Текст книги "Раскадровка (СИ)"

Автор книги: Ulla Lovisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Открой бардачок, – сказал он. – Там для тебя кое-что есть.

Джойс удивленно округлила глаза. Он улыбнулся.

Она покосилась на бардачок – горизонтальная деревянная вставка, небольшая ручка с отверстием для ключа, пластмассовая откидная дверца. За ней лежало нечто, что Норин противоречиво хотелось немедленно достать или никогда не видеть. Том пообещал её сестре, взбесившейся и отобравшей телефон, что он непременно отпразднует с Норин день её рождения, и теперь она опасалась узнать, какой подарок он мог ей приготовить.

В последнее время они общались так тесно, что начинали волноваться, если за день не получали друг от друга хоть одно сообщение. Они обменивались дурацкими фотографиями и смешными роликами, часами разговаривали по телефону, обсуждали кино, театр и картинки с котиками из Интернета, шутили и грустили онлайн. Джойс старалась быть осторожной и предусмотрительной, но Хиддлстон был настолько чутким, что многие вещи понимал даже без их прямого упоминания. И теперь то, что лежало в бардачке, могло оказаться материальным свидетельством того, насколько глубоко Том проник в душу и мысли Норин. Она опасалась увидеть это вещественное доказательство потенциально болезненной ошибки.

– Открой! – настойчиво повторил Том, улыбаясь ещё шире. – Тебя там ничего не укусит.

Норин протянула руку к бардачку и подхватила пластмассовый язычок замка, тот щелкнул и открылся. Просторное отделение, подсвеченное тусклой лампочкой, показалось пустым.

– Конверт, – подсказал Том, и Джойс пощупала дно. Под пальцами скользкая гладкость пластмассы сменилась бархатистостью плотной бумаги. Она вытянула тонкий белый конверт, а из него – два небольших билета с штрих-кодом на отрывной полоске и полупрозрачным принтом сети кинотеатров «ЭйЭмСи» по диагонали.

«19:55. Зал 4. Ряд F. Место 6. Рио Браво»

Норин подняла взгляд на Тома, и он кивнул.

– Тот самый «Рио Браво»? 59-го года от Говарда Хоукса?

– Именно.

Она замолчала и ошарашено захлопала ресницами. Это было либо удачное случайное попадание, либо Хиддлстон – и это казалось больше похожим на правду – забрался в неё значительно глубже, чем она могла себе представить. Получалось так, что он ничего и никогда не упускал из виду, впитывал каждое её слово и вот теперь обнаружил своё внимание вот таким неожиданным способом – угадав её желание провести день уютно и расслабленно. «Рио Браво» был одним из самых любимых американских фильмов Норин. Она испытывала к этому вестерну трепетные чувства ещё с детства, когда его периодически показывали по телевизору, и с новой силой влюбилась в картину в университете, когда изучала голливудский кинематограф 50-х и 60-х годов, и к ностальгии по неподдельному детскому восторгу примешалось понимание прогрессивности и эстетичности фильма. Норин любила пересматривать «Рио Браво» дома и даже возила с собой диск на съемки, чтобы порой коротать одинокие вечера в трейлерах, номерах или съемных квартирах. И вот теперь Том предлагал ей впервые в жизни попасть на «Рио Браво» в кинотеатр, усесться перед большим экраном в кресло, водрузить себе на колени попкорн и раствориться в темном зале.

– Должен признаться, я поимел наглость эгоистично рассчитывать на второй билет. Просто ты так вдохновенно рассказывала об этом фильме, что я загорелся идеей его увидеть и… Но если ты хочешь пойти с кем-то другим, то я… конечно, разумеется…

Норин сжала его тонкие бледные пальцы, всё ещё обвивающие рычаг ручника, и поспешила прервать:

– Том. Том! В мире просто не существует лучшего спутника, чем ты, чтобы пойти на «Рио Браво». Поехали!

И они отправились в Хьюстон. Дорога заняла какое-то время, а в центре города и вовсе пришлось потолкаться в тянучке, но сама автомобильная поездка оказалась ярким событием, совершенно отдельным от их конечного пункта назначения. Они переключали радиоприемник в поисках самых дурацких попсовых песен, громко подпевали им и танцевали между сидениями и ремнями безопасности, играли в «я никогда», спорили, выбирая между БургерКингом и Макдональдсом, а в итоге купили тако с морепродуктами навынос из мексиканского ресторанчика, который случайно попался им на пути. Два с лишним часа в зале кинотеатра, где немногочисленными зрителями, кроме самих Тома и Норин, была кокетливо хихикающая компания из четырех пожилых дам, вероятно, вспоминающих молодость, и пара невпопад гогочущих подростков на заднем ряду, они провели молча, лишь сталкиваясь руками в попкорне. Но как только сеанс закончился, и они вышли на опустевшую парковку, их захлестнуло волной бурного обсуждения и не отпускало до самого парка Джордж Ранч Хисторикал. Они говорили о золотой поре Голливуда в 20-х годах 20-го века, о концепции Джеймса Бонда, о стиле и смерти Стива Маккуина, о Квентине Тарантино, о Бродвее, об авиакомпании «Юнайтед Эйрлайнз», о шампанском, о предвзятости и субъективности премии Академии, о закрытых школах-пансионах, о пижамах и о сваренных вкрутую куриных яйцах.

Тойота подкатилась к съезду в парк и ещё несколько минут Том и Норин не могли остановиться, а потом наконец замолчали. Они сидели в машине на обочине пустой дороги посреди темных полей и редко торчащих из земли кустарников и деревьев, подсвеченные приборной панелью, и смотрели, как в свете фар метались мотыльки.

– И теперь тебе ехать триста миль обратно, – произнесла задумчиво Норин после непродолжительной паузы. – Это часов пять, не меньше.

Она повернула голову и посмотрела на Тома. Расслабленно откинувшийся на спинку, ещё пристегнутый и с повисшей на руле рукой, он встречал её взгляд мягкой улыбкой.

– Ты сумасшедший, – добавила Джойс.

– Я просто хотел тебя увидеть. Кто знает, когда в следующий раз мы окажемся так географически рядом.

– Триста миль автомобильных дорог – это не рядом, Том!

Хиддлстон промолчал и пожал плечами. В холодном свечении приборной панели его обернутое к ней лицо было исполосовано причудливыми тенями, а глаза светились, словно ночные звезды. Снаружи пели цикады, под капотом, остывая, тихо потрескивал двигатель. Том полдня ехал из Луизианы и теперь должен был туда полночи возвращаться, только чтобы сводить её на фильм, который она знала наизусть. Марко Манкузо, всецело и единолично распоряжающийся собственным временем, проедал ей дыры в мозгу, рассказывая о том, как соскучился, но не мог сесть в личный самолёт и перелететь Атлантику; Том Хиддлстон свой единственный выходной между репетициями и стартом съемок фильма «Я видел свет» проехал за рулём два штата, просто чтобы поздравить не самую близкую свою подругу с прошедшим днём рождения. Норин смотрела на него, и ей не хватало воображения представить, на что он был способен ради любимой женщины. Она поймала себя на том, что с грустью, но по-доброму завидовала обитательнице сердца Тома.

Привстав на сидении и перегнувшись через широкий подлокотник и рычаг коробки передач, она обняла его и проговорила в плечо:

– Пожалуйста, будь осторожным. Не усни за рулём. И напиши мне, когда доберешься, ладно?

Том улыбнулся. Она почувствовала, как под теплой нежной кожей шеи произошло движение мускул и услышала, как он шумно выдохнул. Его руки лежали на её спине, его тихий голос вибрировал прямо в её голове:

– Норин, я приеду ранним утром – ты давно будешь спать.

– Буду, – согласилась Норин и отпустила его. Заглянула в глаза и повторила: – А ты всё равно напиши. Пообещай мне!

Он улыбнулся ещё шире и ответил:

– Обещаю.

Они попрощались и она вышла из машины на проселочную дорогу, ведущую к воротам парка. Воздух опускался холодный, влажный, но от земли поднимались остатки дневного жара, и оттого в высокой траве запутались клочья тумана. Норин шла и слушала ночь, не нарушаемую гулом заведенного автомобильного двигателя. Тойота всё так же стояла на обочине, пока Норин шагала к шлагбауму, возле которого её с улыбкой и без кепки ждал давешний охранник.

– Как прошёл вечер, мэм? – поинтересовался он издалека.

– Отлично. Спасибо, что спросили.

– Вас провести к трейлеру?

– Нет, сэр, благодарю. Думаю, я смогу сама.

Поравнявшись с охранником, она улыбнулась ему и пожелала доброй ночи, а затем оглянулась. Внедорожник, различаемый в темноте лишь по красному свечению габаритов и шару теплого светла фар, все ещё стоял на месте. Норин казалось, она физически ощущала на себе внимательный, оберегающий взгляд Тома. Оказавшись на освещенной аллее, ведущей между деревьев к викторианской усадьбе, она снова обернулась, махнула ему рукой и среди звуков ночи отчетливо различила утробное рычание заведенной машины.

***

Понедельник, 9 февраля 2015 года

Лондон

Том сидел на диване, закинув ноги на пуф. Был поздний вечер, плавно перетекающий в ночь. Хиддлстон пытался сосредоточиться на чтении. Он играл карандашом, ритмично перебирая его между пальцами и тем самым вгоняя себя в сонливый транс, но с каждым неравномерно сбившимся тактом он отвлекался от текста, который и так уже знал наизусть. Съемки «Ночного администратора» начинались через месяц, он уже выучил назубок и сценарий, и оригинальный роман, но продолжал в них дотошно ковыряться. Он всегда тщательно готовился к ролям, и к воплощению Джонатана Пайна, отставного солдата и завербованного британского шпиона, относился, вероятно, скрупулезней всего. БиБиСи запланировали экранизацию шестисерийным телефильмом, каждый из эпизодов предполагался длительностью в час, а это было равноценно шести полнометражным фильмам по масштабности съемок. Играть столь непростого для поверхностного понимания главного героя в таком длительном проекте было ответственно, и Том очень не хотел сплоховать. А потому продолжал накапливать знания, углубляться, готовиться: физически и морально.

На низкой тумбе под телевизором коротко завибрировал поставленный на зарядку телефон. Том поверх книги покосился на вспыхнувший экран, затем перевел взгляд на часы. Едва перевалило за полночь, и это, думал Том, сестры – по привычке родом с детства – наперегонки спешили поздравить его первыми. Он упёр палец в слово, на котором оборвал чтение строчки, и думал, стоит ли вставать. Телефон снова настойчиво завибрировал, напоминая о входящем сообщении, и Хиддлстон поднялся с дивана. К его удивлению, смс пришло не от Эммы или Сары, а от Норин Джойс. В нём значилось короткое «Спишь?»

Он ответил «Привет. Нет.» и подумал, что именно это ему сейчас и следовало делать. Завернув уголок страницы, на которой остановился, и отложив книгу, он прошелся по гостиной и примыкающей кухне, выключил везде свет, проверил, запер ли входную дверь и, захватив с собой телефон вместе с проводом зарядного устройства, направился наверх, в спальню. Новое сообщение застало его посередине лестницы:

«Напиши свой адрес»

Том остановился и нахмурился. Сегодня был вечер церемонии БАФТА, и он знал наверняка – Норин должна была присутствовать. Фильм с её участием был номинирован в двух категориях, и хоть самой Джойс ничего не перепало, она представляла съемочную команду вместе с режиссёром и сценаристом. Она сама ему об этом говорила, когда они торопливо пересеклись на кофе несколькими днями ранее. В его голове мелькнула параноидная мысль: а что, если это на самом деле не Норин? Он не хотел отправлять свой домашний адрес, не зная наверняка, что по другую сторону сотовой связи была именно Джойс. Том спросил: «Зачем?»

Он поднялся в ванную и, настроив в душе капризный кран, стал раздеваться, когда на углу раковины ожил мобильный. От Норин почти молниеносно пришел ответ:

«Так, полноправный король Йотунхейма. Ты там со своим шпионством совершенно нелюдимым стал. Напиши адрес!»

Том замер с телефоном в руке и стянутыми к коленям джинсами. Он улыбнулся сообщению, вдруг пристыженный собственной подозрительностью. Конечно, это была Норин, кто же ещё? Он написал – «Херберт-Стрит, 12» – и шагнул под горячий душ.

И в самом деле в последнее время его можно было описать нелюдимым. Он почти год провёл вдали от дома на съемках, крайне редко показываясь на публике, и сейчас, на несколько месяцев вернувшись в Лондон, мигрировал только между тренажерным залом, домом и любимой кофейней в нескольких кварталах, где завтракал и читал утреннюю газету. Он предпочитал ни с кем не общаться, не давать интервью и даже по возможности избегать папарацци, если замечал их на улицах. Ему нужно было аккумулировать в себе энергию, чтобы снова быть готовым к работе, и это предусматривало много осознанного отшельничества. Каждый день он выходил на длительные пробежки, прочищая голову и встряхивая тело; каждый вечер проводил за рабочим столом или на диване в окружении собственноручно сделанных конспектных заметок к грядущей роли; каждую ночь он засыпал с мыслями о Джонатане Пайне. Том сужал своё мышление, направлял всё своё внимание в него одного и оттого часто просыпался от тревожных снов, в которых он был настоящим Пайном, а не играл его.

Направив поток воды прямо в затылок, Том медитировал с закрытыми глазами и почти задремал стоя. Когда он вернулся в спальню, растирая спину махровым полотенцем и зевая, было уже почти час ночи. Хиддлстон упал на оставшуюся с утра не застеленной постель, и, как только его голова коснулась подушки, в дверь позвонили. Торопливо натянув пижаму и пытаясь пальцами расчесать и примять влажные волосы, он спустился в прихожую. На крыльце послышался характерный скрип тонкого женского каблука по бетону, и протягивая руку к замку, Том был уверен, что по другую сторону двери обнаружит толкающихся сестёр, но снова ошибся.

На пороге его дома стояла Норин Джойс. В длинном кремовом платье с глубоким атласным декольте и шифоновым шлейфом, медные волосы мягкими волнами спадали на острые голые плечи, с ушей свисали изумрудные пальмовые листья; кукольно-густые ресницы и кровавые губы. В руках была открытая коробка с тортом и запечатанная бутылка шампанского с синей этикеткой «Чарльз Хайдсик». Посередине торта, сверху усыпанного ягодами, торчала тонкая едва горящая свечка.

– С днём рожденья тебя-а-а, – тонко запела Норин. – С днём рожденья-а тебя-а-а! С днём рожденья, дорогой Хиддлстон, с днём рожденья тебя!

Он расхохотался. Сонливость и усталую бредовую мешанину мыслей снесло неподдельным восторгом. Это был сюрприз, получить который он никогда не рассчитывал, в котором была примесь голливудского нуарного лоска, который казался неправдоподобно роскошным. Великолепная женщина в дизайнерском платье и ценных украшениях с дорогим алкоголем наперевес под его дверью глубокой ночью – что было способно затмить это?

– Ты что, прямо с Ковент-Гардена сбежала? – спросил Том, когда Норин допела и улыбнулась ему.

– Нет, я ещё на афтерпати успела заскочить. Своровала у них шампанское, – весело сообщила она и подмигнула. – Там, знаешь ли, без тебя очень скучно. Нет Хиддлстона – нет танцев и веселья.

Он отступил от двери вглубь коридора и пригласил:

– Заходи внутрь, давай выпьем твоего сворованного шампанского.

Норин покачала головой.

– Нет-нет, я заехала просто коротко поздравить. Не хочу тебя отвлекать или мешать…

– Джойс, зайди в дом, пожалуйста!

Она с сомнением оглянулась. Улица за её спиной была пустынной и тихой. Тускло светили редко воткнутые в тротуар фонари, на дороге, боком втиснувшись в ряд запаркованных машин, стоял черный кэб с включенным счетчиком; ветер расшатывал незапертую кованную калитку.

– Ладно, – ответила после короткого раздумывания Норин. – Только заберу пальто из такси и расплачусь с водителем.

Она отдала ему торт и бутылку, и, повернувшись, сбежала по ступенькам. Платье легкими светлыми крыльями порхало вокруг её шагов, волосы упруго пружинили. Том смотрел в её удаляющуюся обнаженную спину и, задув свечку, загадал, чтобы они никогда не теряли друг друга из виду. Незаметно для него самого они совпали как идеально подогнанные детали пазла. И хоть иногда Том всё ещё обнаруживал в себе неуместное влечение к Норин, хоть порой ему приходилось одергивать себя за непозволительные мысли и эмоции, в остальном дружить с ней было легко. В конечном итоге, рассуждал Том, Джойс была женщиной высокого класса и необычайной красоты; было бы странно, если бы он этого не замечал и на это не реагировал естественной физиологией. Норин обладала какой-то заразительной и одновременно скромной уверенностью в себе, её роскошь очевидно проступала, когда она была расслабленно повседневной в кроссовках и потертой кожаной косухе, и лишала дара речи, когда она несла себя прямо и гордо в обвивающемся вокруг неё вечернем платье. Её оболочка была изысканной и пробуждающей желание, но куда важнее – и очаровательнее – было наполнение. Том постоянно встречал красивых девушек и женщин, но по-настоящему интересные попадались на его пути не так часто, чтобы позволять себе ими пренебрегать. Ему импонировали ум и характер Норин, они ему подходили.

– Выглядишь сногсшибательно, – сообщил Том, отставив на полку коробку с тортом и бутылку и принимая из рук Норин её пальто, когда она вернулась и вошла в прихожую. Джойс хохотнула.

– Да, потому что надо мной несколько часов работало три специалиста, – парировала она. – А ты, паршивец такой, выглядишь сногсшибательно просто встав с кровати и постарев ещё на год.

Хиддлстон смущенно засмеялся и опустил взгляд.

– Прошу меня простить, – выдохнул он.

Они уселись за круглым столом, обозначавшим собой столовую часть гостиной. Том открыл «Чарльз Хайдсик», вспенившейся жидкостью разлил по бокалам и достал две небольшие десертные вилки. Торт они ели прямо из картонной упаковки, не нарезав, а расковыривая прямо посередине и сражаясь за горошины ягод.

– Ну и как оно там? – спросила Норин, отправляя в рот пышное облако крема. – В тридцать четыре?

Том передернул плечами.

– Кажется, так же, как и в тридцать три.

Джойс призналась, что раньше считала сорокалетие старостью, а теперь прожила большую часть пути до этой отметки. Хиддлстон рассмеялся и сообщил, что окажется в сорокалетии раньше и всё для неё там разузнает. Они рассмеялись, и разговор, как это обычно у них происходило, спутанным сильным потоком понесся к отвлеченным, между собой никак не связанным темам, а затем в коридоре в кармане пальто Норин зазвонил её телефон. Она извинилась, сделала большой глоток игристого, поднялась из-за стола и вышла. Том прислушался. В прихожей оборвалось настойчивое дребезжание.

– Да, алло? – голос Норин переменился, стал приглушенным и сухим. – Да. Нет. Нет, Марко, не нужно за мной отправлять машину, я сама приеду. Да. Да, точно.

Внутри Тома заскреблось колючее, холодное раздражение. Это не было ревностью, он не имел права ревновать Норин и понимал это; но было что-то отвратительное в осознании того, что сейчас она уедет к этому своему итальянцу, и тот снимет с неё кремовое струящееся платье, съест с её губ кровавую помаду, сомнет шелковистость волн её бронзовых волос. Хиддлстон плеснул шампанского в свой бокал и залпом выпил.

Комментарий к Глава 6.

*Скон – небольшого размера британский хлеб быстрого приготовления, традиционно приготовляемый в Шотландии и на юго-западе Англии. Он обычно делается из пшеницы, ячменя или овсянки. Зачастую имеет круглую или шестиугольную форму. (https://www.bhg.com.au/media/1878/scones_20160518_bhg.jpg)

**IMDb – крупнейшая в мире база данных и веб-сайт о кинематографе. В базе собрана информация о кинофильмах и телесериалах, а также о персоналиях, связанных с кино, – актёрах, режиссёрах, сценаристах и др.

========== Глава 7. ==========

Суббота, 15 августа 2015 года

Лондон

Викаредж-Гэйт выглядела как многие другие улицы Лондона: красный кирпич, белые оконные рамы, густой плющ обвивал низкие кованные заборчики, вдоль узких тротуаров были тесно напаркованы машины. Вот только вела она к заднему двору Кенсингтонского дворца, и жильё вдоль неё было заоблачно дорогим. Норин свернула на Викаредж и заметила в дальнем конце двух папарацци. Они сидели на корточках, привалившись спинами к кирпичному забору, облокотив на колени громоздкие фотоаппараты, и курили. Джойс поправила на переносице черные очки, надеясь, что папарацци её не узнают. Ей оставалось пройти совсем немного, какой-то десяток метров, взбежать на крыльцо и постучаться в белую дверь дома номер три.

Здесь была лондонская резиденция Марко Манкузо, и Норин прошла весь путь от своей квартиры до Викаредж-Гэйт пешком. Невыносимая жара последних нескольких дней спала к концу недели, и суббота, начавшаяся коротким утренним ливнем, была солнечной и свежей, вкусно пахнущей испаряющейся влагой. Скоро Норин предстояло улететь в ЮАР на съемки, и то непродолжительное свободное время в Лондоне, которое ей выпало, она предпочитала проводить наедине с собой или с Марко. Она шла к нему, чтобы вытянуть его из-за рабочего стола на прогулку. Недалеко от его дома находился парк Холланд, заросший и сочный, с небольшим японским двориком, и пустынный в отличие от находящегося ещё ближе, наводненного туристами Гайд-Парка. Снаружи, в обстановке, отличительной от их квартир и ресторанов, Норин было легче находить общий язык с Манкузо. Во время пеших прогулок в зеленых зонах или просто по улицам у них рождались обоюдно интересные темы для разговоров, и Норин по-настоящему наслаждалась таким общением. Свежий воздух вытеснял затхлость их отношений, разгонял кровь в теле и скуку в голове, пробуждал в Джойс искренний голод к Марко.

Она трижды коротко постучала массивным кольцом, продетым в бронзовую львиную голову. Дверь открыла экономка.

– Мисс Джойс, – она улыбнулась и учтиво, немного старомодно, склонила голову, впуская Норин внутрь. – Сеньор Манкузо наверху, в кабинете. Они работают.

– Они?

– С ним мисс Ханна.

Норин сняла солнцезащитные очки и положила их в широкую медную вазу, хранящую на своем дне горсть мелочи, компактный брелок автомобильных ключей и клочок какой-то квитанции. Джойс знала Марко уже много лет и буквально увидела, как вчерашним вечером он вытряхнул это всё из собственных карманов и сгрузил в вазу. А иногда даже заставлял саму Норин отключать и класть туда свой телефон.

– Вам не кажется, что сеньор Манкузо слишком требовательный, совершенно безжалостный начальник? – поинтересовалась Норин, сверившись со своим отражением в круглом настенном зеркале и направляясь к лестнице.

– Ни в коем случае, – встревоженно отозвалась экономка. – Что-нибудь желаете, мисс Джойс?

– Холодную воду с лимоном, пожалуйста. Спасибо!

Она поднялась по ступенькам и пошла по хорошо знакомому узкому коридору. Под ногами блестел тщательно натертый отреставрированный старинный паркет, уложенный наискосок. На стенах богатого серого оттенка висели яркие абстракции в темных рамах. У окна стояла банкетка на изогнутых деревянных ножках. От всего здесь веяло тщательной продуманностью и необжитой аккуратностью, хоть Марко и проводил здесь большую часть года.

Дверь в кабинет была приоткрыта, Норин толкнула её и, ошарашенная увиденным, замерла.

Манкузо сидел в своем кресле, откинувшись на спинку и расслабленно протянув ноги под стол, а между ними, упершись коленями в горячо любимый Марко шерстяной ковёр, сидела его секретарша и неспешно делала ему минет. Кабинет был заполнен ярким солнечным светом, полосами проникающим сквозь открытые жалюзи, тиканьем антикварных напольных часов с маятником и негромким влажным причмокиванием. Ни Манкузо, ни Ханна появления Норин не заметили, и, чтобы обнаружить своё присутствие ей пришлось громко и отчетливо проговорить:

– Тук-тук!

Марко испуганно вздрогнул и встрепенулся, вскидывая голову и открывая глаза. Когда его взгляд сфокусировался на Джойс, она холодно осклабилась, прорычала:

– Привет, дорогой, – и, крутнувшись на пятках, порывисто зашагала обратно к лестнице.

Ей вслед донеслось зычное:

– Норин, стой!

Но она, не замедляясь, сбегала по ступенькам в прихожую. В голове гулкой барабанной дробью пульсировала кровь, перед глазами всё немного потускнело, приобрело яростный багровый оттенок. Каждая ступенька отдавалась болью в затылке.

– Норин, подожди!

Тяжелые шаги Марко догоняли её, она ощущала их приближение спиной.

– Ой, брось, – ответила она, одним махом переступая площадку и сбегая следующий пролёт. Её голос звучал металлически остро. – Не утруждай себя напрасной вербализацией этих банальных клише вроде: это не то, что ты подумала!

– А чего ты хотела? – рявкнул Марко. Его акцент усилился и слова коверкались до неузнаваемости. – Тебя никогда нет. Ты вся в работе. Мы словно и не были вместе!

На последней ступеньке Норин резко остановилась и развернулась, Манкузо едва по инерции не снёс её. Ему пришлось зацепиться рукой за перила.

– Но сегодня-то я есть, – ядовито процедила она. – И ты прав, мы не вместе. Больше не вместе.

Боковым зрением она заметила пугливо притаившуюся у лестницы экономку с запотевшим стаканом воды на серебряном подносе. Джойс подхватила его и выплеснула содержимое прямо в перекошенное и раскрасневшееся лицо Марко. Кубики льда со стуком упали на ступеньки, желтый полумесяц лимонной дольки прилип к стеклянной стенке. Норин вернула стакан удивленно разинувшей рот экономке и произнесла с пластмассовой улыбкой:

– Благодарю Вас.

Она стремительно выбежала из дома, и как только переступила порог, обнаружила нацеленными в себя два длинных жадных объектива фотокамер. Именно этого ей сейчас и не хватало! Папарацци стояли на проезжей части, сразу за представительским Мерседесом Марко. Какая-то мелочная, подлая частичка сознания Норин захотела, чтобы они поцарапали самодовольно блестящий бок седана. Она торопливо шагала к повороту, стремясь оторваться от крадущихся за ней фотографов, и прислушивалась к себе. Возмущена, обижена, но не ранена. Норин ощупала собственное сердце, но не отыскала ни дыры, ни трещинки – ничего. Измена Марко ей не болела, её только злило, что всё это время он находил в себе бессовестную наглость чего-то от неё требовать, жаловаться на одиночество и лгать о том, что скучает в то время, как рядом с ним была вездесущая Ханна. А ещё её задел его выбор. Норин не была о себе заоблачного мнения, но определенную цену себе всё же знала, и находила её на несколько порядков выше, чем у ассистентки Манкузо. Как после кого-то как Джойс он мог размениваться на кого-то вроде его секретарши? Этим он словно уровнял их, словно притоптал Норин грязью, обесценил её.

И она забыла у него свою любимую пару солнцезащитных очков, вдруг вспомнила Норин. Это тоже было большой досадой.

Не оглядываясь по сторонам и рискуя попасть под колеса машины, она перебежала улицу. Достала телефон и безотчетно, почти инстинктивно набрала номер Тома Хиддлстона. Когда из динамика донесся первый негромкий гудок, Норин одернула себя обратно в реальность. Почему-то ей пришло в голову позвонить не старому-доброму проверенному Джошуа О`Риордану или родной сестре, а Тому. Вероятно, потому что порой ему можно было ничего не объяснять, он просто всматривался в неё своими изменчивыми – то пастельно серыми, то отливающими ярким зеленым, то небесно-голубым – глазами и молча понимал. Именно этого ей сейчас хотелось: быть понятой без необходимости объясняться, а ещё возобновить утерянные очки. Она решила, что немедленно отправится в магазин «Шанель» и купит новую пару черных пилотов. В трубке на смену гудкам пришёл обволакивающий, успокаивающий голос:

– Добрый день, Норин!

– Привет, – бодро отозвалась она. – Какие планы на вечер? Ты мне нужен.

Её голос, вероятно, звучал слишком звонко, потому что запала короткая вопросительная пауза, а затем Том осторожно поинтересовался:

– Джойс, что-то случилось?

– Почему должно было что-то случиться? Я не могу просто так признаться тебе, что ты мне важен и нужен?

– Можешь, конечно. Вот только я тебя не первый день знаю. Что такое?

Норин вздохнула, позволяя притворной жизнерадостности вытечь из своего голоса и принимая неизбежное – она была раздавлена. Не убита, может, даже не очень удивлена, но растоптана. Врать самой себе не получалось.

– Давай напьемся, – ответила она глухо. И он согласился. Он раздобыл им столик на втором этаже паба «Харп». Там было тесно и шумно, в комнате был камин и распахнутые окна; протоптанный узорчатый ковер и потертые кожаные английские кресла создавали какую-то особую атмосферу старинного джентельменского клуба, где вместо пива наливали виски, было разрешено курить сигары, женщины не были вхожи, а официанты носили фраки и черные бабочки.

Высокие спинки кресел ограждали их от остальных посетителей. Когда им принесли по первому бокалу темного «Гиннесса», Том наклонился вперед и спросил:

– Расскажешь?

Норин покачала головой. Остаток дня между звонком Хиддлстону и встречей с ним у входа в паб она провела в неспешной прогулке по Лондону – городу, в котором почти не жила, который не могла назвать домом, но который безгранично любила – и обдумывании произошедшего. Она чувствовала себя одинокой и брошенной, она чувствовала себя обманутой и глупой. А ещё – разочарованной в самой себе. Норин вверила Марко роль некоего якоря, удерживающего её на поверхности реальности, маяка, указывающего путь, алтаря её глупой веры в собственную значимость. Джойс ощущала какой-то невнятный зуд осознания, что она… продешевила. Она никогда не обещала Марко ничего основательного, не произносила вслух лжи о том, что дорожит им, и уж тем более, что любит, не клялась ему в верности, но молча и неотступно её хранила. В то время как Манкузо без зазрений совести утолял свои потребности секретаршей, навешивая на уши Норин итальянские спагетти о чувствах и планах на будущее.

Том пожал плечами, принимая такое поведение Джойс, и попробовал завести отвлеченный разговор, но Норин резко его оборвала:

– Нет, замолчи. Замолчи! Я не хочу сегодня слышать мужской голос, ладно?

Хиддлстон насторожено нахмурился, в его глазах полыхнуло волнение, и Норин приготовилась снова отбиваться от расспросов, но он не стал наседать и после короткой паузы скорчил манерную гримасу и, комично вскинув руки, пискляво заговорил, имитируя женский голос:

– Хорошо, ладно. А так?

Норин взорвалась хохотом, и компания за соседним столиком оглянулась на них с любопытством.

– Том, ты гениальный, правда. Но, пожалуйста, заткнись. Можешь просто побыть со мной молча?

Он кивнул и замолчал. Он хранил это уютное почти не нарушаемое молчание весь вечер; и когда, заметно опьянев, Норин захотела пойти домой пешком, а он вызвался её провести, он тоже уважительно молчал; и молчал очень внимательно, с сопереживанием во взгляде и с жаром в ладони, сжимающей её пальцы, когда Джойс, рассматривая причудливый танец отражающихся в водах Темзы огней, сухо проговорила: