Текст книги "Наследие (СИ)"
Автор книги: Сиреневый Кот
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Можно сказать, что знаю. С учетом сказанного в моем заявлении, у них только два пути. Либо признать, что я был прав и мои действия соответствуют исключительной ситуации, либо поддержать выдвинутое Ченгом обвинение.
– В этом случае они могут лишить вас титула?
– Просто так, своим волевым решением – нет. Не в таких обстоятельствах. Думаю, Ченг будет добиваться открытого суда.
– Что значит открытого?
– Это значит, что мне придется давать объяснения и отвечать на вопросы перед собранием Региональных Координаторов. Крайне нежелательный сценарий…
– Вы боитесь, что вас не поддержат?
– Мне уже поздно чего-то бояться, Дана… Я не хочу провоцировать конфликт. Это люди, на которых держится Орден, с которыми я работал много лет. Не все отнесутся с пониманием к тому, что в сложной ситуации я не счел их достойными доверия.
– Значит, их мнение может оказаться не на вашей стороне.
– Может. Вот в этом случае мне предъявят обвинение в покушении на целостность Ордена, со всеми вытекающими.
Дана застыла. Потом осторожно проглотила кусок и положила на стол вилку. Подняла потемневший взгляд:
– И вы так спокойно об этом говорите?! Но такое обвинение…
Лафонтен устало вздохнул:
– Что вас так пугает, Дана? Да, я умру. Это случится и без их вердиктов очень скоро.
– А как же честь? Достоинство? – тихо спросила она. – Или это тоже ничего не значит?
– Честь не в параграфах уставов и инструкций. – Он бросил на стол салфетку, поднялся, ушел к окну и отвернулся, снова глядя на двор. Проговорил с невольно прорвавшейся горечью: – Я не хотел становиться ни героем, ни мучеником. Надеялся, что никто ничего не узнает… Глупо. И с Грантом играть втемную тоже было ошибкой. Но, раз уж так получилось, нужно постараться извлечь из ситуации максимум пользы.
– Пользы?! – Дана подошла и остановилась рядом. – Ради какой пользы они смеют так с вами обращаться?! В конце концов, что такое азиатская группа? Какого черта нужно позволять им делать все, что вздумается? У вас достаточно сторонников, в том числе и здесь, в Париже, и нужно только…
– Нет, Дана! – он безотчетно схватил ее за плечи и встряхнул. – Нет! Так нельзя, Дана. Вспомните, вы же сами говорили – они не упустят такой возможности. А для нас, для меня, это шанс покончить с этим глупым противостоянием. Они нападают, забыв всякую осторожность, и не видят, что их усилия уходят в пустоту. И чем дольше продлится это заблуждение, тем лучше! Да, есть достаточно людей, на чью поддержку я могу рассчитывать. Но, втяни я их в этот конфликт, произойдет именно то, чего я хочу избежать!
Она смотрела на него молча, большущими темными глазами, из которых вот-вот готовы были брызнуть слезы. Он, опомнившись, отпустил ее и выпрямился.
Потом Дана, глядя в сторону, проговорила:
– Мальчики просили меня узнать, в чем дело и чем можно помочь. Они готовы дать любые показания. Но, похоже, в этом нет нужды.
– Правильно. Пусть все идет, как идет. Вы все равно ничего не измените.
– Да… наверно.
Он, чувствуя странную неловкость, осторожно взял ее за руку, привлек к себе и обнял. Она замерла на миг, прижавшись к его груди, потом тоже обняла его – робко и осторожно, так, что касание рук едва ощущалось сквозь ткань рубашки и пиджака.
Все отодвинулось – арест, Трибунал, ожидание приговора… Стало спокойно и тепло, как бывает солнечным днем в закрытом от ветра саду.
А волосы Даны пахли цветущей яблоней…
В дверь деликатно постучали. Дана вздрогнула и теснее прижалась к нему.
– Вам нужно идти, Дана, – прошептал Лафонтен. – Час уже прошел.
Она кивнула, нехотя разжимая объятия; потом собрала со стола на большой поднос посуду и, еще раз оглянувшись на пороге, ушла.
Оставшись один, Лафонтен сел на диван и неторопливо достал сигарету. После разговора с Даной к нему вернулись прежнее спокойствие и уверенность.
