Текст книги "Наследие (СИ)"
Автор книги: Сиреневый Кот
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Малиновский потребовал открытого суда?
– Да. И на суде объявил, в чем в действительности состоит его преступление, и потребовал соответствующего вердикта и расследования. Доказать свою невиновность ему было по-прежнему нечем, но ему было важно, чтобы его услышали. Своего он добился, только от смертного приговора это его не спасло.
– Его расстреляли? – шепотом спросила Дана.
– Да. А следующей ночью состоялся уже настоящий переворот – по приказу исполнявшего обязанности начальника Службы безопасности весь Трибунал взяли под стражу. Первый Трибун после допроса покончил с собой, остальных двоих лишили полномочий. Собрался новый Трибунал, началось расследование. Все детали заговора в итоге прояснили, участников вычислили. Малиновскому это уже ничем не помогло, но хотя бы честное имя его было восстановлено. В официальные Хроники, доступные студентам Академии, внесли только конечный результат – заговор, разоблачение, заслугу в этом лично Гроссмейстера. Это не вранье, но настоящая история была все-таки сложнее.
– Да уж, взгляд изнутри… В чем еще этот взгляд не совпадает с официальной версией?
– Владислав Малиновский не был героем, какого можно вообразить, читая только Хроники, – после секундной паузы произнес Лафонтен. – Он оказался вынужден делать выбор в сложной ситуации и вышел из нее в меру своих сил и характера. Но не более.
– Он пожертвовал своей жизнью и репутацией ради блага Ордена.
– Нет. Изначально осознанной жертвы не было. Правильнее сказать – он сделал ставку. До последнего момента надеялся, что судьи спохватятся… Осознание, что игра проиграна, его сломало. В ночь перед казнью он потребовал встречи с кем-нибудь из Трибунала или Службы безопасности.
– Да, об этом упоминания в Хрониках есть, но совсем коротко… Его посещал исполнявший обязанности начальника Службы безопасности, который впоследствии вел расследование заговора. Жан-Пьер де Ла Верне, правильно? Но о содержании разговора говорится очень кратко – что Малиновский рассказал ему еще какие-то подробности, которые потом помогли выйти на заговорщиков.
– Это правда, но не вся. Малиновский после этой исповеди заявил, что готов отказаться от своей позиции. Вообще отречься от затеи с расследованием заговора – только чтобы сохранить свою жизнь. Но такой пересмотр взглядов означал бы прекращение расследования. Ла Верне не участвовал в заговоре, но уже начал кое в чем разбираться, и останавливаться на полпути не мог. Заявление Малиновского он Трибуналу не передал.
– И этим фактически убил его?
– Едва ли. Его все равно бы убрали, не по приговору, так просто тайком. А идти на попятный в расследовании заговора действительно было нельзя.
Дана помолчала, глядя на огонь в камине. Потом спросила:
– Откуда вы все это знаете? Ну, то есть я понимаю, что кроме Хроник, по которым учат студентов, есть еще закрытые архивы и записи, но такие детали… Если Ла Верне хотел скрыть подробности, зачем бы стал включать их в отчеты?
– В архивах Ордена таких подробностей и нет. Но история все-таки записана. Внучка Жана-Пьера, Жозефина де Ла Верне, в тысяча девятьсот двадцать втором году вышла замуж за наследника другой известной династии Наблюдателей. Ее супруга звали, – он легко улыбнулся, – Ален де Лафонтен. А в двадцать шестом году у них родился сын Антуан.
Дана тоже заулыбалась:
– Так вы пересказывали мемуары своего прадеда?
– Да. Это история моей семьи. Ну, а возвращаясь к нашему настоящему… Изнутри многие вещи выглядят иначе, чем на расстоянии и с высоты разного рода компетентных мнений. Человека, который ради достижения всего лишь тактической цели жертвует огромной властью и делом всей своей жизни, я бы сам счел либо сумасшедшим, либо опасным интриганом, ведущим сложную игру. Судя по тому, что меня не отправили тем же путем, что и Малиновского, Трибунал выбрал первый вариант – безобидный сумасшедший. Но мы-то с тобой знаем, что никакой великой жертвы я не принес. Что я теряю? Неделю-другую, или сколько там хватило бы сил сидеть в рабочем кресле?.. Есть из-за чего переживать.
– Но вы все-таки переживаете, – заметила она осторожно.
– Что поделаешь. Человек слаб, а я тоже человек, – усмехнулся он. – Давай-ка пойдем в столовую. Скоро обед.
– Конечно, – заулыбалась она, вставая.
– И вот что, Дана: после обеда займемся делом.
– Каким?
– Через две недели я ухожу в отставку, но это не делается тихо и молча. Нужна соответствующая случаю речь. Так что будем писать сочинение.
*
Следующий день начался спокойно и буднично. С утра Лафонтен съездил в клинику – на очередное плановое обследование; Роше он не видел, но тот обещал приехать вечером, посмотреть, как чувствует себя его пациент, и сообщить результаты обследования.
Вернувшись из клиники, Лафонтен продолжил диктовать Дане свою речь для предстоящего собрания. За чтением и правкой текста время прошло незаметно; а вечером приехал Роше.
Закончив с осмотром и записями, он присел на край кровати Лафонтена. Повздыхал, потом покачал головой. Лафонтен про себя мрачно усмехнулся.
– Удивительное дело, Антуан, – начал профессор, – судя по результатам обследования, за последние недели твое состояние не ухудшилось. Но, глядя на тебя, в это трудно поверить.
– Я и не чувствую себя хуже, Луи. Я просто слабею. Труднее становится ходить, сидеть тоже быстро устаю… Тело не слушается.
– Друг мой, тут я тебе ничем не помогу.
– Знаю. И никто не поможет.
Некоторое время оба молчали. Потом Лафонтен заговорил снова:
– Но кое-что мне все-таки нужно, Луи. Нога стала болеть. Просто нестерпимо.
– Знаю, – кивнул профессор. – Дана твоя мне уже позвонила и все рассказала. Я оставил рекомендации там, на столе – она разберется.
– Спасибо.
– Да, что там со временем? Укол тебе сделать?
– Не надо. Дана сделает.
Будто в ответ на его слова, в комнату, постучав, заглянула Дана. Роше кивнул:
– Да-да, я помню. Скоро ухожу.
Дана скрылась за дверью. Роше задумчиво посмотрел ей вслед.
– Рад, что ты хотя бы от нее таиться перестал, – заметил он.
– Вот… не сдержался, – отозвался Лафонтен. – Луи, больше мне твоя помощь, скорее всего, не понадобится… Но я попрошу тебя… Мою смерть засвидетельствуй сам. И не дай повода для лишних пересудов. Подтверди диагноз – для Ордена, не для светской хроники. Хорошо?
– Кому именно подтвердить? – спросил Роше.
– Деннису Гранту. Спасибо заранее, потом поблагодарить не смогу.
Роше кивнул, взял его руку и сжал, крепко и ободряюще:
– Хорошо. Я все сделаю. Не тревожься. До свидания.
– Прощай, Луи.
Роше еще раз пожал ему руку, встал и пошел к двери.
Вместо него в комнату вошла Дана.
– Месье Антуан, нужно делать укол и ставить систему.
Он безразлично кивнул и закрыл глаза.
Все равно, что делают с его телом. Если бы еще и больно не было…
Он не говорил ни слова; Дана тоже молчала. Настроила капельницу и ушла.
…Разумеется, все это верно – он должен был увидеть результаты своих усилий, узнать, на что способны люди, которым предстояло управлять Орденом. Но самому оказаться вот так легко выброшенным из жизни?..
*
Мрачная ночь закончилась, сменившись тихим светлым утром.
После завтрака Лафонтен собирался вернуться к работе, но Дана напомнила о рецепте, оставленном вчера доктором Роше. Пришлось расположиться не в кабинете, а в комнате, смежной со спальней. Дана натерла ему ногу мазью, которую посоветовал Роше, помогла удобнее усесться на диване, укрыла пледом. Потом убрала со стола лекарства и достала ноутбук.
Интересно, думал Лафонтен, наблюдая за ее хлопотами, помнит ли она, какой сегодня день. Как же он ее загонял!
В дверь постучали, и вошел Патрик:
– Простите, месье Антуан, к вам гость.
– Кто? – спросил он, не оборачиваясь.
– Месье Деннис Грант.
Дана подняла голову и посмотрела на него с выражением: «Ну, что я говорила!»
Лафонтен кивнул:
– Хорошо, я сейчас спущусь. Только нужно одеться.
Даже с помощью Патрика, на одевание ушло минут десять. Но не мог же он выйти к Гранту в пижаме. Ради пустяка Первый Трибун к нему бы не приехал, значит, разговор предстоит серьезный и, возможно, долгий. И привлекать внимание к своему состоянию совсем незачем.
Закончив туалет и оглядев себя в зеркале, он остался доволен. Все было как прежде: царственная осанка, строгое выражение лица, блеск золота и камней на запонках и булавке. Длинный темный, с серебряной отделкой, халат вместо пиджака – хороший способ скрыть болезненную худобу.
Таким его привыкли видеть; таким увидит сейчас Грант.
Он спустился на первый этаж, к дверям своего кабинета. Грант ждал его в холле, стоял у окна, глядя на двор и нервно постукивая пальцами по краю кожаной папки, которую держал под мышкой. Услышав шаги, он оглянулся:
– Здравствуйте, месье Антуан.
– Добрый день, Деннис. Прошу.
Он открыл дверь кабинета, вошел и сел в кресло за рабочим столом. Грант сел напротив, положив на на стол свою папку.
– Вы очень кстати, Деннис. Я как раз думал переслать вам… – он извлек из верхнего ящика стола тонкую темную папку, – вот это.
Грант взял папку, раскрыл, пробежал взглядом бумагу.
– О. Арман все-таки согласился?
– Да.
– Рад за вас и за него.
– Спасибо. Но вы приехали тоже по делу. Слушаю вас.
Грант свернул и отложил папку. Придвинул свою:
– Месье Антуан, я понимаю ваше нежелание появляться в штаб-квартире, но дело не терпит отлагательства.
– В чем спешка?
– Нужна санкция на спецрасследование.
– Кто цель?
– Лао Ченг.
Лафонтен остро глянул на него:
– Основания?
– Есть. – Грант расстегнул папку и выложил на стол несколько листов. – Мы собрали и проанализировали все его выступления и высказывания на последних совещаниях. Результат очевиден.
Лафонтен взял листы, отложил первый, с постановлением о начале расследования, и начал просматривать остальные.
Грант напряженно добавил:
– Ну, и плюс к этому слухи, что он недоволен вердиктом по вашему делу и собирается его оспорить.
– Он надеется поколебать единство Трибунала? – заметил Верховный, продолжая просматривать записи.
– Наше единство и так готово треснуть по всем швам, – отозвался Грант. – Я вчера имел весьма неприятный разговор с Джозефом Доусоном. И узнал, что наше решение есть ни что иное, как банальное человеческое свинство.
– Выбор терминологии – вопрос личных предпочтений.
– Да, но предстоящее собрание рискует превратиться в бурный митинг. А это может сыграть на руку азиатской группе.
– Не думаю, – хмыкнул Лафонтен. – Неожиданный успех не только окрыляет, но и прибавляет шансов свернуть шею. К тому же, Ченг смутно представляет себе, что такое иметь дело с моим сыном.
– А есть разница? – улыбнулся Грант.
– Как между мечом и кинжалом. – Он отложил бумаги и придвинул к себе постановление. Взял ручку. – Оснований для начала расследования достаточно.
Крупная подпись с изящным росчерком легла на бумагу.
– Как планируете действовать?
– Так, чтобы Ченг узнал обо всем последним, – ответил Грант, убирая бумаги в папку. – Мы должны выяснить, сколько на самом деле ему известно.
– Сомневаюсь, что ему известно очень много, – заметил Верховный задумчиво. – Ченг не дурак, Деннис. Он не стал бы разменивать крупный козырь на мелочь. Если он не придумал ничего лучшего, чем устроить скандал и сбросить меня с кресла, значит, его информация больше ни на что не годилась. В заговор он бы не сунулся ни при каких обстоятельствах. Его конек – законность даже в мелочах.
– Но выяснить, откуда у него вообще взялась эта информация, полезно. Хотя бы чтобы поставить его на место и прекратить эти нелепые дрязги раз и навсегда.
– А вы не боитесь, Деннис? – спросил Лафонтен.
– Чего?
– Результатов расследования.
– Пусть их боится Розье, – жестко произнес Первый Трибун. – Ну что ж, благодарю вас. Не смею больше занимать ваше время.
Грант, попрощавшись, удалился.
Дело принимает интересный оборот, решил про себя Лафонтен. Ченг двумя ногами угодил в западню, но еще не подозревает об этом. А когда поймет – будет поздно.
