нам ближайшие годы».

– Проект интересный, трудный и очень нужный всем нам, – вещал Алешин хорошо поставленным голосом со спокойствием капитана, уверенного в верном курсе своего корабля и сплоченности команды. – Кстати, сегодня утром мне, наконец, разрешили навестить Никиту Михайловича в кардиоцентре. Он выглядит достаточно бодрым для своих лет и диагноза, рвется в бой, поэтому давайте без лишних шатаний подготовим к его возвращению твердый фундамент. Тем паче, что нам на этом фундаменте еще дома строить для ваших семей.

Слушая управляющего, Талгат мысленно соглашался почти с каждым его словом, пока внутренний скептик не обозвал сегодняшнее утро «утром согласия и примирения», но даже он не смог вклиниться своим скептицизмом в монолит Алешинской речи. В основном она должна примирить и смотивировать на подвиги во имя компании местных работяг, а немногочисленных москвичей подбодрить. Разница в том, что первым нужно больше раскачки и длиннее спича, вторым же от долгих разговоров становится скучно.

«Я и без того лицо самое замотивированное» – сохраняя серьезный, деловой вид, Талгат мысленно болтается где-то между прошлым и будущим.

С Алешиным он еще не работал.

«Впрочем, я и с Золотаревыми не особо успел. С этими вообще… пока только начал… – последняя заметка отсылает к первому прибытию в Городок, где в этом самом офисе их встретила дивно красивая девушка. Результат отсылки становится неожиданным даже для Талгата. Внезапно в нем вскипает волна самой настоящей ярости, замешанной на дикой ревности, и мерзкий шепоток откуда-то из-за спины приклеивается к позвоночнику.

Джамала здесь любезничала с этим самым уродом и, может быть, даже на этом столе, если вспомнить все дурацкие сплетни Ложкина».

Талгат даже оглянулся, на ходу понимая, что это не посторонний голос, а его собственные мысли. После них приходится буквально заставлять себя сконцентрироваться исключительно на профессиональных вопросах и не дать в морду безобидному коллеге, единственная вина которого сейчас в излишней разговорчивости и подростковой легкости суждений в вопросах гораздо более сложных, чем его представления о взаимоотношениях полов.

Окончательно теряя нить мотивационной речи Алешина, Талгат медленно погружается в черное болото ревности, а она просто ужасна.

Кто-то считает ее проявлением слабости, неуверенности в себе. Другие банальным недоверием партнерше. Талгат же – своим проклятием, поганой душевной болезнью, от которой пока не найдена вакцина. Как ни пытался Исин бороться с этим диким зверем, живущим под его внешней мирной оболочкой, какие только книжки по психологии не читал – ничего путного так и не выходило.

Первая жена, уходя, обвиняла Талгата в своих же собственных изменах: – «Это ты меня вынудил своей дурацкой слежкой! Своим недоверием, вечными подозрениями и допросами! – кричала она напоследок. – Ты мне так надоел, что я согласна была с кем угодно, лишь бы хоть раз сказать тебе – да! Трахалась! Доволен?!».

– …до вольной трактовки, думаю, подходить мы не будем… – ближе подступает Алешинская речь, и Ложкин по-дружески толкает Талгата в бок, привлекая его внимание к задачам и часу текущему.

«Или сначала это был Ложкин…» – Исин растерянно удивляется всеобщему вниманию к его скромной персоне.

– Первого инженера разбудили? – Алешин слегка кивает на осмысленный теперь Талгатов взгляд. – Значит, его видение ситуации, надеюсь, мы все-таки получим сейчас.

Вместо Талгата живо кивает Ложкин, изо всех сил желающий поддержать и помочь коллеге.

– Конечно, конечно! Он у нас голова, но просто без секретарши остался недавно. Её незаслуженно уволили, а она такая… умная была… – теряясь, потому что последние слова звучат чуть ли не гражданской панихидой по безвременно покинувшей офис прекрасной деве.

– Вот как? – легкой интонацией Алешин отмечает местную сплетню, временно перенося внимание на монитор компьютера, отображающего «всю жизнь Компании» на специальном закрытом ресурсе, бурчит едва слышно: – Если это именно та, о ком я думаю, то остается только посочувствовать…

Пробежав глазами по заголовкам уже изученных новостей, он возвращается взглядом к Исину, не показывает удивления, но успевает заметить дикую ярость, клокочущую в глазах первого инженера. Эта жуть в народе зовется ревностью.