Он снова подумал о Розье. Как же верно молодой стервец все рассчитал! Ситуация патовая – либо он теряет положение и власть, либо должен разрушить все, что сам все последние годы создавал. При иных обстоятельствах Лафонтен, пожалуй, оценил бы такую изобретательность…
*
…За дверью послышались шаги; Лафонтен выпрямился и левой рукой оперся на трость – не в готовности вскочить на ноги, но и не жестом застигнутого врасплох.
Раздался стук в дверь.
– Да, – сказал он спокойно, тем же тоном, каким приглашал посетителей в свой кабинет.
Дверь открылась, пропуская Молери.
– Господин Лафонтен?
– Слушаю вас.
– Трибунал ждет вас для оглашения вердикта. Прошу следовать за мной.
Он, коротко кивнув, поднялся и пошел следом за Молери. У выхода на лестницу они поменялись местами – Молери открыл дверь и пропустил его вперед. На площадке между этажами осторожно окликнул:
– Господин Лафонтен.
Верховный остановился и повернулся к нему:
– Да?
– Я хотел сказать… – Молери выглядел неуверенным, даже растерянным. – Я сожалею.
Лафонтен не отводил взгляда от его лица.
– Вам приказали убить меня?
– Нет, что вы!
– Тогда за что вы извиняетесь? – пожал плечами Лафонтен, отворачиваясь.
– Я не понимаю, почему вы терпите это, – напряженно произнес Молери. – Вам достаточно только приказать!
– Я знаю, – спокойно отозвался Лафонтен.
*
За окном сгущались ранние сумерки. Холл второго этажа, не освещенный лампами, понемногу погружался в темноту.
Лафонтен стоял у окна, глядя на низкие серые облака, как будто вбиравшие в себя остатки дневного света.
…Они встали при его появлении в зале и не садились, пока не сел он – все, даже те, кого он уверенно считал своими противниками.
Потом Грант заметил:
– Не вижу смысла придерживаться формальностей. Прочтите сами, господин Лафонтен.
Секретарь принес и положил перед ним на стол отпечатанный и подписанный вердикт. Лафонтен начал читать его, успевая посматривать в сторону судей – наблюдать за реакцией. Ченг, похоже, основательно потерял контроль, отметил он про себя. Видимо, не добился того, чего хотел.
…«Приняв во внимание серьезность причин, побудивших Вас принять такое решение, а также добровольное признание Вами ответственности за этот шаг, Трибунал не счел нужным привлекать Вас к открытому суду. В то же время, не будучи вправе оставить без внимания факт нарушения присяги лицом, облеченным высшей властью, Трибунал предлагает Вам ускорить решение вопроса о выборе преемника и передать ему полномочия на ближайшем собрании Региональных Координаторов…»
Только и всего.
Ченг не напрасно кипятится. Для него такое решение означает полный проигрыш, для самого Лафонтена – полную победу.
Он достал ручку. Еще раз глянул в сторону Ченга:
– Вы недовольны решением, господин Ченг? Или дело не в решении, а в том, что вы так и не узнаете, насколько реальным было исчезнувшее изобретение?
– От ответа на этот вопрос нас отделяло расстояние в одну переменную в формуле, – зло бросил Ченг. – А теперь говорить не о чем.
– Вот именно, – заметил Верховный.
Он еще раз перечитал вердикт, поставил свою подпись в знак согласия и, спрятав ручку, выпрямился.
– Теперь я могу покинуть вас?
– Разумеется, – кивнул Грант. – Ваши полномочия восстановлены… Не смеем вас больше задерживать.
Он, опершись на трость, поднялся на ноги.
– С вашего позволения, господа.
Его проводили тоже стоя. Он уходил, не оглядываясь, представляя себе кислые физиономии Ченга и его компаньонов. Ему было смешно.
Пока не навалилось осознание того, что только что произошло – внезапной тяжестью, от которой сдавило сердце и закружилась голова.
Пятьдесят лет. Он позволил лишить себя того, чем жил пятьдесят лет!
Он остановился на середине лестницы, держась за перила. Потом заставил себя выпрямиться и сделать следующий шаг.
Нельзя, чтобы его слабость заметили.
Нельзя!
