Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

– Точно все в порядке? – он побледнел после репетиции, долго не мог отдышаться, жмурился, как-то странно хромал. Я закрыл дверь его личной гримерки изнутри.

– Да, Гарри, все нормально, – он сидел на стуле и не мог собраться с мыслями, я сел рядом на корточки, посмотрел в его глаза.

– Луи, я сделаю все, о чем ты попросишь, только попроси меня, – он грустно мотнул головой.

– Все нормально, просто хочется спать, – мальчик протер свои глаза пальцами, я встал.

– Можешь вздремнуть на диване, – он перевел взгляд на диван, муторно повернув голову. Затем снова поднял свои глаза на меня.

– Можно у тебя на руках? – я кратко улыбнулся, потому что был счастлив. Я кивнул.

Я уже был в своем нарядном костюме, пришлось снять пиджак. Я сел на диван, Луи – на мои колени, сразу лег на грудь и попросил «сильно на него не смотреть». Я поцеловал его лоб, он сразу же закрыл глаза, ресницы трепетали, его нос морщился. Не совсем уверен в том, спал ли он, возможно, снова дремал, но после этого короткого сна, не больше часа, его было не поймать. Он носился за кулисами и по всему театру в расстегнутом костюме, с ползающими с него лосинами, босиком. Он громко хохотал и шутил над всеми членами труппы. Я тихо следил за каждым его шагом.

– Луи! – я повернул голову на Фадееву, мальчик выскочил из женской гримерки с пушистыми ободками в руках.

– Ладно, забирай! – по-моему, это была Майли. Она легко ударила Луи по плечу, он несдержанно смеялся.

– Сегодня чувствуешь себя лучше? – он рвано дышал, уперся руками в колени, улыбался. Розалину не расслышал, а я как вкопанный стоял между ними, спрятав руки в карманы. – Луи, – он поднял голову, улыбка сразу стерлась с его лица.

– Намного, – блестки на его лице отражали тусклый закулисный свет. Он на меня глянул и ухмыльнулся. – А что?

– Просто волнуюсь за состояние подопечных, – весь этот тур и на нее плохо влиял. Она была совсем бледная, морщины стали глубже. Ее неживые глаза посмотрели на меня, затем она развернулась и ушла.

Луи пожал плечами отчего-то, я ушел в зал, скоро со всеми аплодировал. Я думал, что мне станет скучно смотреть на мальчика, повторяющего одни и те же движения с одними и теми же эмоциями, на все такого же одинакового на сцене, я думал, что буду скучать вечерами, проведенными в театрах. Но нет. Каждый раз Луи показывал все по-другому, не знаю, замечали ли это парни из клуба, которые тоже ходили со мной на каждое шоу, но я это прям чувствовал. Каждый раз все было по-новому. Но ни один из этих раз не сравнится с самым первым. Когда я думал, что моя душа покинула тело вместе с его падением.

– Ты как всегда очарователен, – нежность вытесняла холод нашего номера в отеле, пальцы бродили по рукам напротив.

– Я знаю, – Луи стянул с меня пиджак и приступил к пуговицам на рубашке.

Он приоткрыл ротик, улыбнулся, спрятал зубки. Мои руки уместились на его талии под его мягкой футболкой. Одна за другой пуговицы проскальзывали сквозь отверстия в ткани, мальчик каждый раз облегченно вздыхал. Кончики пальцев прижались к груди пошли вниз, пока другая рука доставала ткань из моих брюк. Я напрягся, почувствовал мурашки, Луи улыбнулся и поцеловал меня под правым соском, затем под левым. Я снял его футболку, его кожа была бархатной. Рядом с ним было тепло, комфортно, словно я там, где я должен быть. Луи хихикал в миллиметрах от моего торса, выдыхал горячо и сладко, целовал мой живот.

– Ты устал, – не то время, не та обстановка.

– И почему-то говоришь мне это ты, – его ноготок оставляет красную полоску на коже.

– Прости, если я тебя разочаровал, – Луи прижимается щекой к моей груди.

– Все нормально, я и правда устал, – его пальчики сцепляются на моей спине, он через нос выдыхает и ветерок проглаживает мою кожу. Становится щекотно. – Давай постоим так немного.

– Давай.

Наверное, мы никогда так не чувствовали. Его руки под тканью моей рубашки заняли свое место, выполняли свое предназначение. Через минуту я обнял его сильнее и пожелал остаться рядом навсегда. Сахарная, персиковая кожа прижалась к моей грубой, я словно окунулся в бочку с медом, тепличное хрупкое тельце слабо дышало. Луи закрыл глаза, я провел пальцем по его плечу, ощущая, как распускались лепестки бурно-красной лилии. Он уветливо шмыгнул носом, задев мое туловище, улыбнулся, рельефы его рук меня завораживали. При свете лампы он казался смуглее, широкий для него пояс джинс чуть съехал вниз.

– Я так сильно тебя люблю.

– Я тебя тоже.

Утром мы медленно целовались и игнорировали шум за дверями. Луи лежал на мне и клялся, что будет любить вечность. Я ему верил. Он говорил убедительно, мы думали, чем займемся сегодня перед тем, как улетим из Ирландии. Его руки раз за разом пересчитывали мои ребра. Скоро он встал и быстро накинул мою рубашку, ухмыльнулся, посмотрев на меня, ожидая моей реакции. Я тоже улыбнулся. Через двадцать минут мальчика у меня с руками вырвали его товарищи по труппе, умоляя пустить его попробовать какие-то ирландские блюда. И я его отпустил, решая не строить из себя собственника, тем более, Луи уже взрослый. А моя рубашка на нем осталась. И как бы неуместно она на нем не смотрелась, ему это нравилось слишком сильно. Я надел гольф и брюки, ушел в забегаловку рядом.

– Мистер Стайлс, – я обернулся, быстро протер губы салфеткой, встал. Хоть Фадееву я с каждым днем уважал меньше, я вырос в том обществе, где при дамах встают и приглашают их присесть. – Спасибо, – тихо произнесла она, садясь на стул, который я для нее отодвинул.

– Доброе утро, – наконец сказал я, возвращаясь к своему завтраку.

– Я услышала, как Луи говорил, что вы перестали читать статьи о нем, – чушь. Я читаю, просто тщательно отбираю нормальные статьи. Когда среди журналистов ходит неизведанный мне вирус, при котором они начинают писать бред о нас, сложно среди всего этого найти нормальную статью. – Тут вот еще одна газетка вышла, я просто решила вам принести. Ее может почитать Луи, если вы не хотите.

– Могли бы себя не утруждать, мои друзья всегда приносят мне подобную литературу, – зачем она вообще пришла?

– Думаю, именно этой у вас еще точно не было, – я ее не понимал. Она странно улыбнулась, подняла руку и позвала жестом официанта. Ну ладно.

– Вы еще не завтракали? – в тишине сидеть с ней я не мог, надо было начать разговор ни о чем.

– Да нет, как-то не успела с этим. Утром была занята одной девочкой, вчера Кара что-то не то съела.

– Ей уже лучше?

– Ну, жить будет, до следующего шоу точно поправится, – она снова улыбнулась, я сделал вид, что не заметил. – А как там Луи? В последнее время он как-то странно себя вел.

– Он потерял родителей и никогда не избавится от этой боли, – глаза Розалины резко впали. Она вмиг погрустнела. – Иногда такое случается.

– Это удивительно, что вы есть у него. Он всегда говорит о вас с восхищением, – ей принесли ее кофе и пирожное. Она поправила часы на ее пухлой руке и сняла шарфик. – Вот бы кто-нибудь говорил обо мне с таким же трепетом в глазах, – я ее не слушал, – с такой же любовью.

– Извольте, вы балерина, известная на весь мир, о вас всегда говорят с любовью, с уважением, – это точно не то, что она имела в виду.

– Ну, это одно, а то, как говорит Луи – совсем другое, – если она ведет разговор к тому, о чем я думаю, то его надо сейчас же заканчивать.

– Не вижу разницы, если честно, – я глупо улыбнулся, попросил свой счет. Розалина все это время молчала, я видел только, как ее сухие губы пережевывали десерт.

– Мне кажется, – вдруг сказала она, – что вы видите и даже знаете.

– Я тороплюсь, договорим позже, – я оставил деньги и уже вставал.