Несколько секунд Исин и Алешин плескались в обжигающем океане первобытных страстей, пока первый не произнес так же невозмутимо, как всю утреннюю речь:

– Имел честь выслушать довольно интересные логические выводы о себе самом, когда блуждал тут у вас на днях, никем не встреченный. Должен признать, что такими редкими кадрами, когда женщина в первую очередь профессионал и умница – грех разбрасываться.

Не давая никому опомниться, второй иерихонской трубой вступает помощник Ложкин:

– Во-от и я о том же! – воодушевленно гудит он, кивает Исину. – Подтверди, давай, что ты без нее, как без рук, вернем Джамалу и проекту быть, а так… даже не знаю…

Скосив глаза с пышущего благожелательностью Ложкина на грозящего взорваться сухим порохом и упорно пока молчащего Исина, Алешин официально ставит точку.

– Разберемся. Назначение и увольнение секретарей не обсуждается на планерке, посвященной реализации проекта. Это ясно?

Под взглядом Алешина Ложкин ерзает вчерашним школьником, а Талгат, напротив, становится по-деловому спокоен и серьезен.

– Хорошо, – заключает строгий управляющий. – Сейчас, я думаю, мы все-таки заслушаем слово Талгата Николаевича, а после планерки я прошу его задержаться.

========== Часть 9 ==========

Ольга никогда не видела мифического «старого офиса». Время от времени слышала о нем от патриархов Компании, но это как сказки про «тридевятое царство» или мифы о сотворении мира – милы, далеки, в чем-то даже пугающи, но уже сто лет как не актуальны.

Занимая свое место-периметр в лабиринте из матово-стеклянных стен, Ольга с усмешкой вспоминает «старообрядческие хоромы» в Городке – так Исин обозвал кабинетно-коридорную систему филиальского офиса и, между прочим, был абсолютно прав.

«Не знаю, в чем эта дурацкая привилегия или кайф сидеть в комфортабельной одиночке да еще с цепной секретаршей у дверей?» – мысленно не раз усмехалась Ольга на пафос бывшего одноклассника Мишки Золотарева и откровенно скучала по энергетике огромного опен спейса офиса центрального.

Сорок седьмой этаж одного из небоскребов Москвы-Сити. Львиная часть этажа по периметру внешних стеклянных стен делится высокими перегородками на просторные «кластеры», как правило занимаемые целым отделом – статистическим, инженерным или иными. Кластер, в свою очередь, это затейливый лабиринт из средней высоты перегородок, создающих рабочие места для каждого участника команды по его запросу и вкусу. При этом внешняя стена – окно, а за ней городская панорама видна из любого такого уголка. Видны коллеги, но не видно, над чем они работают (или вовсе сидят в соц.сетях) – твое рабочее место приватно, но при этом ты можешь поделиться живой улыбкой, а не электронным смайлом с коллегой Машкой, подмигнуть Сашке или состроить мордашку Эрику. Впрочем, ты можешь сначала отправить смайл, а потом разулыбаться поднявшемуся на тебя взгляду или погрозить, в зависимости от ситуации…

«А еще очень удобно видеть гостей и не оставаться наедине с той, с кем это опасно в любой из самых невинных изначальных желаний» – иронично отмечает Ольга, глядя поверх всех стенок архитекторского отдела на стройную, темноволосую молодую женщину в строгом офисном костюме, сидящем на отличной фигуре как шикарное вечернее платье, и глядящую поверх того же самого матового лабиринта стеклянных стен прямо и не мигая. Буквально на секунду остановившись в дверях отдела, Альбина ловит Ольгу в прицел зрачка, выстреливает улыбкой и не спеша, странной пулей, летящей со скоростью размеренного, грациозного шага, приближается к цели.

Откинувшись на спинку высокого кресла, Ольга скрещивает руки на груди. В ее внимательном взгляде по мере приближения увеличивается отражение бывшей возлюбленной, восхищающей, впрочем, как и раньше, невозмутимостью ледяного эгоизма и непоколебимым осознанием собственного совершенства.

