Текст книги "Наследие (СИ)"
Автор книги: Сиреневый Кот
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
– Это случайность, – поспешно объяснил Алекс. – Я даже не знал, что система записи была включена вчера. Я просто стал проверять кассеты, ну, на всякий случай, чтобы ничего важного не потерялось, а оно… вот…
– Ничего не понял. – Верховный посмотрел на Дану.
– Это запись разговора Гранта с Камиллом Розье, – пояснила она. – Сделана вчера вечером, случайно – аппаратура не была отключена. Никто бы и не узнал, если бы Алекс не сунулся проверить кассету, прежде чем снова ее использовать.
Спокойный настрой Лафонтена улетучился мгновенно.
– Запись разговора Гранта и Розье?
– Да, я… – Ротт, оказывается, умел не только бледнеть, но и краснеть. – Я сначала хотел просто стереть ее, ну, будто и не было. Но потом подумал… что-то не так, а я ничего же не могу сделать, я только секретарь… Я никому ничего не скажу, клянусь!
– Да уж извольте молчать, – кивнул Верховный. – А в первую очередь самому Гранту не проболтайтесь. Ступайте, пока вас не хватились.
Алекс исчез с необычной для себя стремительностью.
– Вы тоже слушали запись, Дана?
– Нет, только первые несколько фраз. Я сразу решила, что Алекс прав и вам надо об этом знать. И он такой был напуганный…
– Хорошо. Я послушаю. Вернитесь, пожалуйста, в приемную.
Дана ушла и плотно закрыла дверь. Лафонтен достал из ящика диктофон с наушниками и вставил в него кассету.
*
– Деннис? – голос Розье дрогнул, как будто от торопливо проглоченного всхлипа.
– Да, как видишь.
– Ты все-таки пришел.
– Да. До последней минуты не знал, решусь ли.
Последовала пауза, потом Розье заговорил снова:
– Деннис, ты все еще сердишься на меня?
– «Сердишься» – не то слово, Камилл.
– Но я же сдержал обещание!
– Это ничего не меняет.
– Не меняет? – голос Розье упал до испуганного шепота. – Бог мой, Деннис… Ты в самом деле позволишь меня убить?
– Я уже позволил. Ты слышал вердикт.
– К черту вердикт!.. Деннис… Еще ничего не случилось. Впереди целая ночь… Давай убежим. Ты же можешь это устроить!.. Мы можем исчезнуть, скрыться… К черту Орден, к черту все эти замшелые правила!..
– Нет.
– Но почему?!
– Потому что я все еще не знаю, за что ты продал меня. И когда и за что продашь в следующий раз.
– Но я же все рассказал!
– И ты ждешь, что я поверю в этот наивный лепет? Поверю, что ты меня подвел под обвинение в клятвопреступлении только потому, что чересчур увлекся сомнительной идеей?
– Деннис, что ты такое говоришь? Неужели бы я сделал что-то тебе во вред? Я уверен был, что тебе ничего не угрожает!
– Да неужели? Ты нашел в Уставе новый пункт, который обеспечивает мне неприкосновенность?
– Причем тут Устав? Всем же известно, как Верховный к тебе относится. Он не станет заводить дела против тебя! Хотя бы чтобы себя самого не скомпрометировать… Ну, или просто пожалеет!
– Пожалеет? – тихо переспросил Грант. – Он? Упаси тебя боже от жалости этого человека, несчастный ты дурак!..
Снова повисла недолгая тишина.
– Деннис… Ты говорил, что любишь меня.
– Говорил.
– И что разучился жить без меня.
– И такое говорил. Придется учиться заново.
– А получится?..
– Даже если не получится – это ничего не изменит.
– Деннис!..
– Прощай, Камилл.
*
Он сорвал наушники и несколько мгновений молча переваривал услышанное. Потом швырнул диктофон вместе с кассетой в ящик стола и резко поднялся на ноги.
– Идиоты! Нашли время для романтических страстей!..
На заднем дворе особняка он появился последним. Окинул взглядом собравшихся – похоже, господа судьи сегодня чувствуют себя поувереннее, чем в прошлый раз. Настроены все решительно…
Деннис Грант выглядит спокойным и уверенным, как и на вчерашнем заседании. Только теперь Лафонтен знал цену этому спокойствию.