– Останьтесь, мистер Стайлс, попьете со мной кофе, – я повернулся к ней. – Я хотела поговорить с вами о вашем прекрасном подопечном, – что?

– В каком смысле? – она позвала того же официанта, попросила мне кофе. Я сел.

– Журналистам будет интересно узнать, откуда на теле Луи такие синяки, – я подтянул рукава гольфа, посмотрел в ее серые глаза. – Синяки, хм, метки любви, да? Или как вы их там называете?

– Вы что, пришли сюда меня постыдить? Вы думаете, что мне есть дело о том, что вы думаете об этом?

– Нет, но вам же есть дело до того, узнают ли об этом или нет, – абсурд.

– Если честно, уже нет дела. Луи, даже если я не хочу этого говорить, – моя собственность. За его спиной только я и больше никого.

– Спасибо, что уделили мне время, – она встала и оставила купюру на столе, газету спешно спрятала. – Было приятно с вами пообщаться, – накинула на шею шарф и взяла свою сумочку.

Я проводил ее непонимающим взглядом. Что это было только что? Плохой сон? Ко мне подошел официант и оставил чашку кофе, я попросил у него счет. Он мне быстро кивнул, я огляделся. Надо было уходить, пока не было поздно. Я посмотрел на стол, где лежали ее деньги. Достал еще наличку, взял и ее купюру. Внезапно что-то упало на мои колени. К купюре приклеилась фотография ребенка. Маленькая, на ней мальчик, сзади подписано «любовь». Отклеилось от купюры Фадеевой, определенно ее.

Я положил фотографию в карман, не желая ее разглядывать, интереса совсем не было. У Розалины, насколько я знаю, детей не было. День пасмурный, вполне осенний, я медленно возвращался в наш отель, замечал улыбки на лицах людей, которые, возможно, меня узнавали. Я шел в комнату Фадеевой только чтобы отдать ей снимок и все. Не знаю, почему я был так настроен. У меня в бумажнике тоже лежит фотография Луи, почему-то мне казалось, что и этот снимок мог значить много для этой женщины с черствым сердцем.

– Миссис Фадеева, – и я не сомневался, что она тут будет. Хотя она могла уйти куда угодно. Я еще раз постучался. – Вы кое-что оставили, – достал фотографию из кармана, Фадеева пригласила меня внутрь. – Да я только хотел отдать вам это, – она спешно выхватила снимок из моих рук, достала из сумочки кошелек и вернула все на свои места. – Ваш брат? – да и братьев у нее не было. Не знаю, зачем я спросил.

– Дочь, – тихо сказала она, я отпустил ручку двери.

– Что? Дочь? – тогда я был нетактичен, невежлив. Но останавливаться уже слишком поздно. – Извините, но ребенок на снимке не похож на особь женского пола, – и правда. Короткая стрижка, веснушки небрежные, мальчишеские, черты лица острые.

– Да, дочь, мистер Стайлс, – Розалина повернулась ко мне, быстро утерев слезу. – Вы что-то еще хотели?

– Не хотите рассказать о ней? Вы говорили, что вы бесплодны и что Бог вам так и не помог.

– Конкретно с вами я о таком не говорила, – она села в кресло, я быстро подошел и взял стул у косметического столика.

– Ну, когда о вас знает полмира, тяжело что-то скрывать.

– Как раз-таки легко, надо просто уметь.

РАССКАЗ ФАДЕЕВОЙ О ЕЕ ДОЧЕРИ

У меня до сих пор нет слов описать то, что я услышал в тот день. Вроде как, Фадеева подстроила этот наш бессмысленный диалог в кафе и нечаянно найденную фотографию. Может, она хотела остеречь меня или просто поделиться горьким опытом.

