Текст книги "Сто имен (СИ)"

Автор книги: sweet_mademoiselle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

========== Глава 1.1 ==========

Её призвали Могила: любой секрет, личная или просто конфиденциальная информация скрывались в ней навсегда. С ней можно было чувствовать себя в безопасности, с ней ты верил, что тебя не осудят, и даже если осудят, то молча, ты об этом никогда не узнаешь. И при крещении ей досталось идеально подходящее имя – на ее родном языке оно означает “постоянство и верность”. Тем мучительно, было навещать её в таком месте. Физически мучительно, не только душевно: Китти ощущала реальную боль в груди, точнее – в сердце. Боль появилась, едва она решилась на эту поездку, боль нарастала теперь, когда Китти добралась до места, боль стала невыносимой от сознания, что все это не мон и не учебная тревога. Жизнь как она есть. Жизнь, настигнутая недугом. Скоро она будет утрачена, захвачена смертью.

Китти медленно пробиралась лабиринтом частной больницы, преодолевала крутые лестницы, хотя могла бы подняться на лифте, намеренно сворачивала не в ту сторону, любезно пропускала всех вперед при малейшей возможности, особенно пациентов, передвигавшихся с черепашьей скоростью, опираясь на ходунки и влача за собой шест с капельницей. Она чувствовала на себе взгляды – видно же, человек в растерянности без толку кружится по коридорам. Китти с готовностью ответила бы всякому, кто окликнул бы ее – все, что угодно, лишь бы оттянуть момент, когда придется войти в палату Констанс. Наконец все отсрочки исчерпались, она достигла тупика, полукруглой площадки с четырьмя дверями. Три двери были приоткрыты, из коридора можно было видеть пациентов и визитеров, но Китти не под силу оказалось заглянуть туда, да и зачем: и не присматриваясь к номерам палат, она догадалось, в какой именно лежит её наставница и подруга. И была благодарна за последнюю отсрочку – закрытую дверь.

Китти постучала легонько, будто надеясь, что ей не откроют: она все сделала, приехала навестить – и не попала. Дело сделано, она свободна от всего, даже от вины. Та крошечная часть души, что ещё не рассталась от локиги, напоминала, как глупа и дурна подобная надежда. Сердце билось глухо, подошвы заскрипели, когда Китти принялась переминаться с ноги на ногу. От больничного запаха ей делалось дурно. Ужасный запах. Накрыло вольной дурноты, Китти глубоко вдохнула и взмолилась: верните мне умение владеть собой, верните то, что якобы дается человеку годами, – и я сумею пережить эту минуту. Она все еще глядела себе под ноги и отсчитывала размеренные вдохи, когда дверь приоткрылась и Китти, так ни к чему не приготовившись, оказалось лицом к лицу с медсестрой – и с Констанс, с тем, во что превратилась ее Констанс. Она замерла, но почти сразу же сказала себе: нужно притворяться, Констанс не должна видеть , какое ошеломляющее впечатление производит на гостью. Китти попытались что-то сказать – на ум ничего не приходило. Ничего забавного, ничего обыденного, вообще ничего, чтобы стоило сказать сейчас с человеку, с которым крепко дружить десять лет.

– Впервые вижу – кто такая? – первой нашлась Констанс, французский акцент пробивался в ее речи и после тридцати с лишним лет жизни в Ирландии. Вопреки ее внешнему голос оставался сильным, надежным, подбадривающим – как всегда. – Вызовите охрану пусть ее немедленно выведут.

Медсестра с улыбкой открыла пошире дверь и вернулась к пациентке.

– Я могу попозже зайти, -выдавила из себя наконец Китти. Она отвернулась, чтобы не смотреть на процедуру, но ее взгляд наткнулся на какие-то больничные атрибуты, и Китти сделала еще один полуоборот, отыскивая что-то нормальное, простое, повседневное, на что она могла бы смотреть, притворяясь, будто находится вовсе не в больнице, и нет этого запаха, и ее запаха и ее подруга не умирает.

– Я почти закончила. Осталось только измерить температуру – сказала медсестра засовывая коник градусника в ухо Констанс. Китти вновь отвела взгляд.