Невозможная выдержка у этого человека! Но у всего есть обратная сторона. Чем это показное хладнокровие обернется завтра? Нервным срывом? Запоем? Или еще хуже?
– Деннис, можно вас – на пару слов?
Грант, оставив двоих коллег, с которыми что-то вполголоса обсуждал, подошел и остановился рядом:
– Слушаю вас, месье Антуан.
– Отмените приговор.
– Что? – удивленно вскинул на него взгляд Первый Трибун. – Отменить? Почему?
– Я вас прошу. Этого недостаточно?
– Простите, месье Антуан, – произнес Грант напряженно. – Надеюсь, вы понимаете, что такая просьба звучит… странно? Вы – вы! – просите помиловать Отступника?
– Не помиловать. Я прошу сохранить ему жизнь. Вы знаете, что традицией это допускается.
– Традиции я знаю, – кивнул Грант. – Но вчера вы наше решение оспаривать не стали. С чего такая перемена мнения сейчас?
– Позвольте мне об этом умолчать, – произнес Верховный. – Причины есть, и достаточно основательные.
Грант кивнул еще раз и вернулся к остальным судьям. О чем они говорили, Лафонтен не слышал.
Стражи привели и поставили перед стеной Камилла Розье. Он за прошедшую ночь, видимо, успел окончательно смириться со своей участью. Теперь он молчал, глядел в землю и стискивал руки так, что белели костяшки пальцев. Услышав щелчок затвора, вздрогнул, но глаз не поднял.
Судьи закончили совещание, до чего-то, видимо, договорившись. Грант тихо подошел к Розье:
– Камилл.
Тот снова вздрогнул.
– Да?
– Ты и сейчас не хочешь ничего добавить к сказанному раньше?
– Только то, что, будь во главе заговора я, многое было бы иначе.
Грант вернулся к остальным судьям и произнес четко-официальным тоном:
– Камилл Розье, в связи с новыми обстоятельствами вердикт по Вашему делу будет пересмотрен. – Он кивнул охране: – Уведите.
– Что? – недоверчиво вскинулся Розье. – Ты все-таки решил?..
– Нет, – ответил Грант негромко. – Я остался при своем мнении. За тебя просил человек, которому я не могу отказать.
Стражи взяли Розье под руки и увлекли к выходу со двора. У дверей он обернулся, бросив на стоявшего поодаль Лафонтена взгляд, в котором неприкрыто читалось:
«Это ничего не меняет».
Лафонтен покинул двор последним. Медленно поднялся по лестнице, свернул в небольшой холл на площадке второго этажа… И услышал голос Гранта:
– Месье Антуан.
Он остановился. Грант подошел ближе.
– Что ж, мы сейчас одни, лишних ушей и глаз нет. Теперь вы объясните мне столь странную перемену в вашем мнении? Что изменилось за ночь?
Лафонтен повернулся. Что сказать? Что не хотел участвовать в убийстве сына, будучи по сути убийцей отца? Но Розье не сын Валера, неважно, что он сам об этом думает.
– Что за обещание вы взяли с Розье, Деннис? – спросил он.
По мелькнувшей во взгляде Первого Трибуна растерянности он понял, что не промахнулся.
– Не это ли обещание мешало Розье внятно защищаться на суде? Вы представляете, что значит принять такое обещание от человека, которого осуждаешь на смерть?!
Грант остерегающе вскинул руку. Помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал тихо и отчетливо:
– Я не брал с него никаких обещаний. Это была его идея – отказом от защиты убедить меня, что он сожалеет о своей ошибке. Но откуда вы знаете?.. Ах да… конечно. Вчерашний разговор… Кто-то в моем окружении работает не на меня?
– Только на вас, Деннис. Готовность служить и защищать не исчерпывается бездумным выполнением любого приказа.
– Что вы хотите этим сказать?
– А что вы разумели по словами «Даже если не получится»?
– Месье Антуан!
– Деннис, ваша личная жизнь меня не касается, но сейчас не тот случай. И человек, которому случайно попала в руки запись вашего разговора, рассудил так же. Вы же готовы погубить себя ради вздорного мальчишки! Вернее, если на то пошло, погубить себя вместе с ним за его грехи. А вы этих грехов и не знаете толком… Что с вами, Деннис! Какая страсть вас так ослепила?!
