Текст книги "Сто имен (СИ)"

Автор книги: sweet_mademoiselle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

========== Глава 17 ==========

Скажи кто-нибудь Китти, что Эмброуз в жизни не общалась сдружись людьми, она, пожалуй, поверила бы. Китти даже не назвала ее грубой, но она попросту не умела вести беседу. Не смотрела в глаза – только раз, и то случайно, когда Китти успела разглядеть ее разноцветные радужки и бледный след от ожога. Возможно, в тот момент Китти, и ещё и отвернулась. Китти могла любоваться Эмброуз в профиль справа: с этой стороны волосы были убраны, заткнуты за ухо, открывая бледно-фарфоровую кожу. Какая необычная женщина! Необычная не только внешне, но и по характеру.

И говорила она столь странно – тихим голосом, но порой, словно испугавшись, что ее не слышно, она вдруг громко произнесла отдельные слова и тут же вновь принималась шептать, так что конца фразы не разберёшь. Китти изо всех сил напрягала слух, чтобы ничего не упустить.

– она звонила мне. Да, так. В прошлом году. Я помню. Потому что это. Необычно. – Слово “необычно” Эмброуз выкрикнула, сама испугалась и вернулась к шёпоту: Сказала, что хочет встретиться со мной. Приедет сюда. Взять интервью. Да, так и было. Я сказала – нет. Сказала, что я такого не делаю. Не даю интервью.

– Она объяснила, на какую тему будет интервью?

– Юджин. Я сказала ей поговорить с Юджином. О музее. С прессой разговаривает Юджин, а не я. Она сказала, не о музее. Она и не знала о бабочках.

– Она хотела взять личное интервью?

– Да, так она и сказала. Я ей ответила, что я не хочу. Не стану. Список. Она сказала, что я все равно останусь в списке. Не знаю, что это значить.

– Список людей, у которых она собиралась взять интервью, – пояснила Китти. – Она составила список из ста человек, с кем она хотела поговорить и написать о них.

– Она позвонила ещё раз. Несколько дней спустя. Спросила о гусенице.

– Олеандровой, – улыбнулась Китти.

– Смеялась. Она смеялась. Ей это казалось забавным. По-хорошему забавным. Она и сама хорошая, – мягко добавила Эмброуз и впервые подняла взгляд, на краткое мгновение встретились взглядом с Китти и вновь отвернулась, будто знала, что Констанс уже нет. – Она попросила разрешение приехать. Поговорить со мной. Посмотреть музей. Я сказала: музей – добро пожаловать. Не ко мне. Но музей открыть только летом. Это была весной. Она звонила мне в прошлой году весной. Так и не приехала.

Китти не пришлось прятать свои слезы. Эмброуз все равно не смотрела в ее сторону.

– Она заболела, – осевшим голосом пояснила Китти. Откашлялась и договорила: – В прошлом году у неё обнаружили рак груди, и две недели тому назад умерла.

– Папа умер от рака.

Не слишком обычное выражение сочувствия, но Эмброуз вложила в него душевную теплоту.

– Вы приехали забрать ее заказ?

Слёзы мгновенно высохли от удивлению.

– Какой заказ?

– О! Я-то думала, вы за ним приехали. Я отложила, как она просила. Убрала с витрины, чтобы никто не купил. В рамке. Олеандровый мотылёк. Она сказала это будет подарок.

– Я занималась музеем вместе с папой, – сказала Эмброуз, когда Китти объяснила ей, зачем на самом деле приехала.

Поначалу Эмброуз, как и большинство людей, не готова была говорить о себе, но когда Китти вполне искренне заверила ее, что личное интервью пойдёт в пользу музею и притом станет для неё интересным новым опытом, и к тому же пообещала, что фотографии Эмброуз ни в коем случае не появятся в прессе, та согласилась поговорить, а Китти за ней записывала, теряясь в догадках: никак не получилось сложить все сюжеты воедино.

Сюжет: люди и не подозревают, как они интересны. Или: те самые люди, которые считаю себя неинтересными, окажутся интереснее всех.