Я достаточно поздно ее родила. Я посвятила жизнь балету. Мой отец и отец Ричарда были знакомы очень давно. Какая-то русская мафия, знаете. Еще до первой мировой они вдвоем уехали в штаты, в поисках лучшей жизни. Женились тут на американках, и так вышло, что даже детей поженили. Я люблю Ричарда, но наши отцы учили его относиться к женщине, как к вещи. Он так и поступал. Я занималась балетом только потому, что он мне разрешал и не хотел детей. Но потом отцы начали на него давить. Ричард стал грубее. Часто кричал и не пускал меня на мои тренировки. Я не могла жить без балета. Он стал бить меня по наставлениям своего отца, и я не могла обратиться за помощью. Поэтому я ушла из искусства. Скоро забеременела и родила девочку, мы назвали ее Беллой. Мой отец потом застрелил отца Ричарда и себя сразу. Мы так и не поняли причину, но мы и не жалели. Они учили нас, как жить, нам это не нравилось. Мы переехали в Вашингтон, когда Белле было два с половиной года. Она была обычным ребенком. Я сидела с ней дома, Ричард работал бригадиром. Все было идеально, если честно, я даже не скучала по балету.

И когда Белле исполнилось пять, мой муж захотел отдать ее в балет. Он сказал, что у нее такой же талант, как и у меня. Я согласилась. Белла была очень активной, надо было куда-то девать ее энергию. И балет ей понравился. Она танцевала и танцевала, в пачке смотрелась очаровательно. Я была очень собой горда, что когда-то решилась бросить балет. Хоть не для себя, но для дочери. У нее действительно был талант. Не просто бездушно плясать и выполнять трудные элементы; в семь она смогла сыграть бедную сиротку одним своим лицом. О ней написали в газете. Популярность быстро пришла к маленькой девочке. Но я не хотела ей такой жизни. Мы отказывались от всех передач, интервью, каких-то встреч, мы попросили знакомых не говорить о Белле.

В девять с ней стало что-то происходить. Она сама обрезала свои волосы, она смотрела в зеркало и кричала, она говорила, что ненавидит себя. Белла начала называть себя мужскими местоимениями. Она перестала танцевать в девчачьей форме, в рейтузы клала свернутый носок. Ричард быстро это принял, а я не могла. Я родила девочку и я любила свою девочку, я не могла принять ее мальчиком. Мы все еще называли ее Беллой, потому что она любила это имя. Она стала пропускать занятия, часто гуляла.

Однажды она уехала на автобусе в другой город. Ей было одиннадцать. Она сказала, что поцеловала свою подругу, но та ее отвергла. Она перестала с нами говорить. Убегала, она уходила через окно своей спальни, оттуда можно было дотянуться до пожарной лестницы. Она ночами не бывала дома. Я не могла сделать что-то со своим ребенком. Однажды она вернулась вся заплаканная в порванной одежде. Напрямую она нам ничего не сказала, но вроде как мы люди не глупые. Я думала, что никогда себе этого не прощу. Белла много извинялась. Тогда она перестала гулять. Она перестала смотреть на себя в зеркало. Она кричала по вечерам, что себя ненавидит. А я ничего не могла сделать с этим, я ненавидела себя тоже.

И потом она снова ушла. Она ушла и не вернулась. Ее нигде не было, она никуда не уезжала. Мы с мужем потом получили письмо. Ее похитили, требовали денег, иначе они превратят ее в рабыню. Мы отдали письмо полиции, ведь там был указан адрес куда идти, и это оказался детский подпольный бордель. Его много раз закрывали, но содержатели находили детей и снова открывались. К сожалению, мой муж пошел туда первым. Я много плакала. Я плакала слишком много, я подумала, что если уберегу ее от славы, то все будет хорошо. Но о Белле все равно говорили. Ее все равно все желали, ею все равно воспользовались.

Когда владельцы борделя поняли, что едет полиция и что мой муж собирается забрать Беллу без выкупа, они подорвали здание. Стены подвальных комнат не выдержали и рухнули. На Беллу упал кусок бетонного фундамента, моего мужа задел осколок чего-то. После этого он не говорит. У него косые глаза и он не может спать по ночам. Сутенеры даже не думали о детях. Они хотели похитить известного ребенка ради выкупа и хорошо жить. Они бы все равно подорвали бордель. Со всеми этими детками. С этими бедными детьми, которые точно не заслужили этого.

Когда Белла умерла, мы снова переехали. В Нью-Йорк. Я снова попробовала танцевать, тогда получила известность. Мы сменили фамилию на мою девичью. Чтобы о нас забыли. Я врала о возрасте, чтобы танцевать. Затем я, как и все артисты балета, повредила колено и больше не смогла выступать. Я стала тренером в театре и хорошо зажила.

