Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

– Что за воспитание?! – я быстро шел в холл, надо было спасать Луи. – Тебя что, обезьяны в лесу растили?!

– Мам, пусти его, – она тащила его за руку, на эту суматоху уже появился папа. Было видно, что у персонала зажались сердца, Луи держался.

– Ты кого привел к нам в дом?!

– Энн, успокойся, он всего лишь ребенок, – папа встал передо мной на шаг ближе к маме. Он протянул руку.

– Откуда ты взял этого невоспитанного вертихвоста?! – она была в бешенстве.

– Энн! – все замерли, отец забрал Луи у матери.

– Робин, ты что, его защищаешь? – она поправила свою прическу, стала ровно. Люди стали расходится, я взял Луи на руки. – Да это разве воспитание?! Дети Джеммы сидят ровно в библиотеке, пока это чудовище портит мой сад!

– Мама! – тут уже я не выдержал, критиковать детей – это уже слишком. Держал Луи на руках крепко. – Дети Джеммы – это дети Джеммы, они до шести лет росли под твоим чутким руководством, поэтому сейчас они такие запуганные и занудные. У них не было детства, у них была расписанная с самых пеленок жизнь, – пауза, короткая, уместная. – Слава богу, что у меня был дедушка, – мама выслушала и ушла после некоторой паузы. Быстро испарилась. Луи играл с цепочкой моего крестика.

Отец потупив смотрел в пол, затем быстро глянул на меня. Я придерживал Луи за талию, мы пошли обратно в студию. Я держал его на руках, был напряжен, Луи ничего не говорил, ему нравилось сидеть у меня на руках. Мы зашли в студию, я закрыл за нами дверь. Я хотел защитить его.

– Ты мой герой, – наконец-то сказал он, поцеловав меня в щеку, я посадил его на подоконник.

– Будь со мной, тебе опасно гулять по этой местности одному, – я снова взялся за кисть.

– Что ты рисуешь? – он легко спрыгнул, шел ко мне медленно, осматривая помещение.

– Это фонтан, что стоит у родителей в саду, – Луи подошел сбоку, нахмурился.

– Зачем ты его рисуешь?

– Мама попросила, – я упал на стул, что стоял рядом.

– Он у тебя не такой, как в реальности.

– Я знаю, у меня не получается.

– Потому что ты не хочешь его рисовать. Может, ты хотя бы на свежий воздух выйдешь, так будет легче рисовать его.

– Ты хочешь на улицу? Ты же знаешь..

– Гарри, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – он видел неодобрение в моих глазах.

– Ладно.

Команда садовников вместе с дворецкими уже тащили мой мольберт в три с половиной метра шириной и два с половиной метра высотой на улицу, благо, центральные двери позволяли это сделать. Моей матери не было видно, а отец вскоре присоединился к нам, принесши мне чашку кофе. Луи резвился рядом, тестировал мягкость травы, кувыркаясь, папа не мог на него насмотреться.

– Вот это я понимаю, ребенок, – произнес он, Луи побежал за дерево, прятался от двух молодых людей из персонала, которые согласились поиграть с ним. – Если тебя я еще хоть как-то воспитал, приучил к развлечениям, даже Джемму немного с помощью деда, то внуки – это что-то в недосягаемой для меня зоне. Твоя мама хотела, чтобы я воспитал рыцаря, интеллигентного рыцаря, а я, в пределах разумного, разрешал тебе делать все, что ты хочешь, – он сделал глоток, посмотрел на меня, на мольберт, на Луи. – Я воспитал правильного человека. А Джемма, она прекрасна и любит Джонатана, вот только материнство у нее неправильное, притянутое за уши. Аманду она еще любила, а Ноа родила только ради твоей матери, – я внимательно слушал, не перебивал. – Гарри, если ты не хочешь жениться, не надо, и неважно, чего там хочет Энн.

– Хорошо, пап, – я улыбнулся ему, посмотрел на Луи.

Через пару мазков мой фонтан был действительно закончен, кое-как, но мне нравилось. Луи совсем утомил этих молодых парня и девушку, они шли обратно абсолютно измученными, но счастливыми, мальчик появился рядом со мной, не выглядел уставшим.

– Гарри, я голоден, – я повернулся к нему, взглянул на время.

– Пойдем, на кухне найдется что-нибудь вкусное, – я оставил все свои кисти на улице, взял Луи за руку, повел в дом.

Мы шли быстро, он торопился, было время его второго завтрака, его организм привык к этому, я не возражал. Матери не было видно, мы зашли с Луи на кухню, кухарка уже готовила шоколадное печенье. Мы с Луи подождали немного, когда противень с горячим печеньем поставили на стол, где мы сидели, он быстро схватил одно, даже не почувствовал его температуру, по-моему, он даже проглотил его целиком. У меня чуть не остановилось сердце. Но ему было как-то все равно, когда печенье оказалось в тарелке, он уже ел его, не останавливаясь, я пил свой кофе, слушал новости от одного из слуг. Было непринято у нас знать их имена, моя мама всегда говорила, что я не могу разговаривать с ними. Раздался стук ее тонких каблучков, люди быстро испарились, нашли себе работу. Луи облизывал пальцы, шоколад был у него вокруг губ.

– Луи, – мама подошла к нам. Он повернулся на нее. – Какое свинство, – сказала она шепотом, но я ее услышал.

– Что? – спросил Луи, высунув палец изо рта, самым смешным в мире тоном.

– Молодой человек, вам надо умыться, у вас шоколад на губах, – она держалась только потому, что я был рядом.

– Где? – он протер рукой рот. – Все? – по ее лицу было видно, что он только все размазал.

– Пойдем, Луи, я помогу тебе, – мальчик спрыгнул со стула, шел за мной, мы обошли мою маму.

– Стойте, – вдруг произнесла она. – Луи, – он остановился, повернулся к ней.

– А?

– Не хочешь поплавать в бассейне? У нас в доме есть бассейн, там теплая вода, – я тоже остановился в паре шагов от Луи. Он повернулся на меня.

– Гарри, можно?

– Конечно можно, – я одобрительно улыбнулся.

– Ура! – он совсем забыл про шоколад на лице, побежал в спальню.

– Боже, что за дитя, – мама опустила голову, говорила себе под нос, но акустика помещения позволяла мне ее услышать.

– Мам, мы можем уехать, если ты хочешь. До тех пор, пока ты не хочешь видеть Луи в этом доме, ты и меня не увидишь, – я развернулся, уже уходил.

– Нет, не уезжайте.

Луи остался в одних плавках, выбежал из комнаты, не вытерев шоколад, дворецкий отвел его к бассейну. Все были рады Луи в доме, это было видно по тому, как они улыбались. Я вышел в сад, гулял по нему, разговаривал с садовниками, рабочими, расспрашивал, как идет их жизнь. Я провел там много времени, мы с отцом даже поиграли немного в гольф. Затем я несколько раз обошел дом вокруг, где на расстоянии трех метров от фундамента была выложена плитка, а по кругу росли цветы, розы, они были какими-то скучными. Я ушел в библиотеку, время близилось к обеду, по дому пронесся запах запеченной утки.

– Гарольд! – в доме были тонкие стены, только высокие потолки мешали звуку проходить к чужим ушам. – Гарольд! – это я уже услышал, бросился к выходу. В этом доме было принято закрывать двери. – Гарри! Гарри! – в меня врезался бегущий со всех ног Луи.

– Что? Что такое? – в конце коридора уже отозвалась моя мать. Я взял его на руки, мы зашли в библиотеку.

Луи показал мне свои раскрасневшиеся кисти рук, где нечетко просматривались полосы от указки. Мы сели на диван, я продолжил читать книгу вместе с ним, Луи не плакал, но его руки немного горели болью. В библиотеку зашла мать, пыл ее охладился, как только она увидела меня, поправила свое платье, выпрямилась. Мы не обращали на нее внимания, продолжили читать. Вскоре она, поняв, что я не собираюсь кричать на нее или спорить с ней, ушла, а нас тогда же позвали на обед. Луи подержал руки под холодной водой, служанка обработала красные пятна каким-то кремом, мальчик не хотел идти за стол. Мы пришли в столовую, поблагодарили Бога, приступили к обеду. Мама вышла из-за стола самой первой, папа проводил ее взглядом, ничего не сказал.

– Гарри, – мой холст уже несли обратно, я руководил процессом издалека. – Гарри, послушай, – мама появилась рядом не вовремя. – Просто, этот мальчик такой невоспитанный, Николас даже не научил его элементарному этикету.

– Мама, Николас и не хотел приучать его этикету. Бить ребенка за то, что он не в состоянии запомнить, к какому блюду какая ложка и вилка? Теперь я понимаю, почему Николас сбежал.

– Гарри, во что тебя превратила эта распущенная Франция? – она говорила тихо, я хлопками давал указания. Краска почему-то все еще была влажной.

– Извини? А во что я превратился?

– Ты взял не ту ложку для супа за обедом. Ты никогда не ошибался…

– Мама, всем плевать, какую ложку я беру. Ты знаешь, почему Николаса уважали? Потому что он был добрым человеком.

– Он ушел на войну, ничего не сказав родителям.

– И? По-твоему, это плохой поступок? Его уважали не за то, что он знал, какой ложкой что есть, не потому, что он жил в большом доме и пользовался бригадой слуг. Его уважали потому, что он любил своего ребенка, а не запирал его в огромной библиотеке. О нем говорили так много хороших слов, а мы даже не съездили на похороны. Мне есть, за что поблагодарить тебя. Спасибо за мою любовь к книгам, за поддержку моего увлечения, за то, что ты действительно воспитала меня человеком. Спасибо, – она была в ступоре. До этого я никогда не видел ее такой жестокой и наровящейся всех приучить к ее порядку. Да, она кричала на слуг по пустякам, я всегда списывал это на обычное ощущение власти. – Но Луи, мам, Луи не твой сын, и даже не мой, ты не можешь взять и перевоспитать его.

– Гарри, но кто же будет уважать тебя в высшем обществе, если ты возьмешь не ту ложку?

– Мама, вот именно, что я не хожу на такие мероприятия. Я появляюсь там раз в пять лет и быстро исчезаю, чтобы не брать ложки, чтобы люди не судили меня за мой этикет. В высшем обществе уважают мой талант, мою начитанность, – мы уже долго стояли в пустом коридоре. – Ах, ну да, еще мою фамилию и девичью фамилию моей матери. На выставках никто не смотрит, какую ложку я беру, они смотрят на мои картины, на мои чувства.

– Господи, ты говоришь, прям как твой отец.

– Мы уезжаем в Нью-Йорк утренним поездом, – я скрылся за дверью в студию.

Я никогда не видел, что моя мама настолько помешена на порядке. Она била Луи по рукам указкой за то, что он не мог запомнить что чем есть. Я был, мягко говоря, шокирован, поражен и разочарован. Никогда не думал, что мне придется терпеть родительский дом. Раньше моя мама придиралась ко мне, в Нью-Йорке я сильно расслабляюсь и забываю про этикет и все в этом роде, когда приезжаю к ним, просто закрываюсь в студии на несколько дней, пытаясь сохранить все свои дни, проведенные во Франции. Луи играл в гольф с отцом, его руки уже не болели, очень скоро я к ним вышел, мама уехала куда-то с водителем.

– Как тебе, Луи? – он пинал мяч в лунку ногой, высунув от усердия язык.

– Да! – тот закатился в нее. – Давайте еще?

– Давай, – мой папа никогда не был таким расслабленным.

– Гарольд, возьми тоже клюшку, – Луи зажмурился от солнца, когда поднял на меня глаза.

– Ладно, – мне уже подал клюшку парень, что держал сумку со всем необходимым.

Мы расслабленно играли, Луи не единожды нарушал правила, но это только веселило нас. На улице было жарко, я уже был без майки, Луи расстегнул рубашку. Мама сначала подкупила его бассейном, а потом сказала, что просто покажет ему, как надо вести себя за столом, в Луи был его энтузиазм, но после первого замечания, громкого, злого, ему ничего больше не хотелось. Я смотрел на него, такого живого и радостного, все вокруг собрались, чтобы посмотреть на нашу игру, ведь матери не было, приказов никто не получал. Луи резко захотелось потанцевать, он загорелся желанием, побежал в дом, кинув клюшку, мы размеренно шли за ним. В доме не было ничего, кроме классики, медленной и местами раздражающей, моя мать использовала эту музыку в качестве наказания, поэтому у меня при первой же ноте всплывают неприятные воспоминания и ощущения. Один из служащих принес нам свою пластинку, на ней была веселая музыка, через пару минут мы уже наблюдали за Луи, который просто прыгал и веселился. Каждый прочувствовал дрожь от подъезжающей к дому машины, люди стали расходиться, даже мой отец ушел.