Добравшись до холла на втором этаже, он остановился у окна. До кабинета недалеко, но нужно хотя бы немного успокоиться.
Долгие минуты уходили одна за другой, не принося облегчения.
На лестнице послышались торопливые шаги, и в холле появился Грант. Тихо подошел и остановился рядом, прислонясь спиной к простенку. Помолчал, глядя себе под ноги, потом сказал негромко:
– Простите меня, месье Антуан.
Лафонтен не оглянулся.
– Судье не пристало просить прощения, Деннис. Это все равно, что признать свое решение несправедливым.
– А вы считаете наше решение справедливым?
– Неважно, что я считаю. Я сказал, что приму любое ваше решение. Вы решили, я повинуюсь.
Грант покачал головой и тоскливо усмехнулся.
– Ченг настаивал на немедленном разбирательстве. Он считал, что иначе вы успеете собрать своих сторонников, и разразится скандал. Я согласился. Но время собрать «группу поддержки» у вас все-таки было… и вы им не воспользовались.
– Верно.
Грант посмотрел на него, ожидая продолжения. Не дождавшись, снова заговорил сам:
– Сколько нелепых совпадений в этом деле! И с фотографией у Розье, и с этой комбинацией с Бессмертными…
– Совпадение было единственное, Деннис. С фотографией. Остальное – намерение и расчет.
– Что? Откуда вы..?
– Розье спровоцировал утечку информации о заговоре, чтобы привести его к провалу и внутреннему расследованию в Ордене. Он сам мне признался, в том разговоре перед судом. Я не сказал вам сразу… Простите.
Грант смотрел недоверчиво:
– Розье нужен был провал заговора? Но зачем? Чего он добивался?
– Провоцировал меня на нарушение присяги. Следует отдать должное, это ему удалось. Ну, а подкинуть нужную информацию Ченгу было уже делом техники.
– Дьявольщина!.. – выдохнул Грант. – Я уничтожу этого сопляка!
Лафонтен бросил на него быстрый взгляд и снова отвернулся.
– Мне казалось, вы его любите.
– Это не оправдание, – с холодной злостью произнес Грант. – Мало того, что он бесстыдно воспользовался моими чувствами, он еще осмелился угрожать жизни и чести человека, которого…
Он осекся. Лафонтен посмотрел на него, чуть приподняв бровь:
– Вы хотели еще что-то сказать?
– Ничего, – обращая взгляд в сумерки за окном, отозвался Грант.
– Если вы его убьете, Деннис, вы тем самым признаете свое поражение. Есть наказания и поинтереснее. – Он отвернулся и медленно (идти все еще было тяжело) направился к дверям второго этажа.
– Месье Антуан, – начал было Грант, но тот, оглянувшись, перебил:
– Да, кстати, Деннис. Вы обратили внимание на фразу Ченга насчет одной переменной в формуле?
– Я слышал ее. А что?
– Во-первых, на основании того, что написано на этом листе, нельзя сделать никаких выводов о действенности формулы. Во-вторых, в этой формуле две части. Упомянутая переменная входит во вторую часть. А на предъявленной вам странице уместилась только первая.
Лицо Гранта не выражало ничего, кроме недоумения. Сначала.
– Чертов. Мерзавец, – выдавил наконец Первый Трибун.
Лафонтен невесело хмыкнул и, отвернувшись, пошел прочь, назад к пока еще своему кабинету.
*
Приемная была пуста, дверь в кабинет открыта. Он переступил порог, ощущая себя вернувшимся из очень далекого путешествия; сразу заметил покойно горящие индикаторы на оживших телефонах – символ восстановленных полномочий, свое оружие и сотовый телефон на столе.
И Дану. Она стояла у окна, там, где любил стоять, размышляя, он сам.
Едва он вошел, она бросилась бегом навстречу и обняла, повиснув у него на шее.
Ему ничего не оставалось, кроме как возвратить объятие, погладив ее по спине свободной рукой.
– Дана…
– Все хорошо? – спросила она, не разжимая объятий. – Ведь все обошлось, правда?
– Не совсем.
Она отстранилась – ровно настолько, чтобы взглянуть ему в лицо.
– Отставка. Не сейчас, но скоро.
