Текст книги "Раскадровка (СИ)"
Автор книги: Ulla Lovisa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Марко трахался со своей секретаршей за моей спиной.
Хиддлстон выслушал её, не проронив ни слова, ни звука, а когда они оказались у подъезда её жилого комплекса, крепко обнял и, уткнувшись носом ей в темечко, долго не отпускал. Поднявшись в квартиру, Норин чувствовала на своей одежде его мятно-сосновый запах, на плечах тяжесть его рук, а внутри – облегчение.
***
Воскресенье, 8 ноября 2015 года
Гонолулу, остров Оаху, штат Гавайи, США
Его прооперировали в среду, в пятницу вечером уже выписали из больницы и перевели в отель через дорогу, в субботу утром на телефоне вместе со ставшим уже привычным сообщением от Норин Джойс: «Как ты себя чувствуешь?» – его ждало и «Я прилечу к тебе завтра». Час назад она написала, что уже приземлилась.
Том протер шею мокрым полотенцем и бросил его в раковину. Он отчаянно мечтал о душе, но тот был непозволительной роскошью. Мочить швы и повязки пока запрещалось, да и движения давались ему нелегко. Подвешенная правая рука онемела, ощущалась холодной и тяжелой; в плече пульсировала горячая тупая боль, она растекалась на грудь, к ребрам, в шею и даже в голову, вся правая половина туловища казалась оцепеневшей.
Съемки фильма «Конг: Остров черепа» уже почти месяц проходили во Вьетнаме, и последние недели съемочная группа работала на севере страны, у самого побережья. Том играл бывшего британского спецназовца и следопыта, эксперта в вопросах выживания в дикой, враждебной среде, а потому безостановочно тренировался. Он имел весьма ясное представление, насколько мускулисто должен был выглядеть его персонаж, а кроме того, выполнял все трюки сам, что тоже требовало недюжинной физической подготовки. Потому Хиддлстон каждый день просыпался в четыре часа утра и до рассвета истязал себя в тренажерном зале и на пробежках по непростой вьетнамской пересеченной местности. В то утро он не выполнял ничего такого, чего не делал прежде: поднимал штангу незначительно увеличенного веса под чутким присмотром персонального тренера. Он выполнял четвертый или пятый подход на бицепс, когда грифель прокрутился в вспотевшей ладони и едва не выскользнул, Том как-то неловко его перехватил, и одно короткое движение кистей и пальцев отдалось вспышкой невыносимо острой боли в плече. Том вскрикнул и выронил штангу. Тренер предположил разрыв мышцы, в больнице этот диагноз подтвердили, наложили фиксирующую эластичную повязку и прописали покой, мазь и обезболивающее. В тесном расписании съемок ему выделили несколько дней отдыха, но лучше Тому не становилось: плечо отекло и болело, по нему растеклась темная гематома, рука саднила и почти не двигалась, препараты не действовали. При повторном осмотре врач в частной вьетнамской клинике констатировал – нужна операция. Нанятая киностудией страховая компания, проводившая медосмотр перед запуском проекта и покрывающая все вынужденные медицинские траты, настояла на больнице в штатах, и ближайшим клочком американской суши оказались Гавайи.
Так Том попал в вынужденное заточение в небольшом отельном номере с двумя кроватями – на одной из которых он спал, а на второй хаотичной грудой валялись его вещи – балконом и видом на пляж. Он часами лежал в кровати, смотря фильмы и читая, измерял комнату шагами, гипнотизировал взглядом фигурно расставленные на столе сладкие батончики, шоколадные плитки и соленые орешки, смотрел в потолок, в окно, в экран лэптопа, пытался спать. Он сходил с ума от скуки и боли и теперь не мог дождаться, когда наконец приедет Норин. Хоть поначалу её отговаривал. У Джойс в Лос-Анджелесе в самом разгаре было продвижение фильма «Сестра», она сутками пропадала на интервью и съемках телепередач, он не хотел её отвлекать, но в телефонном разговоре субботним вечером она, уставшая, но решительная, отрезала:
– Боже, да ты там один-одинешенек на чужом острове, дрейфующем посреди бесконечного Тихого океана! Я тебя на произвол судьбы не брошу. Завтра утром прилечу, и это не обсуждается.