– Луи, – моя мать снова позвала ее, мальчик спрятался за мной, музыка играла. – Я привезла тебе кое-что в качестве извинений, – он стоял за мной, немного выглядывал, я гладил его по голове.

– Что это? – она подняла глаза на меня, держала в руках небольшую корзинку, упакованную пестрой бумагой и бантиками.

– Это шоколад, – она стала подходить к нам.

– Я могу быть уверен, что он не отравлен?

– Гарри, – она остановилась, – ты за кого меня принимаешь?

– Даже не знаю, за кого принимать, – Луи смотрел на меня, я видел, что мама нагло его использовала. – Иди, – я отпустил его, он осторожно подходил к маме.

– Спасибо, – он обнял ее, она наклонилась, оставила на его лбу отпечаток помады, Луи улыбнулся. И я тоже.

До самого вечера нас никто не трогал, Луи либо был на улице, либо разговаривал с персоналом, рассказывая им истории про тех же динозавров, делился впечатлениями о полете, а потом таскался по дому вместе с самолетом, который я ему подарил, показывал его всем, нахваливал их работу. За ужином ничего такого не произошло, кроме как того, что я специально взял не нужные приборы, а те, что взял Луи. То же самое сделал и папа, а мама, сквозь головную боль от увиденного, сделала вид, что не заметила. Здесь был строгий режим, по отношению к детям, поэтому уже в девять Луи был в пижаме.

– Гарольд, мне скучно, – он только что принял ванну, уже переоделся, сидел на кровати с видом умирающей птицы. – Зачем вообще так рано ложиться спать?

– Луи, я ничего не могу сделать, ты должен посидеть здесь, пока я буду в ванне, – я стукнул пальцем по его носику. – Не выходи никуда, иначе будешь наказан, – он угрюмо на меня посмотрел.

– Ургх, я уже наказан, – он сложил руки на груди. – Почему я даже с тобой посидеть не могу?

– Потому что это неприлично, – я стоял около него, не мог оставить.

– Как будто что-то случится, – он закатил глаза, лег на спину. – Я буду ждать тебя.

– Хорошо, – я ушел за дверь в ванную, Луи лежал на кровати.

Не знаю, сколько точно времени я там пробыл, но когда вышел в спальню, от него осталась только помятая постель. Я был в одном полотенце, поэтому идти на его поиски не мог, закинул еще одно полотенце на волосы, вытирал лишнюю воду. Через минуту я уже передумал идти за ним. Стоял у чемодана, не мог найти нижнее белье. Еще через минуту в комнату привели Луи.

– Миссис Стайлс попросила следить за ним лучше, – я обернулся, Луи стоял у двери, дворецкий уже уходил.

– Луи, я же попросил тебя, – я стоял в одном полотенце, другое держал в руках. Мальчик сложил руки на груди.

– Мне стало скучно, – ухмылка украсила его личико. – Ты такой красивый в этом полотенце, – я отвернулся с улыбкой, слышал шаги Луи.

– Ложись в постель, – он продолжил подходить ко мне. – Иди, Луи, я сейчас вернусь.

Он подошел впритык, дотронулся до моей руки, смотрел мне прямо в глаза. Мое тело было влажным, он сжал мою руку над локтем. Момент был медленный, разбитый на все нужные и мелкие кадры, в свете центральной люстры его глаза сверкали. Они были такого яркого синего, цвет не был глубоким и темным, но они и не были голубыми с отливами серого.

– Луи, – я закрыл глаза, – ложись, я сейчас вернусь.

– Ты такой красивый, – он убрал свою ладонь, опустил руки.