Он уже не удивлялся, чувствуя тяжелую усталость после даже пустячного усилия или разговора, вот как сейчас. Потому поднялся из-за стола, покинул кабинет и отправился наверх, в свои комнаты. Миновал половину лестницы на второй этаж.
…Будто холодная когтистая лапа сжала сердце. Перебило дыхание и потемнело в глазах. Это длилось недолго – боль схлынула так же стремительно, как и навалилась. Он постоял не двигаясь, вцепившись обеими руками в перила и едва дыша.
Не сейчас…
Только не сейчас!
Потом открыл глаза и осторожно перевел дыхание.
– Месье Антуан! – К нему торопливо спустилась Дана. Остановилась рядом, подхватила под руку. – Что с вами?
– Ничего, – с усилием произнес он. – Ничего. Голова закружилась. Уже прошло.
Дана подала ему оброненную трость и проводила назад в его комнаты.
– Хорошо, – сказал он, освободившись от парадной одежды и снова устроившись на диване. – Давай продолжим.
Но Дана не спешила приниматься за работу. Спросила серьезно:
– Месье Антуан, Грант ведь не просто так приходил. Чего они еще от вас хотят?
– От меня нужна была санкция на спецрасследование.
– Спецрасследование? Опять? И кто под колпаком?
Лафонтен помолчал, давая ей возможность ответить самой.
– Ченг, – кивнула она. – Черт возьми! Что я вам говорила? Ему еще припомнят этот скандал!
– Припомнить-то припомнят, – вздохнул он. – Пока не о чем говорить, Дана. На чем мы там остановились?
*
…За высоким, во всю стену, окном сиял цветными огнями ночной Париж. Блики света, отражаясь в гранях хрусталя и серебра, искорками вспыхивали в темных глазах Даны. Пока лифт скользил вверх по опоре Эйфелевой башни, она завороженно, с совершенно детским восторгом смотрела, как уплывает вниз земля и расступается горизонт. Но в зале она чувствовала себя не очень уютно и как будто не замечала окружавшего ее великолепия. Хотя прежде блеск парижских ресторанов никогда ее не смущал.
Она вспомнила об ужине сразу после обеда. Он успокоил ее, сказав, что ни о чем не забыл, просто сегодня они будут ужинать не дома. И напомнил про вечернее платье.
Оно очень шло ей, это платье из темно-синего шелка, и прическа-башенка, и колье – узкая бархатная лента с сапфировой подвеской. Вот только лицо ее оставалось тревожно-напряженным – видимо, никакого праздника она не чувствовала.
– Ты выглядишь встревоженной. Есть повод для беспокойства?
– Может быть, нам стоило остаться дома?
– Мы еще успеем вернуться домой. Вечер только начался. В конце концов, сегодня особенный день.
– Что же в нем такого особенного?
Лафонтен молча открыл и поставил перед ней маленький бархатный футляр. Дана глянула удивленно:
– Это мне?
– Да. С днем рождения.
Она охнула и смущенно улыбнулась:
– А в самом деле! Я совсем забыла.
В футляре лежало кольцо – золотой ободок в виде ивовой ветки с искрами бриллиантов на листьях.
– Но… это же очень дорогая вещь?
– Фамильные драгоценности не бывают дешевыми.
Она помолчала, не притрагиваясь к подарку. Тихо проговорила:
– Знаете, что сказал мне ваш друг тогда, когда я приехала к вам в самый первый раз? Поклоняться блеску и славе легко; быть рядом до конца намного труднее.
– Разве это не правда?
– Да, но есть и другая правда. – Она подняла на него взгляд. – Среди славы и блеска я была вам не нужна.
– Ты была мне нужна всегда. С самого первого дня, когда я увидел тебя ссорящейся с этим кретином Джастином.
– И вы молчали – все эти годы?
Он достал кольцо и, взяв руку Даны, надел тонкий ободок ей на палец:
– Я молчал бы и дальше, если бы не узнал, как мало осталось времени на разговоры. Знаю, звучит жестоко, но это тоже правда. Кто я? Больной старик с тяжелым характером и темным прошлым? А я хотел видеть тебя счастливой; видеть, как ты взрослеешь, выходишь замуж, как растут твои дети. В моей семье мужчины всегда жили долго, но… Мне больше не нужно бояться, что мои чувства надолго тебя свяжут.