«Алька, наверняка, даже из объятого огнем здания выходила бы вот так – не спеша, размеренно, с чувством непомерно высокого достоинства, а пламя выстудила бы снисхождением ледяного взгляда. Вроде как – ну, да, ты химическая реакция с какой-то там высоченной температурой по цельсию, но с моим внутренним огнем тебе не справиться, так что остынь, плазма».

– Слышала, ты наконец вернулась из ссылки, – вместо приветствия произносит Альбина и улыбается так мило, как могла бы улыбаться королевская кобра, начавшая свою смертельную охоту.

– Как видишь, – отвечает не менее острой улыбкой Ольга, окрашивает ее искренним удивлением. – Но что вдруг побудило тебя к приветствию? Это не первая моя…

– Скорее, к прощанию, – мягко перебивает Аля. – Мне очень жаль покидать Компанию, но сегодня я зашла исключительно для попрощаться.

Она даже тихо вздыхает и, возможно, даже искренне.

– Я помню, как мы вместе в один день пришли сюда с тобой… – глядя из-под ресниц, Алька бесстыже ворует в свою память Ольгино лицо, этот легкий, едва заметный прищур, появляющийся в моменты особого внимания, эту острую, едва уловимую тень улыбки, угадываемую по тонкой морщинке за уголком губ. – Мы были так отчаянно самоуверенны обе…

На мгновение опустив глаза, Ольга почти верит в романтическую если не ностальгию, то искреннюю и легкую грусть по их влюбленности. Сама она давно запретила себе испытывать подобные глупости. Правда говорят, что запреты созданы лишь для того, чтобы их нарушать.

– Куда теперь? – новый Ольгин взгляд, вернувшийся к Альбине спустя долю секунды, словно уже знал результат и лишь иронично спешит согласиться с внутренним скептиком, что в отношениях с этой женщиной нарушение душевных законов непременно будет расценено за поражение и использовано в личных целях.

– В частную практику, – по ровному голосу Альбины сложно судить, радует ее сия перспектива или не очень.

– Думаю, это круто, – Ольга щедро вкладывает в свою улыбку всю доступную ей на данный час искренность.

– Спасибо, – негромко отвечает Альбина, а от дальнейших слов ее удерживает невесть откуда появившаяся бывшая теперь руководительница.

– Если уж кого в нашей команде и стоит отмечать благодарностью, так это именно Ольгу, – тепло и почти с материнской любовью соглашается Вера. – Наш штатный гений и просто чудесный человечек… ты, Аля, попрощаться зашла?

Впрочем, не материнское во взгляде и голосе Веры, а что-то похожее на собственничество старой супружницы, обсуждающей с молодой бывшей любовницей собственного мужа, с которым прожит вместе не один год, а впереди непоколебимая перспектива совместного пути до самой гробовой доски и с рукой в руке вступление на следующий уровень сознания.

– Да, – с красивым сожалением отрепетированно вздыхает Аля. Нечто подобное она ожидала и готовилась встретить во всеоружии. Ядовитая кобра неслышно возвращается в ее милый взгляд и ангельскую улыбку. – Я правда боялась, что уже не успею Олю здесь застать. Слишком долго она задерживалась… там, далеко. Но наконец-то снова здесь… и не отпускайте ее больше…

– Прощайте, Альбина, – жестко произносит Вера, прерывая расплывчатый по смыслу, но определенный эмоционально поток слов бывшего штатного юрисконсульта Компании. – Успехов вам в свободном плавании, а вы, Ольга, как еще действующий и ведущий сотрудник, зайдите потом ко мне.

– Что ж… Не хотела бы я иметь ее в списке врагов, – замечает Аля, когда Вера отходит на приличное расстояние. Оборачиваясь к Ольге, пытается вспомнить, на чем их прервали, и с удивлением отмечает незнакомые оттенки в отвлеченном Ольгином взгляде.

«Будто всё происходящее её вовсе никак не касается. Она вообще здесь?» – сканируя Ольгу небесно-синим взглядом, чуть более пристально, чем хотела или собиралась, Аля обжигается проснувшейся иронией Кампински и неожиданно смущается.

– Прости, я и правда разволновалась что-то, да и ты странная немного стала.