– Сядь тут, – позвала ее Констанс, указывая на стул возле кровати.

Китти не смела встретиться с ней взглядом. Да,это неприлично, однако её глаза непрерывно косили, их словно магнитом притягивало то, что не напоминало о больных и болезни. Например, гостиницы, которые Китти принесла с собой.

– Вот тебе цветы. – И она поглядела по сторонам в поисках сосуда для букета. Констант терпеть не могла цветы, она оставляла умирать в вазе любые приношения, которые несли ей, пытаясь улестить, извиниться или добавить красок в её офису. Китти прекрасно знала и все же купила цветы, купила именно потому, что за ними стояла очередь – ещё одна желанная задержка на пути.

– Ох ты! – сказала медсестра. – Что ж вас не предупредила, что с цветами в палату нельзя.

– А, хорошо, сейчас я их унесу. – Китти вскочила, с трудом скрывая облечение, и рванулась к двери.

– Я заберу, – сказала медсестра. – Оставлю в регистратуре, заберу с собой домой. Такой красивый букет, не пропадать же ему.

– Зато я кексы прихватила! – Китти вытащила упаковку из сумку.

Медсестра и Констанс переглянулись снова.

– Да вы что? И кексов нельзя?

– Шеф предпочитает, чтобы пациенты питались только больничной едой.

Китти протянула контрабанду сестре.

– Забирайте и их домой! – рассмеялась та, проверяя показатели градусника. – Все в порядке, – с улыбкой сообщила она Констанс, и эти две женщины обменялись понимающими улыбками, словно эти слова значили что-то совсем другой смысл, чему тут быть в порядке? Рак пожирал Констанс, волосы после радиотерапии немного отросли, но торчали неровными прядями, из обеих рук тянулись провода трубки, а руки-то исхудавшие, но в синяках от уколов и капельниц.

– Хорошо, я про кокаин под дном сумки не проговорилась, – сказала Китти, едва за сестрой захлопнулась дверь (та весело рассмеялась уже в коридоре). – Я помню, как ты не любишь цветы, но я растерялась. Чуть было не притащила золотой лак для ногтей, духи и зеркало – типа шутка.

– Вот и принесла бы. – Глаза Констанс все ещё сверкали голубами искрами, и если смотреть только в эти полные жизни глаза, истаявшее тело почти получается не замечать. Почти, но не совсем.

– Да нет, это вовсе не смешно.

– Я бы посмеялась.

– Принесу в следующий раз.

– Это уже будет не смешно. Шутку-то я слышала. Дорогая моя. – Она дотянулась до пальцев Китти и крепко сжала из поверх больничного покрывала. Китти старалась не смотреть на её руки тонкие, изболевшиеся. – Я так рада тебя видеть.

– Прости , что задержалась.

– Да уж, добиралась ты долго.

– Пробки…– начала было Китти, но шутка не шла с языка. Задержалась она не на час – на месяц с лишним.

Молчание. Затем Китти догадалась: ей предоставлена пауза, чтобы объяснить, отчего же не приходила раньше.

– Ненавижу больницы.

– Знаю. У тебя нозокомефобия, – ответила Констанс.

– Что это?

– Страх перед лечебными заведениями.

– Не знала, что для этого есть специальное слово.

– Слово есть для всего. У меня две недели нет стула, это, оказывается “анизм”.

– Об этом можно бы написать,– рассеяно сказала Китти.

– Ну уж нет. Работа моей прямой кишки останется тайной между мной, Бобом, тобой и той милой женщиной, которая ухаживает за моей попкой.

– Не об этом – о больничной фобии. Это неплохой сюжет.

– Объясни почему.

– Допустим, я найду человека с такой фобией, и он тяжело болен, а лечиться не может.

– Дома будут лечиться. Подумаешь, проблема!

– Или у женщины начались схватки, она шагает взад-вперед перед приемным покоем, но никак не заставит себя переступить порог.

– Родить в “скорой”, или дома, или на улице. – Констанс пожала плечами. – Однажды я собирала материал о женщине, которая родила в укрытии во время войны Косово. Она осталась одна, это был ее первенец. Их нашли через две недели, мать и ребенок были вполне здоровы и счастливы. В Африке вовсе женщины рожают в поле и сразу же возвращаться работать. У некоторых племен рожают танцуя. В западном мире с роженицами слишком носятся, все устроено неправильно. – Я писала об этом.