Она еще некоторое время смотрела на него, с каким-то новым выражением – как будто начал таять невидимый лед. Потом глянула на кольцо у себя на пальце.
– Такие подарки дарят невестам. Вы делаете мне предложение?
Он вопросительно приподнял бровь:
– Почему мне кажется, что я уже получил отказ?
– Вам не кажется, – тихо отозвалась Дана. – Не хочу быть охотницей за наследством, охмурившей богатого старика.
Он улыбнулся:
– Тот, кто знает этого старика, никогда такого не подумает. К тому же, в нашем роду жены не наследуют семейный капитал. Это давняя традиция. Но имя свое я могу тебе дать.
– Не надо. Пусть все остается, как есть.
– Тебя так заботит мнение света?
– Меня не заботит мнение ос, но это не значит, что я буду совать руки в осиное гнездо. Имя – не просто запись в документах. Тем более такое, как ваше.
Нет, надо было познакомить ее с сыном, и особенно с его женой.
– Что ж… Воля твоя. Но подарок все-таки прими и носи. Не прячь.
Она снова посмотрела на кольцо. Улыбнулась и кивнула.
Мягкая мелодия, как будто витавшая в воздухе, стихла и сменилась другой; Дана перестала улыбаться, как будто припомнив что-то свое.
Лафонтен мягко тронул ее руку:
– Дана?
– Помните эту музыку? – спросила она, не поднимая глаз. – Вы тогда первый раз меня взяли на прием, в офис японской корпорации, где Марико Тагава… Я еще волновалась, чуть не до слез, а вы меня успокаивали… Помните?
– Музыку, признаться, нет. А твое волнение помню. Ты браслет все теребила, пока он не расстегнулся, и никак не могла потом застегнуть.
Она хихикнула и снова ненадолго притихла. Оглянулась на освещенный матовыми лампами зал ресторана.
– Это место для вас что-то значит?
– Ничего. Просто красивое место. А вот это… – он посмотрел в окно, за которым плескались городские огни. – Это – значит. Хотелось увидеть свой город, еще раз.
Последний раз, едва не сорвалось с языка. Чтобы не сболтнуть еще что-нибудь не к месту и не ко времени, он взял бокал:
– За тебя.
Дана подняла свой бокал и улыбнулась уже совсем легко и спокойно.
Так бывает во сне или в полустершихся воспоминаниях. Когда нет ни «вчера», ни «завтра», только все длящееся и длящееся «сейчас», в котором можно просто смотреть на городские огни, говорить обо всем и ни о чем, слушать музыку и смех, и в котором нет ни усталости от прожитого, ни тревоги о предстоящем…
Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
…Дана осторожно тронула его руку:
– Месье Антуан, нам все-таки пора.
Он глянул на часы и на сей раз кивнул:
– Да.
Они вышли в тихий холл с панорамным окном. Дана остановилась, глядя на ночной Париж.
– Дана?
Она повернулась и глянула с неожиданной тревогой:
– Месье Антуан, я обидела вас?
Он даже не сразу понял. Обидела? Она?..
Она шагнула к нему, оказавшись совсем рядом. Несмело, совсем непохоже на себя, потянулась коснуться ладонью его груди, но удержала жест и только разгладила кончиками пальцев отворот его пальто.
– Я же понимаю, – проговорила чуть слышно. – Но я не могу. Просто…
Он наклонился и закрыл ей рот поцелуем. Отстранился, заглянул ей в лицо, в широко раскрытые темные глаза.
– Поедем домой.
*
Боль.
Огонь, в который превращается кровь, растекающийся по телу и обжигающий каждый нерв.
Багровая пелена, застилающая глаза…
В этом кошмаре нет времени, но понемногу кровавая муть начинает редеть, и он открывает глаза. Взгляд его фокусируется, размытые тени обретают очертания. Он видит блестящий металл и стекло – и капли прозрачной жидкости, мерно стекающие по тонкой гибкой трубке, гася огонь, вливая в его кровь желанную прохладу – и жизнь.
Окончательно придя в себя, он опустил глаза. Дана сидела на краю постели, зажав ладони между колен и глядя куда-то в сторону… От ее праздничного наряда осталась растрепавшаяся прическа-башенка – и искрящееся кольцо на пальце правой руки.
Кольцо.
