Текст книги "Сто имен (СИ)"

Автор книги: sweet_mademoiselle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Китти уставилась на друга, глаза горели от непролитых слез, сердце щемило. Да, она много чего натворила, она допустила непростительную ошибку, но дает ди это ему право так безжалостно обличать её?

– Я знаю все это. Знаю, что я наделала, – сказала она твердо, хотя особой уверенности и не чувствовала.

– И ты сожалеешь об этом?

– Ещё как сожалею, черт побери! – взорвалась Китти. – Моя карьера рухнула. Никто больше не возьмет меня на работу. Это обойдется моему каналу в кругленькую сумму, если истец выиграет дело , а он скорее всего, выиграет, не говоря уж о судебных издержках и об уроне их репутации.

Со мной покончена. – Китти полностью утратила власть на собой и видела, что её обычно спокойный приятель на этот раз с трудом сдерживается.

– Об этом я и говорю, Китти.

– О чем об этом?

– Твой тон. Ты так…так небрежна.

– Небрежна? Я в ужасе, Стив.

– Ты боишься за себя. За “тележурналистку Кэтрин Логан”, – пальцами он обозначил кавычки.

– Не только. – Она с трудом сглотнула. – Насчет работы в “Etcetera” я тоже не уверена, Все поставлена на карту, Стив.

Он невесело засмеялся:

– Об этом я и говорю, Вот ты опять. Только и слышно: погиблотвое имя, твоя репутация, твоя карьера. И тут же ты рассказываешь мне, как шантажировала домовладельца. Ты изменилась, Китти. – Он перестал расхаживать по кухне и посмотрел ей прямо в глаза. – Весь прошлый год я думал, что с тобой творится?

– Целый год? По-моему, ты преувеличиваешь, – с тревогой отозвалась она. – Окей, я выпустила непроверенный сюжет, а что до квартиры? Это же безобидная проделка! Постой-ка, а кто притворился, будто у него в бургере обнаружился лобковый волос, и все затем, чтобы получить второй бургер бесплатно? И ведь ты его получил. Бедняга менеджер, ты осрамил его в присутствии других клиентов.

– Мне было восемнадцать, – негромко возразил он. – А тебе уже тридцать два.

– Тридцать три. Ты пропустил мой день рождения, – по-детски возразила она. – Да, я такая. Во всем вижу сюжет.

– И используешь эти сюжеты во зло?

– Стив!

– Раньше ты умела находить сюжеты, Китти! Умела писать. Тебе важно было рассказать интересную историю, а не подставить человека или добиться своего.

– Прости, а я и не знала, что твоя заметка о новой модной линий Виктории Бекхэм призвана изменить наш мир! – парировала она.

– Что я пытаюсь тебе сказать: мне нравилось читать твои статьи, нравилось тебя слушать. А тепер ты попросту…

– Что я теперь? – переспросила она, и слезы хлынули.

– Не важно.

– Нет уж, пожалуйста, скажи мне, что я такое, я ведь только это и слышу на каждом новостном канале, читаю на сайтах, на моей собственной двери это пишут каждый день всю неделю, пусть теперь лучший друг скажет мне это в глаза, только этого мне и не хватало! – Она уже орала в голос.

Он вздохнул и отвернулся.

Повисло молчанье.

– Как это исправить, Стив? спросила она наконец. – Что делать, чтобы ты, чтобы все на свете простили меня?

– Ты с ним поговорила?

– С кем? С Колином Мерфи? Нет, нам предстоит встретиться в суде. Если я попытаюсь с ним заговорить, только хуже наделаю. Мы принесли ему извинения в начале передачи, когда выяснилось, что не он – отец ребенка. Посвятили ему часть времени от нового шоу.

– Думаешь, от этого ему стало легче?

Китти пожала плечами.

– Китти если бы ты обошлась со мной так, как с ним, я бы граффити на двери не ограничился. Я бы, наверное, тебя убил, – сурово произнес он.

Глаза её расшились.

– Стив, ты меня пугаешь.

– Ты все никак не поймешь, Китти! Речь не о твоей карьере и не о твоей репутации. Вообще не о тебе. Подумай о нём.