– Мои страсти касаются только меня, – сквозь зубы произнес Грант. – Вашу просьбу я, выполню, хотя и не понимаю… Стоп!
Глаза Гранта опасно сузились:
– Ваш разговор с Розье накануне суда. Вы сказали «Ничего интересного», но не сказали «Ничего». Так что дело не только во мне. Есть еще что-то, что касается Розье и вас… Что это? Старые личные счеты? Фамильные распри? Или наоборот, долги? Так кто из нас ослеплен собственными страстями?
Лафонтен покачал головой:
– Простите меня, Деннис.
Грант сжал губы. Помолчал, глядя в сторону. Потом снова поднял взгляд:
– Вы тоже простите меня, месье Антуан. И позвольте мне остаться при своем мнении. Вам не стоило во все это вмешиваться. Больше таких просьб я не приму. Еще раз прошу прощения.
Он коротко поклонился и скрылся за дверью, ведущей на лестничную клетку. Лафонтен проводил его взглядом и ответил, обращаясь к пустому холлу:
– А больше и не нужно.
Впервые за много лет последнее слово в споре осталось не за ним. И, вопреки собственным ожиданиям, он не ощущал это как потерю.
*
Он вышел в тихий прохладный холл клиники и остановился напротив высокого, под потолок, окна. Уже темнело. Он провел здесь почти целый день.
Плановое обследование.
Нет, он не ждал радостных перемен – чудес не бывает. Но и того, что только что услышал, не ожидал. Конечно, последние события стоили ему немало сил и нервов, и это сказалось на его состоянии…
И теперь Роше не давал никаких прогнозов. А потому, как хмурил брови и ерзал в кресле, понятно было, что дело дрянь.
Если непонятно, можно ли рассчитывать на день или на месяц, то на практике это значит, что времени не осталось совсем.
Быстрые шаги простучали по лестнице и короткому коридору. В холл вышла Дана. Она приехала уже под вечер и долго пробыла в кабинете Роше. Получала новые инструкции и, судя по выражению лица, имела возможность оценить ситуацию.
Она подошла и остановилась рядом, глядя снизу вверх большущими потемневшими глазами. Потом спросила тихо:
– Теперь домой?
– Да, – отозвался он. И, тоже не очень уверенно, начал: – Дана, я хотел сказать… То есть предложить. Может быть, вы согласитесь пожить у меня ближайшее время?
Она не удивилась. Как будто ждала такого предложения. Кивнула:
– Да, конечно.
Они вместе вышли на крыльцо. На площадке перед клиникой стояли две машины – его и ее.
– Я понимаю, это звучит странно… Со стороны можно подумать…
– Мне все равно, кто и что может подумать, месье Антуан.
– Да, верно. Я снова забыл, как мало для вас значит чужое мнение. Поедете со мной сейчас?
– Сейчас мне нужно домой. Потом я приеду к вам.
Он ощутил, как теплеет на сердце, но улыбнуться не смог.
– Я буду ждать вас к ужину.
– Хорошо.
Она кивнула, спустилась с крыльца и пошла к своей машине.
Он проводил ее взглядом, постоял еще немного, глядя в густеющие сумерки. Потом медленно, опираясь на трость, направился к своему автомобилю.
========== Глава 14 ==========
– Проходите, мадемуазель Шапиро. Садитесь.
Невысокая стройная девушка в темном костюме вошла и остановилась посреди кабинета, сцепив руки за спиной. На Джека Шапиро она была похожа только глазами и морщинкой возле губ.
– Если это допрос, я предпочту постоять.
Какие они все упрямые! Поначалу.
– Вы едва переступили порог и уже сказали дерзость. Я дал для этого повод?
В ответ – снова тень кривой улыбки:
– Я дочь своего отца.
– Не помню, чтобы выражал в этом сомнения. Сядьте, Элен, или мне тоже придется встать.
Она подошла и села в кресло для посетителей. Спина ее была напряженно прямая, руки Элен крепко сцепила и положила на стол перед собой. Лафонтен молча и неподвижно ждал, когда она поймет, что немедленное нападение здесь ей не грозит.
Вскоре она негромко сказала:
– Извините, я не хотела грубить.
– Не нужно извиняться за то, в чем не чувствуете вины.
Она вздрогнула и сжала губы.
– И я бы не стал называть нашу беседу допросом… хотя несколько вопросов я и буду должен вам задать.