Он вздохнул и пошевелился, и она тут же очнулась от задумчивости:
– Месье Антуан? Как вы?..
– Ничего, лучше.
– Хорошо, – всхлипнула она. – Я так испугалась.
Какая все-таки нелепость! Так ясно помнился вечер в ресторане, музыка, глаза Даны, сияющие и беззаботные, как прежде. И потом, в машине, она придвинулась к нему и положила голову на плечо… У него нехорошо ныло под сердцем, но он скорее согласился бы умереть на месте, чем спугнуть еще одно мгновение доверия и покоя.
И вот чем все закончилось. Видимо, даже двух глотков вина ему оказалось слишком много.
Глупость и нелепость!
Он поднял свободную руку, удивившись тому, что тело ему все еще повинуется, и коснулся кончиками пальцев щеки Даны:
– Прости. Мне так хотелось увидеть тебя счастливой.
Она улыбнулась сквозь слезы:
– Это самый лучший мой день рождения. – Поймала его руку, прижалась к ней щекой и губами.
– Потерпи, девочка, – сказал он совсем тихо. – Теперь уже недолго…
Она, вздрогнув, открыла глаза:
– Недолго? А как же… шесть месяцев? Ведь только три прошло!
– Не нужны мне эти шесть месяцев. Мне нужно дождаться собрания. Довести все до конца… и можно ставить точку.
– Вы не хотите задержаться… даже ради меня?
Он хотел улыбнуться, но не смог:
– Зачем? Лежать в постели и превращаться в пустую оболочку без воли и разума? Ты хочешь помнить меня таким? Или я хочу, чтобы ты меня таким помнила? Нет.
Она молча уткнулась лбом в его руку…
========== Глава 17 ==========
…Он сидел на скамейке в скверике за домом, глядя в низкое серое небо и сложив руки на поставленной между колен трости. Поза эта из просто привычной стала необходимой совсем недавно. Иначе ему не просидеть на скамейке без спинки и четверти часа.
Как быстро тают силы! А ведь ему только стало казаться, что еще есть, ради чего задержаться на этом свете.
Подошла Дана, одетая, как и он, в пальто с шарфом для холодного зимнего дня. Остановилась рядом:
– Месье Антуан, вы велели подать машину.
– Да, – отозвался он, поднимаясь на ноги. – Хочу съездить на кладбище.
– Можно мне с вами?
– Если хочешь.
Она улыбнулась:
– Куда вы, туда и я, – и добавила, посерьезнев: – Не хочу отпускать вас одного.
*
Машина остановилась возле ворот кладбища; Дана, выйдя и оглядевшись, передернула плечами на холодном ветру и плотнее запахнула воротник пальто.
– Не люблю кладбища.
– Смерть и не нужно любить, – отозвался Лафонтен, выходя из машины. Кивнул водителю: – Ждите здесь.
Дана взяла его под руку, и они вместе пошли по дорожке.
– Они не выглядят довольными, – хмыкнула Дана.
– Кто?
– Мальчики.
– Они всегда недовольны, когда я мешаю им делать их работу. Хотя на что мне сейчас охрана?
– Почему? – нахмурилась Дана. – Вы по-прежнему Верховный Координатор.
– Формально. Но на деле… Сейчас фактически я никто.
– Не говорите так.
– Говори – не говори, на самом деле так и есть.
Они миновали поворот и оказались перед рядом надгробий из темного мрамора.
– Мы пришли.
Дана выпустила его руку и пошла по дорожке, читая надписи на памятниках. Остановилась у последнего:
– Это она?
Лафонтен, подойдя, кивнул.
– Такая молодая…
Дана помолчала, потом спросила:
– Я похожа на нее?
– Ни в чем.
– Даже в том, что люблю вас?
Так откровенно свои чувства она обозначила впервые.
– Даже в этом. Ты умеешь любить и принимать. А она так и не смогла примириться с тем, что я и какой я.
– Вы как будто осуждаете ее.
– Нет. Я сам виноват в том, что она не могла жить без страха. А страх изматывает. В какой-то момент ей просто не достало сил для борьбы. – Он помолчал, потом повернулся к Дане. – Извини. Я хочу побыть один. Возвращайся к машине, я догоню.
Она кивнула и пошла назад по дорожке.
