Текст книги "Верь только мне (СИ)"
Автор книги: Тори Мэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
–Виолетта, можно тебя? – в дверь заглядывает тетя Эмилия.
Мягко отлипаю от теплого Вила, и выхожу в коридор вслед за ней. Мы присаживаемся в зоне ожидания и она протягивает мне стаканчик кофейного кипятка из автомата.
–Дорогая, – сладко начинает она, —Мы все очень рады, что мой племянник пришел в себя. Благодаря, в том числе, и тебе, – нехотя признает она. —Но ему сейчас нужен покой. Никаких волнений.
К чему она клонит?
–Мы с Альбертом только что очень повздорили, – делает паузу, —Ты наверняка знаешь, какие отношения у Вильгельма с отцом….
–Знаю.
–Так вот, в свете последних событий Альберт пообещал Вилли оставить его в покое. Освободить от обязанностей в фирме и перестать как-либо принимать решения за него.
–Это прекрасно, – восклицаю.
Я знаю, как Вилли рвался к свободе.
–Я бы не спешила с выводами, милая. Ты не знакома так близко с Альбертом! Ему нельзя верить. Это он сейчас вину за случившееся чувствует и готов сыну обещать что угодно, чтобы совесть свою успокоить, – заявляет заговорческим, —А как только Вилли оклемается, и давление прессы спадет, будь уверена, он устроит Вильгельму «сладкую жизнь».
–К чему Вы клоните?
–Вилли нужно покинуть страну, милая! Я прилетела, чтобы забрать его с собой!
–На лечение? – сглатываю нервный ком.
–Нет, глупая! Навсегда! Вильгельм звонил в прошлом месяце, и мы обсуждали его переезд. Он собирался вернуться в Германию до Рождества. Переехать. Как он всегда мечтал. И как мечтала Машенька, – она всхлипывает, вспоминая о сестре. —И Альберт пообещал отпустить его.
Падаю с высокого обрыва в ледяную воду. Вил? Переехать?
–Но… Он ничего не говорил мне о переезде…,– мямлю.
–Вот именно! Не посчитал нужным ставить тебя в курс. А сейчас он заявил нам с отцом, что никуда не собирается уезжать, – всплескивает она руками, – Из-за тебя!
–Подождите, это его право выбирать, где ему жить! – горечь подкатывает к горлу.
–Так дай ему это право! Я прошу тебя, Виолетта! Вместо его матери тебя прошу! Альберт отпустил его, и пока он не передумал, отпусти его и ты!
–Но….
–Ты хочешь переехать? – перебивает меня тетя. —Ваши отношения настолько серьезны?
Да у нас и не было времени на отношения. Все события играли только против.
–Я не знаю, но мы любим друг друга, – выдаю неожиданно для самой себя.
–Это прекрасное чувство, Виолетточка! Если любишь, ты не будешь эгоисткой. Посмотри на него!
Она грубо тянет меня за руку, что я чуть не обливаюсь кофе, и подводит к палате, приоткрывая дверь.
–Смотри, до чего его довела жизнь здесь! Отец с детства тиранизировал, Вилли маму потерял. Врагов себе нажил потому, что он другой. Ему здесь не место! Твое сердце не обливается кровью, видя, что он чуть ли ни при смерти оказался? – хлещет меня словами.
Дыхание сковывает, в сердце будто нож воткнули.
–Все ведь позади, – все, что я могу возразить.
–Наивная ты девочка! Наивная и эгоистичная! – захлопывает дверь. —Альберт мою сестру довел, оставь мне хотя бы племянника! Ему еще эту жизнь жить! Ну погуляете вы год-другой, Вилли парень видный, у него девочек будет еще много.
С каждой следующей фразой я ухожу все глубже и глубже в мутную воду.
–Не стань той, из-за которой его жизнь под откос пойдет! Он еще никогда не был так близко к свободе. Переедет, выздоровеет, получит достойное образование там, где учителя не спят с учениками, – бьет наотмашь. —И устроит наконец-то свою жизнь!
–Это Вилу решать!
–Вот и помоги ему принять правильное решение, Виолетта. Оставь его!
–Вы мне сейчас на полном серьезе предлагаете бросить Вила? – откровенно охреневаю.
–Ты уже забыла, как пять минут назад ничего не знала о его переезде? —отвечает вопросом на вопрос. —Вильгельм сделает это рано или поздно. И лучше до того, как отец окончательно испортит ему жизнь.
Разогнавшееся сердцебиение заглушает ее голос. Хочется сказать хоть что-нибудь, но я как рыба только ловлю воздух ртом.
–Любовь не эгоистична, Виолетта, —кладет мне руку на плечо. – Если любишь, то желаешь человеку лучшего, с тобой или без тебя. После всех мучений он заслужил немного счастья и спокойствия.
На этом тетя Эмилия оставляет меня, разодрав душу на мелкие клочки. Обессиленная, с зияющей дырой в солнечном сплетении, шагаю к лифту. Мне нужно на воздух.
–Ты должна верить только себе, дочка, – доносится сбоку.
Старец все еще сидит в коридоре. Он закрывает газету, которую, наверное, успел прочесть уже трижды, и внимательно смотрит на меня из-под белых бровей.
–А что, если я не права?
–Два сердца не могут ошибаться.
Глава 43. Виолетта
Ноги сами несут меня на улицу. Двор клиники припорошило мелким противным градом. На улице холодрыга, – вчера наступил ноябрь.
Я тщетно кутаюсь в пальто, которое грубо раздувает порывами ветра. Нутро выкручивает.
Плетусь мимо все еще зеленых рябин с пылающими гроздьями ягод, – единственного яркого пятна во всепоглощающей серости.
В отдалении в курилке среди деревьев замечаю отца Вильгельма.
Он разговаривает по телефону, просматривая какие-то бумажки. А затем вытаскивает ис кармана зажигалку, сначала одной рукой прикуривает сигарету, а затем поджигает бумагу.
Замираю там, где стояла, выглядывая через ветки.
Альберт Карлович убирает телефон в карман, и наблюдает, как в его руках горит целый ворох бумаг, плюясь тлеющим пеплом по ветру.
Так и стоим: зареванная я, как олень в кустах, спасибо Вилли за прозвище, и его отец – недвижимая бронзовая статуя с факелом в руках.
Отмираем, когда во двор влетает карета скорой помощи с мигалками. Отец наспех притаптывает горящие огрызки листов и отправляет их в урну, задумчиво делает еще пару затяжек, и двигается в мою сторону.
Делаю вид, что очень занята своим телефоном, лишь коротко киваем друг другу. Когда он скрывается за дверью клиники, бросаюсь к замученной железной урне, в которой трепыхаются остатки бумаги.
Озираюсь по сторонам и, сглатывая отвращение, запускаю руку в мусорку. Не знаю зачем, на инстинктах действую.
Подхватываю пальцами одну, затем вторую бумажку, попутно вляпываюсь во что-то липкое и вонючее. Фу! Ужас!
К горлу подкатывает, но я продолжаю шарить в темном пространстве, уделывая свое пальто. Смешно будет, если это какая-то больничная памятка. Только вот памятки никто не сжигает.
Убеждаюсь, что выловила все улики и распрямляюсь, Перебираю подгоревшие обрывки бумаг в замерзших грязных пальцах.
Передо мной фрагменты таблицы с какими-то странными цифрами. Бухгалтерия какая-то, что ли? Вижу нечитаемый кусок печати, просто белый обрывок, снова таблица.
Нахожу один единственный уцелевший кусочек текста: «…полагаемый отец ребенка…. биологическ…. несовпадении аллелей… ероятность отцовства равн….».
–Какая еще девушка могла быть у моего сына! Такая же несносная, как и он.
Вскрикиваю от неожиданности. Так увлеченно копалась в урне, что не заметила, как отец Вила подошел сзади.
–Ты сына на тест надоумила?
–Альберт Карлович, —стараюсь сохранять спокойствие, хотя с родственниками Вила это крайне непросто, —О чём Вы?
–Не включай дуру! Вилли – мой сын! А даже если бы не был, – это бы ничего не изменило.
–А похоже, что не Ваш! Несовпадение аллелей означает только одно – отсутствие родства! Это даже школьникам из курса биологии известно.
–Не докажешь! – выдергивает огрызки у меня из рук. —Вилли – мой ребенок! И точка!
–Вы его в пожизненное рабство получить хотите?
–Теперь все будет иначе. Вилли – свободен! Не хочет заниматься семейным делом – его выбор. Хочет улететь – пусть летит. Остальное неважно.
Смотрю в его жесткое лицо, и до сих пор не нахожу ничего общего с сыном. Разве что скопированные повадки и тяжелый взгляд, который Вилли умеет включать.
–Он имеет право знать правду.
–Правда – это не панацея. Ее как лекарство принимают только по необходимости. Вильгельм – мой сын!
Зачем ему теперь, точно зная, что Вилли – не его биологический сын, трястись в страхе от того, что я расскажу ему обратное?
–Зачем Вы это творите? – не выдерживаю.
Альбер прокашливается и выдает сдавленно: —Пусть лучше Вильгельм продолжает меня ненавидеть, чем мы оскверним память его матери, которую он так любит. Сегодня я сообщил ему, что по результату теста он мой сын, потому что… Потому что так и есть.
Если он повторит это в четвертый раз, я сама начну верить.
Вот, значит, как! Благородный порыв отбелить почившую жену. Он решил переписать сценарий жизни? Так перепугался после взрыва, что переосмыслил смысл бытия?
–Вилли Вас не ненавидит, он из кожи вон всю жизнь лез, чтобы заслужить хоть капельку Вашей любви. Я уже не говорю о признании и хоть намеке на уважение!
–Не тебе меня учить, соплячка еще. Ты не знаешь, что это такое, когда жена, которую ты, сука, любил, изменяет тебе и приносит под сердцем чужого ребенка, хладнокровно выдавая за твоего, – его глаза наоплняются влагой.
–Пойду-ка я, Альберт Карлович, – пытаюсь улизнуть, но он хватает меня за локоть.
–Чего ты еще хочешь? Мы уже решили твои вопросы с адвокатом. Квартиру? Новую работу? Машину? Что? – начинает торговаться со мной.
–Прощения попросите у Вила! Извиняйтесь за то, что ребенка СВОЕГО терроризировали и жизни ему не давали. На коленях, желательно! – меня трясет, но я буду не я, если не скажу.
–Без тебя разберемся, – шипит мне в лицо.
–Вот и славно! А большего от Вас мне и не нужно, – отдергиваю руку и шагаю прочь из этого двора.
Глава 44. Вильгельм
Просыпаюсь в неизвестный по счету день. Я потерял связь с тем, кокае время суток за окном и какое число на календаре. Знаю только, что сегодня меня обещали перестать пичкать препаратами как быка.
В обрывках моментов, когда я просыпался происходили какие-то невероятные события.
Раскаивающийся отец, который обещал мне полную свободу и говорил, что готов помочь с билетами в Германию, если решусь переехать.
Причитающая теть Миля, которой очень не понравилось то, что я отказался переезжать.
Мой учитель Ахмад, который приезжал поддержать меня, и, поглаживая бороду рассказывал что-то про выбор души и про выбор двух сердец. Я попросил его оставить мне газету, которой он обмахивался, чтобы почитать, что же пишут о случившемся тем вечером. Однако, я до сих пор не осилил такое простое действие.
Еще были Максимиллиан с Аней, пересказывающие подробности начавшегося судебного процесса, на котором Лисицын бесоебил так, что заседание прикрыли раньше нужного.
Различить бы теперь, где из всего этого реальность, а где медикаментозный сон, потому что мне кажется, что я совсем не видел мою Виолетту. Или видел, но не помню. Это пугает.
Помню только, что мы лежали рядом, как она плакала и гладила меня. А потом она мне больше не снилась или не приходила.
Нутро подрывает.
Нащупываю телефон, который мне вчера привез и втихаря сунул Макс. Медперсонал настаивает, что мне нужно еще поберечь голову и не смотреть в экран, не разрешая пользоваться мобильником, но клал я на эти меры.
Мой организм приходит в норму, но отчего-то становится тяжело дышать. Легкие будто на крюки насаживает. Набираю Виолетте, наверное, в сотый раз со вчерашнего вечера, но в ответ получаю только бесконечные гудки.
Открываю месенджер и печатаю одной рукой: «Я скучаю, Олененок! Как ты?»
Почему она не отвечает? Наверное, едет ко мне. Или занята. Да! Следует успокоиться.
Опускаю руку и чувствую, как начинаю проваливаться с сон. Как же задолбало! С психом выдергиваю все торчащие из меня иголки, хватит меня усыплять, блять!
–Так-так, кто тут буянит? – как из табакерки из дверей выпрыгивает мой лысый врач.
–Нормально все уже, – пытаюсь привстать на кровати. —Давайте свой осмотр, и будем прощаться.
–Какой шустрый. Может, у тебя супер-силы после сотрясения открылись? – врач-стендапер спокойно подходит ко мне негодоющему и прикладывает холодный фонедескоп к спине. —Вдохни медленно. Выдыхай! Ага. Еще разок!
Пыхчу как еж. Хочу поскорее свалить. Сеголня должен приехать Максимиллиан, и я планирую уехать с ним отсюда.
Пиликает уведомление и я хватаю телефон в надежде, что это Виолетта.
Макс: «Буду вечером, Вил, папе хуже стало».
Фак! Петр до сих пор лежит без операции. Вряд ли со всеми заварушками и показаниями у Шелеста было время заняться поиском денег. Петр числится в очереди на бесплатную операцию, но это все равно что ждать, когда рак на горе свистнет. С сердцем каждый день может стать последним.
Всю первую половину дня док изучает меня как подопытного кролика: я раз восемь сдаю кровь, ссу в двадцать баночек, в меня вставляют градусники и бесконечно измеряют давление.
Лысый сказал, что посовещается с коллегами и примет решение, можно ли меня, тщедушного, отправить домой под роспись о том, что я буду находиться под присмотром. Сказал, лично сообщит отцу о необходимости выездной медсестры.
Топчусь по палате, опираясь обо все, что попадается под руки, чтобы с непривычки удержать равновесие, я едва вставал на ноги за время госпитализации. Пытаюсь сделать какую-никакую разминку, но тело пока плохо слушается.
Надо ли говорить, что все это время я до полной высадки батарейки пытаюсь дозвониться Виолетте, а потом и Кириллу. Кажется, что мои звонки попросту не доходят.
Пишу: «Малыш, что случилось? Где ты?»
Мотор натужно сжимается, приостанавливая бушующий кровавый коктейль внутри меня. Она же не решила меня бросить? Мало ли, что там надумал маленький Олень: испугалась огласки, наверное, глупая. Не нахожу других объяснений.
Отправляю голосовое: «Виолетта, где ты? Ты что-то себе надумала или что-то случилось? Я люблю тебя, Олененыш!»
Следом пишу: «Поговори со мной».
И еще через время совсем жалкое: «Пожалуйста».
Но все мои сообщения остаются не прочитанными и не прослушанными даже через время.
Поворачиваюсь к висящему на стене зеркалу и вижу свою перекошенную и эмоционально выпотрошенную рожу. Смотрю на себя и пытаюсь найти хоть одну адекватную причину для того, чтобы она ответила. От меня у нее всегда были одни лишь проблемы.
Где-то глубоко нарастает чувство черной тревоги. Похер, выпишут ли меня сегодня, я еду к Виолетте, даже если придется выбираться через окно третьего этажа.
Но, к счастью, лечащий юморист дает добро отпустить меня.
Отец вынужденно улетел на неделю по регионам, ему нужно продолжить командировку, из которой я так благополучно выпал. А теть Миля, убедившись, что моей жизни больше ничего не угрожает, отправилась на гастроли по местным родственникам, потому что через неделю ей нужно возвращаться в Европу.
С обеда сижу одетый и собранный на проходной, не в состоянии больше находиться в четырех стенах палаты. Дважды я порывался выйти во двор покурить, но каждый раз вспоминал вкус гари и дыма в носоглотке после ожога, и вместо предвкушения затяжки никотином к горлу подкатывала тошнота.
–Вот так, кажется, мы и бросили курить, Вилли, – горько ухмыляюсь сам себе.
К вечеру уже по темноте за мной в клинику прибывает Макс, на котором лица нет.
–Все настолько хуево? – ковыляю за ним по тусклому коридору, в котором пахнет хлоркой после вечерней уборки.
–Критическое состояние, – шмыгает носом Макс, пытаясь не подавать вида, что раздавлен.
Мы в полной тишине садимся в машину и, пока Макс отруливает от клинкики, я достаю телефон, втыкаю его в автомобильную зарядку и молча с пометкой «На операцию» перевожу ему на счет все, что успел отложить за последнее время на свой «побег».
Один хрен, в Германию я точно не лечу, а со своими заработками здесь я уж как-нибудь разберусь.
Мы останавливаемся у заправки. Я как покалеченный остаюсь в салоне, наблюдая через боковое зеркало за лицом Максимилиана, подсвечиваемым слабым светом табло бензоколонки. Он вставил шланг в тачку и под мерное жужжание заправочного насоса машинально просматривает уведомления в телефоне.
Вижу, как его лицо вспыхивает и глаза округляются, – он долистал до моего уведомления о переводе денег.
Макс трясущейся рукой показывает мне опустить стекло.
–Ты ебанулся, Фишер? Че началось снова?
–Бро! Я, бесспорно, конченный. Ты прости за тот случай, когда я баблом бросался, но сейчас речь не о тебе и не обо мне, – притягиваю его лбом ко лбу через открытое окно и смотрю прямо в глаза. —Ты возьмешь эти деньги, понял меня? Мою маму они не спасли, пусть спасут твоего отца!
–Ты уверен? – спрашивает растерянно. —Я не знаю, сколько буду рассчитываться с тобой.
–Мне они не нужны. Я больше не планирую убегать.
–Вы там еще оближитесь, блять! – орет какой-то мужик из машины сзади, нетерпеливо сигналя.
Такой момент киношный испортил урод, а я даже выйти и морду набить не смогу.
Макс выдергивает шланг и вешает на место, и, показав мужику средний палец, прыгает в тачку.
–Это было прям дерзко, – усмехаюсь сдержанному Максу. —Ты прям раскатал его.
–Пришлось, пока у тебя освобождение от физры, – на расстроенном лице друга проскальзывает улыбка.
Ржем, и нас обоих наконец-то отпускает после всего случившегося.
–Вил...,– начинает Макс.
Щас начнет лечить меня о том, что он не может принять такую сумму.
–Ниче, блять, слышать не хочу! – категорично пересекаю дальнейшую возможность выебываться, —Отца на ноги поставь, а там поговорим. Понял меня?
–Да. Спасибо, брат! – Макс поджимает губы, и дальше мы едем в полной тишине, где каждый думает о совсем и как умеет по-мужицки молится.
Макс высаживает меня у дома Виолетты.
–Ну, удачи. Сам дохромаешь до крыльца?
–Да, езжай, – потираю вдруг вспотевшие ладони.
Пытаюсь открыть эту калитку, но она не поддается.
–Слушай, давай я все-таки подожду тебя, тут свет в окнах не горит даже. Ты уверен, что Летта Санна дома вообще?
–Я уже ни в чем не уверен, – цежу, поднимая глаза на явно опустевший дом.
_____
Стратуем новую неделю, друзья! Запасайтесь валерианкой и комментариями.
Увлекательного чтения с нашими эмоциональными ребятками Ви и Ви.
Глава 45. Виолетта
Мне казалось, что самого дна горечи я достигла, когда Лисицын спалил мою подсобку, а я наивно поверила, что это Вильгельм. Непроходимый мрак, когда все коллеги были настроены против меня и пытались приписать огромный долг, казалось, поглотил меня целиком. Казалось, что я умерла.
Казалось.
Ведь по сравнению с тем, что я чувствую сейчас – та выжженная пустыня в душе теперь кажется цветущим оазисом.
Если в той ситуации я была лишь ничего не подозревающей жертвой, то нынешние страдания – это мой осознанный выбор.
Вильгельм все это время планировал отъезд в Германию, не говоря мне ни слова. Это и был его план, которым он так и не поделился.
Теперь его слова о том, что «вскоре все изменится» и что «как прежде уже не будет» вдруг обретают смысл. Какая же я дура, что не поняла этого сразу.
Выйдя тогда из клиники, я поняла, что больше не смогу вернуться сюда.
Безвольно рыдая в холодной машине такси под сожалеющими взглядами таксиста, который наверняка подумал, что у меня кто-то умер, я приняла решение. Очень дорогое решение. За нас двоих.
Вил должен улететь. Держать я его не буду.
Его тетя права: жизнь не баловала его любовью, и, пока отец пребывает под впечатлением от случившегося и готов обещать «сыну» все что угодно, нельзя терять момент.
Я слишком люблю Вилли, чтобы послужить причиной тому, что он останется здесь и всю последующую жизнь будет под гнетом отца.
Да, я это сказала. Люблю. Пропала с первого дня, когда это глупое чучело возомнило себя Халком и крушило мою подсобку, а я впервые вдохнула его аромат. Терпкий, опаливший мое нутро своими феромонами.
Глупо отрицать чувства, когда ты в огонь за человеком броситься готов. А еще готов отпустить его, вопреки боли, которая ржавым гвоздем выкручивает мое истрепанное сердце. Второй гвоздь туда забил Вил, который в тайне от меня откладывал деньги и паковал чемоданы.
Жестокие слова тёти о том, что мы поразвлекаемся и разойдемся, к сожалению, не лишены смысла.
–Как он мог? – сползаю спиной входной двери нашего дома, захлопывая ее за собой.
Когда бы он сообщил мне об этом? Перед самолетом? С отчаянной обидой плачу в прихожей на полу, не в силах даже скинуть свое перепачканное мусоркой пальто.
Тонкий голосок внутри пытается пропищать о том, что Фишер, по словам той же тети, все же хочет остаться ради меня.
Но его перекрикивает другой голос, который просто воет дурниной, раненным зверем, который изначально понимал, что этот союз обречен на провал. По всем пунктам.
В последующие несколько дней мне приходится вести войну с самой собой, где одна противоборствующая сторона тяжелым топором пытается отрубить все ментальные связи с Вилли, а вторая сдаться и полететь в клинику, чтобы разрыдаться у него на плече. К счастью, первая побеждает.
–Бля, систр, ты уверена? – сложив руки на груди, Кир сверлит меня взглядом исподлобья, наблюдая, как я собираюсь на слушание. И заодно пакую чемодан.
–Так будет лучше, – говорю сдавленно и смотрю на свое отражение в зеркале.
Красные опухшие глаза уже стали частью моей внешности. Нашариваю в чемодане уже убранные прозрачные очки, чтобы хоть как-то прикрыть лицо, перекладываю их в свою сумку, и захлопываю крышку.
Сегодня мне все же придется присутствовать на слушании по делу Лисицына, а затем я возвращаюсь в свой город. Здесь меня больше ничего не держит.
–Тем более, родители чуть с ума не сошли после происшествия со взрывом, будет лучше, если я на какое-то время вернусь домой, – убеждаю больше себя, чем брата. —Только не вздумай выдать адрес моего нахождения… никому!
–Никому – это Вильгельму? За что ты так с покемоном, Виолетта?
Мне кажется, или я слышу осуждение в голосе брата? Виолеттой он называет меня только по серьезным поводам.
Делаю вдох-выдох до треска в легких, чтобы сдержать подкатывающий слезный ком.
–Пусть летит, Кирюш, – говорю тихо. —Его ждет та жизнь, о которой он мечтал: родина, спокойствие, семья, которая его любит….
–Ты прям мать Тереза, – соскакивает с места раздраженно. —А ты его спросила, нужно ли ему это все?
–Нет. И ты не тоже не лезь, пожалуйста. Вильгельм давным-давно свой выбор. Рождество он планировал встречать в Мюнхене, как и всю последующую жизнь, – на этом моменте одна тщательно сдерживаемая капля все же скатывается по моей щеке.
–Ты еще вспомни, что он планировал, когда он в детский садик ходил! Планы меняться могут, слышала о таком?
–Кирилл! – из меня вырывается всхлип. —Я не хочу стать причиной того, что вся его жизнь под откос пойдет! А еще не хочу очнуться через пару лет и увидеть рядом несчастное лицо. Рано или поздно он все равно улетит! И лучше раньше, чем когда мы….,– осекаюсь, запрещая себе даже прокручивать любые сценарии будущего.
Брат смотрит на меня сочувственно, а потом нехотя берет мои пожитки и несет их в машину. Своим отъездом я задала и ему задачку: теперь вся аренда ложится на его плечи, но вроде бы кто-то из его друганов высказал желание перебраться к Киру в район потише.
Да и нам с братом пора сепарироваться. Люблю его всем сердцем и ценю его заботу и бесконечную помощь непутевой сестре, однако, она иногда перерастает в гиперопеку. А мне нужно научиться справляться со всем самой и понять, как мне жить дальше.
Даже если я однажды решу вернуться в этот город, то жить буду отдельно.
Пока мы загружаем сумки в машину, трель в кармане пальто не превращается.
Вилли. Он звонит со вчерашней ночи.
Трясущейся рукой щелкаю качельку громкости вниз, убирая звук. Я не могу ответить. Просто не могу.
–Ты должна ему все объяснить! – не прекращает нравоучения Кир.
–Объясню, – вру брату и себе.
Кирилл недовольно трясет головой и глазами показывает садиться в машину.
–Пока, домик, – говорю одним губами беззвучно, когда мы отъезжает от ворот.
На заседание мы приезжаем за десять минут до начала, и мой не переключающийся из турбо-режима пульс выходит на нечеловеческие обороты.
С одной стороны я вижу всплывающие от Вилли уведомления, которые тут же смахиваю, не разрешая себе даже читать, а с другой стороны я вижу, как ведут Лисицына.
От диснеевского лоска не осталось и следа: в робе и без приторной маски на лице он выглядит озлобленным психом.
–Не сдохла? – издевательски бросает мне мне, когда тычком в спину его проводят в зал.
Не реагирую, и более того: не решаюсь даже встретиться с ним взглядом. Жутко боюсь его, не понимая, как такой молодой мужчина, который мог счастливо прожить свою единственную жизнь, сумел возненавидеть Фишера настолько, чтобы пытаться убить его. И меня заодно.
Брр-р-р-р, потираю плечи от гигантских колючих мурашек и прохожу в зал.
Кирилла не пускают со мной, он вынужден ждать в коридоре. Но он не скучает, поскольку не поднимает головы от переписки с коллегой Лизой-занозой, страстная борьба с которой вышла на новый уровень.
Их отношения уж больно напоминают мне наши с Вильгельмом в начале, где искрит так, что только глупый не догадается, что здесь замешаны совсем другие чувства.
Я плохо запоминаю происходящее на слушании. К счастью, оно последнее для меня, да и главную роль на себе берет адвокат отца Вила. Наверное, срабатывают предохранители мозга, и я совершенно абстрагируюсь от ситуации. Понимаю только, что дела у Лисицына очень плохи, и что впаяют ему прилично.
Все силы уходят на то, чтобы сдерживаться и не рыдать от всего, что мне пришлось пережить за эту осень, лица людей и обстановка комнаты расплываются за слезной пеленой.
Лишь подскакиваю пару раз, когда Роман начинает неистово выкрикивать брань, и получает предупреждение. Все, что я успеваю почувствовать к нему – это искреннюю жалость. Поскорее бы исчезнуть отсюда.
Опустошенная возвращаюсь к Киру спустя несколько часов, мы выходим в ноябрьский вечер, и я вдыхаю морозный кислород.
–Ты как? – приобнимает меня брат.
–Бывало и лучше, – выдавливаю нервный смешок, утыкаясь в пальто Кира.
На улице уже темнеет, а нам еще прилично ехать в родной город. Мы неспешно двигаемся по вечерней пробке, когда Кирилл, не договариваясь со мной, резко сворачивает с главной улицы и паркуется у небольшой пиццерии.
–Давай поужинаем перед дорогой, жрать хочу так, что уже потряхивает.
–Мне кусок в горло сейчас не полезет, но горячий чай бы не помешал.
Кирилл с аппетитом сметает пиццу, а я просто грею руки об округлые бока фарфоровой кружки с плавающим пакетиком бергамотового чая внутри.
–Систр, ты только не ругайся, – начинает Кир, рассчитавшись с официантом.
Вскидываю на него глаза, ожидая услышать самое худшее.
–Не по-человечески так с Вилом, – снова заводит свою шарманку.
–Кирилл! Как же бесит! Ты что не видишь, что я и так еле держусь?
–Вижу, поэтому и считаю, что вам нужно поговорить, поэтому…, – он кивает мне в сторону улицы, глядя через большую стеклянную витрину заведения, и мое тело начинает бить мелкой дрожью.
Там стоит Вил, опершись о капот машины Макса, которая припарковалась аккурат рядом с нашей, и, закуривая, сверлит меня очень недобрым взглядом.
–Я скинул ему наше гео, не злись, – разводит руками брат.
Глава 46. Вильгельм
Тщетно пытаюсь взять себя в руки и выглядеть так, будто меня не разъёбывает по эмоциям, как суку. Запихиваю в рот сигарету, которая все еще не лезет, и фиксируюсь на Виолетте.
Спасибо братцу Кириллу за то, что хотя бы он ответил на мой сто пятнадцатый звонок. Скомкано извиняясь, он скинул мне их местоположение и пообещал задержать ускользающего перепуганного Оленя, чтобы мы смогли поговорить.
Что за хрень творится у нее в голове, – остается только догадываться. Ищу ответы, глядя в ее уже такие родные огромные глаза, и нутром чую подступающий армагедон.
–Пройдемся? – цежу ей без эмоций, выдыхая облако дыма, когда они с Кириллом наконец-то выходят к нам.
Максимиллиан открывает дверь машины, приглашая Кирилла в тачку, пока я приближаюсь к вкопанной на крыльце кафе Виолетте.
Розовая неоновая вывеска и фонари вдоль улицы – единственные источники света, которые позволяют различить долбанное подозрительное спокойствие на лице Олененка.
–Идем? – приобнимаю ее за спину, подталкивая пройтись со мной вдоль улицы.
Держусь, чтобы не слишком очевидно ковылять при ней, я только утром валялся на кушетке. Бочину все еще ломит, в башке туман, а под ребрами лупит сердце.
Пытаюсь взять ее за руку, но она как бы невзначай убирает ее в карман. Мне совсем не нравится эта херня.
Мы бредем по опустевшему тротуару, оставляя кафе далеко позади нас. Бредем мимо молчаливых домов, в которых тусклыми квадратами горят чужие окна. Сверху начинает мерзко сыпать первым снегом больше похожим на заледеневший дождь.
–Виолетта, что происходит? – не выдерживаю тишины.
Молчит. Топит вперед, даже не поворачивая своего вздернутого носа в мою сторону.
Грубо разворачиваю ее за плечи лицом к себе, я не хотел так резко. Бесконтрольно вышло.
–Убери руки! – неожиданно зло выпаливает Виолетта.
–Что происходит, блять? – конечно же, не отпускаю. —Почему ты не берешь трубку?
–Вил, послушай, – она все же убирает мои руки от себя. —Я не отвечала, потому что не хотела.
Внутри вдруг щелкает механизм и все шестеренки тормозят, издавая ржавый скрежет. Можно назвать это очень хреновым предчувствием.
–Почему? – в ожидании продолжения ее монолога здоровой рукой нервно убираю волосы назад.
–Потому что…, – она осекается, но затем собирается и продолжает, —Мне нужно было время подумать и я поняла, что нас больше ничего не связывает.
Охуеть, блять! Вот это у нее оленье стадо, конечно, по лесу разбежалось.
–Олененок, глупый! – снова делаю попытку заключить ее в объятия, но упираюсь грудью в останавливающую меня ладонь. —Подожди, давай поговорим. В каком смысле, ничего не связывает? Ты мне нужна, у нас ведь чувства! На тебя просто слишком много всего навалилось….
–Нет, Вил, – жестко перебивает меня, игнорируя признания. —Нужно было еще раньше тебе сказать, но… я не могу ответить тебе взаимностью.
Естественно, я не поверю в такую дичь.
–Ты все это время играла, хочешь сказать? – снова достаю сигарету, но нервно разрываю ее в руках.
Виолетта смотрит на меня максимально холодно: —Нет, мне правда было хорошо с тобой. Все это было… забавно, – выдает мне мое же слово, я с самого начала считал ее именно забавной.—Ты такой непокорный студент и я такая, пытающаяся поставить тебя на место училка. Тайные встречи и наши игрища, пожары и взрывы, прямо как у героини боевика....
Что за ерунду она несет?
Все это Олененок выдает с невозмутимым лицом, но абсолютно неестественным голосом, как будто поверх движения губ ей озвучку искусственным интеллектом наложили. Блядский заученный текст.
–К чему ты клонишь? – начинаю раздражаться.
–По большому счету, Вил, если откинуть весь этот антураж, – у меня и не было к тебе чувств.
–Да что ты говоришь! То есть твои слезы в больнице мне привиделись? – ухмыляюсь, хотя внутри извергается вулкан негодования.
–Ты мне близок, бесспорно. Я переживала за тебя, как переживала бы за Макса или за Аню Новик, но ты мою доброту с чувствами не путай, – хлещет меня своим роботическим голосом.