– Я не знаю, что делать. – Онпа все ещё сопротивлялась. – Может быть, если я сумела объяснить, как это вышло… Те две женщины были так убедительны, Стив! Их рассказы во многом совпали, даты, время вс выглядело так… достоверно. И ведь я копала, Стив, поверь мне, копалка очень тщательно. Я же не кинулась с этим сразу в эфир. Я возилась полгода. Продюсер поддержал идею, редактор поддержал, я же не одна этим занималась. И передача была не только о нем. Ты её видел? О том, что в Ирландии множество педофилов и сексуальных маньяков, которые ухитряются получить работу в школе или в другой профессии, где имеют доступ к детям, хлья были уличены в развратных действиях по отношению к своим подопечным.

– Другие, но не этот человек. Он ни в чем не виновен.

– Окей, он не виновен! – сердито сказала она. – Тут я ошиблась. Но весь остальный мой материал оказался без изъяна! Не к чему придраться, как ни старались.

– Точность – твоя работа. Нечем тут хвалиться.

– Любой в нашей студии попался бы точно так же! Просто это письмо было адресована мне.

– Не случайно: эти женщины подставили тебя, использовали тебя, чтобы подставить его.Ты искала сенсацию, они знали, что ты не упустишь такой сюжет, свой момент славы.

– Я готовила эту передачу вовсе не ради “момента славы”.

– Разве? В жизни не видел тебя такой взбудораженной, как в тот день, когда ты заполучила работу в студии. А ведь ты готовила передачу о чае.. Попроси тебя Констанс написать о чае, ты бы послала её в болото. Но телевидение для тебя наркотик.

Она попыталась сделать вид, будто Стив не прав, Но что толку? Он угадал. В передаче “Тридцать минут” всегда был гвоздь основной сюжет журналистское расследование и каждый мечтал приняться за него. Остальные элементы передач – менне значимые местного уровня ничего сверхъестественного. Для начала Китти велели разобраться, почему клиенты предпочитают тот или иной сорт чая. Она обегала чайные фабрики, провела в съемки в чайных отделах супермаркетов, посещала утренние чаепития и в итоге пришла к выводу, что большинство людей попрости пьют тот же чай, который пили их родители. Семейная традиция. Выпуск длился четыре минут пятьдесят секунд, но Китти казалось – она сотворила шедевр. Четыре месяца спустя она получила письмо, адресованное лично ей двумя женщины, выдвинувшими обвинение против Колина Мерфи, и Китти сразу же страсно поверила им, она работала с ними и помогла подготовить передачу. Безумное возбуждение, накаленная обстановка телестудии, её шанс перейти от безвредных сладеньких историй к настоящему делу, – она погналась за правдой, а в результате поверила в ложь, повторила эту ложь, испортила человеку жизнь.

Стив огляделся, как будто что-то искал.

– Что ты высматриваешь? – совсем уже обессилев, спросила Китти.

– А где Глен?

– На работе.

– Кофеварку он обычно берет с собой?

Китти глянула на кухонный шкафчик, не очень-то соображая, что к чему, но тут их разговор прервал звонок.

– Это мама. Черт!

– Когда ты ей последний раз звонила?

Снова ком в горле. Китти обреченно покачала головой.

– Бери трубку! – приказал Стив.

Не сдвинется с места, пока она не ответила.

– Алллло! – демонстративно протянула она, и тут Стив наконец развернулся к двери.

– Кэтрин, это ты?

– Да, это я.

– Ох,Кэтрин! – Мать зарыдала прямо в трубку. – Кэтрин, Кэтрин, что ж это такое.

Китти с трудом разбирала слова.

– Мама, что случилось? – Китти даже села, страшась услышать самое худшее. – Папа? Кто-то заболел?

– Ох, Кэтрин! – всхлипывала мать. – Я этого больше не выдержу. Нам всем так стыдно за тебя. Как ты иогла? Как ты могла так поступить с этим человеком?

Китти уселась поудобнее и приготовилась слушать выговор до конца. И только тут она заметила что пропал и плазменный телевизор Глена, а когда она встала и подошла к шкафу, в нем не обнаружилось и мужской одежды.