***

– «Греховный раж» о Белле, да, – кивнула она, пока я пытался подобрать челюсть с пола. – Как вам удалось уберечь Луи? С детьми так часто случается подобное. Похищения, издевательства. Как вам удалось его оставить под собственным крылом? Вы и сами у всех на слуху.

– Я не знаю, просто, у него было к кому возвращаться, – я протер глаза. – У нас да, в общем, романтические отношения, не знаю, я никогда его не отпускал от себя далеко. Он, кажется, уже был по-другому воспитан. Он был привязан к отцу, сейчас – ко мне.

– Мы давали Белле все, что было у нас, мы ее берегли так, как обычно родители берегут долгожданных детей. Но это все равно случилось.

– Мне очень жаль, – больше я ничего не мог сказать.

– Когда я увидела Луи, я поняла, что вот он – мой второй шанс. У Луи такой же талант, этому не научить детей. Когда я увидела его Щелкунчика, я думала, что сойду по нему с ума.

– Я рад, что его заметил правильный человек.

– Я рада, что у него такой надежный защитник.

Мы еще немного посидели, в тишине, я был искренне удивлен тому, что Розалина смогла мне это рассказать. Она не хотела, чтобы я уходил, а мне было комфортно здесь. Хоть я не совсем понял ее поведение, я все же стал снова ее уважать. Я бы серьезно не пережил что-то подобное.

– Вы разве не боялись, что люди увидят вашу необычную любовь к Луи?

– В каком смысле?

– Вы хоть раз смотрели на свои картины со стороны? Луи на всех выглядит так, как все эти девушки в порно-журналах, – я усмехнулся, прокашлялся в кулак.

– Нет, мне не кажется, что мальчик выглядит как-то так. Я просто рисовал его.

– Ему с вами хорошо?

– Да вроде не жалуется.

– Гарри, – не знаю, как объяснить, но она произнесла это имя с такой материнской любовью в голосе, что мне захотелось протянуть ей свою руку. Сработал какой-то рефлекс, – я хочу, чтобы вы знали, что я вас поддерживаю. Я хотела извиниться за то, что это я порекомендовала редакторам Vogue Луи в качестве модели. Просто он вел себя по-женски, в его голосе чувствовалось, что он понимает, что он немного другой. Он говорил с девочками о своем теле как о женском. Я говорю правду. Можете мне не верить, спросите у него. Просто спросите.

– Ладно, – она наклонилась ко мне и протянула руку.

– Спасибо, что выслушали, надеюсь, это останется между нами, – я взял ее.

– Я не сплетник, не волнуйтесь, – мягко улыбнулся, она тоже.

– Берегите Луи, мистер Стайлс.

– Конечно.

========== vingt-neuf. ==========

Комментарий к vingt-neuf.

знаю, нет мне, безбожнице, оправданий, мне тут карма подкинула тяжелейшую простуду, так что наслаждайтесь целыми двумя(!) главами

люблю всех вас за терпение хх

– Отдай!

Гастроли закончились пару дней назад. Оставшееся время в поездке прошло нормально. Я не говорил с Луи о дочери Фадеевой.

– Вообще-то за такое можно и в тюрьму попасть.

Мы с мальчиком бегаем вокруг стола на кухне, я держу в руках фотографию.

– Отдай сюда!

С мокрых волос капает вода, я затягиваю пояс халата потуже.

– Зачем ты это сделал?

Луи сфотографировал меня – кхм – ню.

– У тебя красивое тело, грех не сфотографировать.

– Может, ты бы предупредил меня? Не знаю, можно же в нижнем белье сфотографироваться.

– Это будет уже совсем другое.

– Луи, это не смешно.

– Ладно, прости. Можешь ее порвать, если хочешь, – я выпрямляюсь, еще раз затягиваю пояс, под ним ничего нет, а он почему-то так и норовит развязаться.

– Зачем тебе вообще фотографии? – я и правда рву снимок. Он неудачный, мне не понравился. – Я в полном твоем распоряжении.

– Небо каждый день в полном нашем распоряжении, мы видим закаты и рассветы, но почему-то все же их фотографируем и рисуем.

– Но я же не закат или рассвет.

– Все, закрыли тему.