Салли, застрявшая на экскурсии с Юджином и кучей туристов, задававших чересчур много вопросами, засыпала подругу грозными СМС, но Китти не могла упустить шанс. Она так и не выяснила, почему Эмброуз попала в список Констанс, хотя уже знала, что музей бабочек тут ни при чем, и ей предстояло обнаружить то, что привлекло внимания Констанс. А история этой загадочной женщины волновала Китти не только с профессиональной точки зрения, но и лично.

– Мама и Папа вместе создали этот музей, но мамочка умерла, и Папа продолжал работу сам.

С виду Эмброуз было за сорок, но ее возраст с трудом поддавался определению: порой она выражалось по-детский и стеснялась по-детский, но, когда сутулилась, как старуха.

– От чего умерла ваша сама? – осторожно спросила Китти. Она ожидала услышать, что виной всему пожар, и получить какое-то объяснение необычной наружности Эмброуз. Спросить напрямую она не решилось, но загадка притягивала и мучила Китти, и она понимала, что никогда не посмеет задать вопрос, никогда не затронет эту тему.

– Осложнения после родов. Она родила меня здесь. В доме. Наверное, ее бы спасли, если бы она родила меня в больнице, но она не захотела. Вот. Так получилось.

– Мне очень жаль.

Эмброуз отпила глоток чая.

– Юджин, видимо, вам очень помогает. Он много знает, – заметила Китти.

Наконец Эмброуз подняла взгляд и улыбнулась. Улыбка адресовалась не Китти, а открытой двери в сад, ярким цветам и бабочкам. На миг она оживилась, потом снова потухла.

– Юджин любить бабочек. Я и не надеялась отыскать человека, который любил бы бабочек, как любил их Папа. Сама бы я не справилась. Без помощи Юджина никак.

–Он тоже самое сказал о вас: ничего бы этого не было, если б не вы. – Китти ответила улыбкой на застенчивую улыбку Эмброуз. – Как вы его нашли?

– Его мамочка была моей учительницей. Он приходил вместе с ней на урок. Скучал до смерти. Иногда сидел в классе, а иногда – чаще всего – бродил по музею. Во почему он все знает. Он с детства смотрел на этих бабочек в рамках.

– Вы учились на дому, -закинула удочку Китти.

– Да. – Эмброуз ограничилась коротким ответом, но Китти выдержала паузу, предчувствуя, что последует что-то ещё: она уже начала привыкать к отрывистой речи Эмброуз. – Дети бывают жестоки. Ведь правда? А я – я была… необычной.

Это мягко сказано.

– Папочка думал, что мне лучше оставаться здесь.

– Вас это устраивала?

– Да. – На этот раз в ее голосе не прозвучала и нотки сомнения. – Весь мой мир – здесь, другого я никогда не знала.

– Можно спросить, сколько вам лет?

Похоже, на такой вопрос Эмброуз отвечать не хотелось. Плечи поникли, волосы окончательно занавесили лицо, и за этой завесой Эмброуз повела долгий спор сама собой.

– Это так важно?

Китти призадумалась. В иных случаях – нет, но в данном случае возраст имел значение.

– Будьте так добры.

– Сорок четыре.

Телефон Китти не утомительно вибрировал. Четыре…пять…шесть пропущенных звонков. Прекратит звонить и тут же начнёт снова. Салли уже с ума сходит, не дай бог, уедет и придётся выбираться от сюда самой.

– Простите, можно воспользоваться вашим туалетом? – спросила Китти.

Она думала, эта просьба порадует Эмброуз не больше, чем вопрос о возрасте, но та, кажется почувствовала облегчение: по крайней мере допросят окончен. А Китти так любила совать нос в чужую жизнь. Она заглядывала в каждую комнату по пути в коридор и под конец, вместо того чтобы свернуть направо, как ей сказали, свернула налево. Судя по тем комнатам, которые она уже миновала, оставалось лишь спальня Эмброуз, и то, что она увидела в этом наиболее личном помещение, изумило Китти. Одна стена – та, что напротив кровати, – полностью, от пола до потолка, была обклеена вырезанными из журналов фотографиями супермоделей, актрис, певиц, просто моделей. От некоторых оставалось лишь конкретная деталь – волосы, нос, глаза или губы, – от других все лицо. Иные лица представляли собой коллаж из деталей, заимствованных у разных женщин. Подобно музею, где в рамках покоились бабочки, эта комната тоже была превращена в выставку, в коллекцию – в музей во славу красотка. И все же то была неживая красота, музейная, и Китти почувствовала, как по ее спине волной прошла дрожь. Она поспешила выйти из комнаты.