Дана беззвучно ахнула. Он осторожно, кончиками пальцев, стер с ее щеки слезинку и грустно улыбнулся:
– Твой герой теряет остатки былого величия.
Она улыбнулась, прикусив задрожавшую было губу. Сказала:
– Вы ведь были против романов с секретарями?
– А разве у меня еще есть секретарь?
– Есть, – сказала Дана, сморгнув слезы. – И все еще ждет ваших распоряжений.
– Тогда я прикажу подать мою машину и проводить меня домой.
Она кивнула:
– Сейчас?
– Через пятнадцать минут.
– Хорошо… Простите, можно мне отлучиться на несколько минут? Я не задержусь, это в самом деле ненадолго.
– Хорошо, – в свою очередь согласился он.
Оставшись один, он подошел к своему столу и сел. Убрал в верхний ящик пистолет, спрятал в карман телефон. Разумеется, ни о какой работе сегодня уже речи не было.
За долгую жизнь он привык быть на виду, но сейчас ощущение, что на него постоянно обращены чьи-то взгляды, стало нестерпимым. Хотелось поскорее попасть домой и скрыться, наконец, от неотвязного внимания.
Стук в дверь вызвал в нем волну глухого раздражения. Ну кто там еще?
– Войдите!
Дверь открылась, пропуская Джозефа Доусона.
– Прошу прощения, господин Лафонтен. Я не помешал?
– Нет. Слушаю вас, господин Доусон.
Доусон остановился посередине кабинета, показывая таким образом, что не займет внимание Верховного надолго.
– Еще раз прошу прощения… Не могли бы вы ответить на один вопрос?
– Какой?
– При последнем разговоре со мной… вы уже знали, как могут обернуться обстоятельства?
– Не понимаю, о чем вы.
Доусон покачал головой и вздохнул, будто набирая воздуха перед прыжком в воду.
– На этом заседании практически заново разбирали все дело с заговором и приключениями вокруг генератора. И меня прихватили, я же снова много всего нарушить успел. Но вдруг выяснилось, что я ни шагу не делал без согласования с вами. А последний рапорт я, оказывается, сам принес, потому что собрал нужную информацию и сопоставил неясные до сей поры намеки. Конечно, все возможные претензии ко мне тут же снялись… Но я-то знаю, что все было не так!
Разумеется, все было не так, мысленно съязвил Лафонтен. Вот только благодарственных излияний и не хватает для украшения сегодняшнего вечера…
– Чего вы ждете от меня, господин Доусон? Признания в благородном самопожертвовании во имя ближнего? Не тратьте попусту свое и мое время.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Неужели? Общение с вашим назначением не пошло вам на пользу. Вы тоже начали воображать себя единственным, кто способен на душевные порывы.
Доусон еще больше помрачнел, и Лафонтен с мстительным удовлетворением закончил:
– Я не нуждаюсь ни в защитниках, ни в сочувствующих, господин Доусон. Это, надеюсь, понять легче, чем мотивы моих решений?
– Но я не…
– Другого ответа вы не получите. И покиньте меня немедленно.
– Да… конечно. Еще раз прошу прощения.
Снова оставшись один, Лафонтен встал из-за стола и ушел в свою комнату – одеваться. Если где и можно искать уединения, то не здесь. Еще одного визита кого-нибудь из «заинтересованных лиц» он просто не вынесет. К черту!
Вернувшись в кабинет, он достал из ящика пистолет – и остановился, глядя на оружие в одной руке и золотой перстень на пальце другой.
До собрания Региональных Координаторов осталось две недели.
Зачем ему эти две недели? Зачем само собрание с торжественными речами, смесью фальши и искренности, с подспудным ощущением собственного унижения – оттого, что не своей волей пришлось уйти?
Почему прямо сейчас не поставить точку в затянувшейся истории?
Нет, оборвал он себя. Раньше надо было думать о точке. Неделю назад это был бы выход отчаяния, сейчас – только выплеск больного самолюбия.
Оставлять о себе такую память он не хотел.
Он привычно сунул пистолет за пояс брюк, застегнул и поправил пиджак и пальто. Вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
========== Глава 16 ==========
Дом встретил его желанной тишиной и покоем.