Луи забрал камеру со стола и ушел в спальню. Что такого его задело? Это ведь я должен обижаться. Я оделся и сел на кухне с чашкой кофе. Осень выдалась дождливой. Я не думал о возвращении в университет. Почему-то я считал, что больше там не нужен. Я думал, чем нам стоит заняться после. Если у Луи еще не все ясно с балетом, у меня уже все ясно с картинами. По-моему, я уже сделал все, что должен был в этой жизни. Луи все это время не выходил из спальни, я не слышал телевизора. На часах одиннадцать тринадцать вечера, я поставил вымытую чашку у умывальника и медленно пошел спать.

– Луи? – он отвернулся, когда я ложился в кровать, спрятал руки под подушкой.

– У Джека ведь никого не было, да? – пробубнил мальчик в подушку, я обнял его.

– Да, – он повернулся ко мне, посмотрел в глаза. – Что-то случилось?

– Мне так его жаль, – выдохнул, наклонился к моей груди. – Просто, когда вы пошли к нему на могилу, после возвращения, ты не разговаривал. И взгляд у тебя был странный, как будто – не знаю, это было просто странно.

– Ты не хочешь говорить?

– Нет, мне страшно, – я погладил его по голове.

– Почему? Просто не бойся, скажи мне.

Он тяжело вздохнул, почесав глаз. Я надеялся, что он не плакал.

– Гарольд, скажи, ты тоже думаешь, что закончишь как Джек?

Как объяснить момент, когда вас как будто бы стирают с лица земли? Я словно не умер, а попал в контейнер, пропал без вести. Я не знал, что ответить, я не мог. То есть, нет, я не думаю, что умру в одиночестве в своей квартире, возможно, тоже от чего-то такого тупого, как отрыв тромба. Я надеюсь умереть, как мой дед. В кресле от старости. Тихо, зато не в одиночестве. Да, позавчера мы ходили к Джеку на могилу, мы просто хотели поделиться с ним результатами нашей работы. Может, это странно, но нам было все равно. Мы верили, что он нас слышал. Рич также организовал в Сан-Франциско выставку всех работ Джека, просто чтобы люди вспомнили и больше не забывали. Рич занимался этим весь месяц, что мы были в пути. Он больше нас всех был огорчен смертью друга.

– Просто знай, что ты так не закончишь. Не так скоро, не в такой обстановке.

– Я знаю, милый, я знаю, – я положил ладонь на его щеку и попытался успокоить. Он начинал дрожать. – Я знаю, что ты будешь рядом, я знаю, что все случится еще не скоро. Просто жизнь Джека так сложилась.

– У тебя тогда был такой взгляд, как будто ты ждешь смерти.

Если честно, я не помнил, какой у меня был взгляд, как я себя вел. Я помнил, что вернулся домой, а после белое пятно в памяти. Я не придавал этому значения, такое иногда бывало у меня, но видимо сейчас это будет беспокоить Луи. Он снова говорил о динозаврах. Он так давно мне об этом не рассказывал, что все эти истории я словно слышал в первый раз. Это успокаивало его и меня. Даже его голос стал выше, тоньше, его руки игрались с тканью моей футболки, выводили узоры на моей спине и боках. Луи заснул, громко сопя, по-своему, что я обожал. Мы лежали на моей подушке, вернее, мальчик находился в моих руках, его голова лежала на моем плече. Его колено устроилось меж моих бедер, в начало этого холодного октября его тепло было мне необходимо.

– Доброе утро.

– И давно ты на меня смотришь? – он проснулся первее, но вставать не стал. Смотрел на меня все это время, насколько я понял.

– Минут сорок, наверно, – проснулись мы почти в той же позе. Я протянул руку к часам, что лежали на прикроватной тумбе.

– Девять утра, – я снова обнял мальчика, закрыв глаза. – Ты выспался хоть немного?

– Да, – хихикнул он, перебирая мои пряди. – Утром ты почти не храпишь. Только мычишь что-то странное, – я чувствовал его ухмылку. Его наглую, широкую, самодовольную ухмылку.

– Наверное, молю Бога избавить меня от тебя, – я укусил легонько кожу на его ребрах, Луи засмеялся.

– Щекотно! – я прокашлялся, прижал его хрупкое тело к себе сильнее. – И что мы теперь будем делать?

– Ну, надо сделать ремонт в одной из гостевых комнат в нашем родительском доме, – я поднял голову, чтобы посмотреть мальчику в глаза.

– Зачем?

– Все портреты в этой квартире не поместятся, мы оставим какой-нибудь или даже парочку, а остальное вывезем в Вашингтон.

– Ты что, сделаешь для меня что-то типа комнаты восхваления?

– Комнаты восхваления? – я засмеялся. – Не слишком ли ты мал, чтобы тебя восхвалять?

– Я думаю, что я уже слишком взрослый для того, чтобы меня восхвалять. Меня пора уже давно обожествлять и приносить ради меня в жертвы таких мужчин как ты.

– По-моему, мной уже кто-то пожертвовал.

Одна его бровь тянется вверх, глазки сверкают, но вместо того, чтобы приблизиться ради поцелуя, которого я так ждал, он дергает своей ногой и ударяет по промежности коленом. Не сильно, но вполне ощутимо. Тишина, а потом его задорный вольный смех.

– Прости, прости, прости, – целует лоб и гладит по голове, я сжимаю зубы.

– Ты чертов, – не знаю, какое слово подобрать, чтобы точно его описать, чтобы он сказал «да, я знаю» или «спасибо за комплимент», – ты едкий стервозный мальчишка, – ох, этот довольный скупой взгляд. – Ты треплешь мне нервы, – я сжимаю его ягодицы, надеясь, что ему хоть немного больно.

– Я очень стараюсь, спасибо, что заметил, – я оставляю его там.

– Не подходи ко мне сегодня.

За завтраком я терпел его ногу, лежащую на моем бедре, пятку, которая пыталась задеть мой член, и его выражение лица, такое, словно он меня не уважал. Знаете, кто так смотрит? Проститутки. Я не стал об этом ему говорить, знал, что это заденет его слишком сильно. Пропасть между двух его крайностей так сильно меня пугала и возбуждала. Иногда так и хотелось прокричать: «Ну вот, держи, забирай всего меня, все, что у меня есть, забирай все, оно мне больше не нужно!» – его губы, пытающиеся не растягиваться в улыбке, искривились. Скоро он ушел в спальню, а я расслабленно выдохнул.

– Да, алло? – по поводу картин. Сейчас они находились у Рича. – Подождите минутку, – на кухне не было моей записной книги, пришлось идти в библиотеку.

– Гарри, а кто это?

– Это из клуба, насчет перевозки картин, – я подтянул немного пижамные штаны.

Я встал у стены, зажав телефон между плечом и ухом. С этим всегда были проблемы и мне приходилось их решать. Вообще, я должен был убедиться, что картины не упаковывают вместе, как делали это однажды, и еще много этих мелочей. Луи вышел из спальни, ухмыльнувшись, я не знал, что он хотел. Он быстро шагал в мою сторону, я посмотрел на него, нахмурившись, стараясь слушать говорящего на том конце провода. Я думал, что Луи шел к холодильнику, но нет. Все было намного хуже. Он упал на колени с глухим стуком и в одно движение спустил мои штаны с нижним бельем. Я даже напрягся от неожиданности.

– Погодите секунду, – я прикрываю микрофон ладонью. – Луи, какого черта? – он улыбнулся, зажмурив глаза, и положил руку на мои яйца.

– Просто расслабься.

– Это очень важный звонок.

– Ну так говори, раз важный.

– Оставь меня в покое.

– Тише, тебя могут услышать.

Жаль, что я не мог его просто пихнуть. Он бы неправильно меня понял. Пальчики сжались на чувствительной коже, рука начала быстро двигаться вверх-вниз, кончик языка игрался со мной. Я дышал часто, старался не выдыхать в микрофон. А там, как назло, сидел кто-то медленный и тупой, говорящий постоянно: «Я не расслышал».

– Да, я сейчас запишу, – рука хаотично задергалась, я не мог держать ручку. – Одну минутку.

Его пламенный язык сводил меня с ума. И да, ладно, мне это нравилось. Луи терпеливо облизывал головку, стараясь вывести меня из себя. Я снова напрягся, за что получил шлепок по бедру, но это не помогло мне расслабиться. Я смог записать то, что мне сказали, хоть я и не соображал, что писал. Его рука прижала член к моему животу и губы осторожно спускались вниз, затем вверх побежал острый язык, мальчик ухмыльнулся, выдохнув, я сдержанно промычал.

– Дадите мне время? Мне надо сказать об этом нашему водителю.

– Конечно, конечно, – облегченно вздохнул я.

Горло этого сорванца сжалось, он меня освободил, я держал трубку телефона у уха, старался не шуметь. Луи еще раз взял меня полностью, я не выдерживал этого, его ногти вонзились в мою кожу на бедрах, я очень старался не толкнуться глубже. Его губы зажали член у самого основания, больно и неприятно, я даже сгорбился от этих сдавливающих ощущений. Я мягко простонал, а в телефоне кто-то снова говорил со мной.

– Я вас слушаю, – не-а, я даже не пытался.

Я опустил голову, чтобы посмотреть на своего талантливого мальчика, его правая рука находилась в его штанах. И это меня взорвало. Прям изнутри. Его ладошка двигалась в том же темпе, что и его голова, левая рука придерживала мое бедро. На серых светлых штанах появилось мокрое пятно. Его незрелость в этом вопросе тоже меня возбуждала. Мокрая правая рука взяла мой член у основания, Луи отдышался, его красные щечки заставили меня улыбнуться.

– Вы можете позвонить ему прямо сейчас? Я перезвоню вам через десять минут.

– Да, конечно.

Они все хотели меня сегодня довести.

– Луи, Луи, дай мне поговорить с Ричем, – я пытался набрать номер, но рука не слушалась. – Пожалуйста…

Он ничего мне не ответил. Продолжил. Я его за это ненавидел. Он снова, действуя на нервы, игрался с головкой, целовал низ моего живота, облизывал кожу по всей длине. Его издыхание наполнило помещение. К счастью, Рич говорил быстро и по делу, я только откидывался краткими «да», «нет», «возможно». Пятно на штанах Луи стало больше, его липкая ладонь снова взяла колечком член, начиная медленно оглаживать каждую вену. С самым довольным видом мальчик быстро слизал каплю спермы, засунув член в себя снова, я почувствовал, как он попытался глотнуть слюну.

– Возьми трубку, Гарольд, – я не слышал звонка, клянусь, я откинулся к стене и больше ничего не чувствовал.

– Еще раз позвонят, – он положил руки на свои колени. – Луи, пожалуйста, – я открыл глаза, чтобы посмотреть на него. Подбородок весь мокрый и блестит, я хотел снова почувствовать его маленький ротик.

– Гарри, возьми трубку, или ты так и останешься стоять.

– Я тебя ненавижу.

Я несвязно говорил, почему-то я чувствовал себя сонным, слабым и наполненным. Его язык пластом лег на яички, рука дрочила быстро и неумело. Его горло снова сжалось, я не сдержался и подался вперед, пока проговаривал по памяти телефонный номер родительского дома. После каждой цифры я жмурился, выдыхал, старался не кричать от боли и оргазма.

– Да, хорошего вам дня.

Последние две минуты я шептал, не говорил, ручка выпала из моей руки. Я не с первого раза повесил трубку на место, я рвано дышал, голова начала болеть. Я слишком долго себя сдерживал.

– Черт, черт, черт.

Холодный кончик носа прижался к лобку, я прочувствовал его словно рвущийся на свободу язык и полный рот слюны с моей спермой, вытекающей по уголкам рта. Я сжал его голову своими ладонями, мягкие волосы слегка щекотали мои пальцы. Я жалостно выдыхал, мычал что-то непонятное для себя.

– Я тебя так сильно, – Луи встал на ноги с довольным видом и с высоко поднятым подбородком пошел к ванной комнате, – люблю.

– Я тебя тоже, – за ним закрылась дверь.

Его носик покраснел, когда мы добрались до родительского дома. Луи сразу же скинул с себя пальто, ушел на кухню, чтобы согреться, я снял шарф, следил за тем, чтобы картины заносили осторожно. Их все повесят в одной из комнат, куда падали лучи заходящего солнца. Я думал, что смотреться все будет просто прекрасно. Люди оказались быстрыми и аккуратными, все скоро оставили меня одного. Я не мог перестать смотреть. Даже не верилось, что это создал я.