– Я не сделала ничего плохого.
– Я и не утверждаю, будто вы сделали что-то плохое. А какой, к примеру, смысл для вас имеет фраза «я дочь своего отца»?
Она вскинула на него вспыхнувший взгляд – и снова опустила голову. Сказала тихо, без тени прежнего вызова:
– Ах, какая теперь разница. Это же как клеймо несмываемой краской – дочь казненного Отступника. Вот теперь наша фамилия точно опозорена!
– Вы дочь человека, которому хватило смелости до конца отстаивать то, во что он верил, и достойно принять поражение. В этом нет позора, Элен.
Она подняла голову и посмотрела на него недоверчиво:
– Вы в самом деле так думаете? Или просто пытаетесь меня утешить?
Он откинулся на спинку кресла, поставил локти на подлокотники и сцепил пальцы мостиком.
– Я не пытаюсь вас утешить. Но способность отстаивать свое мнение до конца сама по себе достойна уважения. Признаться, я думал, что такая твердость не в характере Джека. Отступись он от своей цели – не пришлось бы доводить дело до крайностей.
– Ну да. – Ее взгляд снова стал холодным. – Не доводить до крайностей… Говорят, вы даже своего сына готовы были отдать под суд из-за чепухи.
– Готов не был, – спокойно ответил он. – Но обстоятельства порой оказываются сильнее нас. К счастью для нас обоих, до этого не дошло.
Она глянула ему в лицо, сдвинув брови как будто в напряженном раздумье. Потом опустила глаза, пряча взгляд.
– Вы пришли сюда говорить, а не молчать, Элен. Если хотите что-то спросить – спрашивайте.
Она медленно покачала головой и, не поднимая глаз, тихо спросила:
– Как умер отец?
– Достойно. Это все, что вам нужно знать и помнить.
– Достойно? – вскинулась она. – Пожалуйста, не обманывайте меня. Я ведь знала его и знала, как он относился к подобным вещам. Он боялся смерти, до слез, до судорог… А вы пытаетесь убедить меня, что ему хватило сил спокойно принять пулю в лоб, да еще перед толпой зрителей? Нет! Он был связан или без сознания?
Если дочери небезразлично, как вел себя ее отец перед смертью, надо ли говорить ей об этом правду?
– Не связан и в полном сознании. Я не обманываю вас, Элен. Поверьте, он был вполне способен справиться со своим страхом.
Отвернувшись, она прикрыла ладонью глаза и глубоко вздохнула:
– Господи… Неужели хоть в этом он оказался лучше, чем о нем думали!
Лафонтен едва не вздрогнул, только сейчас поняв, что мучило эту девушку. У кого в семье нет поводов чего-то стыдиться, тот и другой семье стыд не припишет. Вот и ему такая мысль в голову не пришла.
– Он был вашим отцом, Элен. Помните в первую очередь об этом. И он сделал все, чтобы на вас не пала тень.
Она кивнула, но ничего не сказала.
– Еще вопрос, Элен. Это сейчас самое главное. Что вы думаете делать дальше?
– Не знаю, – отозвалась она с тихим вздохом. – Теперь не знаю… Я всегда думала, что буду Наблюдателем. Почти что с детства, с тех пор, как узнала. Потом погиб Дэвид… Теперь мама хочет, чтобы я выбрала другое занятие. Я спорила с ней, мне казалось важным поддержать семейную традицию. Но что мне возражать ей сейчас?
– А чего хотите вы сами, Элен? Жизнь впереди у вас, и жить будете вы, а не ваша мама. Вы хотите покинуть Орден?
Она покачала головой:
– Нет… Но что за перспектива у меня здесь?
– Конечно, вам будет нелегко. Но родителей не выбирают. Либо вы принимаете судьбу такой, какой она вам досталась, либо отказываетесь от нее. И отказываетесь от своей семьи и своего прошлого.
Она глянула на него негодующе:
– Я не собираюсь ни от чего отказываться!
– Верно, – кивнул он. – Этот выход легкий, но недостойный уважения… Как я понял, идей отца вы не разделяете.
– Каких идей? – неожиданно горько, со слезами, усмехнулась она. – Он был одержим местью, он забыл все – нас, маму… Он себя винил в смерти Дэвида, и это жгло его постоянно. Как неизлечимая болезнь. Как все нелепо получилось! Но иногда кажется – хорошо, что все закончилось. Он ведь уже и не жил по-настоящему.
Элен замолчала и отвернулась, прикрыв ладонью глаза. Губы у нее дрожали.
Лафонтен нажал кнопку вызова и кивнул появившейся Дане. Та, без слов поняв, в чем дело, прошла в кабинет и склонилась к Элен:
– Вам нехорошо?
Элен невразумительно дернула головой. Дана взяла ее за плечи:
– Идемте со мной.
Лафонтен не стал вмешиваться. Как умеет отвлекать и утешать Дана, он знал по собственному опыту. Она отвела Элен к окну, подала стакан воды и теперь что-то тихонько, шепотом ей говорила. Несчастная девчонка, которая разрывается между верностью своим убеждениям и любовью к отцу! – так, кажется, сказал про нее Митос. И не ошибся.
Вскоре Дана ушла, а Элен вернулась к столу. Села, поставив перед собой стакан с водой и продолжая держаться за него, как за спасательный круг.
– Извините, я не хотела быть невежливой.
– Все в порядке, – вздохнул Верховный. – Вернемся к нашему вопросу. Вы, разумеется, можете уйти. Вне Ордена никому не известны ваши беды, там вы были и останетесь наследницей американского юриста, скончавшегося от сердечного приступа. Если же решите остаться… Единственное, что я могу вам посоветовать – просите назначение подальше от штаб-квартиры. Где никто не вникает особо в интриги высшего руководства, и где в вас будут видеть в первую очередь вас, и лишь потом – дочь Джека Шапиро.
– Я знала, – тихо проговорила Элен. – То есть я чувствовала – что-то не так. Эти его секреты, странные посетители, телефонные звонки… Я пыталась понять, в чем дело, но он не позволял. Никогда не говорил при мне по телефону, не разрешал мне встречаться с его гостями. Но я должна знать, что произошло, мне нужно!
– Он оберегал вас, Элен. У него не было надежды на успех, и он это знал. Неведение – единственное, что могло оградить вас от беды. Не пренебрегайте этим даром.
Она вскинула голову:
– По-вашему, я буду просто жить и тихо делать свою работу, не зная, за что погиб мой отец?! Плохо же вы обо мне думаете!
– Поверьте, люди, доискавшись правды, далеко не всегда сами понимают, что с этой правдой делать.
Она покачала головой:
– Я тоже не знаю, что буду делать с этой правдой. Но вы сами сказали, он – мой отец… Я хочу… Я должна знать, что произошло.
– Хорошо, – произнес Верховный. – Вы правы, ваш отец был одержим местью. Он хотел обратить силы Ордена против Бессмертных, причем сделать это так, чтобы руководство оказалось не в состоянии остановить процесс. Сумей он выполнить задуманное – и неминуемо начался бы раскол в Ордене, а потом – война с Бессмертными.
Элен смотрела на него круглыми от страха и изумления глазами, прикрывая губы ладошкой бессознательным жестом защиты. Спросила почти шепотом:
– Это правда?
– Зачем мне лгать вам, Элен? – мягче произнес Лафонтен. – Да, это правда. Хотя для меня так и осталось неясным, осознавал ли до конца Джек возможные последствия своих планов или уже был неспособен видеть ничего, кроме своей мести. Но вас он защищал до последней возможности. Твердил, что вы ничего не знали.
– Я не знала, – потерянно прошептала Элен. – Я ни за что не позволила бы ему… Но каким образом? Как он мог все это сделать?
– А вот этого я вам не скажу. Ни вам, ни кому-то другому. Информация засекречена именно потому, что распространение ее обернется катастрофой. Малейший намек на ваше участие в этом деле поставил бы крест на вашей карьере Наблюдателя раз и навсегда. Надеюсь, вы понимаете, что будет с вами, попытайся вы продолжить начатое вашим отцом.
– Я не хочу ничего продолжать, – растерянно покачала головой она. – Это… просто какое-то безумие!
Он кивнул:
– Рад, что вы это понимаете. – Выпрямился, положил на стол сцепленные руки. – Послушайте меня, Элен. Не ищите виноватых в том, что произошло. Ваш отец распорядился своей жизнью так, как хотел, вас это не обязывает ни к чему.