Выпроводив наконец журналистку, Эмброуз устало вздохнула: она так редко общалась с людьми, за исключением Юджина, разумеется, и ее изнурило стараниями скрыть своё лицо, скрыть свои чувства, казаться нормальной, говорить как обычный разумный человек. Все это без особого труда давалось ей в укрытии доверенного круга, она едва справлялась с такой задачей. Ее ближний круг помимо Юджина включала уборщица Гарриет и Сару – ту молодую женщину, что работала в музее. Даже с ними Эмброуз разговаривала, лишь когда возникала неотложная нужда, а вполне свободна общалась только с Юджином, потому что это был всего-навсего Юджин, его не шокируешь. Он знал ее с детства, и – вот странность! – если при других людях Эмброуз распускала волосы и закрывалась ими, оставшись наедине с Юджином, она затягивала волосы в строгий пучок и смотрела ему прямо в глаза.

Эмброуз прошла в спальню, взяв журнал, который читала с утра. Лето было не самым ее любимым сезоном – конечно, если б не музей и не бабочки. Лето – пора откровенности, журналы пестрят фотографиями знаменитостей и красавиц в бикини на пляжах, в музее кишат красотки, не видающее какое это счастье – бродить в доме ли, на улице, убрав с лица волосы и нисколько не смущаясь. Лучше уж зима, когда можно окуклиться, скрыться. Ей в жизни не довелось путешествовать, но, если б могла, она бы уезжала на лето в холодные края, – однако летом нельзя оставлять музей.

Эмброуз аккуратно вырезала фотографию актрисы из мыл ной оперы – кто она такая, Эмброуз не знала, но фигурка в крошечном бикини горделиво демонстрировала чудеса похудения: вернулась к прежней форме всего через полтора месяца после рождения ребёнка. Эмброуз закрепила фотографию на стене так, чтобы не заслонить другие, которые тоже хотела видеть, затем опустилась на кровать и четверть часа подряд пристально изучала пополнение своей коллекции, рассматривала глаза, нос, губы, длинную шею, изгиб поясницы, гордо выставленный зад, крепкие загорелые бёдра, идеальные ногти на ногах и красивые пляжные тапочки. Она растворялась в фотографиях и на несколько драгоценных мгновений превращалась в ту девушку, переносилась на пляж: вот она выходит из моря, и все смотрят на неё, она чувствует, как пригревает солнце и как стекает с тела соленая вода, она выглядет потрясающе, легкая, счастливая, уверенная – возвращается на лежак выпить коктейль. В голове Эмброуз так живо себе все это представляет.

Китти Логан спросила ее, почему она коллекционирует бабочек, что так привлекает ее в них? Она не солгала в ответ, но и правды не сказала, ответ был напольным. Почему бабочки? Потому что они красивы. В отличие от неё самой. Все просто.

По той же причине она с детства любила сказку о Красавице и Чудовище, и хотя диснеевский фильм появился, когда ей было двадцать три года, она много раз хвоила смотреть его в кино, а потом вышла кассета, и она смотрела его каждый день, выучила наизусть – каждое слово, каждый взгляд, каждый жест каждого персонажа. Папочка удивлялся такой привязанности к детскому фильму, но он не понимал, что она в нем видит. Не романтику, не чудо превращения Чудовища в Прекрасного Принца – нет, но похищение Красавицы, потому что она сама была Чудовищем, способным распознать Красоту, и понимала, каково это – быть очарованным чужой красотой, только подле нее и чувствовать себя живым. Она бы и сама хотела уловить красоту, запереть ее надежно внутри себя, чтобы каждый день видеть ее и славить.

– Кто это засыпает тебя СМС? – спросила Салли на обратном пути из Килдейра. Впервые открыла рот – видимо, то был знак, что Китти наконец прощена.

– А что? – поморщилась Китти.

– У тебя с лица не сходить улыбка с той самой минуты, как началась эта СМСизация.

– СМСизация? Ну и словечко ты выдумала.

– Не уклоняйся от темы. Так кто это?

– Никто, просто Пит, – чересчур поспешно ответила она.

Салли широко раскрыла глаза:

– Пит, ненавистный ответственный редактор, отвратительный тиран?

– Отвратительным я его никогда не называла.

– О. Мой. Бог.

– Да что такое?

– Дорогая, ты же догадываешься, что происходит? – подначивала Салли.

– Значить, ничего не происходит. Помолчи, очень тебя прошу. – Китти попыталась прикрыть рукой болтливый рот подруги, но Салли захихикала, а машина пошла юзом, так что Китти поскорее убрала руку.

– Ладно-ладно, я ничего не говорю, ты сама знаешь, – пропела Салли.

– Он всего лишь проверяет, как я, – заявила Китти, захлопнув телефон-раскладушку и убирая его в сумку, но, едва убрала, сразу же пожалела об этом: интересно же, как Пит отреагировал на последнюю СМС, тщательно продуманную и, на ее взгляд, довольно-таки остроумную.

В молчании они ехали в сгущавшейся темноте, вдали алел горизонт.

– Красный закат, – заметила Китти. – Будет ясный день.

– Брось, – возразила Салли. – Это пустые суеверия. По прогнозу завтра будут проливные дожди.

И снова молчание. Позабыв о Пите, Китти вернулась к своему сюжету, перебивая тех, с кем успела поговорить: Берди Мерфи, Эмбер Ву, Мэри-Роуз Годфри, Арчи Гамильтон, Эмброуз Нолан. Она искала связь между ними, хоть какую-то зацепку, сравнивала и противопоставляла, перебирала все подробности, который ей удалось узнать, и хотя кое в чем обнаруживалось сходство, связи не возникло – это был не единый сюжет, а несколько отдельных и самодостаточных историй. Придется начать заново, вслушаться в из рассказы и отыскать наконец тот замысел, без которого работа не состоится. Китти залезла в сумку – Салли усмехнулась: опять, мол, хватаешься за телефон, – но Китти уже и думать забыла про СМС. Она вытащила блокнот, и Салли поняла: абонент недоступен, лучше оставить ее в покое.

Китти думала об Эмброуз, о бабочках в рамках, о фотографиях на стенах на спальне.

Номер два: Эмброуз Нолан.

Заголовок: Наука красоты.

========== Глава 18 ==========

Китти пришлось заночевать у Салли.

Вернувшись из Страффана в дом, где жила Китти, они обнаружили,что утренняя статья обернулась гонораром в виде навоза, которым была густо вымазана каждая ступенька лестницы, а на двери им же выведены слова: “Продажная шлюха”. Казалось бы, такое случилось уже далеко не впервые, но Китти расстроилась. Подумала уже, не сфотографировать ли дверь и не послать ли Ричи, но тут же передумала: не хватало еще раз попасть в газету. Хорошо хоть, что ни разу не вторгались в ее квартиру, не пытались напасть на нее. Прихватив с собой одежду, который хватило бы на неделю в гостях, Китти развернулась на каблуках и бросилась искать убежища в машине Салли. Путь ей преградил Чжи, владелец дома.

– Извините, Чжи, я очень спешу, не могли бы вы.. – Она шагнула вправо, пытаясь его обойти, но Чжи передвинулась в ту же сторону, Китти подалась влево, но и там Чжи мешал ей пройти. – Я немедленно вызову уборщиков, чтобы все отчистили.

– Не пойдет. На той недели краска, туалетная бумага, дерьмо, вчера фейерверк, сегодня опять дерьмо. Плохо для моего бизнеса.

– Знаю, знаю, но это скоро кончится. Им надоест, и они оставят меня в покое.

Чжи это обещание отнюдь не убедило.

– В конце месяца будет новый квартиросъемщик. Вы съезжаете. Ищите новое место.

– Нет-нет-нет, – прервала его Китти и даже руки сложила в молитвенном жесте. – Пожалуйста, пожалуйста, не говорите так. У меня черная полоса но вообще-то я же вполне порядочный квартиросъемщик правда?

Чжи только бровями пошевелил.

– И я никому не скажу про ПХЭ.

Лицо владельца потемнело.

– Вы угрожаете?