Время было еще не позднее, но он устал настолько, что не хотел ни разговаривать с кем-то, ни даже думать. Но, если прежде усталость отгоняла боль, притупляя ощущения, то на сей раз, кажется, сама была болью. Любое движение давалось с трудом. Как-то вдруг особенно остро стала ощущаться боль в ноге – невозможно ступить. И исколотые выше локтей руки обжигало прикосновение даже тонкой ткани.
Голода он не чувствовал, но поужинать Дана его уговорила – глотать лекарства на пустой желудок не стоило. Однако на том долгий день и закончился.
Раздеваясь в ванной, Лафонтен морщился при каждом движении. Немного легче стало под душем, и несколько минут он просто стоял под теплыми струями, закрыв глаза.
Он нехотя закрыл краны. Рядом появился Патрик с просторным махровым полотенцем в руках. Лафонтен выбрался из кабины – и охнул от резкой боли, когда полотенце окутало его плечи. Тяжело сел в плетеное кресло:
– Черт!
– Что? Месье Антуан, в чем дело? – всполошился Патрик.
– Ничего, ничего. – Он перевел дыхание и выпрямился, стягивая полотенце на груди. – Руки болят. Мерзкое ощущение.
– Позвать мадемуазель Дану?
– Только сначала помоги одеться.
Патрик помог ему надеть пижаму, потом, оставив сидеть в кресле, быстро вышел. Вернулся уже вместе с Даной. Она, не теряя времени, присела рядом с креслом:
– Позвольте, месье Антуан.
Осмотрев и осторожно ощупав его руки, она нахмурилась:
– И давно так болит?
– Недавно. То есть до сих пор было терпимо.
– Держу пари, что не было, – заметила она и покачала головой: – Ну что вы за человек, месье Антуан, честное слово! Хорошо, буду действовать так же, как вы. Выбирайте: или вы дадите мне как следует обработать вам руки и перестанете прятать от уколов место, куда более для этого подходящее, или я немедленно звоню доктору Роше, и пусть он сам с вами проводит разъяснительную работу.
– Что? – Он воззрился на нее, понимая, что нужно ответить так, чтобы раз и навсегда отбить охоту ставить ему условия.
Но она смотрела сосредоточенно и выжидающе. А его, даже сквозь боль и усталость, разобрал безудержный смех…
Потом его отпаивали успокоительным, Дана смазывала ему руки чем-то прохладным и терпко пахнущим.
Вскоре он вышел из ванной, опираясь на трость и на руку Патрика, и без слова позволил уложить себя на кровать. Перевернулся на живот, уткнулся в подушку и облегченно вздохнул. Дана уже шуршала чем-то на столике возле кровати; Патрик, приговаривая что-то ворчливо-успокаивающее, укрыл ему ноги одеялом, завернул подол блузы и аккуратно, всего на ладонь, стянул вниз пояс брюк. В другое время Лафонтен посмеялся бы над такой деликатностью…
Дана присела на кровать рядом.
– О… А пациент вы действительно капризный.
Ну да, то, что «подходящее место» он от уколов прятал не всегда, она увидела сразу. Мягко прощупала места прошлых инъекций.
– И кому же удалось пробить вашу стеснительность?
– Доктору Роше, – отозвался он, тихо млея от ее прикосновений. – Не ревнуй, Дана.
– Я не ревную. Ш-ш-ш, тише… Полминутки потерпите.
Куда же деваться, хотя больно было отчаянно.
Он дождался, пока Патрик оправит на нем одежду, перевернулся и улегся на заботливо переложенные подушки. Глубоко вздохнул.
– Ну, на сегодня все, – сказала Дана, поправляя его одеяло. – Отдыхайте, месье Антуан. Сиделку я пришлю попозже. Если что-то понадобится – зовите.
– Да. Спасибо.
Она погасила свет, оставив тусклый ночник возле кровати, и ушла вместе с Патриком. Лафонтен дождался, пока за ними закроется дверь, потом немного передвинулся на постели и, дотянувшись, выключил ночник.
Умница Дана снова угадала его желание, пообещав прислать сиделку попозже. Он хотел остаться один.
Но в тишине и темноте на него снова навалились тоска и боль – от холодного понимания, что теперь все его дела в этой жизни действительно закончены.
Две недели. Обратный отсчет.
Горло сдавило судорогой, перед глазами поплыло. Он поднял руку к занывшему виску и не сразу понял, что чувствует вкус слез.
*
Проснувшись поздним утром, он узнал от Патрика последние новости: Дана не велела его будить, попросила Мадлен задержаться, чтобы сделать ему укол в одиннадцать часов, сама же уехала в офис и обещала вернуться к обеду.
Она уже дает указания персоналу в его доме, и они ее слушают, мельком заметил он про себя. И подивился собственному спокойствию.
Позавтракал и ушел к себе в кабинет.
Долго не мог решиться позвонить сыну. Несколько раз брал телефон – и откладывал в сторону. Что-то мешало. Страх? Стыд?
Все-таки решившись набрать номер, он не задумывался над тем, что и как скажет. Казалось, слова должны найтись сами. Но, услышав голос Армана и обменявшись приветствиями, он вдруг понял, что не знает, с чего начать.
Молчание затягивалось.
– Отец? Что-то случилось?
– Нет, ничего. – Он проглотил трудный ком, собираясь с мыслями. – Арман, я хотел вернуться к тому нашему разговору. О наследстве.
Арман осторожно спросил:
– Отец, к чему это? Мы, кажется, договорились не возвращаться к этой теме – до времени?
– Время пришло. Я ухожу в отставку. И намерен рекомендовать тебя в качестве своего преемника. Если ты согласен.
Арман задумался, потом сказал:
– Я согласен. Но… ты до сих пор ничего не говорил о намерении уйти в отставку. Откуда такая спешка?
– Я не сам ухожу в отставку. Меня отстраняют от власти вердиктом Трибунала.
– Что?! – ахнул Арман. – Но как? Почему?!
– Это долгий разговор. Приезжай, поговорим обо всем.
– Я… Мне нужно закончить дела здесь. Через десять дней будет не поздно?
– Нет, не поздно. Собрание Региональных Координаторов состоится через две недели.
– Я приеду.
– До встречи.
Он отключил связь и положил на стол телефон.
От разговора осталось странно тягостное чувство. Возможно, из-за впервые произнесенной вслух фразы – «меня отстраняют от власти»… Почему «отстраняют»? Разве не он сам решил, что так будет лучше?
Так хочется сохранить хотя бы иллюзию контроля над ситуацией!
Интересно, что происходит сейчас в штаб-квартире. Дана наверняка затем и решила туда съездить – узнать обстановку.
Он улыбнулся, снова припомнив вчерашний вечер. Заметила ли Дана, что и как изменилось? Для него-то изменилось многое. Рухнул внутренний барьер, не позволявший ему допустить Дану ближе к себе. Теперь политические игры закончены, и он сам дал ей понять, что отношений «босс – секретарь» между ними больше нет.
Просто так сидеть и ждать новостей ему не хотелось, тем более, когда есть незаконченное дело. Все-таки отставка – событие не каждодневное, и следовало подумать о предстоящем собрании. И о своем выступлении на нем. Что-что, а уходить просто молча он не собирался.
*
Дана приехала около часа дня. Лафонтен, сделав кое-какие наброски для будущей речи и неожиданно скоро утомившись, как раз перебрался в маленькую гостиную на первом этаже – сидел с сигаретой в кресле возле камина. Туда же спустилась Дана.
– Здравствуйте, месье Антуан.
– Добрый день, Дана. Как поездка?
– Полный порядок. – Она упала в кресло рядом и с удовольствием потянулась. – В штаб-квартире тишина.
Лафонтен аккуратно стряхнул пепел с сигареты.
– Лао Ченг празднует победу и намерен и дальше гнуть свою линию, – продолжила Дана. – Но держу пари, что его еще ожидают сюрпризы.
– Ты думаешь?..
– Уверена. Денниса Гранта я всего один раз видела, но он зол, как дюжина чертей. Трибунал сегодня утром собрался на негласное совещание – только постоянный состав. А Грант еще вчера вечером встречался и имел долгий разговор с шефом спецгруппы. Ченгу готовится шикарный сюрприз, или считайте меня мартовским зайцем.
Лафонтен кивнул.
– Месье Антуан… – Дана соскользнула со своего кресла и села, поджав ноги, на ковер возле его ног. Тревожно и требовательно заглянула в лицо. – Скажите, если будет доказано участие Ченга в заговоре, с вас снимут обвинения?