То, что начиналось как потенциально полезное знакомство, которых у Тома за всё время в профессии накопилось немало – с режиссёрами, продюсерами, сценаристами, актёрами, агентами – за год с лишним переросло в настоящую крепкую дружбу. Норин прицельно и быстро заняла надежное место в его жизни, стала ему настолько близкой, что порой, казалось, оттесняла на задний план даже Джоуи, его лучшего друга с самого раннего детства, верного школьного товарища и почти брата по духу. Она заполняла собой все пустоты, исправляла все искривления и надломы. В её манере общения с ним было много мускулинно-твердого, бескомпромиссного, жесткого; было много шуток и подколов, похлеще и повъедливее которых мог быть только безжалостный юмор сестер. Но в то же время она была обволакивающе комфортной, мягкой, по-женски нежной и очень тактильной. Она заставляла его чувствовать себя лучше, увереннее, удачливее, ценнее; она подпитывала его энергией. Норин отвечала взаимностью на его любовь к объятиям, щедро делясь своим теплом, и постоянно на свой очень легкий, неуловимый манер к нему дотрагивалась: коротко похлопывала его по колену, подхватывала его под локоть или брала за руку, опускала голову ему на плечо и по-настоящему целовала в щеку при встречах и прощании, прижимаясь теплыми губами, а не вскользь соприкасаясь кожей. Всё это создавало между ними такого рода прочную связь, которой прежде у него ни с кем не возникало.
Когда-то Тому сказали, что он склонен выстраивать непреодолимые стены между собой и другими людьми, но сейчас он воздвигал стену, защищающую их с Норин от внешнего мира. Он ревностно защищал их дружбу от посторонних, и даже от собственных агента и публициста.
В конце сентября в сети появились фотографии с вечеринки по поводу дня рождения Джойс, на них – четырех квадратах черно-белых изображений на полоске плотной глянцевой бумаги, распечатанных из фотобудки – Норин и Том кривлялись в дурацких париках и гигантских очках в форме сердец. «Новая британская любовь: что вам следует знать о паре Том Хиддлстон и Норин Джойс», – с таким заголовком вполовину всей первой страницы вышла «Сан», а следом за ней волну слухов о романе подхватили и понесли печатные, интернет, радио и телевизионные издания всех мастей и стран происхождения. Все эти сенсационные выпуски сопровождались неведомо откуда раздобытыми снимками случайных прохожих, запечатлевшими в низком качестве и плохом освещении Тома и Норин за ужином в ресторане или на прогулке по Лондону, а в начале октября всплыла даже видеозапись с вечеринки БАФТА в феврале 2014-го, когда они ещё были едва знакомы, но зажигательно вытанцовывали под Queen.
– Мы можем это использовать, – предложил Люк, когда журналисты начали связываться с ним для получения официального комментария.
Хиддлстон скривился ему в ответ, и публицист продолжил:
– Том, я серьёзно! Этот шум вокруг вас двоих пойдет тебе на пользу. Мы не станем врать прессе, но и однозначно отрицать тоже не будем. Можем пустить одного-двух папарацци по вашему с Норин следу, когда вы в следующий раз куда-то вместе выберетесь. Тебе нужно будет только обнять её или что-то… достаточно красноречивое, чтобы это засняли и раструбили. Ей даже не обязательно знать. Понимаешь?
Том кивнул и произнес:
– Понимаю. Но я не стану её использовать. Сделай заявление, что мы с Джойс просто друзья.
В тот раз Люк притворился, что не услышал, а через несколько дней заново завёл тот же разговор. Масла в огонь подливал Кристиан Ходелл. Они объединились в настойчиво требующую выгодной публичности коалицию.
– Давай ты сначала спокойно выслушаешь, что я тебе скажу, не торопясь это обдумаешь, и только потом ответишь, ладно? – вкрадчиво произнёс агент. – У меня для тебя ничего нет. Ты закончишь «Конга», затем «Шантарам», потом контрактный «Тор», а дальше – неясность. Мне нечего тебе предложить кроме озвучки нескольких мультфильмов, а это не тот масштаб, с которым мы теперь работаем. Тебе нужно – очень нужно – снова быть на виду, напомнить о себе так громко как только сможешь. Скандалы не в твоём амплуа, а вот поддержать на плаву слухи о романе с прекрасной мисс Джойс – самое оно. Кому это навредит?
– Я сказал: нет!
Той же тактики, похоже, придерживалась и Норин. Между собой они эту тему не обсуждали, словно она была негласно утвержденным табу, но действовали одинаково. В середине октября в эфире телепередачи «Доброе утро, Америка!» одна из ведущих поставила Джойс прямой вопрос:
– Сейчас все об этом говорят, и это, должно быть, довольно утомительно для Вас, но нам всем очень интересно. Том Хиддлстон и Вы – правда или нет?
Он узнал об этом интервью от Люка и позже, коротая бессонную, наполненную жаром и болью, ночь в отельном номере, нашел в Интернете этот отрывок программы. Норин, растерянно поправив волосы и механически улыбнувшись, начала издалека.
– Мне объективно понятно любопытство зрителей и прессы, но субъективно – и думаю, имею на это полное право – я не люблю выставлять свою личную жизнь напоказ, – она сложила пальцы в замок и по тому, как побелели её костяшки, как очертилась на высоком лбу вертикальная линия вздутой вены, было видно её предельное напряжение. Но голос звучал привычно звонко, располагающе, приветливо: – И под личной жизнью я подразумеваю не только романтические отношения, а также семью и друзей. Том Хиддлстон один из немногих моих лучших друзей, и он, безусловно, является частью моей личной жизни, но только как близкий друг.
Всё кратковременно забурлило вокруг этого её ответа, словно вспенившаяся кипящая вода вокруг щепотки соли. Вышло какое-то несусветно глупое видео «10 фактов, доказывающих, что Норин Джойс врёт, отрицая роман с Томом Хиддлстоном», опубликовалось несколько интервью с несуществующими «приближенными к паре», на Люка обрушилась новая ураганная волна запросов на комментарий, но к концу месяца всё стихло. Пришел ноябрь, а вместе с ним новые темы и люди на растерзание прессой.
В дверь трижды негромко постучались, и за ней оказалась Норин. В любимых кедах, белых рваных джинсах и широкой, смятой после дороги, полосатой рубашке. На одном плече повис рюкзак, в руке в подстаканнике стояло два больших кофе из «Старбакса». Джойс смерила Тома взглядом. Он открыл ей как был: в пижамных штанах, с голым наполовину обмотанным бинтом торсом и с подвешенной в эластичной повязке рукой.
– О Боже, Боже! – театрально охнув, заговорила она. – Трепещите, жалкие смертные! Сам герцог Асгардийский собственной полуобнаженной персоной!
Норин вошла в номер, и вместе с ней внутрь проникла её заразительная позитивная энергетика. Она распахнула окна на террасу и одернула шторы, беззаботно хозяйским жестом столкнула в угол захламившие стол вещи и поставила туда стаканы кофе, придирчиво рассмотрела Тома, сообщила ему, что он паршивец, заставил её волноваться, и что ему, бессовестному, идут даже страдания, многодневная неряшливая щетина и синяки под глазами. Вытянула из груды на кровати джинсы и синюю льняную рубашку, протянув ему, и скомандовала:
– Одевайся, идём завтракать!
Смущаясь собственной немощности – он ненавидел проявлять свои болезни и слабости, они были для других обузой – Том ответил, что ему потребуется её помощь, потому что сам он ни натянуть штаны, ни надеть и застегнуть рубашку одной левой рукой не сможет. Его стесняла его беспомощность и нагота, и Норин, подмяв губы и фыркнув, сообщила:
– Ради всего святого, я видела твою голую задницу в «Багровом пике».
Том почувствовал, что его лицо вспыхнуло краской, а сердце взволнованно пропустило удар.
– Я… искренне сожалею, – выдавил он и заставил себя засмеяться.
– Зря. Отличная задница.
Он чувствовал себя комфортно, обсуждая и снимая собственные голые сцены, он находил это естественной частью творчества, и считал, что пропорциональность обнаженности мужчины и женщины в кадре должна была быть равной, не ставящей женщину в уязвимое положение большей открытости. Том комфортно воспринимал себя голым на экране, его даже не слишком смущало, что таким его видели и собственная мама и сёстры. Но почему-то факт того, что таким его видела Норин, пробуждал в нём неуютное беспокойство. Словно это было толчком из той темной зоны запрещенного, в которую они избегали ступать. Они никогда не говорили о сексе в жизни или его изображении в актёрстве, как не говорили и о домыслах об их романе – это находилось за границами их обоюдного комфорта. И уж тем более они никогда не раздевались друг перед другом в жизни. Том весьма галантно избегал даже прикасаться к Джойс где-то помимо её рук, плеч и спины, ну и ещё шелковистых румяных щек.
Он весь напрягся, когда неловко левой рукой стянул с себя пижаму и втискивался в джинсы. Ему было не управиться с пуговицей и молнией ширинки, и когда там оказались руки Норин, он забыл дышать. Её холодные даже в жарком гавайском климате пальцы неосторожно задели низ живота и там, в узкой редкой полоске волос, ведущей от пупка вниз, отзываясь на это прикосновение, родился тяжелый шар пламени. Том едва удержался, чтобы не вздрогнуть и не выдохнуть шумно. Он плотно сжал губы, изнутри закусывая щеку, и упёр взгляд в прибрежную бирюзовую гладь океана, пытаясь отвлечься.
Затем очень медленно и осторожно Норин надела на него рубашку, мягко опуская легкую ткань на его плечо и ювелирно продевая неподвижную правую руку в рукав. Её забота, к удивлению Хиддлстона, не заставляла его чувствовать себя жалким, скорее благодарным и смятенным. Когда, застегнув крайнюю пуговицу и поправив воротник, Норин подняла глаза и улыбнулась, Том рассмотрел в её вязком янтарном взгляде что-то, чего там не было ещё несколько минут назад. Возбуждение?
Эта находка оказалась очень волнительной. Том заглядывал Джойс в глаза, когда они спустились в фойе и вышли из отеля, когда двинулись вниз по улице в направлении пляжа, и их окружали отдыхающие прохожие: в купальниках, шляпах и кепках, с надувными кругами и матрацами в руках, подпоясанные полотенцами и со шпагами сложенных пляжных зонтов. Он всматривался в её лицо, чутко наблюдал за движениями и прислушивался к звучанию голоса, когда они вошли в ресторан и, сев за предложенный столик на тенистой террасе, сделали заказ. Тот же горячий отблеск в медовых глазах больше не повторился, и Хиддлстон почти преуспел в убеждении себя, что ему померещилось. Но вечером, в ванной своего номера смочив под краном чистое, оставленное горничной полотенце и растирая им тело, он мысленно вернулся к близкому, поднятому на него обжигающему взгляду, и внизу живота сладостно потянуло.
***
Четверг, 14 января 2016 года
Лондон
Пасть неразобранного чемодана была распахнута, он стоял поперек прохода в гостевую спальню. Из него Норин успела достать только увесистую статуэтку «Золотого глобуса», и теперь этот отблескивающий шар, венчающий светлую мраморную глыбу, стоял посередине журнального столика. Рядом с ним возвышались бутылка вина и три опрокинутых вверх ножками бокала, с которых на бумажную салфетку стекали капли воды.
Беспересадочный рейс из Лос-Анджелеса сел в Лондоне всего несколько часов назад, уши Норин всё ещё были немного заложены. Она была уставшей, словно разобранной на мелкие, хаотично перемешавшиеся детали. Её организм был настроен на калифорнийское время и там, в отличие от полуденного Лондона, было ранее утро. В 5:38 утра по времени западного побережья США началась прямая трансляция объявления номинантов на премию «Оскар», и первые её минуты Норин пропустила, пытаясь проснуться под холодным душем. Венди, встречавшая её в аэропорту – и изначально настоявшая на том, чтобы посмотреть объявление целиком и вместе – заколотила в дверь ванной и прокричала:
– Вылезай!
Теперь Джойс сидела, укутавшись в банный халат, натянув его глубокий капюшон на мокрую голову и подсунув под нос горячую кружку ароматного кофе. В воскресенье в Беверли-Хиллз состоялось вручение премии «Золотой глобус», и тот, что стоял перед Норин, она получила за своё исполнение главной женской роли в фильме «Сестра», чего ни она, ни Уэсли Осборн Колдуэлл, ни Джошуа О`Риордан не могли ожидать. Узнав в декабре о том, что она номинирована, Джойс восприняла само это событие как большую похвалу и, по привычке последних лет принимая приглашение и собираясь на церемонию, даже не задумывалась над тем, что может победить. Но статуэтка оказалась у неё, в Британской академии кино Джош подцепил говор о том, что в феврале Норин достанется и БАФТА, а так, агент и Венди пришли к выводу, что Джойс будет номинирована и на «Оскар».
Потому телевизор был включен на полную громкость, запылившаяся за долгое отсутствие Норин посуда была заново вымыта и накрыта на скромный праздничный стол, к которому они купили вино и заказали пиццу.
Когда она оказалась номинированной на «Оскар» пять лет назад, всё было иначе. Норин было двадцать четыре, она понятия не имела о том, во что ввязалась, всё ещё горячо грезила о режиссёрстве и воспринимала актерство лишь коротким промежуточным этапом, а потому и номинацию, и проигрыш восприняла совершенно неэмоционально. Куда более важной наградой она считала саму возможность поработать с Мартином Скорсезе. В «Судьбах и фуриях» она сыграла сложную, многоярусную в своей психологии и поведении девушку с непростой историей, которая зрителям запомнилась двуличной и меркантильной стервой, а критики отметили глубину и проработанность её образа. Тот проект был большим, дорогостоящим и длительным.
Фильм «Сестра» был отснят за месяц, смонтирован и выпущен в прокат – за десять месяцев. С момента, когда Норин впервые услышала от Джоша о самой идее, до сегодня, когда Джош сражался с винной пробкой и неясным пятном отражался в первой полученной за фильм премии, прошло меньше двух лет, и эта стремительность кружила голову сильнее, чем джетлаг. «Сестра» оказалась очень сложной и требовательной. Норин пришлось переступить через своё естество и пробудить внутри искреннюю романтическую симпатию к женщине, показать настолько откровенное интимное влечение к ней, что порой весь процесс казался настоящим и оттого пугающим. Ей пришлось утопить себя в густом черном болоте непроглядной депрессии своего персонажа. Не говоря уже о массиве теоретической работы, которую нужно было выполнить, чтобы изучить всю доступную информацию об одной из самых закрытых религиозных общин. В несвойственной ей эгоистичной манере Норин считала, что за весь вложенный труд и силы была достойна номинации или даже самого «Оскара», но одновременно с этим отказывалась верить в саму возможность такого.
Гильермо Дель Торо объявлял претендентов в категории документальных короткометражек, когда во входную дверь позвонили. Венди, сидевшая на полу на коленях и сосредоточено нарезавшая сыр кубиками, спохватилась с места.
– Наверное, пицца, – сказала она и выбежала в коридор. Оттуда послышался щелчок отпираемого замка, затем тихий мужской голос, стук захлопнувшейся двери и раздосадованное: – Ну и кусок говна!
Джошуа, отпустив наполовину ввинченный в пробку штопор, хрюкнул, давясь смехом, и возразил:
– Мы такого не заказывали.
Венди вернулась с двумя большими коробками, вовсе не похожими на упаковки пиццы, ворохом конвертов и рекламных проспектов и бутылкой шампанского в руках. Очевидно, консьерж принёс все накопившиеся посылки и корреспонденцию. Она с грохотом опустила бутылку на столик и, развернув записку, лентой привязанную к горлышку, прочитала вслух:
– Дорогая, поздравляю с «Золотым глобусом»! Молодец. Марко.
Злобно сплюнула и повторила, ядовито растягивая слово:
– До-ро-га-я!
Норин посмотрела на сестру, недобро нахмурившуюся и оттого ставшую похожей на ястреба. В ярости у неё расширились ноздри и нервными красными пятнами покрылась шея.
– Перестань, – отмахнулась Джойс. Манкузо болел ей не очень долго, она отпустила ситуацию и в какой-то момент даже поймала себя на том, что в чём-то его понимала. Не оправдывала, не отменяла подлости его поступка, – поведения – но понимала. Её неприятно царапало звучание его имени, кололи расспросы журналистов о нём, а этот акт беспрецедентной заинтересованности в её работе спустя полгода после расставания взбесил, но она спокойно предложила сестре: – Просто выкинь.
– Выкинь?! – возмутился Джошуа. – Дорогуша, это «Крюг Клос д`Амбони» 95-го, по четыре тысячи американских долларов за бутылку, – деловито сообщив это, он грозно нацелился в Венди пальцем и приказал: – Спрячь куда-нибудь подальше. Это, конечно, не брюлики, но капиталовложение неплохое.
Венди вопросительно вскинула брови, ожидая решения сестры, и Норин кивнула.
– Спрячь на кухне, – попросила она, затем повернулась к агенту. – Не удивлюсь, если это не Марко, а его секретарша Ханна о себе напоминает. Она часто покупала и присылала от его имени подарки.
Джошуа кашлянул и высунул язык, показывая, что его тошнит. На этом тема была исчерпана. Постучав дверцами кухонных шкафов, вернулась Венди и, подхватив нож, снова принялась нарезать сыр. Норин отхлебнула кофе. На экране телевизора Гильермо Дель Торо объявлял номинантов в категории «Лучший грим»:
– «Безумный Макс: дорогая ярости», «Выживший», – после названия каждого фильма в зале, где проходило объявление, слышались жидкие вялые хлопки. – «Столетний старик, который вылез в окно и исчез»…
На большом экране за спиной Гильермо сменялись кадры из упомянутых работ и под их названиями мелким шрифтом проступали имена номинированных гримёров. Картинка за спиной Дель Торо снова изменилась, и возник искривленный кроваво-красный череп с проломленным лбом и заполненными пугающей черной слизью глазницами. «Майкл Флэтли, Эффи Лашапель и Бенце Патаки». Уголки губ Гильермо едва заметно дрогнули, обнажая плохо скрываемую гордость, свет блеснул в его очках и он произнёс название собственного фильма:
– «Багровый пик».
Затем были анимационные короткометражки и полнометражные фильмы, лучший звук, лучшая музыка и лучшая песня, лучший монтаж, лучшая операторская работа и другие, в каждом не меньше трех претендентов. За это время им всё же доставили пиццу, и Джошуа как раз намеревался откусить от своего первого куска пепперони, когда объявили категорию «Лучшая женская роль второго плана». Норин всем телом подалась вперед.
У «Золотого глобуса» не было разделения по очередности ролей, но фильмы были разделены по жанрам, а потому и Норин, сыгравшая главную героиню, и её партнерша Руни Мара, исполнившая вторую женскую роль, оказались одновременно номинированными на «Лучшую актрису в драматическом фильме». Это была общеизвестная истина, что «Золотой глобус» и БАФТА во многом предупреждали выбор Американской академии кинематографа, и Норин – точно так же как Венди и Джош, следуя утвердившимся закономерностям, верили в её номинацию – сама ожидала услышать имя Руни в «Лучшей женской роли второго плана». Как-то интуитивно она ощущала, что, если Мары в этой категории не будет, то «Сестра» не появится и ни в одной другой. Кроме того, она искренне находила Руни достойной этого признания, и когда кадр из их фильма появился на экране, Джойс победно вскинула вверх одну руку, второй неосторожно наклоняя чашку, и вскрикнула – от радости за Руни и досаду от возникшего на халате кофейного пятна.
Они запили этот успех вином и, слишком взволнованные, чтобы есть или разговаривать, жадно уставились в экран. «Сестра» возникла в категории «Лучший оригинальный сценарий», а затем название фильма снова проступило поверх картинки, запечатлевшей замершее в выражении непонимания и страха лицо Норин.
– В категории «Лучшая женская роль» номинированы… Норин Джойс в фильме «Сестра», – произнёс Гильермо Дель Торо, и все последующие номинантки растворились в победных криках и топоте ног, отплясывающих вокруг журнального столика ритуальные танцы. Они все втроем обнимались и прыгали, улыбались, смеялись и расцеловывали друг друга, но в какой-то момент Норин ощутила внутри себя неясную пустоту – она радовалась, не осознавая чему. Упала обратно на диван, откинув тяжелую от мигрени голову на спинку, и только потом очень осторожно, боясь спугнуть, поняла: её чутьё, вера, страсть к этой истории в целом и отдельно роли, её безжалостность к своим физическим потребностям вроде еды, сна и отдыха, к своей ментальной устойчивости – всё это было замечено и отплачено. Одно лишь упоминание её имени в контексте «Оскара» выходило далеко за границы того, на что она рассчитывала. И теперь была оглушена собственным восторгом. Она громко, искренне, безудержно засмеялась.
Позже, когда коробки из-под пиццы опустели, а вино осталось только сливовыми пятнами на донышках бокалов, Венди подбородком кивнула в сторону сестры и сказала:
– Передашь Хиддлстону, что он должен мне тысячу фунтов.
Норин переглянулась с Джошуа, и тот, удивленно вскинув бровь, спросил:
– Извини, что?
– Мы поспорили на дне рождения Норин насчет её номинации, – пояснила Венди.
Старшая Джойс фыркнула и недовольно осведомилась:
– Том поставил на то, что меня не номинируют? Вот паршивец!
Младшая Джойс рассмеялась, поднимаясь с пола и подхватывая со стола грязную посуду. Она ушла на кухню и оттуда, сгружая бокалы в раковину, ответила:
– Приблизительный пересказ его ставки такой: ты достойна не меньше трех «Оскаров». Но он считает, что «Сестру» не номинируют ни в одной из категорий, потому что Академия весьма предвзята и материально субъективна, она редко жалует независимые фильмы и одним из важных критериев считает кассовые сборы, которых у «Сестры» из-за специфики темы и выполнения может оказаться недостаточно.
– Похоже, в оригинале это было двухчасовой лекцией, – переглянувшись с Джошуа, заключила Норин. – Щедро приправленной историей кинематографа и цитатами из великих.
– Например, из Пруста, – подсказал агент, и Венди закивала.
– Типичный Том Хиддлстон!
***
Понедельник, 29 февраля 2016 года
Голд-Кост, Австралия
Между утонувшим в австралийских джунглях отелем «О’рейллис Рейнфорест Ретрит» и наводненной кинозвездами красной дорожкой у театра «Долби» в Голливуде было 17 часов разницы. В Лос-Анджелесе был довольно прохладный вечер воскресенья, наполненный вспышками фотокамер, белозубыми улыбками и предоскаровской лихорадкой; в Голд-Косте был полдень жаркого, влажного понедельника, состоящего из звуков тропического леса, вездесущих насекомых и гримеров, к несчастью Тома, уверенных, что он недостаточно потеет в кадре, а потому подливающих на его спину воду. Они были на финишной прямой «Конга», каждый день снимая с раннего утра до последних лучей дневного света, пытаясь нагнать график, застопорившийся осенью из-за травмы Тома. Плечо до сих пор иногда давало о себе знать, саднило и ныло, мускула порой подводила во время тренировок, но ему посчастливилось не растерять за время лечения физическую форму окончательно, а потому как только повязку сняли и прописали упражнения для разработки мышцы, съемки возобновились.
Сегодня снимали проход отряда Конрада по джунглям. Ради полуминутной сцены работали уже несколько часов и пока, похоже, безрезультатно. Воздух кишел москитами, мухами и мотыльками, режиссёр радовался – они добавляли реалистичности картинке, но постоянно норовили попасть в глаза или рот актёрам, садились им на лица и волосы. Том отмахивался руками и стволом автомата, шагающая за ним Бри несколько раз испугано взвизгивала, а Томас проглотил насекомое, долго откашливался, а затем и вовсе заявил, что его стошнит. Наконец, Вот-Робертс скомандовал:
– Всё! Снято! Прерываемся на обед, потом продолжим!
Когда они добрались до отеля в костюмах, гриме и даже с реквизитом – в кобуре Хиддлстона, тяжело повисшей кожаными ремнями на плечах и прижимающей взмокшую футболку к липкой спине, остался пистолет – церемония «Оскар» была в самом разгаре. В ресторане «О’рейллис Рейнфорест Ретрит», полностью выкупленного под съемочную команду, столы уже были сервированы, воздух охлажден кондиционером, а поверх одного из окон было растянуто белое полотно экрана и на него проектировалась прямая трансляция. Когда Том подхватил из стопки чистую тарелку и задумчиво прошелся вдоль контейнеров с едой, ведущий церемонии смешил аудиторию, приглашая на сцену Кейт Бланшетт для объявления категории «Лучший дизайн костюмов». Когда он упал на свободный стул и, не испытывая из-за усталости голода, но заставляя себя методично пережевывать куриный стейк, Крис Рок продавал зрительному залу «Оскара» печенье.
К Академии кинематографического искусства и наук и выдаваемым ею наградам Том относился неоднозначно. Он считал её максимально далекой от беспристрастности, зацикленной на определенных жанрах и стилях, подверженной давлению, субъективной, несправедливой, а порой даже жестокой. «Оскар» не являлся для Тома мерилом талантливости актёра или гениальности фильма, хоть он и следил за тем, кто был номинирован и кто побеждал, знакомился с представленными к премии работами; но в то же время он считал его материальным символом выдаваемого актёрам и создателям фильмов кредита голливудского доверия, гарантией востребованности в индустрии на какой-то непродолжительный отрезок времени, пока память о полученном «Оскаре» оставалась свежей в головах руководителей киностудий и зрителей. Сам Том никогда не был ни номинирован, ни даже приглашен посетить церемонию, редко видел её трансляции, предпочитая узнавать её итоги в сводке утренних новостей, и это был первый раз в его жизни, когда он целенаправленно хотел посмотреть. На этом награждении присутствовала Норин Джойс, и каждый раз, когда фокус камеры соскальзывал со сцены и устремлялся в заполненный зал театра «Долби», Том жадно прикипал взглядом к изображению, пытаясь среди присутствующих рассмотреть Норин.
Они вместе смотрели «Сестру». В конце декабря им обоим повезло получить по несколько свободных дней, чтобы отметить Рождество с семьями в Англии, и тогда они попали на один из последних показов драмы в лондонском кинотеатре. Зал был почти пустой, основная масса в соседнем зале смотрели рождественскую комедию. Том отчетливо помнил, как поначалу ему было неловко сидеть рядом с Норин, пока она же на экране играла другого человека. Первые минуты фильма он провёл, собравшись и напрягая каждую мышцу в теле, сохраняя выражение лица каменным и опасаясь проявления своей реакции – какой бы она ни оказалась, он боялся, что заденет или обидит Джойс, воспримет что-то не так, поймет неправильно, иначе, нежели она пыталась это сказать. Но затем история его поглотила. Спустя первый час сеанса он обнаружил себя нервно подавшимся вперед, упершимся локтями в спинку впереди стоящего кресла и закрывающего рот ладонью. Он почти забыл о присутствии Норин в соседнем кресле и растворялся в Норин на экране, отвергнутой родителями, предпочитающими правила церкви счастью собственной дочери, раздавленной, напуганной, испытывающей сильную ненависть, но боящуюся направить её наружу, в угнетающую её обстановку, и вместо того трансформирующую её в отвращение к самой себе, к своей природе. Его утягивало в смертоносный водоворот разочарования и отчаяния, его сдавливало между слепой строгостью организации и оттого непреодолимой личной трагедией, его придавливало бессилием. Когда фильм закончился, и по черному экрану снизу вверх поползли титры, Том зацепился взглядом за имя Норин Джойс и не отпускал его, пока оно не исчезло, затем повернулся к ней и не смог ничего сказать. Хиддлстон слишком много знал о фильмах и оттого редко мог в них по-настоящему, отвлеченно окунуться. Но в «Сестре» он утонул.
