Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Луи сидел на переднем сидении моего Крайслера 300, выпуска шестьдесят шестого года. Да, видеть восторженное лицо мальчика уже не было чем-то уж очень знаменательным. Он, как мне казалось, уже на все так реагировал. Солнечный денек позволил нам откинуть крышу, в Луи была неподдельная детская радость, он внезапно почувствовал себя на вершине мира. Нью-Йорк был чем-то совершенно новым для него, я с улыбкой наблюдал за ним, еще немного, и он мог бы лопнуть от переполняющих его чувств. Луи катил тележку в магазине, смотрел на все с особым интересом. И, о господи, как же по-своему он жевал жвачку. Тогда я думал, что ничего, кроме нас, нет. Продукты в бумажных пакетах стояли сзади, Луи забрал мои солнечные очки, включил магнитофон. Он тогда был свободнее всех, на светофоре, приспустив очки, посмотрел на водителя справа, потом на меня. Его улыбка в тот день сияла ярче, чем солнце.

– А куда ты поставил погребальные урны? – Луи на полу в гостиной, частично уже на коридоре и на кухне, разбирал свои подарки, которыми его подкупала мама.

– Они в спальне, на подоконнике, – я готовил нам ужин.

– А лилии? – он был окружен оберточной бумагой и коробками от игрушек. – Я отдал садовнику одну, он сказал, что попробует ее вырастить.

– Вот тут, на столе, – Луи глянул на стол.

– Надо посадить их, – ему было лень вставать. – Подай, пожалуйста.

– Я занят, – он, скуля, выдохнул.

– Я посажу их завтра, – продолжил потрошить коробки. – У тебя на балконе они будут прекрасно смотреться.

– У меня нет ничего, во что мы бы могли посадить их, – я повернулся к нему с ложкой в руках.

– Завтра купим, – каким-то образом он рвал коробки голыми руками. – А я буду спать с тобой?

– Да, – я снова стал к нему спиной.

– А мы же живем в богатом районе? – я не знал, к чему был этот вопрос.

– Да, в достаточно обеспеченном и приличном районе.

– А я буду учиться в специальной школе или простой?

– В какой захочешь, – я уже ставил тарелки на стол. – Иди вымой руки.

На этом его расспросы закончились. Вернее, я их закончил, я очень устал, не знаю даже, почему. Луи смотрел телевизор, вечер мы проводили тихо, я заставил его прибрать все картонные остатки от коробок, он цокнул и нехотя встал со стула. Внезапно раздался телефонный звонок, Луи подбежал первым.

– Это тебя, – он передал мне трубку, сам вернулся на диван.

– Да?

– Мистер Стайлс! – декан. – Как я рад, вы порадовали нас своим возвращением!

– Мистер Родригес, – редкостной изменчивости человек, – я получил ваше письмо.

– Да, я сначала хотел выслать его во Францию, но вскоре подумал, что вы там его все равно не прочитаете.

– Вы были правы, и вы все равно не знаете адреса.

– Завтра я жду вас на работе, – его тон голоса меня совсем не радовал. Хотя, он относительно задорно говорил. – На десять, – я взглянул на Луи, он был занят телевизором.

– Я приду не один.

– Ах, я все ждал, когда вы скажете, – я не понял его. – О вас уже написана статья в Нью-Йорк Таймс! Какая-то журналистка ехала с вами на одном поезде!

– Зачем им это надо? – я потер глаза, спросил у самого себя.

– Ну, Гарри, ты достаточно популярен с самой первой твоей самостоятельной выставки, – уже говорил со мной, как с другом. – Все еще вспоминаю этот семьдесят четвертый. Удивительное было время.

– Да все уже давно прошло, они могли бы отстать от меня.

– Она, возможно, ваша самая ярая поклонница, у вас всю вашу жизнь не было партнеров, ребенок же не мог появиться из воздуха, – задор в голосе был только у него. Я еще раз глянул на Луи.

– Мог, на самом деле, – Родригес выдохнул в трубку.

– Вы взяли его из приюта? Решили остепениться?

– Дастин, не думаю, что это твое дело.

– Ладно-ладно, завтра на десять, я жду тебя! Ректор уже все уши мне выела!

Я повесил трубку.

– Кто это был? – Луи посмотрел на меня.

– Мне надо на работу завтра, – я устало посмотрел на него.

– Я пойду с тобой, да? – пил сок из пакетика, жевал трубочку.

– Да, – я уперся о стену.

– Ладно, – он снова уставился в телевизор.

– Там будет скучно, Луи.

– Поэтому ты такой грустный?

– Нет, – я встал ровно, подходил к нему.

Не хотелось говорить Луи, что сейчас его жизнь может стать достоянием общественности. Одной статьей они не обойдутся, это же Нью-Йорк Таймс. Я помню, когда моя выставка получила много одобрительных отзывов от критиков, от других художников, даже от де Кунинга, я стал действительно популярен, был самым молодым, как мне сказали, художником, получившим так много признания, самым успешным молодым художником, вот тогда они заездили мое имя так, что людей уже тошнило. Я назвал выставку просто – «Жизнь», где были показаны самые удачные мои работы, с семнадцати лет. Около тридцати пяти картин сначала попали в Метрополитен-Музей Искусств, куда тогда, в этот знаменитый и почетный музей, завозили только самое ценное. Не могу сказать, что мне не помогали родители, сестра, ректор университета, где я уже преподавал. Возможно, частично мою известность мне купили, но выставку быстро стали рвать на куски, меня приглашали в университеты, музеи, театры, где я мог бы показать им все это, рассказать обо всем этом. От репортеров тогда действительно не было отбоя, они выжидали меня у апартаментов, часто ловили в общественных местах, но я залег на дно через год, картины все еще висят в музеях, некоторые из них выкупили богатые из богатых, я как-то и не придавал этому значения. Фурор прошел только через три года, когда я продал свою картину за немалых сорок три миллиона американских долларов. Люди тогда вспыхнули и скоро погасли, обо мне как-то и перестали говорить. И я был рад. Но в семьдесят восьмом году, когда я посетил уже застоявшуюся выставку де Кунинга, вернее то, что от нее осталось (он тоже продавал свои картины, с особой страстью), и сказал то, что его абстракция странна и непонятна своему другу, почти на ухо, об этом все быстро узнали, Нью-Йорк Таймс кидался своими заголовками. Виллем де Кунинг даже высказался по этому поводу на телевидении.

Утром я быстро покормил Луи, он, прихватив с собой статьи, что не дочитал вчера, и самолет, горел желанием увидеть университет. Я медленно собирался, нехотя надевал костюм.

– Гарри, ты не хочешь ехать на работу? – на светофоре я оглядывался.

– М? – я снова нажал педаль газа. – Нет, нет, просто что-то неважно себя чувствую.

– Надо было остаться дома, – он был в моих солнечных очках. – Эти люди так странно одеты, – пара молодых людей стояла на тротуаре.

– Почему?

– Слишком ярко, нет? А у той девушки юбка очень короткая, – я улыбнулся.

– Это еще не короткая, Луи, – он посмотрел на меня.

– Бывают короче?

– Конечно, это же Нью-Йорк.

На первом этаже здания меня уже ждал Дастин. Я осматривался, словно параноик, Луи свободно зашел сам, я взял его за руку, чтобы успокоить самого себя.

– Все еще пьешь кофе из МакДональдса? – Луи снял свои очки, я нес портфель.

– Тут новая статья в Нью-Йорк Таймс, – Дастин протянул мне газету.

– Шустрые они, – Луи изучал обстановку. – Ты же знаешь, я не буду ее читать.

– Дай своему сыну почитать, – Родригес наклонился, улыбнулся Луи. – Меня зовут Дастин Родригес, – протянул ему руку.

– Луи Томлинсон, – тот пожал ее.

– Нам пора, – я потащил мальчика за собой.

– А газетку? – Дастин смотрел нам вслед.

– Обойдемся, – выкрикнул я.

В общем, ректор, будучи той еще стервой, заняла меня работой, мне относительно нравилось то, что ей было плевать на мое материальное состояние. Луи она спокойно восприняла, сама мать четверых детей, которых я знаю лично, они хорошие люди. Леди Кэмпбелл была удивительной женщиной, строгой, независимой. Сама вырастила детей, мужчин использовала. Она была моим кумиром, когда я только начал работать здесь. Луи заинтересованно читал статьи обо мне, читалось все с неослабевающим любопытством. Мне надо было перепроверить все списки учащихся, прочитать программу своего предмета, сделать поправки. Луи сидел рядом со мной, за кафедрой, пил чай, принесенный ему Дастином.

– Я подумал, что твой сын мог быть голоден, – в салфетке Родригес притащил кекс. Я не обратил на него внимания. – Будешь, Луи? – мальчик странно на него посмотрел.

– Спасибо, – он положил бумаги на стол.

– Ого, ты читаешь историю Гарри Стайлса с точки зрения журналистов? – этот задор в голосе не пропадал. Луи не понимал его, сегодня он был серьезен.

– Ну да, типа того.

– А не хочешь вот это почитать? – он протянул мальчику вчерашний и сегодняшний выпуски нью-йоркского ежедневника.

– Дастин, тебе лучше покинуть помещение прямо сейчас, – меня это раздражало.

– А что? Ему должно быть интересно, что о нем пишут, – я напрягся.

– Обо мне? – спросил Луи с набитым ртом. Он посмотрел на меня.

– Да, о тебе, ты теперь тоже популярен! – он оставил газеты на столе. – Не буду мешать.

– Ты не хочешь, чтобы я их читал? – Луи запил кекс чаем. – Там что-то плохое написано?

– Я сам не знаю, что там написано, – я взглянул на газеты, я не хотел, чтобы о Луи говорили.

– Я не буду читать, если ты не хочешь.

– Почитай вслух.

Первым он читал выпуск вчерашнего дня. Сел за парту напротив, отдаленно, но читал громко и четко.

«Гарри Стайлс отсудил сына у неизвестной прессе женщины

“Не выпускайте Таймс сегодня! – услышали мы от нашей коллеги, вездесущей миссис Бейли. – У меня есть сенсация! – она позвонила нам с вокзала в Вашингтоне. – У Гарри Стайлса есть ребенок!”

Каждый в нашем скромном офисе был удивлен, слегка шокирован. Тут же мы и объяснили задержку ежедневника на целых два часа! У всемирно известного художника, молодого и красивого Гарри Стайлса есть ребенок! Господи, да мы все просто в восторге!

“Его зовут Луи, – передала она нам уже на следующей станции поезда. – У меня всего пятнадцать минут, – мы все навострили уши, было интересно. – Имя мальчика – Луи, ему на вид лет одиннадцать, – мы были не в себе. Гарри одиннадцать лет навещал ребенка во Франции и наконец-то отсудил его у матери. – Он взял у мистера Стайлса всю его красоту, – женская часть наших работников погрузилась в невообразимую эйфорию. – Он двадцать минут не упускал из рук книгу”.

Луи Стайлс – звезда, нужная этому миру? Или Гарри, будучи очень скромным и воспитанным, произошедшим из самих Томлинсонов, научит и его скромности?

Будем держать вас в курсе.

Тейлор Мур и Диана Бейли специально для Нью-Йорк Таймс.

1 Авг. 1979.»

– Я даже не похож на тебя, – Луи разочаровано на меня посмотрел. – Они такое всегда пишут?

– Они хотят снова, чтобы я был в центре внимания, – не хотел говорить ему это.

– Меня даже не зовут Луи Стайлс, – цокнул. – А мы можем сказать им правду?

– Надо подождать, так быстро все не делается. У них уже со стопроцентной вероятностью припасены статьи на неделю вперед.

– Чертова клевета, – проговорил он, – такое даже читать никто не будет.

– Луи, все это читают. Им интересно, что происходит в жизни других людей.

– Посмотрим, что во второй, – Луи взял ее в руки. – Они нас сфотографировали! – он передал газету мне.

– Да уж, – мы в магазине. Ничего удивительного. Конкретно всех я в лицо не помню, поэтому претензий предъявлять некому. Снимков было несколько, все они качественные.

– Давай, – я вернул ему эту удивительную газету.

«Гарри Стайлс с сыном. Эксклюзивные фото

Если вы ждали этот выпуск с нетерпением, только чтобы почитать статью о Луи – ранее неизвестном сыне Гарри Стайлса, то вот она, и я, специально для вас, подготовил несколько фотографий, по которым вы можете понять, насколько Стайлс младший является копией Стайлса старшего. (фото 1)

Я заметил их в местном супермаркете, Гарри расщедрился мальчику на сладости. Вы только посмотрите (фото 2), Гарри самый настоящий любящий отец! Луи так повезло с ним! Ох, сколько бы из нас захотели быть детьми Гарри Стайлса? (у меня не хватало эмоций, я даже не знал, какие заядлые фанатики там работают) Тысячи, миллионы по всему миру. Тогда я понял восторг моей коллеги Дианы, мальчика действительно надо увидеть вживую, чтобы понять, насколько он прекрасен.

Хотели бы мы узнать, что именно вытерпел Гарри, чтобы отсудить, нет, отвоевать своего сына у его матери. Но, к сожалению или к счастью, мы можем только поддержать его. Все мы знаем, что Гарри любит Францию и ездит туда еще со своего студенчества.

Пока вы будете наслаждаться фотографиями (фото 3, 4, 5), мы будем держать вас в курсе!

Тейлор Мур специально для Нью-Йорк Таймс.

2 Авг. 1979.»

– Почему они говорят, что ты отсудил меня? – Луи выглядел расстроенным. – Что вообще значит «отсудить»?

– Это когда родители разводятся, и суд должен решить, у кого останется ребенок. Или когда родители даже не были женаты, но они оба хотят быть с ребенком, но не хотят быть вместе.

– Это неправда, – его глаза заслезились, мое сердце сжалось. – Мои мама и папа любили друг друга, они просто умерли, – я встал, подошел к нему. – Зачем они такое пишут?

Никогда не думал, что ложь в газете может так сильно кого-то расстроить, я держал Луи на руках, утешал, говорил, что они ничего не знают, поэтому пишут такое, и лучше даже не читать это. Мне кажется, Луи просто затосковал по дому, по старой жизни, такое будет происходить с ним еще некоторое время, он очень маленький, чтобы как-то побороть это и не поддаваться эмоциям. Тихий плач его заполнил не только аудиторию, но и мое сердце, он успокаивался.

– Гарри! Там репортеры! – отлично, в аудиторию ворвался Дастин. – Ой, что-то случилось?

– Тебе лучше уйти, – я похлопал Луи по спине, он, кажется, засыпал, слишком много всего происходило в последнее время.

– Мистер Стайлс, вам лучше задержаться ненадолго, там репортеры внизу, – в помещении появилась ректор.

– Не пускайте их, пожалуйста, это все-таки частная территория, пусть проявят хоть долю уважения.

– Они выследили тебя по твоей машине! Ох, этот крайслер…

– Мистер Родригес, прошу вернуться в свой кабинет, – сказала она строго, этот раздражающий человек ушел. – Я могу вызвать полицию, но вы же знаете, свобода печати и эти новые законы, – я кивнул ей. – Боюсь, они не уйдут отсюда, вынудят вас выйти к ним с мальчиком.

– Да, эти звери не дадут проходу, – я посадил Луи на парту. – Все будет хорошо, Луи, не волнуйся, – я повернулся к ректору. – Вы присмотрите за ним? Я спущусь к ним, если они хотят сенсацию, они ее получат.

– Конечно, мистер Стайлс.

Я медленно спускался вниз, слышал этот гул, как будто там собрались журналисты всех изданий, что были в Америке. И их действительно было много. Вся эта ситуация заставляла меня снова ненавидеть людей здесь. Я спустился, ко мне тут же подбежали ребята с камерами штатских каналов, люди фотографировали меня. Боже, эти ощущения одновременно приятные и такие отвратительные. Вроде бы, я популярен, а я люблю популярность, признание, уважение, мои картины все еще пользуются спросом, на аукционах так и просят меня хоть что-нибудь еще продать. На них все еще делаются критика и отзывы. Но с другой стороны, они лезут во что-то священное, в мою неприкосновенную жизнь, я и не думал, что все так обернется, я надеялся, что у прессы не будет ко мне интереса. Ко мне подсунули микрофоны, люди достали свои блокноты.

– Я бы хотел попросить вас, – застрочили быстро, метко исправляли слова на те, которые хотят услышать от меня люди, – не трогать меня и Луи, позвольте ему освоиться без всеобщего внимания, – они молчали, не знали, что и сказать, думали, как бы вывернуть мою речь так, как будто я оскорбил кого-то. – Спасибо.

И я ушел, в след еще несколько вспышек, снова восторженные возгласы, они получили то, чего не хотели, но я больше ничего им не скажу. В тот вечер меня показали по всем государственным каналам, по новостям передали мои слова, лицо было засвечено вспышками. Мой телефон трещал, утром почтовый ящик был завален приглашениями на тв-шоу и письмами от женщин, которых я никогда не видел, которые говорили, что готовы стать матерью моего сына. Который сыном мне и не являлся. После этих громких слов, которые всеми любимый Тейлор Мур растянул чуть ли не на пьесу, Нью-Йорк Таймс печатали лишь по статье в неделю, что-то вроде «был замечен», «по слухам», «из неопределенного источника стало известно». Я снова не мог спокойно выйти на улицу, у моей машины крутились люди. У дома, слава богу, никто не поджидал меня и Луи, более крупные издания для широкой общественности напечатали еще одну статью, как бы сборную от Нью-Йорк Таймс, где спокойно изложили то, что мальчику хорошо со мной живется. Не без моего вмешательства, конечно, не без помощи моих друзей.

«Луи Стайлс. Не затмит ли он папочку?

Первого августа в Нью-Йорк Таймс впервые упомянули новенького отпрыска знаменитости – Луи Стайлс, которого окрестили “восходящей звездой”. Единственное, чего не хватает мальчику лет одиннадцати для того, чтобы носить такое имя, – талант. Из чего наши нью-йоркские коллеги сделали такие выводы – мы даже и предположить не можем, но их статьи так и кидаются этими пафосными словечками.

Так кто такой Луи Стайлс?

Второго августа, когда американские журналисты со всех штатов ринулись в Нью-Йорк, только чтобы написать самую сочную статью, у которой будет настолько кричащий заголовок, что он затмит все, Гарри Стайлс сказал: “Прошу вас не трогать меня и Луи”, – заботящийся папочка, подумали все. Но писать не перестали. Это единственное, что мы услышали о Луи из уст его отца, и мне кажется, этого достаточно.

После мальчика ловили с Гарри Стайлсом несколько раз в разных кафе и парке, он выглядит действительно счастливым. Но где талант? Чем он затмит папочку? Если честно, мы любим Гарри Стайлса и уважаем его, но ведь ребенок совсем и не похож на него, не находите?

По просьбам Гарри, мы и не будем говорить вам о наших догадках и обо всем этом, это действительно не должно касаться общественности, нельзя втягивать детей.

Здесь я бы хотел обратиться к нашим нью-йоркским коллегам: перестаньте нести чушь, это непрофессионально, и проявите уважение, личная жизнь должна оставаться личной.

Фотоматериалы прикреплены.

Мартин Рассел.

27 Авг. 1979.»

========== sept. ==========

Мы с Луи остановились на самой простой средней школе, он будет учиться так же, как и все дети. Август быстро пролетел для нас, ничем особым не выделялся, лилии на балконе уже взошли, там появились довольно-таки массивные стебли, Луи ухаживал за ними бережно. Америка ему нравилась, единственное, по чему он действительно скучал – игры на улице и велосипед. Я боялся, что жизнь в высотке сделает его ленивым, но мои опасения были напрасными. Луи добровольно попросил меня отдать его на балет, потому что ему действительно нравится танцевать.

– Браво, – я хлопал, Луи шел за мной между сидениями в театре. – Как всегда бесподобна, – мы подходили к сцене, на которой девушка только что прекратила двигаться.

– Гарри! – она мне улыбнулась. – Я так рада тебя видеть! – она спустилась к нам, в зале было темно, свет давали прожектора на сцене.

– Я пропустил твое выступление с Черным Лебедем, – обняла меня быстро, учащенно дышала.

– Ничего, я там немного все испортила, – она была возбужденной.

– Ты не могла все испортить, – она выглядывала на смущенного Луи за моей спиной.

– Твой сын? Пресса кишит статьями о вас, – она улыбнулась. – Я Елена, – я повернулся к ней боком, показывая Луи.

Елена Хейс – икона балета, удивительная девушка тридцати четырех лет, преподает балет в этом театре для совсем маленьких и подрастающих. Я познакомился с ней после ее дебютного выступления, мы быстро сдружились. Нам даже приписывали роман, но она вышла замуж, родила скоро ребенка, выступала, будучи беременной, со специально составленной для нее постановкой о беременной женщине. Я тогда даже пустил слезу. Она на сцене вытворяла нечто, нечто настолько особенное и неповторимое, что принесло ей такую популярность. Она была очень хорошим другом и постоянно помогала мне.

– Это была незаконченная программа для зимнего фестиваля балета, – мы подходили к залу, где она тренировала детей.

– Выглядит чудесно, – я вел Луи за руку.

– Так, ты хотел заниматься балетом? – она открывала дверь ключом, помещение было большим.

– Он до этого занимался балетом во Франции, ему бы хотелось продолжить, – Луи смущался, держал свою сумку с формой.

– Значит, он уже подготовлен? – мы остановились у двери, Елена прошла дальше.

– Да, но он все лето не занимался, ему надо размяться, наверное, – Луи уж очень смущался. – Хей, все в порядке? – я наклонил голову.

– Да, – Луи повернул голову на девушку. – Я видел вас по телевизору, – мы с Еленой улыбнулись.

– И что, теперь ты меня боишься? – она подходила к нам.

– Нет.

– Хочешь показать мне что-нибудь?

– Я мало что помню.

– Не волнуйся, я не буду судить тебя строго, – она потрепала его щечки. – Иди в ту комнату, переодевайся, мы подождем тебя, – подмигнула. Луи свободно, уже не стесняясь, пошел в раздевалку. За ним закрылась дверь. – Так он что, твой сын или мне не стоит верить всему, что я читаю в газетах?

– Как сказать, – я сложил руки на груди. – Газетам лучше не верить никогда, – она разминалась у станка. – Это сын моего дяди, – не смотрела на меня.

– Твой кузен?

– Да, – я следил за ней. – Мой дядя умер чуть меньше четырех месяцев назад из-за инфаркта. Его жена сказала, что он оставил дом мне, но на самом деле, она как бы подарила его мне. Она уже переезжала в Париж, но заболела чем-то страшным. Инфекция убила ее полтора месяца назад, мне пришлось забрать Луи, чтобы он не остался совсем один.

– Благородно, – быстро села на шпагат. – Типичный Гарри Стайлс, – посмотрела на меня.

– Ну да, я не мог оставить его, я к нему привязался.

– Пресса такое уже с вами натворила, – встала ровно. – Страшно читать.

– Ты же знаешь, что у меня особенные отношения с нашим ежедневником. Они все такие мелочные, – Луи вышел к нам.

– Готов? – он осторожно подходил к Елене на носочках, его спина держалась ровно, мышцы были напряжены. – Давай сначала немного упражнений выполним?

– Хорошо.

Они стали крутиться у станка, Луи легко садился на шпагат, Елена хвалила его за каждое его маленькое движение. Я бы делал тоже самое. Через минут семь разогрева, она освободила ему пространство, Луи растерялся, взглянул на меня, я дал ему немую поддержку. Он встал, словно по струнке, опустил голову. То, что было дальше, отняло у меня дар речи. Я плохо разбираюсь в балете, во всех этих названиях, могу узнать разве что по музыке, но в комнате было очень тихо. Шуршала только ткань его футболки и тонких рейтуз за пару с черными пуантами, ленты которых поднимались до его колена. Прыжок, поворот, он смотрит на себя в зеркало, прыжок, выглядит уверенно, хорошо держится на паркете. Снова прыжок, поворот, поворот, шпагат в воздухе. Его ноги обрели особые черты в полете, фигура извивалась, под футболкой показывался худой живот, ребра. Он деликатно порхал. Что-то защемило в груди, казалось, что это просто невозможно.

– Возмутительно! – Луи стоял в финальной позе, был напряжен. – Ты двигаешься лучше наших танцоров балета! Твой Щелкунчик просто восхитителен! – она переигрывала, но я это одобрял. Я все еще хлопал, Луи посмотрел на меня, восстанавливал дыхание. – Я беру эту приму! Прямо сейчас беру в балет! И не отпущу! – подбежала к нему, обняла. – Умничка! – Елена была такой.

Мы покинули театр через часа два, у Елены как раз была тренировка, она предложила Луи остаться, освоиться. Он согласился, мы посетили ресторан неподалеку, мальчик перенервничал, был голоден, мы с Еленой говорили о своем. У Луи, кажется, появились друзья, девочки и мальчики лет тринадцати-пятнадцати, Елена предложила отдать его в группу постарше, он был невообразимо талантлив. Некоторые спросили у Луи, что он делает с популярностью, но мальчик только отмахнулся и сказал, что это не популярность. Я гордился им и был очень удивлен и рад.

– Я правда хорошо станцевал? – спросил он у меня уже дома.

– Да, – я поцеловал его в лоб.

– Правда-правда? – он смотрел мне в глаза.

– Да, милый, это было действительно красиво.

– Я так боялся, я знаю ее, я часто видел ее по телевизору.

– Ты прекрасно показал себя, молодец, – снова поцеловал в лоб. – Луи, я горжусь тобой, – он улыбнулся, смущенно отвел глаза.

– Ты мой герой, – губы встретились в яром стремлении показать все, что хотелось сказать.

Влечение одного тела к другому было сильным, Луи прижал руку к моему сердцу, второй держался за шею. На диване в гостиной было удобно, я уперся правой рукой о его спинку, левой придерживал Луи за талию. Было медленно, было страстно, французское окно, что было за моей спиной, трещало от переполняющего комнату сексуального напряжения. Я прошелся языком по нижней губе Луи, мы оторвались, рвано дышали.

– Я люблю тебя, – напряжение никуда не девалось.

– Я тоже люблю тебя, – поэтому мы снова поцеловались.

Первый день в школе Луи волновал меня больше, чем его. Он не боялся. А у меня подкашивались коленки, ведь я оставлял его одного на полдня. Ну, как одного. Я оставлял его без себя на пол дня. В не совсем знакомой ему стране люди могли относиться к нему не так, как ожидалось, или его уже могли как-либо дразнить из-за частого бессмысленного появления в популярном ежедневнике. Я поправлял галстук Луи, провел руками по брюкам. Он уже был без настроения.

– Гарольд, все будет в порядке, – никогда бы не подумал, что кто-то будет успокаивать меня.

– Я надеюсь, – я не мог отпустить его, мы стояли на парковке у школы.

– Я тебе обещаю, – я сидел на корточках, не знал, как правильно отпустить его.

– Ладно, – я встал, прижал его к себе в объятиях, – веди себя хорошо.

– Угу, – поправил портфель на плечах. – Я пойду.

– Я заберу тебя.

– Хорошо, – он махал мне вслед.

Я помахал ему. Ладно, признаюсь, это не совсем обычная школа. Немного строже, немного лучше. Не мог я так просто спихнуть Луи на произвол судьбы в самую обычную школу. Во Франции нет таких школ, там все либо гимназия, либо лицей, я боялся, что свобода действий его изменит, расслабит. Луи действительно прекрасно учился, но его баллы не волновали меня – я не моя мать. Оставив Луи здесь, я сел обратно в машину, в зеркале заднего вида приметив пацаненка с камерой, который тут же отвернулся и пошел своей дорогой. Чертовы журналисты. Я приехал в университет, заметив своих учеников в холле, они приветливо здоровались со мной. День обещал быть хорошим.

«Луи Стайлс пошел в школу»

Дальше заголовка я даже и читать не захотел, Дастин притащил это после второй пары, одна из моих учениц посмотрела на меня странно, спрятала такой же выпуск в свою сумку, я выдохнул громко, раздраженно, окинул взором фотографии. Не понимаю, чего добиваются Нью-Йорк Таймс, откуда вдруг такой интерес? В конце как всегда имя Тейлора Мура.

– А у вас будет еще выставка? – парень в аудитории поднял руку, я никак не мог начать пару.

– Я думаю, у меня есть несколько новых картин, что я хотел бы показать, – я делился с ними всем, о чем они спрашивали. – Но в то же время, я не хочу показывать их, я не хочу осквернять их важность. Они действительно важны для меня.

– А ваш сын? Он проявляет интерес к искусству?

– Конечно, каждый человек проявляет интерес к искусству, – я крутил ручку пальцами. – Искусство – это все, что нас окружает, – они повторили за мной хором. – Молодцы.

После третьей пары я забрал Луи из школы, он был расслаблен, отчужден, я не мог вытянуть его на разговор. Я не хотел оставлять его в аудитории, первокурсники могли завалить его и меня личными вопросами, с ним согласился посидеть Дастин. Он был рад больше, чем Луи, я потрепал мальчика по голове. Он был совсем без настроения, как и я.

Вечером того дня Луи как-то странно себя вел, ничего не поел за ужином, со мной не разговаривал. Родригес сказал мне, когда привел его обратно, что мальчика доставали в школе, но сам он ничего мне не сказал. Сентябрь точно так же пролетел, Нью-Йорк Таймс ничего более не писали, даже не публиковали фотографии, я расслабился. Луи ходил на балет, его все нахваливали, он редко бывал таким замкнутым, я могу сказать, обычно был громким и веселым, активным. Его старания меня радовали, я гордился каждым его достижением, рисовал. Много рисовал, его, пейзажи, что мы видели, когда уезжали на выходных, его. Луи наслаждался каждой минутой, проведенной со мной, проведенной здесь. Вскоре он стал добираться до школы сам, возвращался домой тоже сам, проводил день один, иногда со мной, чаще всего был окружен игрушками, что моя мама подарила ему. Он был обычным ребенком, без повышенного к нему внимания, любил сладости, мультфильмы, проводил время в парке. Только со мной, в школе он общался со сверстниками, но за порог школы это не выходило. На занятиях по балету его тоже никто не трогал. Кто-то из-за его статуса, кто-то просто завидовал, ведь Луи действительно был хорош, Елена сказала, что такому не научиться, надо иметь особенный врожденный талант. Когда я смотрел на него, что-то внутри щелкало, каждый раз, я ощущал, как сильно хочу его защитить, как сильно хочу любить и заботиться.

На его осенних каникулах мы посетили одно светское мероприятие, где я впервые показал его миру. Там было много людей, много журналистов, они не могли отстать от нас, но я и Луи ничего им не говорили, хотя они встревали в личные разговоры. Мальчик был в очень хорошем настроении, его манеры смешили всех вокруг, он был неуклюжим, врезался в официантов. Один раз Луи назвал меня «Гарри», тогда я заметил ползущие на лоб глаза одного журналиста, который услышал это, который записал это, сфотографировал. Нам с Луи пришлось выйти в туалет, чтобы поговорить.

– Мне называть тебя папой? – все кабинки были пусты, но я закрыл дверь, просто на случай.

– Да, пока они здесь, тебе лучше не называть меня по имени, они кучу всего напридумывают, а потом выпустят это в свет, – мы стояли близко друг к другу. – Лучше действовать так, как они хотят.

– Ладно, – он улыбнулся, – папочка, – бровь дернулась вверх.

– Только не папочкай, – он приблизился.

– Как скажешь, папочка, – опустил руки на мои бедра.

– Луи, нам надо идти, – провел пальцами вниз-вверх. Я улыбнулся, было щекотно.

– Тс-с-с-с, – положил руку на промежность, – папочке будет хорошо.

– Луи, нет, – потянул меня на себя галстуком.

– Я не принимаю отказ, – поцеловал мой подбородок, сжимая пальчики на брючной ткани, стало жарковато. – Тебе лучше не расстраивать меня, – еще раз прошелся влажными, горячими губами по подбородку, поцеловал в губы.

Он мял мои яйца, я ничего не мог с собой поделать, просто поддался. Я не понимал его, не принимал реальность. Такую реальность. Он еще несколько раз поцеловал меня, я уже был возбужден, кто-то дернул ручку. Луи затолкал меня в кабинку, закрыл дверь, в туалет зашли, я услышал, как официант извинялся перед кем-то, звеня ключами. Мальчик опустился на колени, я немо простонал, уперся в стену, держался за бочок унитаза. Боже, он со страстью и без терпения расстегнул мои брюки, горячее дыхание разряжало воздух, я был не в силах взглянуть ему в глаза. Он спустил брюки вместе с бельем, горящими пальцами провел по горящей плоти. Затем он прошелся по члену языком, остро, дерзко, я опустил голову, заметил его ухмылку, снова закрыл глаза. У него во рту было жарко, тесно, я ослабил галстук, под пиджаком в рубашку впитывался пот. Мальчик исследовал своими бархатными губками каждый миллиметр, я прикусил язык, старался совсем не издавать никаких звуков. Луи взял член полностью, провел кольцом по всей длине, достал, ладошка нахально щемила яички. Мне пришлось сильно напрячься, чтобы не застонать в голос, он опять ухмыльнулся. Он снова взял член, немного подержал его во рту, языком нашел расселину, проехался по ней. Перед глазами темнело, я думал, что потеряю сознание, Луи еще раз вобрал мой член полностью, медленно выпускал его, снова проглатывал всего меня. Он беззастенчиво доводил меня до оргазма, ноги схватила своеобразная судорога, я закусил губу, в туалет кто-то зашел. Луи ускорился, наконец-то убрал руку, мне стало легче.