Выдержав пытающий Алькин взгляд, Ольга добавляет в свою улыбку тепла, сознает вдруг, что не осталось в душе и тени обиды на ту, что бросила ее когда-то. Сбежала в традиционный законный брак с не самым приятным (на Ольгин взгляд) представителем пола противоположного.

– Обычно в тебе эта присказка просыпалась, когда ты меня в неверности подозревала, – голос Кампински звучит просто, без какого-либо тайного умысла.

– Нда, – неожиданно соглашается Алька и украшает рабочий офисный гул серебристым смехом, – а ты права. Я сейчас действительно в подозрениях. Кое-какие сплетни… – замолчав на полуслове и чуть вправо склонив голову, Аля глядит на Ольгу с очаровательным лукавством.

– Скандалы, интриги, расследования? – беззлобно усмехается первая и слегка понижает голос, – но это не наши методы.

– Это и не мое, в общем-то, дело, – нехотя соглашается вторая, оглядывается на солнечно-офисное пространство, – но я ни на какую любовь никогда не променяю Москву. Да и за все карьеры мира тоже не соглашусь.

Прощальные слова Али оставались в воздухе с легким флером ее духов еще какое-то время после того, как леденяще прекрасная их обладательница покинула архитектурный отдел и исчезла за стеклянными дверьми.

Некоторое время Ольга упорно пыталась собраться с мыслями и влиться, наконец, в энергетическое виртуальное поле родного отдела, но этот флер… рвал происходящее в недосказанность, присущую Алькиным фразам, и, наконец, надоел Кампински настолько, что она решила сбежать на обед минут на сорок раньше обычного времени. По дороге вспомнила о распоряжении Веры непременно зайти, решила залпом сегодня выпить всё «горькое лекарство» и свернула в сектор руководства.

Несмотря на всю свою современность и смелость, Вера оставила за собой право и на небольшую долю консерватизма. Такую, например, не совсем понятную Ольге, как страсть к отдельному (пусть и просторному) кабинету с глухими бетонными стенами.

Секретарь Никитос в приемной первой леди Компании только поднял глаза на Ольгу и согласно кивнул – у себя, голодная и понедельнично нервная.

Подтвердив принятие информации взмахом ресниц, Кампински шагнула дальше. Вообще-то, определенный резон в этих отдельных (удельных княжествах) кабинетах есть – про эти личные закутки сплетни обычно более пикантны, но проверить их невозможно, поэтому они априори передаются исключительно с пометкой «фантастика». Это в общем секторе все коллеги со своими интригами на виду, а здесь есть где разгуляться фантазиям уставших от офисной рутины сотрудников.

– Как Питер?.. – извлеченная из кабинета и препровожденная в сектор кафе, Вера лишь спустя минут двадцать смогла оторваться от руководящих телефонных звонков и почти осмысленно взглянуть на Кампински. Ольга к тому времени обеспечила столик привычными им с Верой блюдами и напитками и удивленно захлопала ресницами на слишком резкий Верин переход от дел Компании к ее личным, Ольгиным делам.

– Кстати, ты наверняка уже знаешь что оба Золотарева временно ушли на больничный? – не удерживается Вера и делает шаг назад.

Ольга согласно подтверждает.

– Но там Алешин с Талгатом, так что не вижу проблемы. По моему мнению так даже лучше.

– Семенов сказал то же самое, – отпив из своей кружки, Вера задумчиво покусывает губу, а потом вновь возвращается к Ольге. – Так… как Питер?

«Красив, романтичен, как и полагается северной нашей Венеции» – зачем-то еще раз Ольга вспоминает свой ответ уже после стремительного побега Веры. Разговор с ней сегодня отчаянно не клеился. Виной ли тому Ольгино чемоданное настроение или Верина непомерная загруженность, но факт вещь упрямая – обе сегодня живут на разных планетах и даже в разных часовых поясах.

«Странно ты как-то выглядишь, – выслушав историю смешного соседа и утренней рэп-побудки, Вера бросила на Ольгу внимательно-озабоченный взгляд, сделала собственный вывод. – В принципе, я после отпуска первые несколько дней тоже не понимаю еще где нахожусь. Ненавижу эти дни, но и без отпуска нельзя».

– Ты права, – тихо прошептала Ольга остывшему Вериному следу минут через пятнадцать после того, как она убежала, и в очередной раз сегодня Кампински осталась одна. – И дело даже не в отпуске, в котором я не была, а в проходящей мимо чего-то очень главного моей собственной жизни.

Как оказалась на крыше, Ольга помнит, конечно. Вышла из кафе, повернула за угол к офисам, пересекла «зимний сад» и краем взгляда заметила пустую кабинку лифта, деловито запирающего за покинувшими его людьми автоматические двери.

Идея не зря в инфографике зачастую рисуется лампочкой, вспыхнувшей над чьей-то случайной головой. Осененная виртуальным светом собственного спонтанного решения, в пару шагов преодолевает пространство, ловит вечно занятый лифт девственно пустым и командной кнопкой отправляет его вверх, словно там ее ждет долгожданный выход из сегодняшних странностей.

Выход на крышу открылся магнитному пропуску. В лицо ударил ветер, солнце в глаза, а в голову пьянящая то ли высота, то ли свобода и чувство немого восторга.

Сунув руки в карманы брюк, запрокинув голову в непосредственно-детской улыбке небу, Ольга некоторое время стояла и впитывала, пропускала через себя эту жизнь во всем ее буйном разнообразии.

«По сути дела – что есть Земля? Маленький голубой шарик в бесконечности Вселенной, но при этом как огромно сейчас мое чувство… любви?» – мысль спотыкается на полуслове. Ольга не спеша приближается к краю крыши, обезопасенному всевозможными поручнями-ограничителями.

«Самоубийцы мы с Ритой, – шутит не совсем знакомый образ, поселившийся сегодня в Ольгиной голове. – Наши с ней судьбы надежно хранились от опасности взаимных контактов такими же вот умно предусмотренными поручнями, но мы сломали их, а теперь летим с небоскреба… вниз или еще куда? Неизвестно».

Подобравшись к краю, насколько это возможно, Ольга смотрит вниз, отвлеченно вспоминает не реализованное еще желание прыгнуть с парашютом и сама себе тихо вздыхает, что в их с Ритой реальности парашют не предусмотрен.

«Только чистовик, набело, сразу, без страховочных дублей или спасительной формулы ctrl+Z».

«Что мы делаем-то с тобой, инопланетное счастье мое?» – задаваясь вопросами о «потом», Ольга либо видит к ним сотню всевозможных ответов, либо теряется в безмолвии без вариантов.

Не срабатывает даже старая мудрость – пусть же идет, как идет, время рассудит, расставит по местам, а некоторых в эти места еще и засунет.

«Время летит. Я впервые ощущаю его нереальную скорость, – щекоткой в животе волнуется страх, расходится в нервной системе эхом беспокойства. – Только природа его недоступна. Как уравнение со сплошными неизвестными и лишь интуитивным мотивом решения».

– Я хочу к ней, – вслух ветру шепчет одно из решений Ольга. – Я не могу сконцентрироваться на работе. Не могу здесь находиться, хотя знаю точно, что эта Компания – моя жизнь. Может быть, нам нужен отпуск? Увезти Риту куда-нибудь в Рим, пропасть самой.

Сощурив глаза на слегка искривленный в дугу горизонт, Ольга неслышно хмыкает, затем разворачивается и уверенно шагает обратно к дверям лифтовой площадки.

========== Часть 10 ==========

Приоткрыв глаза, щурясь на свет, Мишка фокусирует взгляд, и мир проявляется постепенно, словно слои в специальной компьютерной программе для работы с изображениями – фон, образы и силуэты, детали.

Светло – видимо, день. Силуэт имеет большую, круглую голову и светло-зеленую одежду, и явно не ангел – на небо с такой кошмарной щетиной вряд ли пускают.

– Ну и рожа у тебя, Карапетян! – собственный голос и хриплый смех кажутся Мишке чужими и какими-то горькими на вкус. – Как тебя жена только терпит с такой кх… кх… бородой.

– На свою харю посмотри сперва, – хмыкает армянин улыбкой во все свои здоровые тридцать два зуба. – Красавчик!

Он сидит рядом с кроватью на крутящемся табурете. В руках держит планшетку с какими-то бумагами, которые заполнял, пока проснувшийся Золотарев не начал признаваться в любви.