Комментарий к Глава 2

========== Глава 3 ==========

Через неделю – то самая долгая неделя в её жизни – Китти проснулась среди ночи, и её прошиб пот. Приснился кошмар насколько жуткий, что вышвырнул её из сна и оставил лежать среди перепутанных простыней, сердце отчаянно билось. Ей страшно было даже поглядеть по сторонам, но когда кошмар отступил, Китти собралась с духом и села в постели. Дышать невозможно. Она распахнула окно спальни и глубокими глотками стала пить ночной воздух, но вместе с ним в легкие проникли испарения от круглосуточно трудившейся химчистки. Китти закашлялась, захлопнула окно и направилась к холодильнику. Она постояла голышом перед открытой дверью, сбивая жар. Она не была готова к тому, что ждала её утром. Совершенно не сумела к этому подготовиться.

“Репутация Колина Мёрфи был нанесен непоправимый ущерб, его жизнь полностью переменилась, он вынужден был покинуть свой дом и район проживания из-за выпуска передачи “Тридцать минут” от десятого января. Кэтрин Логан подстерегла мистера Мёрфи возле его места работы и обвинила в сексуальных домогательствах по отношению к девушкам и в тайном отцовстве. Хотя мистер Мёрфи решительно отрицал все обвинения и неоднократно предлагал пройти тест ДНК, программу выпустил в эфир. Безответственные и непрофессиональные действия Кэтрин Логан, Донала Смита и Пола Монтгомери самым неблагоприятным образом отразились на мистере Мёрфи”.

Кэтрин сидела в суде рядом с продюсером “Тридцати минут” Полом и редактором Доналом. Зачитывался многостраничный приговор, итогом которого будет требование четырехсот тысяч евро компенсации и издержек. С каждым словом, с каждым обвинением Китти прониклась все более лютой ненавистью к самой себе. Зал битком набит: Колин Мёрфи с семьей – и друзья, и соседи, тоже явились поддержать его, сверлили взглядами спину “суки-журналюги”. Китти ощущала сгущавшийся гнев, ненависть, но скорее всего – боль Колина Мёрфи. Он сидел, низко опустив голову, уткнувшись подбородком в грудь, не отрывая взгляда от пола. Вид у него был – словно годами не высыпался.

Команда “Тридцати минут” и их юристы вышли из зала, ловко протискиваясь сквозь толпу репортеров с фотокамерами – среди них были и люди собственного канала, но они тоже тыкали камеры Китти в лицо так, словно она – преступник из тех, кого регулярно показывают в судебной хроники. Коллеги-мужчины шагали так быстро, что Китти едва поспевала за ними, а переходить на бег не хотела. Смешно тревожиться о том, как бы не вывихнуть ногу, после того как наделала столько ошибок, привела их всех сюда, на скамью подсудимых и все же остатками здравого рассудка Китти цеплялась за простую задачу: пережить эту минуту. Она смотрела под ноги, потом решила что так у неё слишком виноватый вид, и вздернула подбородок. “Выше голову, прими наказание и иди дальше!” – твердила она себе, стараясь подавить слезы.

Вспышки слепили, пришлось снова опустить взгляд. Путь тянется бесконечно, она словно бы разучилась ходить, это какое-то сложное механическое движение, каждый шаг дается с усилием. Ставим одну ногу перед другой, левую руку выносим вперед одновременно с правой стопой, только так, не иначе. Ни в коем случае не улыбаться, но и подавленной выглядеть нельзя, нельзя выглядеть виноватой. Её же снимают, это навсегда, эти кадры будут сегодня снова и снова прокручивать по разным каналам, они навеки поселятся в архив, а такие же, как она сама, ретивые репортеры при случае вновь откопаю эти улики, – она знала, она сама всю жизнь занималась тем же самым. Нельзя показаться равнодушной, нельзя смотреть виноватой. Не все телезрители прислушиваются к комментарию, но все смотрят картинки. Нужно придать себе вид человека невиноватого, но сожалеющего о допущенной ошибке. Да-да, она опечалена. Сохранить гордость, достоинство, когда внутри пустота, а все эти люди столпились вокруг и орут прямо ей в лицо. Сторонники Колина Мёрфи быстро покинули зал и вышли на улицу, спешна дать интервью журналистам и добить команду “Тридцати минут”. Они выкрикивали оскорбления, репортером приходилось повышать голос, чтобы их комментарий расслышали поверх этих воплей. Проезжавшие мимо автомобили притормаживали, высматривая, чем тут так заинтересовалась пресса. Пресса прессует. Навалилась, давит, выжимает сок, выжимает последние силы, все отняли у неё репортеры, верные своему призванию, прессу-прессе. Так вот что она сделала с Колином Мёрфи, думала Китти, а её толкали со всех сторон, пристраивалась сбоку что-то говорили. Ставить одну ногу перед другой – вот и все, что она могла. Выше голову, не улыбайся, не плачь, не спотыкайся – иди!

Наконец они нырнули в офис своего адвоката поблизости от здания суда, ушли от репортеров. Китти уронила сумку на пол, прижалась лбом к холодной стене, попыталась сделать глубокий вздох.

– Господи! – вырвалось у неё. Все тео горело огнем.

– Ты как? – посочувствовал Донал.

– Ужасно, – шепнула она в ответ. – Мне так жаль, мне так жаль, очень жаль!

Он ласково похлопал её по плечу, и Китти порадовалась даже такому участию, хотя сама напросилась, а по совести, Донал мог бы ох как ей врезать.

– Это просто курам на смех! – орал в соседнем кабинете Пол, расхаживая перед столом адвоката. – Четыреста тысяч евро плюс судебные издержки. ВЫ говорили, ничего подобного не произойдет.

– Я говорил, что надеюсь…

– Не смейте вилять! – рявкнул Пол. – Омерзительно. Как они могли так обойтись с нами? Мы же извинились. Публично. Перед началом передачи восьмого февраля. Четыреста пятьдесят тысяч зрителей видели: мы извинились, признали, что он ни в чем не виноват. Миллионы видели это по Интернету, десятки миллионы посмотрят после сегодняшнего суда. Пари держу, нас подставили. Эти две бабы, они с Колином Мёрфи сговорились, часть денег достанется им. Это бы меня не удивило. Меня уже ничем не удивишь. Господи! Четыреста тысяч! Что я скажу гендиректору?

Китти оторвала лоб от прохладной стены коридора подошла к распахнутой двери в кабинет адвоката.

– Мы сами виноваты, Пол.

В повисшей тишине, Китти услышала, как резко втянула в себя воздух. Пол обернулся и посмотрел на неё как на пустое место. Да Китти и чувствовала себя пустым местом, – меньше чем пустым местом.

– Мы сломали жизнь Колина Мёрфи. Мы заслужили каждое слово, которое нам пришлось выслушать. Мы допустили ужасный промах и должны сполна расплатиться за свои поступки.

– Мы? За свои поступки? Ну уж нет! Твои поступки! Ты сломала ему жизнь. Я виноват лишь в том, что, как последний идиот, доверился тебе. Думал, ты делаешь свою работу на совесть,все проверяешь. Я знал, что не следует и близко подпускать тебя к этому сюжету. И уж поверь, канал в жизни тебя больше не наймет. Слышишь, Китти? Ты понятия не имеешь, как собирать материал! – разорялся он.

Китти кивнула, двинулась к двери.

– Пока, Донал, – негромко попрощалась она.

Донал кивнул. Китти вышла издания через заднюю дверь.

Домой возвращаться она боялась по двум причинам. Во-первых, не знала, успокоились ли сторонники потерпевшего теперь, когда Колин восторжествовал и получил также финансовую компенсацию, или же решение суда подстрекнет к новым нападениям на её квартиру. Во-вторых, Китти боялась оставаться одна. Она ни на что не могла решиться, не могла больше думать о том, что произошло и как быть дальше, но вместе с тем чувствовала, как неправильно уходить от этих мыслей. Наказание заслужено, пусть же стыд полностью поглотит её. В переулке позади судебной площади она отыскала свой велосипед и поехала к дому Констанс. Может, Пол и прав, она не умеет собирать материал, но по крайней мере она знала человека, великолепно владеющего журналистским мастерством, и, если понадобиться, начнет учиться заново.

Констанс и Боб жили на первом этаже трехэтажного эдвардианского особняка в Болсбридже, над ними располагалась редакция. Квартира со временем превратилась в продолжение офиса, они четверть века не столько жили в ней, сколько работали. Заброшенная кухня – питались они в кафе – погребена под сувенирами, накопленными в бесчисленных поездах. На любой поверхности резные статуэтки из кости соседствовали с блаженными буддами с голыми дамочки из венецианского стекла, венецианские же и африканские маски были нацеплены на морды старых плюшевых мишек, на стенах китайские гравюры с сатирическим комиксом по вкусу Боба. Здесь все дышала ими, у этого дома была душа, он был веселый, он был живой. Двадцать пять лет проработала здесь и Тереза, их домработница, ей уже за семьдесят. Делать она почти ничего не делала – смахнет пыль и усядется смотреть шоу Джереми Кайла, – но Констанс мало заботила чистота, и она никак не могла расстаться со старушкой. С Китти домработница была давно знакома,так что впустила её в квартиру без расспросов и поскорее вернулась с кружечкой чая в свое кресло, смотреть, как мужчина и женщина ссорятся после теста на детектора лжи, который не устроил ни того ни другого. Как хорошо, что Тереза не смотрит новости и понятия не имеет о её бедах. С её стороны – никаких приставаний. Без помех Китти прошла в кабинет Констанс и Боба.

Их столы стояли у противоположных стен, оба завалены кучами бумажных обрывков – с виду мусор, на самом же деле драгоценная работа. Над столом Констанс красовались фотографии обнаженных француженок тридцатых годов в вызывающих позах – повесила их на радость Боб, а тот в ответ расположил над своим столом обнаженных африканцев – для неё. Пол использовался наравне со столами, толстыми персидскими коврами ложились друг на друга слои бумаг, приходилось смотреть под ноги, чтоб не споткнуться о внезапно возникавшую на пути груду. Наравне с предметами искусства, здесь на полу обитали фарфоровые кошки во всевозможных умилительных позах – не терпела кошек, что живых, что сувенирных, но они принадлежали её матери, и после её смерти Констанс не могла не приютить фарфоровое зверье. Странно, как можно работать в таком беспорядке, но ведь Констанс и Боб трудились, да ещё как успешно! В свое время юная Констанс назло богатому папочке уехала из Парижа в Дублин – изучать британскую литературу в Тринити-колледж. Там она издавала студенческую газету, потом вела колонку сплетен в”Айриш таймс” и познакомилась с Бобом – с Робертом Макдональдом, десятью годами старше, корреспондентом рубрики деловых новостей той же газеты. Когда ей наскучило подчиняться, а у Констанс это случается быстро, она ещё больше обидела папочку, бросив приличную работу в крупнейшей ирландской газете и затеяв собственное издание. Боб присоединился к ней, и после ряда проб и ошибок они создали двенадцать лет тому назад журнал “Etcetera” оказавшийся наиболее успешным из их проектов. Пусть “Etcetera” уступал в популярности женским журналам писавшим о борьбе с целлюлитом и подготовкой тела к пляжному сезону но в профессиональной среде мало кого так уважали. Написать статью для “Etcetera” считалась честью серьезным шагом вверх по карьерной лестнице. Констанс славилась прямотой суждений и безошибочными умением распознать интересный сюжет и потенциальный талант. В её журнале начинали многие сделавшие с тех пор себе имя журналисты.

Китти подошла к каталогу и поразилось тому как разумно наладила эту систему Констанс. Здесь в отличие от всех других помещений квартиры царил безупречный порядок: каждая статья из “Etcetera” и других принадлежавших Констанс в прошлом журналов статьи написанные ею для других изданий заготовки и идеи как из прошлого, так и на будущее, аккуратно размещались на карточках по алфавиту. Не совладав с любопытством (оно в ней последним), Китти просматривала и все то, что встречалось ей на пути к “И”. Но вот и простой коричневый конверт надписью “Имена”. Конверт был запечатан, и, хотя Китти понимала, как некрасиво нарушать уговор с Констанс, она поддалась искушению и присела за рабочий стол подруги, чтобы вскрыть конверт. Но тут в дверях появилась Тереза, и Китти подскочила на месте, словно школьница, пойманная с сигаретой во рту. Конверт она с перепугу уранила на стол, и сама засмеялась над собой.

– Вы с ней виделись?– спросила Тереза.

– Да, на прошлой неделе. На этой не смогла, дела одолели, – добавила Китти, сокрушаясь, что из-за суда снова не выбралась к Констанс. Могла бы и постараться, но с каждым заседанием силы её убывали, она думала только о себе, жалела себя, по правде говоря, также и оправдывала себя внутренне, отчего становилась несколько агрессивной. Неподходящее состояние для того, чтобы навещать больную.

– Вид у неё, наверное, ужасный.

Вот как на такое реагировать?

– Мой Фрэнк помел от рака. В легких у него завелся. По две пачки в день курил, а все-таки несправедливо это, что с ним сделалось. Ему было столько же, сколько сейчас Констанс. Пятьдесят четыре годика. – Тереза сокрушенно почмокала губами и добавила: – Знаете, а я ведь уже почти столько же прожила без него, сколько с ним. – Она покачала головой и сменила тему: – Хотите чаю? Немножко отдает металлом, они в чайнике монеты хранили, вроде как в копилке. Боб велел мне снести их в банке – семьдесят шесть евро и двадцать пять центов набралась.

Китти посмеялась над причудами Макдональдов, а вот от металлического чая отказалось. Она чуть не лопалась от восторга – и конверт раздобыла, и от искушения вскрыть без Констанс упаслась – и торопилась поскорее позвонить Бобу и договориться о встрече в больнице. Три её звонка были переадресованы на голосовую почту, и Китти, истомившись от ожидания, уже катила на велосипеде в больницу, на авось, когда её телефон вдруг завибрировал. Она заговорила в микрофон:

– Привет, Боб, я уже еду, надеюсь, ты не против. Везу конверт, про который говорила Констанс. Не могу дождаться!

– Не получиться, – ответил Боб, и даже среди окружавшего Китти со всех сторон грохота транспорта она расслышала, какой измученной у него голос: – Она…её стало хуже.

Китти резко остановилась, мчавшийся за ней велосипедист чуть не сшиб её и грубо выругался. Она поднялась вместе с велосипедом на тротуар, освободив дорожку для проезда.

– Что случилось?

– Я не хотел тебе говорить, у тебя и без того неделя чудовищная, и я ещё наделся на улучшение, но она… с тех пор как ты её навестила, ей поплохело. Стала бредить, последние два дня и меня уже не узнавала, не понимала, гдк находиться, начались галлюцинации, она все время с кем-то разговаривала по-французски. А сегодня… сегодня она впала в кому, Китти! – Голос Боба надломился.

– Хочешь, я приеду туда, побуду с тобой? – спросила Китти, разрываясь между страхом перед больницей, больничным запахами и вполне искренним желанием оказаться рядом с Бобом, подле Констанс.

– Нет-нет. У тебя дела. Я справлюсь.

– Нет никаких дел, Боб. Кончились дела. Кончились, понимаешь? Я хочу быть с вами. Ты позволишь?

Она отклчила телефони погнала так, словно от этого зависела её жизнь. Отчасти так оно и было.

“Привет, Стив, это я. Я тут думала насчет нашего последнего разговора и хотела кое-что тебе сказать. Эти твои антонимы в рифму: “Крут или муть”. “Круть” – от “крутой”, крутые ребята переиначивают словцо, чтобы вышло ещё круче. Но это,из жаргона сёрферов, может, и устарело. Потом, “Клёво – хреново” или “Клёво -уёво”, как теперь говорят. А больше всего мне нравится – и тебя тоже устроить, ведь это напоминает о футболе: “Гол или пшёл!” Это я сама придумала, надеюсь, твоему редактору что-нибудь подойдет и я не опоздала со своими предложениями. Ну что ж, ты, видимо, отлучился или сидишь и слушаешь все это и думаешь, что я напилась или ещё что… Не знаю, что ты там думаешь. Ладно, заткнулась. Да, ещё одно: Констанс скончалась. Сегодня. И… боже, прости, что я реву в твой автоответчик, но… Не знаю, что делать. Не знаю. Спасибо, что все выслушал. Пока.”

========== Глава 4.1 ==========

Хотя в последние месяцы Китти почти не бывала у Констанс, она знала, что Констанс здесь, рядом. Все меняется, когда человек умирает. Тогда его отсутсвие начинаешь ощущать каждый день, каждую минуту. Приходить в голову какой-то вопрос, хочется позвонить и получить ответ; или же Китти вспомнила забавную историю, которой хотела бы поделиться с Констанс, ещё мучительнее – незаконченный разговор, которы надо бы завершить, какие-то недоумения, которые никогда уже не разрешатся. Теперь, когда Констанс не стало, она была ей нужнее прежнего, и терзала совесть: следовала чаще наведывается в больницу, да и прежде, когда подруга была жива и здорова, отчего было не позвонить ей лишний раз? Мало ли куда она могла бы пригласить Констанс, провести вместе вечерок! Сколько часов потрачено зря, не отдано дружбе. Но в конце концов Китти убедила себя, что, начни они все сначала, они бы прожили это годы именно так, как прижили, а не иначе. Констанс ничуть не больше Китти стремилась бросить все дела и общаться с ней.

Но теперь, лишившись работы, которая поглощала её с головой, оставшись без бойфренда, отвлекавшего её от проблем и возвращавшего красоту и радость жизни, не имея поблизости родных, тем более родных, готовых понять её, простить и поддержать, Китти сполна ощущала своё одиночество. Ей оставалось одно лишь убежище – редакция “Etcetera”. Так она вновь могла ощущать присутствие Констанс, ведь Констанс основала этот журнал, вложила в него свои убеждения, вдохновляла каждый его выпуск, и, взяв в руки свежий выпуск, Китти почувствовала, что её подруга все ещё с ней. Наверное, она подумала, так близкие смотрят на ребенка умершего человека и видят знакомые черты, черты, даже пустяковые привычки – продолжение того, кого уже нет.

Редакция размещалась на двух этажах над квартирой Боба и Констанс в Болбридже. Войдя в офис, Китти ощутила самую муку утрату, от которой бежала. Боль ледяным шквалом ударила в лицо, на миг стало трудно дышать, глаза наполнились слезами.

– Да-да, – сказала Ребекка, арт-директор, увидев, что Китти застыла на пороге. – Такое не только с тобой твориться. – Она подошла и ласково обняла Китти, помогла ей снять плащ и стронуться с места. – Пошли, все сидят у Пита, мозговой штурм.

“У Пита!”. Уже не у Констанс – и Китти сразу же возненавидела Пита, словно он сговорился с богом уничтожить, а потом предать забвению её любимую подругу. Пит был ответственным редактором и во время болезни Констанс взял на себе её обязанности, а Черил она, амбициозная девица практически одних лет с Китти, временно заняла должность зама, поскольку Боб несколько последние месяцев не отлучался от жены. При этих двоих, Пит и Черил, все пошло не так. У них свой ритм,свои правила, и хотя члены редакции сумели поймать этот ритм, Китти так и не приспособилась.

Девять месяцев прошло с тех пор, как Констанс передала руководство журналом в чужие руки, полгода – с тех пор, как она в последний раз переступала порог редакции. За это время Китти успела написать сколько-то текстов, и все – отнюдь не из лучших. Не из лучших для Китти, так-то они соответствовали общим требованием, иначе Пит отказался бы их публиковать, и Констанс, которая до последнего вздоха следила за всем, что творилось в журнале, вытащила бы Китти в больницу, хоть та вопи лягайся, и вправила бы ей мозги. В этом деле Констанс не было равных. Она билось за свой журнал, но столь яростно билась за то, чтобы каждый сотрудник реализовал свой потенциал. Не делать по максимуму того, что можешь и умеешь, – смертный грех в её глазах.

Зная всё это, Китти, проводив Констанс, в последний путь, вернулась к себе домой не зализывать раны, но посыпать их солью, то есть перелистывать свои статьи, вникая, что же она делала не так, прикидывая, как двигаться дальше, в чем её сила и в чем слабость. Перечитывая тексты, написанные в последнее шесть месяцев, она сразу увидела, чего в них недостает: искры. Не хотелось в таком признаваться, и вслух, перед кем угодно, Китти стала бы это яростно отрицать, но вот очевидность: она перестала живописать, она работала прилежно и механически, раскрашивая части рисунка по номерам. Её тексты оставались информативны, эмоциональными, увлекательными, в них имелось шарм и стиль, они соответствовали основному плану – раскрывать известную тему в новом ракурсе (для ежемесячного журнала самое главное – собственный взгляд на уже прозвучавшие сенсации), и все же во рту оставался привкус, словно от несвежей еды. После катастрофы, постигшей её в “Тридцати минут”, Китти понимала, что ничто из написанного не будет радовать её, как радовало прежде, и, возможно, чувство удовлетворения уже никогда не вернется. Она знала, что придирается к себе, выискивает изъяны и не обращает внимания на то, за что заслуживает похвалы, что её смущает каждое её слово и каждый поступок, но, даже оставляя за скобками самокритику, писать она правду стала намного хуже.

Обожаемые Констанс мозговые штурмы нравились редакции не всем. Для Китти это был восторг и упоение но она знала, что, хотя Пит и Черил уважали установленные Констанс правила, им бы скорее покончить с общим обсуждением и сбежать из офиса, чтобы обратиться к собственным источникам вдохновения: буду пролистывать другие журналы и газеты, шарить в Интернете, смотреть круглосуточные программы новостей в поисках чего-то свежего, модного, горячего. Констанс всегда призывала искать ответы в себе, и Китти была с ней полностью. Загляните себе в душу, говорила Констанс: что волнует вас сегодня, какой вызов стоит перед вами, какие проблемы актуальны – не где-то в мире, но здесь, вашем сердце, в вашем уме. Для таких, как Пит и Черил, что шаманские заклинания, а Констанс верила, что настоящий сюжет приходит изнутри. Она хотела, чтобы её сотрудники писали не на продажу, а в первую очередь для самих себя – только тогда, по её убеждению, журнал находит отклик у читателей. Ей мало было информативности и чистоты стиля, она старалась в каждом журналисте пробудить талант. Каждый материал Констанс проговаривала с тем человеком, которому его заказывала, – она всегда знала, кому подойдет тот или иной сюжет, для кого станет интересным вызовом, – и констанс умела выслушать чужие идеи. Так,в диалоге, решалось, как будет подана статья. И Констанс не уставала повторять: “Прислушивайтесь к чужим идеям!”

Вот оно! Наконец-то Китти поняла, в чем загвоздка. В материалах, написанных Китти для “Etcetera” за последние полгода, не брезжит ни единой оригинальной идеи. Все сюжеты подсказаны Питом и Черил, кем-то из коллег, кому своего материала хватало и некогда была браться ещё и за это. Китти не замечала, как это происходит, и нисколько по этому поводу не беспокоилась, – не замечала и не протестовала, потому что вовсю работала на “Тридцать минут”, а там она занималась только тем материалом, который ей предлагали сверху. Методы телевизионной работы отразились и на её манере писать. На телеканале снимали сюжеты, которых лично никак не задавали Китти, она даже не пыталась поглубже зарыться в них, не хватало времени: то вдруг самое подходящее освещение, срочно снимать, то вдруг свет ушел, отсняли, но часть времени у них срезали, потому что другой сюжет показался более выигрышным, то дают интервью, то не дают интервью, надо чем-то заполнить образовавшуюся лакуну, и Китти непрерывно включалась и выключалась, словно кран в ванной. Ей такой стиль работы не шел впрок, целыми днями трудились ноги, а не голова. За шесть месяцев ни одна свежая идея не посетила её мозг, и когда Китти это поняла, так перепугалась, что с неделю вообще ни о чем не могла думать, сколько бы ни тужилась. Тепер-то она знала, что пыталась объяснить ей Констанс во время последнего разговор в больнице: Констанс упрекала Китти в том, что она пишет по заказу, а не выбирает сюжеты по собственному разумению и вкусу. Тогда Китти подумала, что речь идет о том провале в “Тридцати минутах”, но, может быть, Констанс имела в виду и статьи для “Etcetera”? Да, конечно же, Констанс переживала за свой журнал.