На губах Элен появилась бледная улыбка:
– Нечто похожее я слышала недавно от другого человека…
– Полагаю, от того, которого вы посетили вечером накануне суда, – заметил Верховный. – Надеюсь, что вы оцените совет правильно. Я не требую, чтобы вы отказывались от отца или открыто его осуждали. Но и считать его непонятым героем тоже не нужно. Помните, он не хотел, чтобы вы вмешивались в это дело. И не захотел бы, чтобы вы рисковали своей жизнью и благополучием сейчас, когда ничего уже нельзя изменить.
Она молчала. Лафонтен не торопил ее новыми вопросами.
– Чего же вы от меня хотите? – спросила наконец Элен. – Я понимаю… Мне пришел вызов на беседу с шефом Службы безопасности, но это только на послезавтра. А потом другой – к вам. От меня что-то требуется? Есть условия моего пребывания в Ордене?
– Ничего не требуется, – покачал головой Лафонтен. – Приказ Молери я отменил, к нему вам идти не нужно. Ваш отец перед смертью попросил меня поговорить с вами, не привлекая к этому делу Службу безопасности. Я выполняю его желание. Служба безопасности вас не побеспокоит. Я верю вам – верю, что вы ни в чем не виноваты. Не обманите это доверие.
Она молча покивала, потом вздохнула:
– Как же все это глупо!
– Вот тут вы правы. Но что было, то было, времени вспять не повернуть. Вы можете идти, Элен. Рекомендации насчет вашего назначения после Академии я передам в Трибунал.
– Рекомендации? – удивилась она. – Разве я просила рекомендаций?
– Нет, не просили. Но они вам будут не лишними. Не беспокойтесь, я не буду ничего никому навязывать. Просто попрошу внимательнее отнестись к вашим собственным пожеланиям.
– Да. Спасибо. – Она встала. Глянула неуверенно: – Простите, я думала о вас хуже.
– Рад, что ваше мнение изменилось. До свидания, мадемуазель Шапиро.
– До свидания.
*
Дверь за Элен Шапиро захлопнулась, и Лафонтен откинулся на спинку кресла. Прикрыл глаза. Не то чтобы недолгий разговор утомил его по-настоящему, но… Хотя вроде бы все прошло хорошо, и Элен пока что не настроена делать глупости.
В дверь негромко постучали, и в кабинет вошла Дана.
– Месье Антуан? Как вы?
– Ничего, – отозвался он, выпрямляясь. – Просто немного устал. Надо бы отвлечься и перекусить… Забавно, вдруг захотелось чаю с пирожными.
– Приготовить?
– Нет, спасибо, – он улыбнулся и, взяв трость, поднялся на ноги. – Я схожу в кафе. Заодно и проветрюсь.
Маленькое кафе для персонала офиса находилось в северном крыле здания. Длинной дорогой через тихие лестницы Лафонтен добрался туда минут за пять.
Залов в кафе было два: просторный общий и с уютными перегородками – для любителей приватных разговоров. Второй зал, как правило, предпочитали высокие чины Ордена, в том числе и Верховный Координатор. Сейчас беседовать там было не с кем, но просто посидеть в тишине, которую только усиливала мурлыкающая музыка, тоже было хорошо.
Принесли чай, слишком горячий. Ожидая, пока он немного остынет, Лафонтен медленно крутил в руках обжигающую чашку и размышлял.
Итак, сессия Трибунала по «Делу о генераторе» с участием сменных заседателей закончилась неделю назад. По сумме всех принятых решений, Трибунал снова проявил великодушие. Прежде при расследовании дел Отступников признание вины автоматически означало ликвидацию агента, независимо от уровня в иерархии Ордена. Но за последние годы изменилось действительно многое, и одним из показателей этих перемен стала реакция на выступление перед Трибуналом Митоса. Его услышали, а не просто дали высказаться и отпустили с миром.
Приговор Камиллу Розье пересмотрели и заменили изгнанием, в обиходе именуемым «отсрочкой». Смерть ему не грозила, пока он не вмешивался в дела Ордена. Разумеется, за Розье, как за бывшим руководителем высокого уровня, надзор будет тщательнее, чем за рядовыми агентами. Ему придется вообще забыть о существовании Ордена и избегать любых контактов с его представителями, поскольку всякое неосторожно сказанное слово расценят как попытку вмешательства – и тогда скрыться от исполнителей воли Трибунала будет уже негде.
Такая изоляция для человека, не мыслившего своей жизни вне Ордена, была суровым наказанием. Лафонтен помнил себя в возрасте Розье и знал, что для него самого такое изгнание означало бы крах всей жизни. Впрочем, Розье воспитан иначе. И возможно, считает себя счастливчиком.
Из двенадцати агентов, участвовавших в заговоре, с девятью обошлись так же, как с Розье: им сохранили жизнь. Естественно, Наблюдателями они не останутся, более того, покинут Париж и не смогут вступать в контакты ни друг с другом, ни с кем-то еще из Ордена. Троим такого счастья не выпало. Судьи не хуже Верховного Координатора поняли идею с подсадной программой в Центральной Базе, и непосредственных исполнителей этой идеи никто на волю отпускать не собирался.
Превентивная защита.
Лафонтен достал сигарету, щелкнул зажигалкой, закуривая.
Трое. Самому младшему было всего двадцать два. Двое других постарше, двадцать пять и двадцать восемь. Думал ли кто-нибудь из них, ввязываясь в опасное дело, что все закончится так быстро и с такой трагической простотой? Им ведь не досталось почетного конвоя и права на последний каприз. Темная повязка на глазах, наручники…
Страшно видеть в каждом натворившем глупостей мальчишке подобие своего сына или внука. Молодость безрассудна! Лишь бы Арсен оказался умнее и осторожнее… Еще полгода учебы в Академии, и в списках Ордена фамилия Лафонтен будет значиться трижды.
Вернее, снова дважды.
Он нервным жестом погасил окурок и достал вторую сигарету. Невыносимо думать о себе в прошедшем времени.
Решения Трибунала, принятые после возврата к обычной работе постоянным составом, касались уже внутренней политики Ордена. На этих заседаниях Верховный Координатор не присутствовал, ограничиваясь только изучением всех решений и постановлений. Прямой необходимости участвовать в работе Трибунала у него не было, лично контролировать процесс принятия решений он не хотел. Деннис Грант наверняка отнес такое самоустранение на свой счет, но промолчал; значит, поостыл. Лафонтен обиды на него не держал, наоборот, предоставил Гранту возможность самому решить, есть ли нужда искать примирения. Грант с первым шагом пока не спешил.
…В большом зале послышались негромкие голоса; Лафонтен глянул на арку, отделявшую большой зал от малого.
В арке остановился Деннис Грант.
– Добрый день, месье Антуан. Я не помешал?
– Здравствуйте, Деннис. Нет, разумеется. Присаживайтесь.
Грант подошел, сел за стол. Улыбнулся, глянув на чашку с чаем:
– Мне всегда казалось, что ваш любимый напиток – кофе с коньяком.
– Увы, это не самый легкий напиток, а мне давно уже не пятьдесят лет.
– Да, к сожалению. – Грант посерьезнел. – Месье Антуан, я хотел… Я должен перед вами извиниться.
– За что?
– За конфликт из-за Камилла Розье. Вы были правы, я совсем потерял голову… И я очень благодарен вам за то, что вы сохранили в тайне то, что знали.
– Не стоит благодарности.
Грант снова улыбнулся:
– Да, вы всегда были терпимы к подобным вещам. Сейчас уже все позади, но… Как вы узнали?
Лафонтен пожал плечами:
– В этом деле многое решилось волей случая. Розье ухаживал за Даной, не знаю, только ради развлечения или с какой-то иной целью. Привел ее к себе домой. Она увидела в тумбочке рядом с его кроватью вашу фотографию. Из таких, что друзьям не дарят. Мне же ваши предпочтения известны давно.
Подошедший официант хрустнул накрахмаленными рукавами и поставил перед Грантом чашку с кофе. Дождавшись, пока он уйдет, Первый Трибун заговорил:
– Я не дарил ему своих фотографий.
– Как я понял, вы с ним вместе проводили время на одном из южных курортов. Снимок не постановочный, явно сделан случайно. Тайком от вас.
Грант, подумав, тоскливо усмехнулся:
– Надо же, фотография. Глупый мальчишка! Хотя злиться на него по-настоящему нет сил. И непонятно, когда все стало ложью.
– Трудно сказать, где была ложь, где правда, – заметил Лафонтен, аккуратно стряхивая с сигареты пепел. – Вам ведь тоже приходилось жертвовать своими чувствами ради того, что казалось более важным.