– Сколько время? – облизывая пересохшие губы, Миша пытается вспомнить, как он здесь оказался, но в голове шум и тело будто картонное.

– Начало третьего уже, по отделению «тихий час», – на ходу проверяя реакцию зрачков, внимание, щупая пульс, бурчит Арсен. – Голова как? Гудит?

– Н…да… – завозился встать Золотарев.

– Не так резко, – останавливает его Карапетян. Взгляд его, словно рентген, сканирует и сравнивает внутреннее Мишкино состояние с внешним. – У тебя еще действие препарата не вышло, может закружиться голова, будешь чувствовать слабость и, возможно, тошноту. Если тошнота будет сильной и начнет рвать, обязательно скажи сестре. Сотрясения у тебя не должно быть, но чем черт не шутит, пока бог спит.

– Мне на работу, – неуверенно возражает Мишка. События, предваряющие не самое приятное в его жизни пробуждение, барахтаются где-то во мгле головного шума, начинающего перерастать в боль. Он хотел убить Кампински. «Не убить, вестимо, а так…», но там откуда-то взялся Талгат.

– А Исин? – едва ворочая языком, словно разбухающим во рту с каждой минутой, спрашивает Карапетяна, ищет ответ в его реакции. Правда, читать в глазах Арсена что-либо, все равно, что искать ключ к иероглифам древнешумерского – без специальной подготовки просто никак, да и с таковой результат вряд ли даст высокий процент совпадений.

– Давай я лучше тебе про тебя расскажу, – предлагает врач. – Если у Исина и есть проблемы, то мне о них ничего не известно.

«Не поймешь этого Карапетяна никогда, будто не по-русски говорит, ей-богу! – мысленно в сердцах злится Мишка. – Нет бы ответить просто и по существу!».

– Жив он хоть? – хрипит вслух Золотарев. Карапетян опускает на старого однокашника стотонный взгляд.

– Когда тебя сюда привозил, был здоров, – голос его под стать сейчас взгляду, и оба выглядят будто атланты, неимоверно уставшие от своей бесконечной ноши.

Мишке бы задуматься – с чего вдруг Карапетян перестал хохмить, почему и каким образом Исин доставлял самого Мишку в больницу, тем более что хотел он достать Кампински, а сцепился как раз с Талгатом.

– То есть Исин в порядке, – медленно с полувопросительной интонацией Миша никак не осилит простейший пример на вычитание. Возможно, в глубине души он еще надеялся на некую ошибку или иное логичное, а главное, благополучное объяснение своему явно плачевному положению.

– А Кам.п… че мне говорить-то так больно? – морщится Золотарев, ожидая – вот сейчас боль пройдет, Карапетян рассмеется, хлопнет по плечу своей волосатой лапой и велит проваливать домой поскорее, не занимать здесь стратегическое место для действительно хворых.

– С ушибом челюсти не особо-то разговорчивы люди обычно, – хмыкает Карапетян вовсе не так, как представлял себе Золотапев. – Ты ж не даешься с диагнозом ознакомиться. Трындишь как этот… Цицерон Городочный!

– Ни х… – сглотнув, Мишка прикрывает глаза, признаваясь теперь абсолютно честно. – Чёт херово мне накатывает. Это нормально?

Подозрительно прищуриваясь в Мишкин взгляд, Карапетян остается удовлетворенным, кивает.

– В норме. Когда действие препарата пройдет окончательно, будут болеть голова, нос, зубы и нижняя челюсть, общая слабость во всем теле тоже сюда же. На ночь сделаем укол или если будет невмоготу – раньше. На завтра я тебе специалиста приглашу, побеседуете. Пока могу сказать, что повреждены сильно два зуба, о них ты раскроил себе язык. Первый диагноз о трещине в челюсти или переломе не подтвердился, молись о благодарности, если верующий. У тебя просто сильный ушиб, хотя с ним тоже не сладко, но челюсть по-прежнему стабильно соединена с черепом. Посмотрим, как оно поведет себя в ближайшие сутки, дни.

Хмыкнув, Миша поднимает руку, явно собираясь дотронуться до собственного лица, но сдается на Карапетянское: