Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Он перечитывал газету снова и снова, а после убежал гулять, я даже забыл попросить его попозировать мне, стоял у холста, хотел превратить эту работу во что-то очень красивое. Действительно красивое. Я медленно рисовал ее, мальчик с охотой позировал мне, много смеялся и не стоял на месте. Я не мог никак это завершить, мне чего-то не хватало, его фигура, спина дугой на балконе у перил, высокие носки, один из которых сполз, его еле заметные колебания мышц как-то не передавали суть, не запоминались. Плотный закат, украсивший стену в нашей гостиной с фотографиями, пробирающийся без помех через французское окно, дополнил картину. Луи уперся локтями о перила, ноги вытянул вперед, посмотрел на меня, прячущегося за полотном.

– Ты такой красивый, когда занят работой, – все еще стоял там, хотя я только дополнял картину штрихами. Мне не хотелось относить ее в студию, в моей спальне вдохновения было больше. – Такой особенный и прекрасный, – я не смотрел на него. – Мужественный, хочется сесть на твои колени, – я быстро глянул, он прихотливо дернул уголок губ вверх. – Взять эти большие руки ладонями и расцеловать лицо, уже немного заросшее.

– Я побреюсь завтра.

– Ты такой горячий, – я снова посмотрел на него, держал кисть. – А я все жду, когда ты на меня посмотришь.

– Тебе всего лишь тринадцать…

– Уже тринадцать с половиной, – он снова повернулся к городу. – Так красиво. Если бы я умел, я бы все время рисовал закаты и тебя, – его голос был расслаблен.

– Что с тобой? – он встал ровно, подошел к дверному проему, остановился. – Ты странно себя ведешь.

– Просто я что-то чувствую, – прислонился головой к косяку, простучал пальцами по подоконнику.

– Что?

– Как будто бы я заведен? – он посмотрел на меня, подняв одну бровь вверх. – Как будто бы я люблю тебя, и мне хочется сделать что-то, чтобы доказать.

– Тебе необязательно делать что-то, чтобы доказать это.

– А как же ты поймешь, что я люблю тебя? – мы улыбнулись, Луи даже как-то смущенно.

– Ну, я знаю, ты смотришь на меня так, как будто любишь.

– А если я закрою глаза? – он улыбнулся шире, закрыл глаза и встал ровно.

– Тогда я почувствую твое сердцебиение, – показывал, заигрывая, свои зубки.

– Ну ладно, Гарольд, ты меня убедил, – он все еще улыбался, открыто. – А что сделаешь ты, чтобы доказать, что любишь меня?

– Я рисую только тебя, – я нежно на него посмотрел, закат давал достаточно света в эту комнату.

– Ну ладно, ты снова меня убедил, – медленно шел ко мне. – Мне кажется, у нас очень красивая история любви, не находишь? – я положил все на мольберт, освободил руки для мальчика. – Мы все такие красивые, – детская наивность ослепляла меня с самого первого дня нашего знакомства. – И мне достался кто-то очень смелый, изящный.

– А мне кто-то живописный и экстерьеристый, – я взял его на руки.

– Что это значит вообще?

– Вычурный синоним к «красивый», – Луи провел пальчиками по моему щетинистому подбородку.

– Ты любишь вычурные вещи.

– Особенно тебя, – моя рука пробежалась по его худому тельцу, мальчик засмеялся.

Луи стоял на коленях на кровати, снимал свою футболку, я стягивал с себя брюки и нижнее белье. Он лег, вместе с шортами по ногам поднимались трусики, его гольфы тоже не остались на его теле. Я скинул с себя майку, руки были немного перепачканы краской, особенно пальцы, Луи улыбнулся.

– Ты уверен, что не хочешь? – я уже был на кровати, расположился над мальчиком.

– Нет, – он очертил рукой мышцы моей груди, было щекотно. – Тебе придется подождать еще немного.

– Ладно.

