Текст книги "This one. Книга третья. Путь к бродяге (ЛП)"

Автор книги: theDah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Дело не в том, что он действительно верил, что его собственные соратники обернутся против него.

Рационально размышляя, он понимал, что Накамура лишь маленькая рыбка в большом пруду, и не имело значения, сможет ли он перетянуть нескольких политиков среднего ранга на свою сторону.

Навыки Баттосая ценились. Кацура-сан доверял ему. В этих двух вещях Кеншин был абсолютно уверен.

Но с другой стороны, зерно сомнения посеяно уже давно. И в конце концов, его лидером был всего один человек. Хитокири Баттосая боялись и ненавидели, раскручивая страшилки про него до эпических масштабов.

Может быть, эти мысли приходили к нему, потому что он просто много беспокоился? Ему нечем было заняться, кроме как бродить туда-сюда и убивать время.

Революция скоро закончится, не так ли?

Сейчас шла политическая борьба, или, может быть, последняя демонстрация силы. Вот если бы что-то снова не пошло не так… Все, что Кеншин знал о политической ситуации, кажется, это то, что после того, как сегун Есинобу ушел в отставку, его влияние ослабело. Скоро император подтвердит свою власть, и тогда все закончится. Ишин Шиши и альянс Сацума-Чоушуу были так близки, так близки к этому!

Воистину, не имело значения, что люди думают о нем.

Когда Кацура-сан скажет ему, что все кончено, Кеншин с радостью отдаст меч и уйдет.

Беспокойные дни слились воедино в бесконечную осень напряженного ожидания, мучительных сомнений и общего чувства растущего беспокойства. Недели летели, и ничего не менялось. Но затем – словно тонкая красная нить, связывавшая все воедино, порвалась, – и начался ад: повстанцы получили приказ снова атаковать Императорский дворец.

В третий день первого месяца объединенные силы Сацумы и Чоушуу захватили Императорский дворец. В этом большом сражении Кеншину было запрещено принимать участие, чтобы избежать беспорядков среди союзных войск.

На следующий день император Мэйдзи объявил о возобновлении своей императорской власти в полную силу.

Неужели революция закончилась?

Это должно было случиться, верно? Император объявил, что является высшей властью в стране, Ишин Шиши контролировали правительство… Киото принадлежал им.

Вот оно, то самое?

Наконец-то?

Кеншин не понимал, что должен чувствовать, но остальные бойцы в их отряде были едины в радости за свою великую победу. Все в их подразделении, кроме Кеншина, вчера сражались, чтобы захватить императорский дворец. Даже Макото и Хидэёси с нескрываемым энтузиазмом праздновали победу. Но Кеншин просто не понимал, что чувствовать. Борьба за революцию – это все, что у него было. Это поддерживало его после ее смерти, это была его причина для жизни… он ненавидел ее, но он продолжал бороться за свои убеждения, за свою абстрактную надежду на лучший мир, мир и счастье простых людей, за лучшее будущее.

Но теперь, когда пришло время наконец покончить со всем… что у него осталось? Что ему делать? Что все это значит на самом деле?

В тот вечер, когда большинство мужчин уснуло, Кеншин перебрал все личные вещи, которые накопил за те годы, что был частью революции. Ему было необходимо что-то осязаемое, чтобы лучше понять реальность среди всех неизвестных, с которыми он столкнулся.

У него было два хаори хорошего качества. Одно очень дорогое, из прекрасной шелковой ткани, а другое из более практичного хлопка, отличное, но не такое формальное. У него было четыре кимоно. Сейчас, когда он обратил внимание, то обнаружил, что большая часть его одежды была темных цветов: темно-синяя, серая и зеленая. Ну, кроме глупого фиолетового кимоно с цветочными узорами, которое подарила ему леди Икумацу. У него было двое хакама, оба практичного серого цвета.

Так много одежды, и вся такого прекрасного качества. Кто-то мог подумать, что он богатый человек, раз имеет так много. Кеншин тихо вздохнул. Ему было необходимо иметь хорошую одежду, проводя рядом с Кацурой-саном так много времени, и большую часть времени ему нравилось носить такие наряды. Но когда он был моложе, у него было только то, что на нем надето. Больше ему не нужно было ничего. Ведь вся одежда была такой дорогой.

Он носил эту прекрасную одежду во время работы. Убийств.

На каждой из них могли быть… нет, скорее всего, были пятна крови.

От самой мысли в животе все скручивалось в тугой узел.

Ну, на каждом предмете одежды, кроме этого дурацкого фиолетового кимоно, яркими цветочными узорами. Того, которое он никогда не использовал во время работы, и даже на той встрече с мужчинами Сацумы, которая переросла в кулачный бой, не было пролито крови. Нет, из всей его одежды это была единственная вещь, не запятнанная его грехами.

Кеншин в раздумье закусил щеку, но затем решительно покачал головой и вернулся к своему делу.

Рядом с одеждой лежал набор для чистки мечей. Он использовал его, чтобы содержать свои мечи в хорошей форме, и из всех его пожитков, это то, от которого не осталось плохих воспоминаний. Практичный набор инструментов. Но если он откажется от меча сейчас, когда революция закончилась, зачем он ему?

У него все еще оставалась ее шаль. Окровавленная и потертая, но он не мог ее оставить, несмотря ни на что.

Что еще у него есть?

Он похлопал по карманам, нахмурив брови. О, ее расческа. Покрытая темным лаком и расписанная цветами сливы, она была прекрасна. Он использовал ее, чтобы заботиться о своих волосах, чтобы сохранить ту длину, которую она так любила.

Его кошелек оказался довольно тяжелым. Время от времени он обменивал меньшие монеты на более ценные золотые рё, но никогда не считал свои сбережения. Он опустил монеты на пол и удивленно уставился на кучу. У него действительно скопилась приличная сумма денег. При таком количестве… речь шла о сумме, на которую он мог прожить с Мастером три, может четыре зимы!

Он всегда был осторожен со своими деньгами. Это было естественно для человека, выросшего в нищете. В течение многих лет у него был стабильный доход, и он не тратил свои деньги на легкомысленные или дорогие пороки, такие как выпивка или блуд, как другие мужчины. Его единственным пороком были азартные игры, но он никогда не проигрывал больше, чем мог выиграть. К тому же это нельзя было считать настоящим порочным увлечением: игра никогда не цепляла его, он участвовал только потому, что Макото и Хидэеси хотели, чтобы он делал что-то еще, кроме как сидел в тишине и одиночестве.

Кеншин замолчал, глядя на все разложенное перед собой. Это были все его личные вещи: одежда, инструменты, пара сувениров, оставшихся после нее, и деньги. Вот и все. Это все, чем он владел. Действительно не много, не так ли?

Каким-то образом эта ревизия показала, насколько ограниченной была его жизнь.

Кеншин медленно сглотнул, чувствуя пустоту внутри. Если революция закончилась, его навыки больше не нужны. Из всех этих вещей единственное, что он хотел взять с собой, это ее шаль и расческу. От остального… он был бы рад избавиться. Эти вещи напоминают ему лишь о пролитой крови. Его руки были по локоть в крови. Вся его сущность была пропитана кровью и грехом.

Если же все не закончилось…

Но есть ли с чем сражаться после этой победы? Император у власти, Сегун ушел в отставку, столица принадлежала им…

Кеншин поднял меч и вынул клинок из ножен, чтобы посмотреть на свое бледное отражение. Его неестественно бледные глаза были обрамлены рыжими волосами. Губы его были плотно сжаты и казались почти бескровными. Его лицо было изможденным: скулы, подбородок, нос… все черты были бледными и, казалось, состоявшими лишь из острых углов.

Он почти не узнал самого себя.

Он был не из тех, кто смотрит в зеркала, на отражения, но каким-то образом, судя по тем восхищенным взглядам, которые когда-то получал, и тому, как Макото продолжал флиртовать с ним, он ожидал, что будет выглядеть немного приятнее для глаз.

Выглядел же больным и усталым.

Что ж, это было уместно.

Восемнадцатого числа первого месяца он, наконец, снова встретился с Кацурой-саном. Его лидер был невероятно занят политикой, а этот вопрос… личный. Кеншин не хотел делать официального запроса на встречу, тем более, что он должен был пройти через Накамуру, поэтому ему пришлось ждать две недели, чтобы получить возможность попросить о встрече лично.

Он сопровождал Кацуру-сана на встречу. На мгновение они остались одни, только вдвоем, прогуливаясь по узким улочкам микрорайона возле Дворца.

Кеншин откашлялся, а затем сказал:

– Сей недостойный хотел бы поговорить наедине, вот что я скажу.

Кацура-Сан помолчал, потом долго смотрел на него. Слабые эмоции, мерцающие в его расчетливых глазах, которые он давно научился читать, не удивили его: печаль, чувство вины, гнев, разочарование и крайняя усталость.

Человек, за которым Кеншин следовал почти пять лет, медленно кивнул, его ки на мгновение смягчилась, а затем снова вернулась к своим обычным холодным оттенкам.

– Сегодня вечером, в Гионе.

В тот вечер Кеншин подготовился очень тщательно, оделся в свою лучшую одежду и почистил оба клинка так, что их сталь засияла. Это казалось правильным. Схалтурить в такой день было бы невежливо.

Это было то, что он делал с высоко поднятой головой, точно зная свое место.

Это было его решение.

Он вступил в революцию и последовавшую за ней войну безнадежно наивным и глупым ребенком. Но даже тогда, он принял это решение по своей собственной воле, после тщательного рассмотрения, потому что думал, что это было правильно. Он был абсолютно уверен, что присоединение к Ишин Шиши было лучшим способом использовать легендарную силу Хитен Мицуруги.

После пяти лет кровопролития, бесчисленных смертей – его действительно беспокоило то, что он не мог точно сказать, сколько убил за все эти годы – после всех этих жертв ради новой эры, он, наконец, уйдет. Сейчас он был уставшим и неуверенным в завтрашнем дне, и все убеждения, что он когда-то имел в детстве, рассыпались в прах, и единственное, что он знал… это то, что пришло время уходить.

Хидэёси с любопытством следил за его действиями со стороны, задумчиво, молча.

Макото, с другой стороны, ворчал на него, безнадежно любопытствуя.

Кеншин не говорил ничего и не пытался объяснить им свои действия. В этом не было необходимости.

В Гионе Кацура-сан и леди Икумацу ждали его с мрачными выражениями на лицах. Взгляд его лидера остановился, заметив его ухоженный вид, прежде чем он поприветствовал его одним кивком. По его сигналу леди Икумацу повернулась и повела их обоих наверх, в их обычную комнату для переговоров.

Пол был покрыт простой, но элегантной циновкой татами, экраны сёдзи были красиво расписаны, как и стены из рисовой бумаги. Подушки, на которых они сидели, покрыты добротными тканями и тонкой вышивкой. Единственный стол и приспособления для чайной церемонии также были простыми и изысканными. Все в этой комнате кричало о богатстве.

Кеншин был в этой комнате бесчисленное количество раз, в вечера отдыха, в вечера серьезных дискуссий и эмоциональных потрясений.

Теперь это была просто комната.

Они обменялись приветствиями и обычными любезностями, прежде чем Кацура-сан дал леди Икумацу знак рукой, и она грациозно поднялась, оставляя их в наедине.

В тишине Кацура-сан начал традиционную чайную церемонию.

Кеншин был немного расстроен этим. До этого он не был активным участником чайных церемоний, даже если теоретически знал все шаги и видел их много раз. Будучи телохранителем Кацуры-сана, он видел, как его лидер использовал церемонию как метод оценки своих врагов, способ ведения переговоров с трудными противниками и политических игр с влиятельными людьми, но прямо сейчас его лидер казался необычайно спокойным, очищая посуду для приготовления чая, разводя огонь и устанавливая чайник на место.

Кеншин не знал, почему, но подумал, что Кацура-сан решил провести эту церемонию, потому что отметил, как Кеншин приготовился, вероятно, предпочитая поучаствовать в вежливых процедурах, которыми обычно занимались самураи. Так что это была не последняя игра сил, а просто жест уважения.

Эта мысль принесла ему утешение, настолько, что он позволил себе расслабиться и впервые поучаствовать в церемонии, задавая правильные вопросы и пробуя приготовленный для него чай.

Это формальное дело не позволяло говорить, и Кеншину это очень подходило. Дало ему время собраться с мыслями и решимостью, обдумать слова, которые ему понадобятся сегодня вечером.

Наконец традиционная церемония закончилась.

Они просидели здесь больше часа и не обменялись ни одним словом, которое говорило бы о намерениях… но теперь пришло время. Они были одни, оба стояли на коленях в формальной сейдза, со второй чашкой чая перед ними. Кацура-сан оценивал его проницательным взглядом, внешне спокойным. Его ки двигалась не в тревоге или гневе, а скорее в молчаливой задумчивости. Его лидер не собирался ничего говорить, давать ему удобную подсказку или иным образом нарушать молчание, чтобы упростить ему задачу.

Нет, на этот раз… слово было за Кеншином.

Он сглотнул и спрятал глаза за длинной челкой, сжимая ткань хакама. Глубоко вдохнул, попытался подобрать правильные слова для начала. Что он должен сказать? Его лидер знал его достаточно хорошо, чтобы понять, в чем дело. Должен ли он объясняться? Заявить вслух о своих тревогах, глубоко укоренившейся вине, своих личных колебаниях, соображениях и страхах? Или просто поговорить об усталости и истощении?

Эти последние месяцы он постоянно думал, пытаясь оправдать это решение. Но теперь, когда пришло время говорить, казалось невозможным найти правильные слова.

Это было ожидаемо – он всегда плохо говорил.

В конце концов, он просто снял свой вакидзаси с пояса и, взяв обеими руками, положил его на пол между ними. Он низко поклонился, задержал позу на мгновение, затем выпрямил спину и стал ждать.

Вакидзаси было прекрасным клинком с чрезмерно украшенным цевьем, которое много лет назад в Хаги было смехотворно дорогим. То самое, которое Кацура-сан купил ему в качестве подарка, потому что нужно было найти второй клинок, который он мог бы использовать, чтобы сойти за самурая, когда впервые прибыл в Киото.

Кацура-сан подождал минуту. Затем он наклонился вперед и поднял вакидзази, слегка потянул его, чтобы полюбоваться сталью, и спокойно заметил:

– Это прекрасный клинок.

Видеть его меч в руках другого человека было странно.

Кеншин медленно кивнул. Да, давным-давно это был прекрасный клинок. Теперь, однако, он не мог не отметить вслух:

– Его плохо использовали. Он запятнан кровью, вот так вот.

– Верно, – согласился Кацура-сан. – С этого момента я буду носить его вместо тебя.

Кеншин в изумлении смотрел на своего лидера, и странное тепло разлилось в его груди – проблеск надежды, который расцвел в уверенности.

Кацура-сан отложил вакидзаси в сторону. Он нахмурился и достал что-то из складок кимоно, что-то тонкое и длинное, и положил между ними.

Глаза Кеншина расширились от шока, сердце забилось чаще…

– Как насчет обмена? – негромко сказал Кацура-сан. – Я хранил это для тебя три года, но теперь… да, я чувствую, что сейчас подходящий момент, чтобы отдать его тебе. Напоминание об обещании.

Это был танто – женский нож. Простой, изношенный клинок, который выглядел старше, чем был на самом деле, показывая, что никогда не был самого высокого качества. У него не было никаких украшений. Простое оружие и инструмент. Кеншин видел его всего несколько раз, но даже если бы он видел его только раз в жизни, то смог бы узнать этот клинок где угодно.

– Три года назад ты поклялся, что никогда больше не отнимешь жизнь после окончания революции. Я колебался тогда, но теперь… я не сомневаюсь, что ты сдержишь это обещание, – спокойно сказал Кацура-сан. – Этот нож я получил после того, как мы вернулись в Киото. В то время ты горевал, и я чувствовал, что должен нести это бремя за тебя.

Бремя? Да, это было бременем, но также и напоминанием, обещанием – это было все и даже больше, потому что это было одной из немногих вещей, которые были ее. Это был тот самый клинок, которым она оставила шрам на его щеке в последний миг жизни.

Кеншин нерешительно коснулся ножа, его пальцы скользнули по лакированной поверхности ножен. Он крепко сжал их, чувствуя, как ужасный груз оседает на его сердце, и что-то поднялось, застревая в горле. Стало трудно дышать. Он хотел разозлиться. Ему хотелось плакать, кричать и злиться. Неправильно было скрывать этот нож от него. У него так мало осталось от нее… почему Кацура-сан держал это в секрете от него?

Почему он не дал ему его раньше?

Кеншин хотел ненавидеть Кацуру-сана за то, что он так поступил с ним. Правда. Но когда он справился с дыханием, когда первые, худшие волны шока покинули его, он смог понять, почему – даже если ему это не нравилось, он мог понять причину этого решения, хотя бы немного.

Если было так трудно увидеть ее танто сейчас, мог ли он справиться три года назад? Или у него появилось бы искушение покончить со всем этим, когда отчаяние было слишком сильным? У Кеншина не было ответа на эти вопросы. Он не мог сказать, как далеко в отчаянии он мог бы утонуть, если бы нес этот груз в то время.

– …Сей… сей… я…

– Все в порядке, Кеншин, – сказал Кацура-сан. Он снова поднес руки к складкам кимоно на груди и вытащил несколько писем и маленький бумажный пакетик, положив их на татами между ними.

Кеншин схватил ее танто, крепко сжал и засунул за пояс. Танто было лишь немного короче, чем его вакидзаси, и не ощущалось так странно, как должно было. Это напомнило ему о том, как целую жизнь назад в Хаги он отказывался даже думать о ношении женского танто на поясе, независимо от того, насколько легче было бы его найти. Как люди меняются.

Кацура-Сан кивнул ему, а затем показал на бумажный пакет.

– Это подарок от леди Икумацу. Я не знаю содержания, но предполагаю, что это имеет какое-то значение для тебя. – Затем он показал на письма жестом. – В первом официальное увольнение со службы как с моей личной, так и с официальной печатью. Если у тебя возникнут какие-либо вопросы или обвинения, ты можешь использовать это письмо, чтобы доказать, что не дезертировал из самураев Чоушуу. Второе письмо – это разрешение на поездку. Оно должно облегчить твои путешествия через границы доменов. У него есть печати всех доменов, на которые я мог повлиять, чтобы получить разрешение на бесплатный проезд. Остальное – простые буквы. Если есть что-нибудь еще…

Кеншин решительно покачал головой. Он не заботился о материальных благах или прочих услугах. Кацура-сан знал и уважал это.

Поэтому он просто взял письма и последний подарок леди Икумацу и сунул все это в карман рукава. Он взял катану, лежащую рядом с ним, и встал, засунув ее к поясу рядом с танто.

Когда он уходил, Кацура-сан заговорил странным сдержанным тоном.

– Одна последняя вещь. Я не буду требовать или даже просить твоей помощи, но есть кое-что, что ты должен знать. Вчера Есинобу заявил, что не будет соблюдать ни одно из наших предыдущих соглашений. Хуже того, у нас есть сообщения о передвижениях его сторонников, собирающих войска возле замка Осака. Кажется, Есинобу попытается вернуть себе столицу со всеми людьми, которых сможет убедить встать на сторону сегуна … нас будет трое к одному.

Эти слова вызвали в нем ужас. Значит, все еще не закончилось. Кеншин закрыл глаза и выдохнул.

– Вы бы позволили сему недостойному уйти, оставить восстание… даже когда вы это знали?

– Да, – ответил Кацура-сан.

Только одно слово, но оно так много значило. Не оглядываясь назад, Кеншин прошептал:

– Последняя битва.

– Сей недостойный привлек довольно много внимания, вернувшись вчера без своего вакидзаси, вот что я скажу, – пробормотал Кеншин вслух. – Макото был ужасно любопытен, он вел себя как полный кретин. И сегодня сей недостойный услышал сплетни о том, как кто-то видел Кацуру-сана, несущего на поясе вакидзаси сего недостойного. Люди продолжают задаваться вопросом, что это значит, вот так вот. Но как может сей недостойный объяснить им это? Нужно начинать с самого начала, а это слишком личная история, чтобы рассказывать, вот так вот.

Кеншин замолчал, думая об этом. Да, это была личная история, которая имела слишком много личного значения, чтобы кто-то посторонний мог ее правильно понять, но также он не был слишком уверен в том, почему Кацура-сан решил публично носить его клинок.

Действительно, было бы лучше, если бы его вакидзаси было не так легко узнать, но причудливые золотые украшения на ручке приковывали взгляд. Это приносило честь мастерству создателя, но в данном случае вызывало неудобные вопросы. На протяжении многих лет слишком много глаз видели, как хитокири Баттосай носил это бросающееся в глаза оружие, и, похоже, что тесные связи Кацуры-сана с ним не были секретом среди революционеров.

С другой стороны, мужчины в его подразделении не упустили то, что он пришел с женским танто на поясе, как будто в этом не было ничего необычного. Ну, Кеншин не мог легко носить его в кармане, и он не мог оставить ее кинжал где угодно. Его долгом был носить его сейчас.

– Сей недостойный провел все эти годы, думая, что твой танто потерян, вот что я скажу. Сей недостойный не обратил внимания, куда он делся после того дня в лесу преград, но теперь, когда он был отдан ему… – Кеншин сглотнул и взял клинок в руки. Он медленно вытащил его из ножен и прикоснулся пальцами к обнаженной стали. Нож был притуплен от неиспользования. Скорее всего, никто так и не заточил его после покупки.

– Ты порезала щеку сего недостойного, чтобы он никогда не забывал своего позора. Тем не менее, ты простила его за убийства, которые он совершил ради нового мира. Так вот, с тех пор прошло три года, и приходит новое время. Еще одна битва, и, если мы победим, то все закончится.

Кеншин изо всех сил старался сохранить самообладание, надежда и усталость боролись внутри него. Он не хотел сражаться. Он уже однажды отказался от борьбы. Он думал, что все кончено, но теперь…

Ах! Он удивленно моргнул, уставившись на каплю крови, которая стекала по пальцу. Он случайно порезался? Этим тупым лезвием? Как ему удалось?

Кровь продолжала сочиться из маленького пореза, капля за каплей падала на холодную и голую грязь на ее могиле. Его грязная кровь впервые упала на ее могилу.

Кеншин смотрел на нее, будто увидев призрака.

Она ненавидела убийства.

За его мечту, за его веру в то, что он может помочь создать лучший мир, она простила его. Но теперь, когда все должно было закончиться…

Казалось, что на грудь навалился камень, стало трудно дышать. Его ки текла вокруг него быстрыми потоками, поднимая пыль и грязь, вслед за эмоциями, бушевавшими внутри. Кеншин закрыл глаза, взял танто правой рукой и, не дрогнув, сделал глубокий надрез на левой ладони.

Он прижал свою кровоточащую руку к ее могиле и заговорил с абсолютной уверенностью:

– Я обещал тебе, что не буду убивать после рассвета новой эры. Теперь, после этой последней битвы, в момент ее победы, я буду держаться этой клятвы. Никогда больше я не убью. Никогда. Ни для спасения жизни сего недостойного, ни ради спасения чужой, ни ради спасения страны… ни с какой другой целью, никогда больше. В этом мире не будет ничего, что заставит меня убить и отказаться от этого обещания.

Это было правильно.

Он убил стольких людей, разбил себе сердце, последовав избранным путем, лишил стольких людей их счастья, причинил столько страданий своими действиями… после этой последней битвы он больше никогда не убьет. Он перешагнул через ее желания и порочил ее веру так долго, что теперь, когда все закончится, пришло время искать другой путь, тот, который она дала ему увидеть в Оцу.

Кеншин довольно долго стоял на коленях у ее могилы, позволяя ладони кровоточить, пока кровь не остановилась. Здоровой рукой он равномерно распределил окровавленную грязь по ее могиле. Этот вопрос только между ними. Он оторвал от рукава кимоно кусочек ткани, с легкостью перевязал рану и встал. Протянул раненую руку к ее надгробию, нежно поглаживая его.

– Сей недостойный не знает, когда сможет снова навестить тебя, вот что я скажу. Но знай: сей недостойный любит тебя всем сердцем, отныне и вовеки.

Комментарий к Глава 39. Требование

https://vk.com/photo-128853700_456239207

========== Глава 40. Бешеный пес ==========

Двадцать седьмого числа первого месяца почти тринадцать тысяч солдат Токугавы двинулись от замка Осака к Киото, намереваясь отбить его у повстанцев. Вместо того, чтобы встретиться с ними лицом к лицу в одном массовом сражении, альянс Сацума-Чоушуу быстро собрал около четырех тысяч человек и решил обороняться от атакующей армии в нескольких небольших стычках возле Тоба и Фушими.

Кеншину и его подразделению было приказано защищать мост Бунгобаши в Фушими. Это был первый раз, когда Кеншина попросили защитить какое-то место, и его поразило, насколько жестокой и кровавой может стать такая битва. Он убивал и убивал, пытаясь удержать врага от продвижения по мосту, а мертвые падали друг на друга, устилая землю и громоздясь стенами.

Хуже того, с обеих сторон были артиллерия и войска, вооруженные западными винтовками.

У Сацумы-Чоушуу были специальные подразделения, обученные использовать новое оружие, но все остальные – обычные самураи, которые в течение этих лет сражались в Киото, – впервые встретили стрелков Токугавы и пушки, при этом вооруженные только мечами и луками.

Никогда прежде Кеншин не видел, чтобы сильные мужчины умирали так быстро, даже не приближаясь к врагам.

После того, как ситуация повернулась против войск Токугавы, и они начали отступать, Кеншин столкнулся с огромным самураем в традиционных самурайских доспехах, в цветах Токугавы, декларирующих о его союзе. Он выглядел так, будто сошел со страниц истории.

Самурай был сильным врагом. Настоящий мечник, но в этот день, став свидетелем того, как их собственные люди были расстреляны издалека, как жуки, Кеншин, столкнувшись с его упрямой волей, почувствовал лишь усталость и пустоту.

Он хотел быть злым. Но ничего не чувствовал.

При всем своем мастерстве мечник слишком полагался на свою физическую силу. А Кеншин был быстрым. Даже без усиления своих сил с помощью ки было легко преодолеть защиту цели и отсечь руку мечника. Его противник упал на колени, сжимая сильно кровоточащий обрубок. Он закричал на Кеншина, умоляя о смерти – смерти воина.

Но Кеншин так устал. Так устал. Он не хотел убивать больше, чем необходимо. Его цель не представляла угрозы. Уже нет. И Кеншин отвернулся и пошел прочь.

В ту ночь у костра Макото нашел его и спросил, почему Кеншин не дал этому гордому самураю почетную смерть, смерть воина, о которой он просил.

Кеншин тихо вздохнул и сказал:

– Почему сей недостойный не убил человека, когда битва уже была выиграна? В этом не было необходимости, вот что я скажу.

Макото так странно посмотрел на него, будто у него вдруг выросла вторая голова.

– Но, это…

К счастью, Хидэёси утащил Макото, прежде чем весельчак смог протестовать дальше. За это Кеншин был ему благодарен. Может быть, он был странным. Возможно, его образ мыслей был слишком странным, слишком жестоким, но дело в том, что чем старше он становился, тем меньше понимал самурайский кодекс чести и идею славной смерти. Для него смерть была одинаковой: уродливой и жестокой. В смерти не было ничего благородного, ничего хорошего. Смерть была просто смертью.

На второй день битвы альянс Сацума-Чоушуу преследовал отступающие войска Токугавы. По пути на юг, среди гражданских беженцев, которые шли по дороге, Кеншин увидел мальчика с седыми волосами. Мальчик выглядел так же, как Эниши. За исключением седых волос. Кеншин устало потер глаза, и мальчик исчез, как будто его никогда там и не было. Мираж? Или ночной кошмар наяву? В конце концов, как брат Томоэ мог здесь оказаться после стольких лет? Нет, мальчик сбежал бы обратно в Эдо, к себе домой. Это была единственная разумная вещь, которую мальчик мог сделать после того дня в лесу преград.

Кеншин только дал себе пощечину, чтобы прочистить мозги, и продолжал идти. Дневные кошмары! Боже, что его воспаленный разум заставит его терпеть в следующий раз?

После долгого марша, во второй половине дня, альянс Сацума-Чоушуу, наконец, добрался до войск Токугавы, и они воевали с ними весь вечер, сражаясь до тех пор, пока не стало слишком темно, чтобы отличить своих врагов от своих союзников. Темнота прервала боевые действия, и оба войска отступили достаточно далеко друг от друга, чтобы разбить лагерь на ночь.

Кеншин обернул шаль вокруг шеи, чтобы защитить горло от пронизывающего холода зимней ночи, надеясь, что ее память сможет защитить его от призраков и миражей, которыми разум решил пытать его.

Через несколько часов пошел снег.

Всего лишь дюйм снежной крупы, легкий покров, который внезапно покрыл всю землю на поле боя. Его разум не терял ни минуты, рисуя кровь на этом белом холсте.

Излишне говорить, что Кеншин не спал той ночью.

Вместо этого он сидел у костра и смотрел на пламя. Когда его глаза начали слипаться, он достал письма и сверток, которые дал ему Кацура-сан.

Бумага была влажной, пропитанной потом и общей влажностью воздуха. Тем не менее, красивые каллиграфические знаки в первом письме оставались идеальными: изящными и точными. Эти строки могли принадлежать только леди Икумацу.

Ее слова были добрыми и обнадеживающими. Она напомнила ему, что когда все закончится, он должен подумать о ее уроках, чтобы избежать проблем, которые принесет ему его несчастная слава. Письмо закончилось неловко-приятными словами: «мы должны тебе долг, который никогда не сможем вернуть. Я знаю, что тебе нужно уйти, чтобы найти свой собственный путь, но однажды я хотела бы увидеть тебя снова.”

Он нахмурился и открыл сверток, который дал ему Кацура-сан, последний подарок леди Икумацу. Там были семена. Он удивленно моргнул. Какого черта? Он порылся в сумке, наконец, найдя листок бумаги с несколькими словами: «Свари это. Затем используй воду для мытья волос и бровей.»

Значит, эти семена были… для окрашивания? Кеншин медленно моргнул. Он обсуждал возможность окрашивания волос с леди Икумацу, но ему никогда не нравилась эта идея. Это было слишком постоянной маскировкой. В конце концов, ему нужно было регулярно выглядеть как Баттосай. Но теперь, после войны, все изменится. Никому не нужно будет, чтобы он был Баттосаем или кем-то еще. Он мог быть никем.

И с этим средством гораздо проще стать никем.

То есть, если бы он захотел его использовать. Кеншин нахмурился, кусая себя за щеку. Ну, сейчас не время принимать решение. Он плотно завернул сверток и положил обратно в складки кимоно.

Последнее письмо, которое Кацура-сан дал ему, было еще более озадачивающим, чем первые два подарка вместе взятые. Оно было адресовано даже не ему, а Кацуре-сану. Письмо было коротким, без вежливости и лишних слов. Только суть: «Кидо-сан. Когда это случится, пришлите мне вашего рыжего. Я хочу встретиться с ним еще раз.» Письмо было подписано просто именем: «Араи.»