– Врачи, которые не в состоянии ходить на работу, – все ещё не сдавалась Китти.

– Нелепость! Он потеряет лицензию.

Китти рассмеялась:

– Ты, как всегда, спуску не даешь! – Улыбка её погасла, она впервые по-настоящему увидела пальцы Констанс на своей руке. – А как насчет эгоистичной женщины, которая никак не решиться навестить больную подругу?

– Но ты же пришла, и я очень рада тебя видеть.

Китти сглотнула:

– Ты ничего не сказала об этом.

– О чём?

– Ты знаешь о чём.

– Не знала, готоа ли ты это обсуждать.

– По правде говоря, нет.

– Вот видишь,

Они помолчали.

– Меня полощут в газетах, на радио – везде, – решилась наконец Констанс.

– Я не получаю газет.

Китти притворилась, будто не замечает стопку на подоконнике.

– Куда бы я ни пошла, все смотрят на меня, тычут пальцами, словно я прокаженная.

– Оборотная сторона популярности. Ты же телезвезда.

– Я не телезвезда. Я – идиотка, осрамившаяся на телевидении. Есть разница, а?

Констанс молча пожала плечами, словно разница не так уж и велика.

– Ты не советовала мне идти в телевидение. Скажи теперь: “Я же тебя предупреждала”– покончим с этим.

– Я никогда так не говорю. От подобных слов никакого толку. – И Констанс снова пожала плечами, её фирменный жесть.

Китти выпустила пальцы Констанс и тихо спросила:

– Работа все ещё за мной?

– Пит не поговорил с тобой?-Похоже, Констанс рассердилась на ответственного редактора.

– Говорил. Но мне надо услышать это от тебя. Мне нужно услышать это от тебя.

–“Etcetera” по-прежнему желать видеть тебя в своём штате, – без колебаний ответила Констанс.

– Спасибо! – шептунов Китти.

– Я поддерживаю твое желание работать на телевидении, потому что знаю: ты хороший репортёр, а можешь стать великим. У всех бывают ошибки, у кого-то больше, у кого-то меньше, но никто не безгрешен. И когда такое случается, надо использовать этот опыт, чтобы стать лучшим репортёром, а главное, лучшим человеком. Помнишь, какой сюжет ты предложила мне, когда явилась на собеседование десять лет назад?

Китти рассмеялась, но её передернуло.

– Нет, – солгала она.

– Конечно же, помнишь. Ладно, раз ты не хочешь сказать, скажи я: я спросила, если бы тебе прямо сейчас предложили написать статью о чем угодно, какой сюжет ты бы выбрала.

– Не надо, Констанс! Все я помню! – Китти сильно покраснела.

– А ты ответила, – продолжила Констанс, будто её не перебивали, – что слышала о гусенице, которая не смогла превратиться в бабочку.

– Да помню я, помню.

– И ты бы хотела узнать, как чувствует себя тот, кого лишили такого чуда. Ты хотела понять, что чувствует гусеница, если у неё на глазах сестры превращается в бабочек, а она знает, что с ней этого никогда не случиться. Собеседование проходили в день президентских выборов в США, в тот самый день затонул круизный лайнер с четырьмя с половиной тысячами пассажиров на борту. Из двенадцати кандидатов, явившихся к нам в тот день ю, ты единственная не заговорил о политике и о лайнере и не выразила желания провести день с Нельсоном Манделой. Тебя интересовала только эта бедняжка гусеница.

Невольно Китти улыбнулась :

– Да, я пришла к тебе прямиком из университета. Травке ещё не выветрилось из организма.

– Нет, – прошептала Констанс, снова беря Китти за руку. – На том собеседовании ты сумела убедит меня: ты не боишься летать, ты боишься, что тебе не дано будет оторваться от земли.

Китти с трудом сглотнула, поступили слезы. Она так и не взлетела, и уж теперь – вряд ли.