Он постепенно раздвигал свои ножки, не чувствовал стеснения, я поцеловал его нежно, наши языки столкнулись у него во рту, рука повелась по моему плечу к локтю. Мягкий толчок, самый первый, Луи поджал свои пальчики на ногах, выгнулся, закрытые глаза попали под полоску света, проходившего сквозь плохо задвинутую штору, ладошка схватила мою напряженную руку. Рот открылся, я находился слишком близко к нему, чувствовал его персиковую кожу и запах апельсинового леденца, вкус которого уже частично был у меня на языке. Выпуская из горла, как из самого сердца, стоны, его ребра раздвигались, вбирая кислород в легкие, он не был таким уязвимым еще ни разу. Спустя время, мальчик открыл глаза, наполненные проблесками солнца, аквамаринового цвета, я неторопливо, избирательно в него вдалбливался, чувствовал его маленькие яички. Луи тяжело простонал, почти прокричал мое имя, его фирменное «Гарольд», протягивая [o]. Его кожа, уже успевшая набраться лучами солнца, потемнеть, по-особенному смотрелась при розово-оранжевом свете солнца, пропитавшим комнату запахом лилий и корицы. Я опустился к его худой шейке, его руки дернулись вверх, он перебирал мои волосы на затылке, мягко сжимал его. Слеза, невольно выкатившаяся из его левого глаза, попала мне за ухо, я еще раз поцеловал его шею, поднялся по линии челюсти вверх. Губы были словно заварное пирожное, я опробовал их полностью, промычал, снова прислонился к его груди, вставшие соски упирались в мою кожу. Я грязно и быстро кончил в него, Луи прижался щекой к моему уху, поцеловал, еле дотянувшись, шею. Мы пролежали, обнявшись, некоторое время, когда пришли к выводу, что вставать смысла нет, ведь уже поздно.

– Я люблю тебя, – сложенные под щекой ручки, Луи смотрит в мои глаза. – Мне так хорошо с тобой.

– Я знаю, – мы не оделись. Ветерок пробирался под тонкое покрывало.

– А тебе со мной хорошо?

– Конечно, милый, – он вытянул свою руку к моему лицу, прошелся по скуле.

– Ты красивый, – я смотрел на него, в относительной темноте его глаза сияли ярко.

– Ты тоже.

– Мне нравится, что твои глаза зеленые. Они прекрасны.

– Спасибо, – я мягко улыбнулся, мальчик водил свои пальцем по моей щеке. – У тебя благородный оттенок голубого в глазах, это завораживает.

– Ты обыграл меня в комплиментах, Гарри Стайлс, – сказал твердо. – Вам должно быть стыдно, – я улыбнулся веселее и прикрыл глаза. – Спокойной ночи.

– Спокойной, – его острое плечо вжалось в мой живот.

Луи считал дни до поездки в Калифорнию, мы навестили Джорджа, он жил в большом и богатом доме, но не настолько большом, как мои родители. Луи быстро нашел с Джей-Джеем общий язык, мальчик был стеснительным, до жути, после смерти матери общался только с отцом. Луи вывел его и на разговор, и на общую игру в прятки, что превратилась в очень громкую. Я не сомневался в том, что они подружатся. С самого утра Луи собирался к полету, к счастью в солнечный Сан-Франциско из Нью-Йорка был прямой рейс, утром я был в университете. Луи завораживал самолет, вечером они включили фонари, белый отлив корпуса смотрелся действительно хорошо. Маленький Джей-Джей спрятался за своими отросшими золотистыми волосами, мальчик был очень похож на мать. Уже утром мы прибыли на место.

– Мы будем спать раздельно? – на окраине города, у самого океана расположились съемные домики, полностью передававшие сочность и экзотику пляжа.

– Видимо, да, – Джордж позаботился о нас, снял домик с двумя одноместными кроватями. Хижина из дерева дарила чувство внутреннего баланса.

– Но я отвык спать один, – я снял шляпу, вдыхал запах океана и песка. – Гарольд!

– Луи, ну что? – он посмотрел на меня жалостливо.

– Я хочу спать с тобой, – я поставил чемоданы, наконец, прошел в другую комнатку.

– Не капризничай, – здесь было прекрасно. Мне давно надо было посетить это место. Я люблю все то, что похоже на тропики.

– Гарри! – мальчик пошел за мной, я все еще был одет в брюки и не очень строгую рубашку. Мы вышли на улицу.

– Луи, хей, ты начинаешь плохо себя вести, – я помахал Джей-Джею, что стоял на крылечке домика рядом, уже в плавках и с полотенцем на плече. – Иди, ты никогда не видел настоящего океана, – я повернулся к нему. – Ты не выспался в самолете? Можешь поспать немного, если хочешь.

– Ладно, – развернулся, ушел с поднятым подбородком.

За Джей-Джеем вышел его папа, они весело пошли к океану, что находился в метрах пятидесяти от домиков, ровно поставленных в ряд. Скоро на улицу вышел и Луи, солнце пригревало, я накинул шорты, полотенце на плечо, пошел за ним к океану. Там было красиво. Там было невообразимо прекрасно. Вода была теплой, идеально подходящей под все эти чувства, обогревала мое тело и мою душу. Мы с Луи плыли под водой, держась за руки, выныривали вместе, Джей-Джей сидел на песке, строил замок, Джордж заботливо надел ему панамку на голову. Мы снова нырнули. Луи развеселился, мы осознали, что наши дети были очень голодными, только во втором часу, забежали в домики, переоделись, прихватили пухлые бумажники. Я не любил разбрасываться деньгами или хвастаться ими, а Джордж перестал так делать после того, как его жена умерла, мы спокойно провели остаток дня в городе, в окраинном городе. Забегаловки, хорошая еда, никаких фастфудов – Сан-Франциско, который мне нравился. Стоило только на километр лишний проехать вглубь города – все тот же Нью-Йорк, немного ярче, возможно, зеленее, как и все города. Мы все вернулись домой очень расслабленными и бессильными. У нас с Джорджем болели ноги от почти что пяти часов прогулки, а у младших с этим проблем не было. Мальчики сидели на песке у домиков, во что-то играли, что-то обсуждали.

– Здесь хорошо, – я сидел в помещении, что должно было быть кухней, пил лимонад. – Мы когда вернемся в Нью-Йорк?

– Еще не скоро, – Луи упал на диванчик, где сидел я.

– Это хорошо, – прилег на меня. – Я так устал.

– Почему?

– Джей-Джей знает очень много о динозаврах, – он закрыл глаза, я протянул руку с бутылкой к столику сбоку. – Но мою идею не поддерживает.

– А у него есть идея?

– Он считает, что настоящие динозавры вымерли. Сейчас остались только маленькие динозаврики, типа ящериц.

– Понятно, – я улыбнулся. – Когда-нибудь ты докажешь свою теорию.

– А что значит «экстраординарный»? – он не смотрел на меня, лежал на коленях.

– Ну, что-то очень необычное, выделяющееся.

– Ясно, – он зевнул. – Я хочу спать.

– Я вижу.

– Пойдем?

– Хорошо.

Следующие две недели мы провели здесь, сын Джорджа буквально похорошел. Мальчику давно нужен был друг. Джордж много раз благодарил меня, о Луи не расспрашивал, так как был хорошо воспитан. Спросил, как мой отец ведет бизнес, как ему удается содержать сразу все фабрики самостоятельно. Я этим не интересовался. Я сразу для себя решил, что никогда не стану частью всего этого, мне не было интересно предпринимательство, торговля и все в этом духе. Да и родители, поняв, что нам с Джеммой это неинтересно, как-то перестали говорить об этом. Луи сначала не хотел уезжать, все время проводил в океане, я смотрел на него с берега. А в последний день собрался самым первым, сказав, что очень устал от такой жизни и скучает по шуму города.

– Гарри, ты не спишь? – глубокая, но светлая ночь, я слышу шелест листьев через открытое окно.

– Сплю, – наша одиннадцатая ночь здесь. Я не знал, почему Луи не может заснуть.

– Я хочу искупаться в океане, – мне пришлось открыть глаза. Нам всегда хватало места на односпальной кровати. Всегда.

– Завтра утром пойдешь на пляж, – он перевернулся на спину.

– Я хочу сейчас, – глянул на меня.

– Луи-и-и-и, – я спрятал лицо в подушку. – Милый, я не хочу вставать.

– Ну пожалуйста, – он повернулся, прилег на меня. – Ты же любишь меня, – водил пальцем по затылку.

– В данный момент я больше люблю сон, – он легонько шлепнул меня по спине.

– Тогда я пойду сам, – специально с силой уперся об меня, когда вставал. – Люби свой сон дальше.

– Ладно, – я сказал громко, сел, – я уже иду!

Свет давали только факелы, подожженные по периметру всего комплекса. Я сидел на прохладном песке в пижамных штанах и накинутой рубашке, был сонный. Луи исчезал и появлялся на горизонте, я закатал свои штаны, зашел в воду, она была прохладной. Я позвал Луи к себе, надо было возвращаться, он меня не слушал. Вскоре подошел, стоял где-то по пояс в воде, улыбался.

– Давай же, Гарольд, я тебя не за этим вытащил, – брызгал на меня воду, штаны стали немного мокрыми.

– Вода холодная, тебе пора выходить, простудишься, – я стоял неподвижно, не улыбался ему, пытался быть строгим.

– Иногда ты такой занудный, – еще раз капли соленой воды попали на меня. – Ты один раз проплывешь со мной и я отстану.

– Луи, пойдем, – я протянул ему руку, мальчик посмотрел на меня. – Ты серьезно простудишься.

– Давай же, Гарри, ты же не трус, – улыбался хитро, вода шумела. – Один разочек, для меня.

Он посмотрел на меня, цвет его глаз был куда насыщеннее, чем цвет океана. Я согласился только на минуту в воде, она действительно была прохладной, мы привыкли к теплому океану. Я снял свою одежду, Луи ждал меня на том же месте, взял за руку, когда мы зашли. Минутой я конечно же не обошелся. В воде мы провели около получаса, мальчик не выпускал меня, я не хотел бросать его. Мы просто плавали и баловались, я никогда не чувствовал себя живее, тогда я понял, что не живу от картины к картине, от Нью-Йорка до Марселя. Рядом с ним я проживаю каждую секунду. Буквально каждую. Мы просто нежились в воде, играли в догонялки, падали в воду от сдерживающего ноги песчано-глиняного дна. Мы много смеялись, не боялись быть такими, я забыл о том, сколько мне. Я забыл о нашей разнице в возрасте и статусе. Я просто знал, что люблю его, что он любит меня. И еще я знал, что это все, что мне нужно.

========== dix. ==========

Конец октября. Я проводил Луи на сцену, последний раз поцеловав его в лоб, сам спустился в зрительский зал, который действительно был набит, пустыми оставались первые ряды. Я присел на крайнее кресло, Луи начал двигаться. Это была его идея – провести фестиваль для учеников, для младших учеников, потому что годы занятий обходятся им всего лишь одной постановкой, на которую мало кто идет; обычно такие выступления неинтересны. И детей, по сути, не замечают до самого их взросления. И тогда Луи поговорил со мной, а потом с Еленой и директором театра, на что тот сказал, что это идея удивительна, нова, она определенно нужна театру. Прыжок, Луи показывает гримасу боли, так надо, так было задумано. Его движения завораживают, все затаили дыхание. Через два месяца ему будет четырнадцать, Джемма уже попросила нас не навещать отца, с ним что-то происходит и ему необходимо одиночество. Даже Аманда старается не показываться ему на глаза, часто засиживается у подруг. Я просто надеялся, что отец не выжидает свою смерть. Я очень надеялся.

– Бесподобно! Прекрасно! Восхитительно! – проговорил диктор с аккуратной четкостью и идеально вписывающимся восторгом. – И все это Луи Томлинсон, дамы и господа!

Мальчик тяжело дышал, люди громко аплодировали, как и я, он смотрел на меня, мимолетно улыбнулся. Я поднялся обратно за кулисы, он сразу полез за объятиями.

– Я люблю тебя, – для нас ничего не существовало.

– Я тоже люблю тебя.

Мы не стали задерживаться там, быстро вернулись домой, витрины и информационные столбы все еще украшали громкие постеры с приглашениями на детское шоу. Мальчик улыбался. Эта неподдельная радость в его ярких глазах ослепила меня, как его ослепили фанаты. У моего мальчика уже были фанаты. Елена гордо зашла в гримерную после его выступления вместе с большой пестрой коробкой с таким же огромным бантом на ней и открыткой «Луи Томлинсону от всего сердца». В коробке был краткий руководитель, как быстро стать диабетиком без особых усилий. Этих сладостей должно было хватить ему на лет сто. Но Луи немного устал, свалился даже не на диван, а рядом с окном, и посмотрел на Нью-Йорк снизу-вверх.

– Я никогда не думал, что окажусь здесь рядом с таким человеком как ты и что все мои мечты исполнятся в тринадцать лет, – я поставил коробку на стол, взглянул на мальчика с улыбкой.

– Так у тебя больше нет к чему стремиться? – я шаг за шагом приближался к нему.

– Возможно, пока что нет, – он поднял на меня голову. – Только, может быть, большой балет.

– Перед большим балетом всем нужен отдых, – он вытянулся ко мне, я взял его на руки.

– Ладно, – мы последний раз взглянули на серое небо уходящего дня.

Каждый день в нем расцветало что-то, и я думал, за что мне выпала такая удача – следить за его взрослением. За настоящим человеческим взрослением, чем-то настолько обыденным и нормальным, но в корне для меня восхитительным и обаятельным. Еще этим летом худощавое тельце скоро стало крепчать, мышцы на плечах прорисовывались приятными глазу дугами, бедра приобрели некую сдобность и лукавую роскошность. Все следы от царапин на его теле исчезали, и оно с определенной точностью становилось идеальнее.

– Я вырос! – он отходил от стены в прихожей, где я для него прорисовал измерения. – Ровно пять футов!

– Где-то еще половины дюйма до фута не хватает, – красным маркером я отметил чуть ниже пяти футов. Луи грозно глянул на красную черточку, а затем на меня. – Нам нужны точные измерения, – я наклонился к нему.

– А у тебя какой рост? – я выпрямился.

– Не знаю, около шести футов, – он смотрел на меня.

– Ну ничего, скоро я буду выше тебя.

– Конечно, Луи.

Исполнение последней мечты Луи не заставило долго себя ждать. Он никогда не проверяет почтовый ящик, я привык забирать почту по возвращению домой и половину разбирать в лифте. Обычно там валялись письма признания в любви, какие-то приглашения на интервью, как всегда счета, но одно письмо в этот раз выделилось. Дверь лифта открылась, но я затормозил немного, остался внутри на пару лишних секунд. «Луи Уильяму Томлинсону», – я просмотрел конверт, обратного адреса не было. Конверт выглядел хорошо, не хватало только красочного сургуча. Я зашел в квартиру.

– Луи, у меня подарок! – он как всегда сидел за столом перед телевизором на кухне, быстро среагировал на меня.

– Что? – вышел, сопел носом.

– Письмо, – я передал ему конверт, снял с себя пальто.

Он быстро открыл его, очень аккуратно, глаза побежали по выведенным рукой буквам. Там не было написано много, совсем мало, я бы даже сказал, но этого хватило для него, для меня, для нас.

– Меня пригласили в большой балет, Гарольд! Меня пригласили танцевать для Бродвея! – его руки дернулись к моей шее, я подхватил его. Лицо засияло обольстительным желтоватым светом, он улыбнулся во все свои двадцать девять зубов. Я улыбнулся вместе с ним. – Меня берут в большой балет! Для серьезных взрослых программ!

– Молодец, солнце, – я прижал его к себе, положив левую руку на спину, энтузиазм пробирался через все щелочки.

– Меня берут в большой балет, поверить не могу!

Он поцеловал меня. От нахлынувших эмоций и детского самозабвения, я полагаю. Он поцеловал меня быстро и резко, я не успел прочувствовать вкус яблока, что остался у него во рту, но он дал мне вторую попытку. Луи снова поцеловал меня, все так же резко и необъяснимо, а затем еще раз и еще раз, зажимая пальчиками острый угол челюсти у уха и затылок всего лишь тремя пальцами левой руки, в которой все еще лежало письмо. Последний поцелуй затянул я, мальчик выгнулся, его гладкие зубы были очерчены моим языком, губы расслабились. Он посмотрел мне в глаза, а затем намертво вцепился в мою шею. Я оставил его на своих руках тогда на весь вечер, потому что это было волшебно и по-особенному красиво. Его мечта исполнилась, а я запомнил лицо, полное истинной радости на всю жизнь.

– Тебя берут на Бродвей?! – Елена была горда и удивлена. Но больше горда. Я держал свои руки в карманах.

– Да! – Луи буквально влетел в зал, где они занимаются, поставил на уши всех находящихся здесь. – Первый просмотр первого декабря!

– Надо подготовиться? – она держала мальчика за плечи, смотрела прямо в его горящие глаза, тепло улыбалась.

– Я думаю, да, что им может понравиться? – Елена взглянула на меня, Луи повернулся ко мне тоже. Дети вокруг просто занимались своими делами.

– Может быть, твой «Щелкунчик»? – посмотрел на нее снова.

– Да?

– Там сидят люди, которые без ума от классики, это их слабость.

– Хорошо, ты же поможешь мне?

– Конечно! – она обвила его дрожащие от экстаза тело тонкими руками, я стоял у двери. Луи тоже обнял ее.

Они начали подготовку, здоровую подготовку, до декабря оставалось тринадцать дней и пары занятий ему бы хватило. Ничего не писавшие про нас до самого конца октября Нью-Йорк Таймс, подбившие свою репутацию независимых и укрепившие репутацию хорошей редакции, наконец-то выдавили краткую статью о том, что мальчика берут в большой балет. Но лишь по слухам, лишь по слухам, они теперь, видимо, всегда будут такое дописывать, чтобы не оскорбить меня или Луи. Их статья о том, что мальчик прекрасно поступил, когда вызвался устроить «детский фестиваль балета», понравилась мне, они назвали его смелым и амбициозным. Луи любил популярность и похвалу, но не пользовался ей излишне, кажется, я приучил его к скромности.

– А если они передумают? – он не дал мне заснуть в ночь с тридцатого ноября на первое декабря. Он не шел в школу завтра, очень волновался.

– Луи, тебе надо отдохнуть, – планировал с самого утра вытанцовывать свою короткую программу, пока на полу не появится отметин.

– А если я не подойду? Разочарую их? – мне пришлось повернуться к нему.

– Все будет хорошо, Луи, – я взял его в свои руки, прижал к груди. – У тебя впереди еще вся жизнь, успеешь насладиться балетом на Бродвее сполна.

– Мне все равно страшно, – его пальцы на руках и ногах были холодными.

– Я знаю, что тебя возьмут. И Елена знает, что тебя возьмут. Все будет хорошо.

– Ладно.

И, в итоге, он не спал ночью. Уснул под утро. Сегодня я тоже пропустил рабочий день, хотел быть с ним, хотел поддержать его. Кастинг на Бродвее они назначили на четыре часа дня, до скольких мы там будем, мы не знали. Я был уверен в нем на все сто двадцать пять процентов, мальчик спал в комнате, я закрыл балкон и завесил плотные шторы, прикрыл за собой дверь, когда уходил. Тихо сидел в своей студии с чашкой кофе, любовался сетом картин, которые нарисовал за этот год. На всех них был изображен Луи. Я одаривал каждую своим мягким взором, почесывал затылок, мои волосы отрастали медленно.

– Гарольд, – в студии незаметно появился мальчик, – ты не разбудил меня, – я быстро глянул на свои наручные часы.

– Ага, – было почти двенадцать. – Надо было спать ночью.

– Я даже ничего не прорепетировал, – он подходил ко мне. – Они очень красивые, – поставил подбородок на мое плечо. – Эксерьеристые.

– Экстерьеристые, – я поправил его, улыбнулся.

– Я сказал то же самое.

– Хорошо, – он отошел от меня.

– Вот когда мне репетировать? – раздражение быстро затмило все его чувства. – Гарри!

Мы приехали на Бродвей очень скоро, в три уже были на месте, везде ходили статные люди, смотрели на нас, как когда-то моя мать смотрела на Луи. Пренебрежительно. Я давно умел не обращать на это внимания, Луи сильнее сжал ремень своей сумки. Нас перехватила какая-то девушка, с микрофон и наушником на голове, выглядела достойно, командовала всеми. Она отвела нас в зал, где проводился просмотр, там было много молодых людей, висел постер с каким-то балетом-пантомимой. К счастью для Луи, там было местечко, где можно было прорепетировать свой номер. И вот, переодевшись, пока я ждал его снаружи, он помчался туда с новоприобретенным другом, скользя на своих пуантах по паркетным доскам. Я был рад, что он развеселился. Елена хотела поддержать его вместе со мной, но не смогла прийти, кажется, ее дочка приболела. За кулисами была суматоха, было много девушек и парней, одетых в обтягивающие лосины, они все дрожали, я стоял вместе с Луи, который использовал меня в качестве подставки.

– Мне страшно, – без внимания он не остался, многие успокаивали его, на репетицию, после того, как все заметили меня, сбежался народ.

– Я знаю, Луи, все будет хорошо, – я глянул на часы. – Ровно четыре, – прогремел, буквально, раздражающий звонок, везде потух свет, затем снова загорелся на сцене. Все затихли.

– Луи Уильям Томлинсон, пожалуйста, на сцену, – издалось из многочисленных колонок, все обернулись на нас.

– Удачи, – пронеслось по людям, мальчик встал ровно, напрягся.

– Я люблю тебя, – прошептал я, наклонившись к его уху, держал его сумку.

Он вышел, шагал избирательно, очень осторожно, не мог расслабиться. Отсюда в зрительский зал спуститься нельзя было, к сожалению, я наблюдал за ним из-за тяжелой занавески плотной ткани, что была пыльной. Здесь не играла музыка, она была строго запрещена на бродвейских кастингах, сбивала с толку. Мы все слышали в этой пронизывающей тишине только его мягкие шаги и колебания мышц, которые неугомонно сокращались. Неровное дыхание и сдерживающийся скулеж. Спустя долгих полторы минуты он закончил, поклонился, все еще сдержанно дышал, в его легких не хватало кислорода.

– Луи, – акустика всего театра была удивительной, мы прекрасно все слышали, – что ж, – мальчик смотрел прямо, боялся отвлечься на меня. Я почесывал подбородок. – Это прекрасно. Расслабьтесь, пожалуйста, – вот тогда он быстро задышал, через узкие ноздри протекал кислород, он расслабился, его руки повисли. – То, как вы чувствуете в свои тринадцать лет, это нечто абсолютно изумительное. Настолько молодого участника мы берем к себе впервые. Мы рады, что вы приняли наше приглашение. Надеемся, что вы нас не расстроите.

– Спасибо, – быстро произнес он, сложил ладошки вместе. – Спасибо, – мельком поклонился.

– Можете идти, – он промчался по сцене, пронесся мимо всех быстро. Все эти люди за кулисами захлопали.

Он отключился еще в машине, был физически и морально измотан, я позволил ему проспать весь оставшийся вечер. Я уложил Луи на диване в гостиной, он по-своему перевернулся на живот, рот был приоткрыт, мальчик болел, не мог дышать носом. Штанина приподнялась, оголяя бледновато-синюю кожу, с отливами серого, сочеталась с его темно-синими носками. Я снял с него свитер, он лишь пробормотал что-то, коротенький рукав футболки оголил плечико, я ухмыльнулся. Волосы растрепались, к дивану я подкинул его сумку с формой, притащил в гостиную мольберт и сварил себе кофе. Я надеялся, что он перестанет сильно двигаться.

– Гарольд? – мой разочарованный вздох после очередного мановения мальчика был слишком громким. – Что ты делаешь? – я выдохнул еще разок.

– Рисую тебя, – поставил чашку с кофе на стол сзади, протер кисть тряпкой. – Не двигайся, пожалуйста.

– Что? – выдал он со смешком, потянулся, я выглянул на него. – Зачем рисовать меня, когда я сплю?

– Потому что это красиво, – мы переглянулись, он муторно упал на подушку. – Потому что ты красивый.

– Хватит, – развернулся к стене, запустил руки под подушку.

– Луи! – я улыбался. – Вернись в обратное положение!

– Отстань, я устал, – я посмотрел на наручные часы.

– Время позднего ужина, – он не дал мне закончить картину.

Когда я был в Аллоше, я рисовал мальчика для себя, по памяти, потому что его не было у меня под рукой, и я довольствовался тем, что осталось в моей памяти о нем. Но сейчас, когда у меня живая модель каждый день под боком, рядом, было бы преступлением не воспользоваться этим. Еще один маленький выходной ему бы не помешал, я был слишком лояльным и добрым к нему. Да, ладно, я провел одну пару с ним, дал задание для четвертого курса, очень сложное задание. Я попросил Луи позировать для них, но не сидеть в одной позе больше трех минут. Я знаю, это тяжело и даже как-то несправедливо с моей стороны, но это отличная практика.

– Тебе понравилось, правда? – Дастин не был тем человеком, которого я бы назвал другом.

– Ага, – Луи тянулся к картошке, на столе лежал недавний выпуск от Нью-Йорк Таймс.

– А как тебе большой балет? Говорят, на Бродвее очень строгие наставники, – я только следил за мальчиком, уже жалел о том, что мы спустились в общий университетский кафетерий.

– Все хорошо, они позвонят, когда будет следующая репетиция, – Родригес немного раздражал. Как всегда.

– А не хочешь почитать это? – придвинул газету к Луи, тот бесстыдно роняет на бумагу картошку, пропитанную маслом. Я улыбаюсь.

– Нет, – он грубо смотрит на Дастина, тот переводит взгляд на меня. – Неинтересно то, что про звезду пишут люди, – если бы его физическая наружность позволяла, Родригес был бы сожжен заживо, я издал подавленный, из уважения, смешок.

– Понятно, – он забирает свою газету с жирным пятном на ней, прячет за пиджак. – Ясно, – смотрит на мальчика. – Не буду мешать, – исчезает. Я наконец-то отсмеиваюсь.

– Надо вести себя прилично, Луи, – он вытирает руки салфеткой.

– Он действительно раздражает, – больше мы к этому не возвращались.

Его тренировки начались тринадцатого декабря, проводились через день, занимали по три часа. На учебу у него не хватало времени, чисто физически я бы даже сказал, он постоянно засыпал уже в машине. Каждый раз после тренировок. Суббота и воскресенье были выходными, девять часов в неделю хватало ему по самое горло. Изначально, насколько я понял, они все еще оценивали их, человеческий потенциал и желание участвовать во всем этом. Девять занятий, на два последних пришел я, сидел на местах для зрителей, пока на сцене в одну шеренгу стояли ученики, а на них горланила какая-то старуха. По-другому я не мог назвать ее.

– Посмотрите на себя! – я видел, как Луи вжимался в себя от ее криков, стоял последним, дальше всех от нее. – Да ребенок лучше вас чувствует любовь! Чувствует паркет! Сцену и зрителей! – Луи ей точно понравился. – А вы, уже все в возрасте, балетом занимаетесь столько же лет, сколько и ему, и ничего не можете! – я не видел смысла в этих криках. Вообще никакого. Наблюдал за мальчиком с оценивающей аккуратностью. – Луи, быстро покажи им как надо!

Луи, сдерживаясь, выбегает вперед, своей особенной балетной походкой, шелковистая ткань пуантов поблескивает, я присматривался. Она быстро покидалась всеми возможными балетными терминами, Луи исполнял все с осторожностью и робостью в его скованных движениях, я заметил испуг в глазах, горько и безотрадно смотрящих на меня. Его четкие движения точно устраивали эту даму в возрасте, остальные напряглись, пытались спрятаться за шлейфом милой энергетики, которую оставлял Луи после каждого своего движения. Девятое занятие прошло почти точно так же. Я сидел в зале, никому не мешал, после окончания занятия мальчик невесело поплелся в раздевалку, я встал и через центральный выход уже хотел уходить, как вдруг меня окликнули:

– Мистер Стайлс, – этот прокуренный до хронической хрипоты голос, разнесшийся по залу быстро, был хорошо мне слышен.

– Да? – я развернулся, медленно, монотонно, устал сидеть на одном месте три часа подряд.

– Розалина Екатерина Фадеева, – быстро проговорила женщина, что приближалась ко мне на своих невысоких каблучках. – Я большая поклонница ваших работ, – за три метра от меня уже тянула руку. – У меня дома висит оригинал вашей «Вечерней темноты», – когда она приблизилась достаточно близко, я пожал ее руку.