Лафонтен проводил ее взглядом и повернулся к могиле. Постоял молча, потом прошептал:
– До скорой встречи, дорогая, – и пошел прочь, но не вслед за Даной, а в противоположную сторону.
Немного дальше дорожка пересекалась с другой, которая шла через маленькую, шагов в шесть-семь, площадку со скамейками по краям. Добравшись до этой площадки, Лафонтен сел на одну из скамеек, поставил трость между колен и сложил руки на рукояти. Когда они с Даной входили на кладбище, одна из машин на стоянке показалась ему знакомой. Любопытство требовало ответа – точно ли это та машина?
На безлюдной дорожке послышались шаги, и из-за поворота появился Камилл Розье. Резко остановился у площадки со скамейками.
– Ну, что вы замерли, Камилл? Не ожидали встретить меня здесь? Но вы разве не за этим сюда шли?
– Я ожидал увидеть вас в другом месте, – нашелся Розье.
Лафонтен усмехнулся:
– У вас есть основания гордиться собой. Ваша комбинация удалась блестяще, меня обвинили в превышении полномочий, скоро я ухожу в отставку… Ваша месть состоялась, самое время подсчитать затраты и подвести итог.
– По-моему, все уже ясно, – скривил губы Розье.
– Вам это только кажется, Камилл. Вы не сказали, откуда вообще узнали о моих отношениях с вашим предполагаемым отцом…
– Предполагаемым?
– Предполагаемым. Если бы у вас было настроение слушать, я бы кое-что рассказал вам помимо того, что значится в официальных летописях Ордена.
– Я знаю достаточно!
– Знаете, что стало причиной самоубийства Клода Валера?
– Поищите дураков в другом месте. Не бывает таких своевременных самоубийств, когда за спиной стоит претендент на титул!
– Да будет вам… Кто вас просветил насчет очередности претендентов – Шапиро? У Клода Валера был выбор – либо дожидаться, пока я обнародую результаты расследования убийства Альфреда Берка, либо не дожидаться. Он предпочел второе.
– Убийства? – удивился Розье.
– Клод Валера заказал убийство Альфреда Берка из ревности, полагая, что ребенок его любовницы на самом деле не от него… И я вижу по вам, что его подозрения имели основания.
Розье потрясенно уставился на него:
– Но как же?..
– Задайте вопрос своей матери, Камилл. Я помню и Берка, и Валера. На Валера вы не похожи совсем. А вот кое в чем вы точная копия Альфреда Берка.
Розье медленно опустился на другой край скамейки. Лафонтен, приподняв бровь, проводил взглядом его движение и продолжил:
– Подумайте, кому и за кого вы мстили.
– Вы лжете, – прошептал Розье, поднимая голову. – Это не может быть правдой!
– Это правда, – отозвался Лафонтен. – Как и то, что результаты вашей мести не стоят затраченных усилий и принесенных жертв. Трибунал всего лишь предложил мне уйти в отставку. К открытому суду меня не привлекли, прав и привилегий не лишили. Моим преемником станет тот, кого я сам назову.
– Зачем вы говорите все это мне? – спросил Розье чуть слышно.
– О том же спрашивал меня в свое время Джек Шапиро, – ответил Лафонтен, вставая, чтобы уйти. – И я отвечу так же, как ему: посмотрите на то, что делаете. Без иллюзий и эйфории. И поймите, наконец, какую сделали глупость. Надеюсь, броситься в погоню за очередной химерой вы захотите не скоро.
– Но послушайте, я же… – начал было Розье, поднимаясь на ноги, но, вспомнив о чем-то, осекся и скривился. – Так вот зачем вы сохранили мне жизнь!
– Из вас не вышло борца за идею, – ледяным тоном произнес Лафонтен. – Я уже говорил, что мстить тоже нужно уметь. Можете считать, что получили урок.
– Надо думать, не последний. И что дальше? Будете изводить меня, пока я сам в петлю не полезу?
– Да на что вы мне? – изогнул бровь Лафонтен. – Я и сейчас вас не искал и на разговоры не напрашивался.
– Тогда зачем пришли сюда?
– Вы меня спрашиваете?.. Это же вы хотели со мной встретиться, а не я с вами. А здесь я вас ждал, потому что могила моей жены – неподходящее место для выяснения отношений.
– Действительно, – с болезненным смешком произнес Розье. – Я ведь только…
– Какого черта ты здесь делаешь?! – прошипела Дана, появившись из-за поворота аллеи.