– Некоторые считают, что нельзя действовать под влиянием страхом, но если человек не боится, так в чем риск и вызов? Лучшие свои работы я делала, когда признавала свой страх и бросала себе вызов. И вот я увидела молоденькую девушку, страшившуюся, что не полетит, не сразу подумала: “Ага, наш человек!” Потому что в этом суть “Etcetera”. Да, мы пишем о политике, но мы пишем о людях в политике, нас интересует их эмоциональный опыт, не только действия, но причины этих действий. Что с ними было в жизни, откуда берётся их вера, откуда чувство. И о диетах пишем, но не о экологически чистых продуктах и цельных злаках: нам важно кто важно почему . Люди, их чувство, их мы больше, – это, кончено, мое личное мнение. “Etcetera” не перестанет публиковать тебя, Китти, до тех пор, пока ты будешь писать то, во что веришь. Ни в коем случае не пиши по чужой подсказке, если тебе станут говорит: вот, мол, отличный сюжет. Никто не знает заранее, что люди захотят прочесть, услышать и увидеть, сами читатели этого не знают, сперва прочтут, потом решать. Надо искать новое, а не перемешивать старое и скормить потребителю. – Констанс иронически приподняла брови.

– Сюжет был мой, – негромко возразила Китти. – Некого винить, кроме себя самой.

– В каждом сюжете ещё много людей участвует, кроме автора. Сама знаешь: если бы ты с этим пришла ко мне, я бы за это не взялась. А если бы даже – гипотетически – взялась, я бы успела остановить это, пока не стало слишком поздно. Тревожных сигналов хватало, и кто-нибудь из начальства мог бы обратить на это внимание, но раз ты решила взять всю вину на себя, так задай вопрос себе: почему тебе так сильно хотелось раскрыть именно этот сюжет? – Констанс примолкла, и Китти подумала, не ждёт ли она немедленного ответа, но Констанс просто собиралась с силами. Через минуту она продолжила: – Однажды я брала интервью у одного человека, мои вопросы почему-то его веселили, чем дальше, тем больше. Когда я спросила его, в чем дело, он ответил: вопросы гораздо больше говорят об интервьюере, чем об интервьюируемом. В этой беседе он укала больше выяснил обо мне, чем я о нем. Мне это показалось интересным, и тот человек был прав, по крайней мере в том случае. С тех пор я часто думаю, что выбор темы больше говорит об авторе, чем о самой теме. На факультете журналистики нас учат отстраняться от сюжета и сохранять объективность, на зачастую приходиться погружаться в сюжет, чтобы понять, сблизится, помочь читателям и зрителям проникнуться этой историей, иначе в ней не будет души – такой текст мог бы сочинить и робот. И при этом не впихивать в сюжет свою позицию. Об этом я тоже немало думала, Китти. Не люблю, когда журналист использует сюжет как повод изложить своё мнение. Какое нам дело, что думает отдельный человек? Во народ или все женщины, все мужчины – это мне интересно. Но понимание должно присутствовать в каждом абзаце текста, чтобы читатель ощущал чувство за твоими словами.

Китти предпочла бы не вникать то, что говорить о ней выбор этой темы. Она бы предпочла вообще не говорить и не думать о том сюжет, вот только на её канал подал в суд и ей самой в ближайшие дни предстояло отвечать по иску о клевете. Голова уже распухло, Китти устала думать об одном и том же, устала перебирать, как же это могло случиться, но внезапно нахлынула потребность в исповеди, потребность попросить прощения за все, что она натворила, – только так ей удастся вернутся себе чувство собственного достоинство.

– Я должна кое в чем признаться.

– Обожаю слушать признания.

– Когда ты приняла меня на работу, я была в таком восторге! И первым делом решила написать ту самую историю про гусеницу.

– Вот оно как?

– Конечно, я не могла взять интервью у гусеницы, но этот образ послужил бы затравкой для рассказа о людях, которые хотят летать, но не могут. О том, что такое – чувствовать, что ты прикован к земле, крылья обрезаны. – Китти посмотрела на Констанс: тело, почти сливающееся с больничной постелью, огромные глаза, и чуть не разрыдалась. – Я взялась за расследование… Прости! – Китти зажала ракой рот, пытаясь сдержаться, и все же слезы хлынули. – Выяснилась, что я ошиблась. Эта гусеница, про которую я говорила, которая живет не олеандре, она все-таки потом летает. Она превратилась мотылька. – Глупо плакать, но ведь не о гусенице она рыдает, о себе: в тот раз, как и этот, сюжет выскользнул у неё из рук, но теперь последствия её упущения катастрофические. – Меня отстранились от эфира.

– Тебе же на пользу. Будешь снова рассказывать свои сюжеты, когда все уляжется.

– Больше такого не случиться, Китти. Знаешь, чтобы раскрыть сюжет, чтобы найти истину, как я говорю, не нужно отправляться боевом строем, паля из всех орудий и обличая ложь. И не всегда истина – открытые всемирного значения. Просто доберись до настоящего, до сути.

Китти закивала, шмыгнула носом.

– Прости, я не за тем шла, чтобы поговорить о себе. Мне очень жаль. – Она подалась вперёд, сидя на стуле, уронила голову на постель, стыдясь смотреть Констанс в глаза, стыдясь самой себя: её подруга тяжело больна, ей хватает о чем беспокоится, а она и в больничную палату свою ерунду притащила.

– Тшш, —шепнула Констанс, ласково проводя рукой по волосам Китти, – Такая концовка мне ещё больше нравится. Значить, бедная гусеница все-таки поднимется воздух.

Китти подняла голову и увидела, какое измученное у Констанс лицея

– Ты как? Позвать сестру?

– Нет. Иногда находит,—ответила Констанс. Веки её отяжелели, накрыли глаза. – Немножко посплю и снова буду порядке. Ты не уходи, нам ещё о многом нужно поговорить. Например, о Глене. – Она с усилием улыбнулась.

Китти кое-как улыбнулась в ответ.

– Спи, —шепнула она, – Я буду рядом.

Констанс всегда умела читать по лицу Китти любую её ложь угадывала в тот же миг.

– Не бела, он не особа не нравился.

И её веки сомкнулись.

========== Глава 1.2 ==========

Китти присела на подоконник в палате, смотрела, как проходят внизу люди, прикидывала, каким путем возвращаться домой, чтобы никому не попадаться на глаз. Звуки французской речи вывели её из транса, она оглянулась ы изумлении: Констанс только ругалась на родном языке, сверх того за десять лет знакомства Китти не слышала от неё ни одного французского слово.

– Что ты сказала?

Констанс не сразу переключилась. Откашлялась собралась с мыслями.

– Ты была где-то далеко.

– Думала о тем о сем.

– Я давно хотела спросить… – Китти вернулась на стул возле постели Констанс.

– О чём? Почему у нас с Бобом нет детей? – Констанс приподнялась и взяла поильник, выпила глоток через соломинку.

– Это понятно: у тебя и растения засыхают на корню, что бы ты с ребёнком делала? Нет, я хотела спросить, попадался ли тебе сюжет, о котором ты бы хотела написать, но по той или иной причине так и не написала?

Констанс сразу же загорелась.

– Отличный вопрос! И кстати, это само по себе – сюжет. – Она внимательно посмотрела на Китти. – Расспросить старых писателей о тех сюжетах, которые ускользнули? А? Что скажешь? Я поговорю насчет этого с Питером. Или обратиться к авторам, которые уже отошли от дел, попроси написать для журнала тот рассказ, который они так и не написали. Ойсин О Келли, Оливия Уоллес – дать им возможность рассказать свою историю. Можно сделать отдельный выпуск.

– Ты хоть иногда тормозишь? – невольно рассмеялась Китти.

Послышался негромкий стук в дверь, вошел Боб, муж Констанс. Вид у него был усталый, но при виде жены в глазах загорелся теплый огонек.

– Привет, дорогая. Китти, и тебе привет. Хорошо, что ты с нами.

– Пробки, – тупо повторила Китти.

– Знаю, как оно бывает, – улыбнулся он и, подойдя вплотную, поцеловал Китти в макушку. – Он оглянулся на Констанс, та гримасничала, напряженно размышляя. – Пытаешься сходить по большому, любовь моя?

Констанс рассмеялась:

– Китти спросила меня, какую историю я всегда хотела написать, но так и не написала.

– Вот оно что. Не заставляй её думать, доктора не велят, – усмехнулся Боб. – Но это хороший вопрос. Дай угадаю: это когда в Антарктиде разлилась нефть и ты взяла эксклюзивное интервью у пингвина – очевидца?

– Не брала я интервью у пингвина! – рассмеялась Констанс и тут же передёрнулась от боли.

Китти занервничала, но Боб привычно продолжал, будто ничего не заметив:

– Значить, это был кит. Кит-очевидец. Готовый рассказать каждому, кто до него доберется, обо всем, что он видел.

– Капитан! Я собиралась взять интервью у капитана корабля! – огрызнулась Констанс, но явно любя.

– Почему же не взяла? – спросила Китти, любуясь супругами.

– Рейс задержали, – ответила она, поправляя простыни.

– Паспорт не смогла найти, – выдал жену Боб. – Ты же знаешь, на что похоже наша квартира. Там можно спрятать “Свитки Мертвого моря”*, и мы никогда об этом не узнаем. С тех пор паспорт хранятся в тостере, чтоб больше не терялись. В общем, она осталась дома, а с капитаном поговорил другой корреспондент, не будем называет его имени. – Обернувшись к Китти, Боб шепнул ей: – Дэн Каммингс.

– О, ты меня прикончил, я умираю! – простонала Констанс и драматически откинулась на подушку.

Китти закрыла лицо руками: почему-то ей казалось невозможным рассмеяться.

– Ага, теперь мы от неё избавились! – поддел Боб. – Так каков же твой ответ, милая? Очень хочется знать!

– Ты и правда не знаешь? – спросила Китти у Боба.

Он покачал головой, пожали плечами, и вместе они стали наблюдать за тем, как Констанс размышляет, – зрелище и впрямь забавное.

– Ах, – воскликнула она вдруг, и взгляд её оживился. – Вспомнила! Эта идея пришла мне в голову не так же давно, прошлом году, перед тем как… Это скорее эксперимент, но тут, в больнице, я частенько вспоминаю о нём.

Китти придвинулась ближе, чтобы не пропустить ни слова.

Констанс откровенно наслаждалась их нетерпением.

– Наверное, это одна из лучших моих идей.

Китти аж застонала.

– Вот что: папка у нас дома, в моем кабинете. Тереза впустит тебя, если сумеет оторваться от Джереми Кайла*. Ищи на букве “И-Имена”. Принесешь мне папку, тогда и расскажу, что к чему.Нет! – засмеялась Китти.

– Ты же знаешь я не умею ждать. Расскажи сейчас.

– Расскажу тебе сейчас, и ты больше не придешь.

– Приду, честно слово.

Констанс усмехнулась:

– Нет, условие будет такое: принеси папку, и я скажу.

– Уговор.

На том они пожали друг другу руки.

Комментарий к Глава 1.2

*”Свитки Мертвого моря” – древнееврейские рукописи, одна из важнейших археологических находок 20 века. Первые свитки в 1947г. были случайно обнаружены в пещере на берегу Мертвого моря пастухами-бедуиеами.

*Джереми Кайл – британский телеведущий.

========== Глава 2 ==========

По тихим боковым улочкам ( крыса, пробирающаяся сточным канавами ) Китти ехала на велосипеде домой, чувствуя, как убывают силы. Сначала эйфория после встречи с подругой, потом вернулась реальность – все, что случилось с Констанс и что случилось с ней самой – и надежда угасла.

“Тридцать минут” – телешоу, пригласившее Китти год назад, её великий прорыв, её погибель – насчитывало около полумиллиона зрителей. Прекрасно для страны с населением пять миллионов человек, но вряд ли Китти превратилась бы новую Кэти Курик*. Теперь, после катастрофического провала, её отстранили от эфира и вызвали в суд по обвинению в клевете. Сюжет вышел в эфир четыре месяца назад, в январе, но шум в прессе поднялся именно теперь, когда оставалось день или два до суда. Заголовки газет кричали о ней – лицо Китти, её злополучный промах стали известны куда более чем полумиллиону человек.