– Нет, – отозвался он. – Потому что они справедливы. Неважно, кто именно сделал заявление в Трибунал.
– Справедливы! – горько усмехнулась Дана, отворачиваясь к камину. – Не хочу даже слышать это слово. Все это подло и мерзко, и вся эта политика – сплошная грязь! – Спохватившись, она снова вскинула голову и глянула на него виновато: – Простите, я не то хотела сказать…
– Ничего. Да, политика – грязь, это ни для кого не новость. Но кто-то должен делать и грязную работу.
– Месье Антуан, я слышала и другие разговоры… Скажите, почему вы решили все обставить именно так? Я понимаю, почему вы поддались Гранту, но азиатской группе вы разве не могли дать отпор?
Нельзя сказать, что этот вопрос застал его врасплох.
– Нет, не мог. Политика политикой, но отрицать очевидное и лгать в ответ на прямо заданный вопрос я не стану даже Ченгу. Другой разговор, что ситуацию, в которой пришлось отвечать на прямо заданный вопрос, я тоже создал сам.
Дана смотрела по-прежнему вопросительно и непонимающе.
– Вы таким образом хотели закончить историю с генератором?
– Эту историю нельзя закончить. Можно ограничить доступ к информации, можно уничтожить лишние бумаги, но сказанное слово останется сказанным.
– Но тогда ради чего?..
– Потому что слишком опасно бросаться в такие дела очертя голову, да еще с подачи какого-то маньяка. – Он докурил сигарету и новую пока доставать не стал. – Возможность того, что в тайну посвящен еще кто-то, кроме непосредственных участников заговора, я учитывал с самого начала. Чтобы управлять ходом событий, нужно было нащупать эти скрытые связи и понять намерения. Задача сложная, но решаемая – при наличии времени. А времени у меня как раз и нет… Тогда мне пришло в голову в случае конфликта не пытаться его сгладить, а наоборот, сделать как можно острее. И добавить к столкновению интересов еще и конфликт личных симпатий и убеждений.
– Личных симпатий? – сузила глаза Дана. – Это про ваше заявление в Трибунал? Судя по обрывкам разговоров, которые мне удалось подслушать вчера и сегодня, оно стало причиной очень горячих споров.
– На это я и рассчитывал, когда его писал. Я хорошо знаю Денниса Гранта, Дана. Он далеко не так хладнокровен, как можно подумать, видя его только на официальных приемах и заседаниях, и личные привязанности значат для него очень много. Я знаю, что решения он всегда принимает сам, и настоит на своем, даже если я буду возражать. Но он считает меня своим учителем. И моя готовность встать на пути некоего начинания даже ценой собственного положения в Ордене сразу придаст в его глазах негативный смысл этому начинанию. Разумеется, знать заранее, что инициатором конфликта окажется Лао Ченг, было невозможно, но это оказалось к лучшему. Ты сама рассказала, что в Ордене вот-вот разразится буря. Зная Гранта, я вполне представляю ее последствия, и для Ченга лично, и для позиций азиатской группы.
– Вчера вы ничего этого не говорили, – тихо заметила Дана.
– Вчера у нас было слишком мало времени. Да и не хотелось все это вслух обсуждать.
– Вы думали, что нас все-таки могут подслушать?
– Нет. Просто… не знаю, может, боялся спугнуть удачу?
– Да, удачу… Воспользоваться случаем умерить аппетиты Ченга, не допустить раскола Ордена – да, все верно и все прекрасно. Но неужели нельзя было сделать то же иначе? Это же был безумный риск! Так подставлять себя под удар…
Он покачал головой:
– Риск есть там, где не видно конца пути. Где достижение цели зависит от каждого слова и каждого шага. Это – риск. А когда все игры закончены, и ничего нельзя ни изменить, ни отменить – риска нет.
– А возможность самому назвать преемника? Вы могли лишиться ее – разве это не риск?
Он улыбнулся, снова про себя одобрив ход ее мысли:
– Ну, во-первых, факт превышения власти в отдельном случае не отменяет распоряжений, сделанных раньше. А во-вторых, есть такая замечательная вещь, как согласие с вердиктом. Если я даю такое согласие, то тем более все мои пожелания остаются в силе.