Розье побледнел, но не двинулся с места.
– О, ваша доверенная секретарша. Надо сказать, вы ловко подложили ее под меня, чтобы выследить…
Дана выдернула из кармана пистолет и направила его в лицо Розье:
– Конечно, ловко. Он тогда еще не знал, что подкладывать нужно тебя, а не под тебя.
Розье вздрогнул, как от пощечины.
– Дана, оставь! – произнес Лафонтен, кладя ей на плечо руку.
– Извините, но у меня другое мнение, – не отводя взгляда от лица Розье, отозвалась Дана. – Запомни, Камилл: в отличие от тебя, меня никто ни под кого не может подложить. Даю тебе десять секунд, чтобы убраться, иначе я тебя просто пристрелю. А потом сообщу в Трибунал, что ты нарушил условия отсрочки приговора. Время пошло.
Розье моргнул, потом повернулся и пошел прочь. Когда его шаги на дорожке стихли, Дана медленно опустила руку с пистолетом. Коротко вздохнула – и Лафонтен внезапно понял, что она едва сдерживает слезы.
– Дана?
– Ничего… это ничего, – дрогнувшим голосом проговорила она. – Просто глупо. Ведь я почти поверила ему тогда. Почти… а он…
Лафонтен мягко взял ее за плечи, заставляя повернуться к себе. Глаза у нее были мокрыми.
– Дана, человек на многое способен ради того, что представляется ему нужным и правильным. Любой человек. В том числе и ты.
Она подняла глаза. В них было уже знакомое ему выражение – смесь сосредоточенности и беззащитности, он видел у нее такой взгляд всякий раз, когда заставлял понимать и принимать нечто не слишком приятное.
– Вспомни, ты тоже лгала ему.
– Он не имел права так поступать с вами, – упрямо проговорила Дана, пряча пистолет.
– Он думал, что имел. В известном смысле он был прав. Идем, пока нас не начали искать.
Лафонтен переложил трость в правую руку и подал Дане левую. Она взяла его под локоть.
По пути до ворот кладбища они молчали, но, сев в машину, Дана спросила:
– Вы боитесь, что я буду мстить?
– Я не хочу, чтобы ты считала его врагом.
– А вы не считаете его врагом?
– Нет.
– Тогда кем вы его считаете? Несчастной заблудшей овечкой?
– Не знаю, – произнес Лафонтен. – Три года назад я бы его не пожалел.
– А сейчас?
– Неважно. – Он отвернулся и стал смотреть в окно.
Дана промолчала.
*
Вечером, после ужина, Лафонтен расположился в малой гостиной перед камином; Дана принесла чай с успокоительными травами – она заваривала его каждый вечер, не пропуская ни дня. Налив две чашки, тихонько села в кресло.
– Вижу, что хочешь поговорить, – заметил Лафонтен, продолжая смотреть на огонь в камине, – и даже догадываюсь, о чем.
– Месье Антуан, что за дело до вас Камиллу Розье? Чего он хотел? И вы даже сказали, что он в как будто прав.
– Тебе так хочется это знать? – спросил он, глотнув чая.
Она кивнула.
– Хорошо. Розье считал, что из-за меня остался без отца и рос незаконнорожденным. Сейчас, возможно, он так не думает.
– Кто же его отец?
– Он считал, что Клод Валера. Я думаю, что Альфред Берк.
– Снова Клод Валера! – покачала головой Дана. – Чем он так не дает покоя – и вам, и другим?
– Насчет других не знаю. А мне… Что бы там ни было, его смерть все равно на моей совести.
Дана смотрела спокойно и внимательно, и он продолжил:
– Дана, ты не знаешь, эти сведения засекречены… Во время войны и после я работал на военную разведку.
– Сколько же вам было лет?
– Немного. Но на меня обратили внимание… У меня очень рано проявились способности к внушению. Врожденные. Их можно использовать по-разному, но, когда идет война, люди во всем ищут в первую очередь оружие. И меня научили превращать в оружие свой дар. Тогда это казалось нужным и правильным. Я пускал свои способности в ход, не задумываясь. Кроме прочего, на моем счету было немало и вот таких «самоубийств». Но потом мне стало страшно. Я начал бояться того, что могу. В конце концов, решил, что лучше забыть о таком опасном даре – и забыл. До той злополучной истории…