Разумеется, публика быстро обо всем забудет, но пострадала профессиональная репутация, карьера уничтожена. Спасибо ещё, что “Etcetera” – водителем была Констанс, – сохранил за ней место. Да и то благодаря одной лишь Констанс. Больше у Китти сторонников не имелось, и хотя Боб, заместитель главного редактора, оставался вроде бы её другом, Китти не знала, удержится ли на работе, когда Констанс уже не сможет её поддержать. Страшно было представить себе жизнь без Констанс, а профессиональную жизнь без неё – и вовсе невозможно. Констанс всегда была рядом, она пестовала молодую журналистку, направляла её, давала советы и предоставляя свободу искать свой голос, принимать собственные решения. Это значило, что любой успех принадлежит самой Китти, но также – это она осознала только сейчас, – что её, и только её, подпись будет стоять под каждой ошибкой. И вот к чему это привело.

Телефон вновь завибрировал в кармане, но Китти за неделю уже привыкла не отвечать на звонки. Как только стало известно, что дело передали в суд, журналисты обзвонились, люди, которых она принимала за друзей, чуть ли не шантажировали Китти, чтобы раздобыть матерьялец. Тактика у каждого своя, одни сразу же требовали ответа, други взывали к чувству товарищества: “Сама знаешь, Китти на меня давят. Начальству известно, что мы с тобой дружим, от меня требуют информации”. Или вдруг как с неба свалятся, пригласят на ужин, в бар, на юбилей родителей, на дедушкин восьмидесятипятилетие, ни словом при этом не обмолвившись об истинной причине своей цели. Ни с кем из этих умников Китти не стала ни встречаться, ни разговаривать, она потихоньку усваивала урок и вычеркивала одно имя за другим из списка тех, кого привыкла поздравлять с Рождеством. Один только человек до сих пор не звонил – Стив, действительно близкий друг. Они вместе учились на факультете журналистики и приятельствовали с тех самых пор. Стив мечтал сделать спортивным обозревателем, но добился лишь возможности расписывать частную жизнь футболистов для таблоидов. Это он посоветовал Китти сходить на собеседование в “Etcetera” – прочитал журнал в приемной врача после единственной в их жизни эскапады, с тех пор оба твердо знали, что предназначены быть друзьями, и только друзьями. Мысль о Стиве мистически совпала с упорными гудками телефона, и наступило прозрение: Китти спустила ноги с педалей и полезла за телефоном. Да, это Стив.Может быть, не отвечать? Она уже и в нем сомневалась. Эта история все перевернула вверх дном, неизвестно, кому ещё можно доверять, кому не стоить. И все же она ответила.

– Без комментариев! – рявкнула в трубку.

– Прошу прощения?

– Я сказала: без комментариев. Передай своему боссу, что я не ответила на звонок, что мы поссорились, да мы сейчас и поссоримся – поверить не могу, что ты посмел позвонить мне, так злоупотребить дружбу!

– Обкурилась, что ли?

– Что? Нет, конечно. Погоди, про меня что, теперь говорят, что я наркоша? Если так, я …

– Китти, заткнись. Хорошо, я передам боссу, что Китти Логан, про которую он, кстати говоря, и слыхом не слыхал, не желает комментировать новую модную линию Виктории Бекхэм. Потому что пишу я именно об этом. Не о матче “Карлоу” с “Монэгэном” на звание чемпиона, хотя это потрясающе, “Карлоу” вернулся в финал Ирландии впервые с тридцать шестого года, а “Монэгэн” не добрался до финала с тридцатого, но всем наплевать! Во всяком случае, в моей редакции всем наплевать. Нам важно одно: эта новая линия “в глаз” или “пас”, “супер” или “глупер” – два ещё не избитых антонима в рифму, вот что я должен придумать и никак из себя выжму.

На этом Стив оборвал свой монолог, и Китти, не удержалась, рассмеялась. Впервые за неделю расхохоталась от души.

– Рад, что хоть одному из нас весело.

– Я думала, тебе разрешают писать только о футболе.

– Виктория – жена Дэвида Бекхэма, так что по их понятиям это относится к футболу. Но я звоню не затем, чтобы просить помощи с этим идиотским заголовком. Хотел убедиться, что ты не гниешь у себя в квартире.

– В основном гнию, но выбралась повидать Констанс. Теперь еду обратно, продолжу гнить с того места, на котором остановилась.

– Отлично, увидимся. Да, Китти, – он заговорил серьезно, – привези моющее средство и большую губку.

В желудке неприятно заурчало.

“Сука-журналюга”, – прочла Китти надпись, сделанную на двери краски из пульверизатора, когда добралась с велосипеда до верхней площадки. Квартира-студия располагалось в Фейрвью, недалеко от центра, – можно добраться на велосипеде или даже пешком, а благодаря тому, что внизу работала химчистка, квартплата была не так уж высока.

– Ты бы переехала, – посоветовал Стив, опускаясь рядом с ней на колени и принимаясь скрести дверь.

– Не могу. Другую квартиру я не потяну. Или ты знаешь подходящее помещение над химчисткой?

– Химчистка – обязательное условия?

– Стоить мне открыть окно днём или ночью, меня обдает запахом тетрахлорэтилена, он же тетрахлорэтин, он же перхлорэтилен, известный так же ПХЭ. Слыхал об этом?

Стив покачал головой и добавил отбеливатель.

– Им чистят одежду, снимают жирные пятна с металла. ВОЗ включила его в список вероятных канцерогенов. Тесты показали, что кратковременное – до восьми часов – пребывание в атмосфере с пропорцией семьсот тысяч микрограммов ПХЭ на кубический метр воздуха вызывает расстройство нервной системы, проявляющееся в головокружении, сонливости, головной боли, дурноте и потере координации. Красное так сразу не отмоешь, верно?

– Давай ты зелёное, я займусь красным.

Они поменялись местами.

– Концентрация в триста пятьдесят тысяч микрограммов на кубометр через четыре часа начинает действовать на зрительный нерв. – Китти окунула губку в ведро с водой и продолжала оттирать дверь. – У работников химчистки со временем обнаруживаются изменения биохимического состава мочи и крови. А поскольку испарения ПХЭ проходят через стены и потолки,обследование четырнадцати взрослых человек, живущих рядом с химчистками, обнаружило более низкие результаты поведенческих тестов, чем в контрольной группы.

– Так вот что с тобой неладно. Судя по словесному поносу,ты разрабатывала этот сюжет о ПХЭ.

– Не совсем. Я собрала данные, потом сообщила владельцу дома, он же хозяин химчистки, что собираюсь об этом писать и что материал о воздействии ПХЭ не нервную систему непременно попадет в руки и окрестных жителей, и его работников. В результате он снизил мне квартплату на сто евро.

Стив как-то странно глянул на неё:

– Почему же он попросту не сдал квартиру кому-нибудь ещё?

– Я предупредила, что поставлю в известность любого потенциального арендатора, которого ему удастся найти. Он сдался.

– Ну ты и… – Стив покачал головой.

– Пройдоха? – усмехнулась она.

– Скорее сука-журналюга, – сказал он. – Не стоило и оттирать, они правы.

Он все смотрел на неё так, словно впервые увидел.

– Да ведь это они травят меня ПХЭ, а не я их!

– Переезжай.

– Не по карману.

– Китти, нельзя вот так направо-налево, запугивать людей. Нельзя использовать свою профессию, чтобы получать то, чего захотелось. Это шантаж.

– О-о! – сердито протянула она, швырнула губку в ведро с водой и отворила дверь.

Дверь она так и оставила открытой, присела за кухонный стол, дожидаясь Стива. Надкусила кекса, который пришлось забрать из больницы домой. Стив вошел и прикрыв за собой двеь, о остался стоять.

– Хочешь о чем-то поговорить, Стив?

– Я зашел посмотреть, как ты себя чувствуешь перед судом, но чем больше ты болтаешь, тем больше я за тебя тревожусь.

Кекс во рту превратился в песок. Китти поспешно его проглотила. И вот оно:

– Ты обвинила учителя физкультуры с безупречной репутацией, женатого, отца маленьких детей, в том, что он сексуально домогался двух учениц и стал отцом внебрачного ребенка. Обвинила его по телевидению, на всю страну. И это оказалось неправдой.