– Вот как, – проговорила Дана задумчиво. – То есть все идет, как надо… Странно, вчера мне так не показалось. И совсем не похоже было, что вы только проводите очередную политическую рокировку.
– Ничего не идет, как надо, – произнес он, обращаясь скорее к себе, чем к ней. – Все идет, просто как идет. Не знаю, хорошо или плохо. Позже будет видно. А проведение политической рокировки… То, что все было спланировано и ожидаемо, не делает удар безболезненным. Но если созданное мной обращается против меня – значит, большего я и не стою.
Он замолчал, не желая продолжать эту тему. Сказано и так очень много, хотя что-то скрывать от Даны он не видел смысла.
Она помолчала тоже, потом качнула головой и сказала серьезно:
– Еще ничего не кончено. Продолжение будет… Вот тогда и увидим, против кого обращается созданное вами.
Он пожал плечами:
– Еще новости есть?
– Пока нет. – Дана молча смотрела на огонь в камине, потом невесело хмыкнула: – А я здорово перетрусила вчера!
Лафонтен приподнял бровь:
– Тебе угрожали?
– Да нет. Никто меня не трогал, даже не спрашивали ни о чем. Хотя я бы в такой ситуации секретаря в первую очередь за шкирку взяла… Я вспомнила, как читала историю Ордена. Там попадались весьма мрачные сюжеты.
Она всегда любила такие беседы – начинавшиеся экскурсами в историю и кончавшиеся уроками сегодняшней политики. И ученицей, несмотря на неприязнь к этой самой политике, была весьма способной.
– Какие же страницы нашей истории напугали тебя вчера?
– Разве это не очевидно? Жизнеописание Владислава Малиновского.
– Признаться, не вижу очевидности. Хотя, если рассматривать эту историю в том виде, в каком она изложена в официальных Хрониках…
Дана покачала головой:
– Ненавижу эти официальные версии – в них всегда полно вранья! Но в чем неправда здесь? Малиновского изображают чуть ли не образцом самопожертвования ради великой цели. Все ведь так и выглядит – Гроссмейстер дал обвинить себя в отступничестве и убить, чтобы вывести на чистую воду заговорщиков и не допустить разрушения Ордена.
– Я бы не стал называть официальную версию враньем, – заметил Лафонтен. – Просто рассказ о событиях постфактум выглядит иначе, чем взгляд на них же изнутри. Что до Малиновского, то не нужно излишних восторгов. И не нужно навешивать на него нимб святого.
Дана передвинулась и села поудобнее, обхватив колени руками.
– Как же было на самом деле? Ну, то есть изнутри событий?
Лафонтен достал сигарету, пощелкал зажигалкой.
– Малиновский пробыл Гроссмейстером всего год. Принимая этот титул, он знал, что вокруг него творится неладное. Но надеялся справиться с ситуацией. Потом он узнал о заговоре. Узнал, кто за всем стоит…
– В Хрониках говорится, что это был последний заговор с участием руководителя Службы безопасности.
– Да, именно так. Выход силовых структур из-под контроля – ситуация особая, это действительно угроза существованию Ордена, которую очень и очень сложно устранить. Малиновскому пришлось иметь дело именно с такой угрозой. Больше того, в некий момент он начал сомневаться в том, что может доверять в этом деле Трибуналу.
– И решил устранить проблему сам?
– Сложность была в том, что его знание о заговоре держалось в большой степени на догадках и интуитивно нащупанных связях. Формальных доказательств, которые можно предъявить открыто, у него не было. Он решил получить эти доказательства из первых рук. Вызвал шефа Службы безопасности на разговор и дал понять, что знает все о заговоре и намерен предать сведения гласности. А когда тот, поддавшись на провокацию, схватился за оружие, выстрелил первым. Разумеется, он позаботился о том, чтобы у разговора были свидетели. Трое… Но никто из них не дожил до следующего утра. А вот кому обвинить в происшедшем самого Малиновского – нашлось. И когда он все-таки сделал заявление в Трибунал, то оказался там не обвинителем, а Отступником. Помнишь, я говорил про открытый суд? Его может потребовать не только обвинитель, но и обвиняемый.