– Нет! Я же сказала: никому не скажу. Никому.

– Тогда зачем это вспоминать? До первого – я чтоб вас тут не было! – заявил он и грохотом помчался вниз по лестнице.

Китти так и осталась стоять на лестнице размышляя, насколько хуже может сделаться ее жизнь и где ей, при заметно снизившихся доходах, найти квартиру по карману, но тут Чжи вновь предстал перед ней с какой-то одеждой на плечиках в целлофановой обертке.

– И ваш друг, – заявил он, поднимаясь вплотную к ней, – не платил за свой пиджак. Должен был платить утром. Платите вы. Десять евро.

– Он мне вовсе не друг! Я не стану за это платить.

– Он друг. Я видел, вы чмоки-чмок. Платите. Десять евро. ПЛАТИТЕ ВЫ.

– Ни за что! Это не моя вещь. Ни за что.

Хозяин начал спускаться по ступенькам.

– Окей, давайте договоримся. Я заплачу за пиджак, а вы не станете меня выгонять.

Домовладелец поразмыслил над предложение.

– Вы платите, а я подумаю.

Китти не смогла сдержать улыбку.

– Превосходно! – Нашарила в сумке деньги и отдала ему. Взамен получила пиджак. – Так я остаюсь?

– Нет! – пролаял он. – Я сказал – подумаю, и я подумал, и ответ “Вон”. – И ринулся прочь в подвальное помещение, а Китти так и застыла на месте.

Выйдя из добропорядочного дома Салли, уставленного добропорядочной мебелью, где она жила с добропорядочным мужем, и он вел за добропорядочным завтраком добропорядочный разговор о добропорядочном матче в гольф, на который он ездил в прошлые выходные, они оставили полуторагодовалого отпрыска Салли на добропорядочную няню и вместе поехали в город. В полвосьмого утра воздух уже разогревался, дул легкий ветерок. Верхней одежды вроде бы не требовалось, но Салли натянула толстый свитер, перекинула через руку плащ и прихватило с собой гигантских размер зонтик.

– Приют для бездомных? – кивнула Китти на зонтик.

– Дуглас берет его, когда играет в гольф.

– Это понятно. И вы пользуетесь им на пляже?

Салли сделала вид, будто не слышала.

– Сегодня тепло. – Китти т кардиган сняла.

Салли поглядела в ясное голубое небо:

– Ожидается проливной дожди.

– Не очень-то похоже, а?

Салли улыбнулся улыбкой посвященной, будто лишь ей одной были ведомы тайны климатических капризов.

– Так что у тебя сегодня?

– Завтрак с бывшем зеком, бранч с женщиной которая специализируется на покупке подарков, днем встреча с больничном парикмахером, вечер в доме престарелых, а вернувшись, возьму ведро отбеливателя и примусь счищать навоз.

– Что-что, а скучной твою жизнь не назовешь.

– Только не скучной. Тем более что придется подыскивать себе новое жилище.

– Можешь гостить у нас сколько вздумается, – пригласила Салли.

– Я знала, что ты так скажешь, и большое тебе спасибо, но нельзя – я должна справиться сама. – Китти старалась, чтобы страх, который она испытывала в глубине души, не прорвался в голосе. На свои деньги ей не снять отдельную квартиру, придется искать соседей. Только она вообразила, что жизнь устроилась, заработки достаточные, дружок платит свою долю за студию, – а теперь и денег почти нет, и она осталась одна. Удастся ли сохранить работу в редакции? Пусть даже Пит в последнее время сделался необычайно дружествен, полон сочувствия, но рекламодатели давят на журнал, не хотят, чтобы Китти публиковалась в нем, а если фрилансер не печатается, то и денег ему не платят, тут все просто. И вряд ли какое-то другое издание заинтересуется ее творчеством.

Щеки Салли побагровели, она задыхалась и начала потихоньку закатывала рукава свитера. Китти постаралась скрыть улыбку. Прощаясь, Салли полезла в карман, достала визитку и вручила ее Китти.

– Дэниел Мира. Знакомое имя, – сказала Китти.

– Он работает в Эшфордском университете. – В этом частном колледже Китти и Салли познакомились пять лет назад. – Недавно он предложил мне вести вечерние занятие. Я сказала, что сама не смогу, но предложу эту работу квалифицированному человеку.

Китти уставилась на карточку.Это была подачка, приятного мало, но Китти понимала, что Салли, как может, в своей легкой и небрежной манере старается представить дружескую помощь словно пустяк,не стоящий внимания.

– У меня нет преподавательского опыта, – пробормотала Китти, все еще вертя в руках визитку.

– Не важно, есть опыт работа в телевидении. Им это и нужно: человек, который расскажет, что делается за кулисами. И забудь про отсутствие опыта, покажи им класс, – деньги-то неплохие.

Китти кивнула.

– Позвони ему, заведи разговор, убедишься, подходит ли тебе это. Может, это не твое, но попробовать-то стоит.

Китти снова кивнула, вчиталась в слова на карточке:

– Почему ты сама этим не займешься?

– И так полна коробочка, – улыбнулась Салли. – Полный рабочий день, иногда и рабочий выходной – я почти не вижу Финна, о Дугласа уж и не говорю. Давай-ка ты.

– Спасибо. – Китти обняла подругу.

– Не переживай! – Салли крепко прижала ее к себе. – У каждого случается черная полоса.Помнишь, как это было со мной, когда мы познакомились?

Салли тогда только что уличила Дугласа в супружеской измене, она пыталась сохранить свой брак, пыталась изменить свою жизнь и начать работу на телевидение, каждый день давался ей дорогой ценой.

– Вот видишь: каждый через это происходит, настал и твой черед. Это даже справедливо. – Салли поцеловала ее, и на том они расстались.

Китти спешила в кафе “Брик Эли”, ей не терпелось выслушать окончание истории Арчи. Арчи она застала за стойкой, на том же стуле, – он сидел вполоборота, чтобы есть и одновременно следить за помещением.

– Должно быть, и сегодня расплачиваться предстоит мне, – заметила Китти, усаживаясь рядом с ним. Арчи улыбнулся.

– Фрукты и вода без газа? – спросила официантка, – та же, что и вчера.

– Да, спасибо, – ответила Китти. Надо же, ее запомнили.

– Вымирающий вид, – заметил Арчи, обсасывая шкурку бекона. – Таких мест уже почти не осталось. Они помнят, что вы любите, и лишний раз не надоедают. Удачное сочетание.

Дверь открылась, вошла вчерашняя женщина-мышка.

– День сурка, – удивилась Китти.

Женщина огляделась по сторонам, вновь на ее лице засветилась, а затем угасла надежда. Присела в углу, разочарованная.

– Как обычно? – спросила ее официантка.

Женщина кивнула.

– Почему бы вам просто не подойти к ней? – спросила Китти.

– Что? – рявкнул Арчи и даже тарелку от себя оттолкнул, возмущенный тем, что за ним наблюдают.

– Подойдите к этой женщине, – улыбнулась Китти. Вы же всегда на ней смотрите

– О чем вы говорите? -Его щеки залил румянец. – “Всегда!” Вы тут всего второй раз.

– Ну, как знаете, – снова улыбнулась Китти, не желая раздражать своего собеседника, и перешла к основной теме: – Сегодня я приготовилась. – И достала блокнот и диктофон.

Арчи так и покосился на диктофон, что Китти испугалась: сейчас он откажется от интервью! Надо же было сделать такую глупость! Многие люди дергаются при виде диктофона. Эта камера привлекает идиотов, а диктофон повергает их в ступор. Никому не нравиться звук собственного голоса – ну, и большинству людей он не нравится, – а сам вид диктофона напоминает, что к каждому твоему слову прислушиваются, что это уже не разговор, а интервью.

– Я могу не включать, если вы против.

Арчи отмахнулся – ему было все равно.

– Мы говорили о том, как погибла ваша дочь…

– Как ее убили, – тут же прервал он.

– Да. Мы говорили об убийстве. И о том, что полиция с самого начала подозревала вас и вы видели, что это мешает поискам настоящего убийцы.

Арчи кивнул.

– Я подумала, нам бы надо подробнее поговорить об этом. Что вы чувствовали, каково это – когда тебя не жалеют выслушать, хотя ты располагаешь жизненно важной информацию.

Насмешливой блеск вновь появился в глазах Арчи:

– Думаете, читателям это будет интересно?

– Конечно, Арчи! Для каждого человека это самое страшное, что он может себе вообразить, а вы через это прошли. Никто оторваться не сможет от реальной истории, и, мне кажется, благодаря этому люди станут по-другому к вам относиться. Да и при приеме на работу в вас будут видет не человека, отбывшего срок, а отца, до последнего защищавшего свою дочь.

Взгляд Арчи смягчился, смягчилась линия челюсти, линия плеч.

– Благодарю вас.

Она ждала.

– Но моя история не об этом.

– То есть?

– Убийство моей дочери, конечно, входит в мою историю. Да, с него все началось, и тогда моя история к этому и сводилась, но теперь это уже другая история.

Китти глянула на свои записи. Она бодрствовала над ними до полчетвертого утра в гостевой спальне Салли – такой же добропорядочной, как и весь дом.

– Так что же?

Арчи опустил взгляд.

– Я никогда не верил в Бога. Ни в школе, где набожные учителя старались вбить в нас страх и чувство вины. Они-то в Бога верили, но я считал, что они заблуждаются, что они – безумцы. Мне казалось: если меня силой принуждают верить во что-то, в этом не стоить верить, это что-то неправильное, – вы меня понимаете?

Китти кивнула.

– Перед сном я молился, но это была рутина, как зубы очистить. Я верил в Бога примерно так же, как в микробов: что-то, чем взрослые запугивают детей, определенная привычка, повинность. Я не верил в Бога, когда мне было шесть лет, на похоронах моей матери, не верил в семь лет, подходя к первому причастию, в двенадцать, на конфирмации. Я не верил в него, когда, стоя в его храме, клялся вечно хранить верность моей супруге. Но, – он глянул на Китти остекленевшими глазами, – я возблагодарил его в тот день, когда родилась моя дочь. – После паузы Арчи продолжил: Почему я его благодарил? Как возможно благодарить того, в кого не веришь? И все же. Не задумываясь. Словно это было естественно и правильно. – Он призадумался и добавил: – А потом начались бессонные ночи, и я вновь забыл про него. Иногда, если у дочки был жар или когда она упала и ударилась головой и мы помчались в больницу накладывать швы, я вспоминал о нем. Но стоило ее слезам высохнуть, едва на ее лице появлялась эта очаровательная улыбка и освящала мой мир, я опять забывал о нем.

И лишь когда она пропала и мы целую неделю тщетно искали ее и уже обратились к общественности с просьбой начать поиски, я опять воззвал к нему. Я молился. Сперва по утра, дома, в ту секунду, когда просыпался. Молился о том, чтобы в этот самый день она вернулась домой. Потом молитва стало занимать все больше времени, почти весь день. Я пошел в церковь. Ходил туда каждый день. Я вспоминал о Боге так же часто, как о дочери. Все время торговался, заключал сделки, давал обещания: возврати ее мне, и я сделаю то-то и то-то, на все пойду, лишь бы она была жива. Помоги нам найти ее, и я стану самым заправским праведником, какого ты только видел. Я умолял. Взрослый человек, я валялся на его ногах, умоляя. Я так крепко верил в него, как никогда в жизни.

А потом ее нашли – мертвой, изувеченной. И я не только утратил веру, я так уверился в его несуществовании, что злился на тех, кто верил. Я не мог общаться с ними, двух минут не выдерживал в их компании, а они, христиане, так и полезли из всех щелей, когда Ребекку нашли, явились поддерживать нас. От их веры , их наивности, готовности принять самые идиотские теории у меня кровь закипала в жилах. Их вера казалась мне приспособленческой, они перекладывали на Бога ответственность, ничего не желали сделать сами, им недоставало ответственности, безумные они какие-то. У них, мол, есть Спаситель, Он руководит ими – чушь собачья! Слабаки, неспособные взять на себя ответственность за собственную жизнь. Я не жалел иметь с нимии дело. Вы меня понимаете?

– Понимаю. То есть вы не верите в Бога? – Она слегка поощрительно улыбнулась собеседнику.

– Не верил. Сперва я не верил, потом уверовал, а он подвел меня, и следующие семь лет я ненавидел его в глубины души, слышать о нем не хотел.Однако ненависть к Богу утверждает его существование точно так же, как благодарность. Нельзя же ненавидеть того, кто не существует.

Китти вся погрузилась в слух и едва заметила, как ей принесли завтрак. Она отхлебнула глоток воды, гадая, к чему гонит Арчи, куда он ее водит. Он наблюдает за ней:

– Вы не верите мне.

– Верно, – возразила она.

– Ничего, сейчас я скажу такое, во что вы точно не поверите.

– Испытайте меня.

Арчи уставился чашку с чаем – чай, должен быть, давно остыл, на поверхности осталась тонкая пленка пузырьков. Он замолчал надолго.

– Ваши родные знают о том, что вы собираетесь мне рассказать? О том, во что я, как вы думаете, не поверю? – спросила Китти, чтобы подтолкнуть его.

Он покачал головой:

– Никто этого не знает.

– Значить, я получу эксклюзив.

– Ага, профи не сдаются.

Китти расхохоталась.

– Нет, -тихо продолжал он, – никто не знает. Мы общаемся, иногда, но… У меня брат в Майо. Фрэнк. Ему стукнуло пятьдесят, и он надумал жениться, можете себе это представить?

– Любви все возрасты покорны. – Китти особо и не пыталась скрыть иронию.

– Вы не верити любовь?

– За эту неделю я во многом разуверилась.

– И все же вы готовы поверить в мою историю?

– Вы были очень откровенны. К тому же от вашей истории зависит мое будущее.

Он улыбнулся:

– А как вы относитесь к Богу?

– Я в него не верю, – откровенностью на откровенность ответила Китти.

Арчи принял ее ответ.

– А знаете, что я думаю о любви? Думаю, что онп меняет человека до неузнаваемости, превращая его в мягкотелого идиота, в одержимого одной идеей глупца.

– Уж с вами такого не случилось! – поддразнила его Китти.

– А как же! Когда я познакомился с моей будущей женой. Она была красавицей, и я тут же свихнулся. Любовь смягчает человека, это я знаю. Но теперь любовь во мне стала гневом, раскаленным гневом, который проник в мою плоть и кровь и пробуждает во мне самое худшее. Вот почему близким лучше любить меня издали. Из Майо, из Манчестера и так далее.

Китти попросила объяснить эту мысль.

– Любовь во мне повернулась оборотной стороной, – сказал он. – Стала темной, грозной, ничего общего с тем сладким сиропом, который пишут на открытках, с теми глупостями, которые возлюбленные шепчут друг другу на ухо. От любви у кого-то вырастают крылья, а меня она пригибает к земли, загоняет в ад. Я – словно демон на страже, готовый рвать, убивать, только бы защитить тех, кого люблю.

– Вполне понятно, учитывая, через что вам пришлось пройти.

– Разве? – Он удивленно поглядел на нее.

– Разумеется.

– Последние семь лет я чувствовал себя монстром, не умеющим любить, как все любят. Я понимаю, и все же… – Он погрузился в размышления. Китти видела, как Арчи отстраивает барьеры, как в нем нарастает напряжения. Еще немного, и он вновь превратится в того закрытого парня, из которого слова не вытянешь. Китти поспешила удержать другого, откровенного Арчи.

– Расскажите мне все-таки, в чем суть вашей истории.

Он уперся взглядом в доску с меню и долго молчал, потом обернулся и глянул н ту женщину. Вздохнул, собираясь с духом.

– Расскажите! – настойчивее попросила Китти.

– Иногда… – Он опять смолк, потом выдавил из себя: – Я слышу чужие молитвы.

Китти приподняла брови, ожидая услышать смех, услышать, что это была шутка, но лицо Арчи оставалось неподвижным. У Китти было всего несколько секунд, чтобы поймать сюжет или раз и навсегда потерять его. Та женщина поднялась и вышла из кафе. Арчи проводил ее взглядом. Затем он перевел взгляд на Китти, ожидая, вероятно, что уйдет и она. Китти предпочла рискнуть:

– И о чем же она молиться?

Он вроде бы опять удивился и такой прямоте вопроса, и тому, что Китти не отмахнулась сразу же от его странных слов.