Грант отвел взгляд.
– Для вас все обернулось к лучшему. Все было против вас, Деннис, и я, признаться, не знал, как поступить. Не подвернись повод переключить внимание на Розье – что бы было с вами?
– Ничего хорошего, – согласился Грант. – И все-таки я не ошибся, вам об этом деле известно больше, чем мне.
Лафонтен пожал плечами. Грант немного помолчал, потом сказал:
– Вы не присутствовали на последних заседаниях Трибунала. Вас не интересуют обсуждавшиеся вопросы?
– Отчего же? Я внимательно изучал протоколы заседаний. Мое присутствие для принятия решений вам не требовалось. – Верховный погасил сигарету и отставил пепельницу. Придвинул к себе чашку с чаем. – Что-то снова неладно?
– Почему вы решили? – удивился Грант. – Ничего особенного не произошло, наоборот, все на удивление буднично.
– Ну, значит, мне показалось.
Грант не стал продолжать разговор. Он допил кофе и, попрощавшись, удалился, снова оставив Лафонтена одного.
Нет, не все благополучно, сказал себе Верховный. Не все. Грант, возможно, и чувствовал себя неправым, но искать встречи специально, чтобы попросить прощения?.. Насколько Лафонтен знал его нрав, он скорее подал бы свои извинения в завуалированной форме. Тогда зачем он приходил?
«Ищешь скрытые смыслы там, где они если и есть, для тебя неважны? – спросил он у своего внутреннего голоса. – Паранойя прогрессирует…»
Он допил чай, спрятал в карман портсигар и зажигалку и отправился назад к себе. Ни к чему заставлять Дану понапрасну беспокоиться, да и дел еще по горло.
Дана.
Какому же чернейшему отчаянию он поддался тогда, после злополучного обследования, если осмелился предложить ей жить в своем доме! И сколько раз потом благодарил судьбу за эту минуту слабости!
В самый первый вечер он ждал ее к ужину, чувствуя неловкость и гадая, как объяснить ей, что она не обязана выполнять каждый его каприз, и при этом не обидеть. Когда она появилась на пороге гостиной, он уже почти придумал, что и как нужно сказать, но забыл обо всем, едва на нее взглянув.
Ее офисный строгий костюм сменили брюки, облегающий свитер и просторный вязаный жакет; волосы, обычно стянутые в узел, свободно рассыпались по плечам, придавая ее облику тихое, домашнее очарование… И дело было даже не в красоте. В ее годы все девушки красивы. Но с ней в двери как будто заглянул солнечный луч.
Они поужинали вместе, и к концу трапезы Лафонтен уже был уверен, что не скажет недавно придуманных слов. Потому что позволить ей уйти ему не достанет сил.
Две недели прошло с того дня. Внешне все оставалось по-прежнему – Дана появлялась в офисе первой, разобрать дела и составить расписание дня к приезду Верховного. Вечером он отпускал ее и она уезжала, как будто домой. Это видели все. О том, что Дана после работы отправляется не на свою квартиру, знали только телохранители Верховного. В числе же их достоинств значилось умение замечать то, что напрямую касается их работы, и в упор не видеть остального. Они и не видели.
А он однажды поймал себя на том, что торопится домой, впервые за очень много лет. Его дом больше не казался ему пустым и холодным. Потому что теперь в нем обитало солнце. Вряд ли он решился бы сказать это вслух, в том числе и самой Дане. Но разве дело в словах?
Вернувшись к себе в кабинет, он сел за стол, достал из темной папки стопку бумаг и принялся раскладывать ставший привычным за последнее время пасьянс. Донесения агентов, отчеты информационных служб, его собственные записи и заметки… Крайние листы слева – имена Бессмертных, справа – Наблюдателей. Многое изменилось с того дня, когда он начал складывать вместе сообщения о непонятных происшествиях с Бессмертными в Париже и о подозрительной статистике запросов к Центральной Базе. Теперь же история с генератором осталась в прошлом, Бессмертные, которым пришлось в ней участвовать, один за другим покидали Париж. МакЛауд и вовсе вдруг надумал запереться в аббатстве Святого Христофора… Остались только Кедвин и Митос, да и они, судя по всему, задерживаться надолго не собирались.