Он лег, я оделся в ванной, выключил свет, лег рядом с ним. Луи положил голову и руку на мою грудь, дышал тихо, его сердце часто билось. Я быстро уснул, он спал спокойно, обычно Луи очень много двигается во сне, но той ночью все было нормально. На самом деле, я действительно планировал уехать утром, но я передумал. Возможно потому, что моя мать попросила меня задержаться, или я хотел дать отцу возможность поиграть с ребенком, или я хотел оставить в этом доме частичку светлой энергии Луи. В этом доме обычно тоска и грусть, злоба, иногда, но с приездом Луи все расцвели. Дети Джеммы вели себя как маленькие взрослые, я помню, как пятилетний Ноа поправил меня, когда я говорил с Джеммой насчет своей жизни, как он, еще не до конца научившись говорить, критиковал мои картины. Как семилетняя Аманда избегала меня, потому что я был чужим мужчиной, она не оставалась в одной комнате со мной, не снимала свитер, потому что ей нельзя было показывать свое тело, а через рубашку я мог, упаси боже, увидеть кусочек ее оголенной кожи. Луи не был таким, какими были они все, его вырастили правильно, так, как я хотел бы.

– Гарольд, – утром меня разбудило упершееся локтями в мои ребра тело, – просыпайся. Гарольд, – он наконец-то перестал давить на меня, подтянулся к уху, – просыпайся, – прошептал.

– Луи, слезь, пожалуйста, – я открывал глаза.

– Если я слезу, то буду прыгать на кровати, возможно, задену тебя, – я посмотрел в его глаза. – Лучше уж я буду лежать.

– Мы должны были уехать сегодня.

– Сегодня? – он свел брови на переносице.

– Да, но мы не поедем.

– Конечно, мы не поедем, – снова уперся локтями в мои ребра, – мне нравится это место. И дядя Робин.

– Хорошо, только убери руки, – он улыбнулся.

– Не-а, – надавил сильнее, – тебе же не больно? – я подхватил его за талию, положил на кровать, сам лежал сбоку.

– Боишься щекотки? – моя рука переместилась на его ребра.

– Нет, – я улыбнулся.

– Правда? – привстал, повис над ним. – А проверить? – он тоже улыбнулся.

– Не-ет, – протянул, я легко провел пальцами по ребрам. Луи выгнулся.

– Ты врешь мне? – я снова пощекотал его.

– Хватит! – я прижал его ноги к кровати коленом. – Ладно! Я боюсь щекотки, только перестань! – я перестал, Луи задорно смеялся.

Он смотрел мне в глаза, напряжение заполнило эту огромную комнату до самого потолка. Мои руки обхватили его изящное тельце, я убрал колено с его ног, наклонился. Между нами пробежало то самое чувство, что-то похожее на любовь, только немного сильнее. Он смотрел в мои глаза так же, как и смотрел в тот день, когда мы впервые приблизились друг к другу настолько, что наши губы столкнулись. Я не хотел портить момент первым, ждал какого-то знака от Луи.

– Так что, не поцелуешь меня? – я улыбнулся.

Мы рьяно соприкоснулись, его ротик приоткрылся, губы были мягкими и сладкими, он провел рукой по моим волосам, положил ее на шею. Через пару секунд ему пришлось вдохнуть, он посмотрел на меня. Я расцеловал его лицо, встал с постели, уходил в ванную, скоро будет завтрак.

– Гарри, – я обернулся.

– Что?

– Je t’aime, (Я люблю тебя.) – я улыбнулся.

– Je t’aime aussi. (Я тоже люблю тебя.)

День проходил мирно. Мама перестала перевоспитывать Луи, только кидала в его сторону несколько не очень красивых выражений, но мальчику было все равно. После обеда на улице стало откровенно жарить солнце, мама никого не выпускала на верную смерть, и я, вежливее, попросил Луи сидеть в доме, почитать журнал или поиграть с чем-нибудь. Я был в студии, занимался своей книгой по живописи, отец дал мне несколько советов. Я любил писать от руки, поэтому вел толстый блокнот, в котором, как в чистовике, уже писал книгу в таком виде, в котором я бы хотел, чтобы ее выпустили. По коридору, за дверью, пронеслось эхо.

– Несносный мальчишка! – я выдохнул, шел к дверям. – Мы с ним по-доброму, а он все равно пакостит! – Луи мог высказать кучу всего, но он молчал. – Сейчас будешь читать огромную скучную книгу! – за мамой, судя по шагам, шли слуги. – Гарри! – она открыла дверь первая.

– Что еще сделал Луи? – она отшвырнула мальчика ко мне.

– Он был на третьем этаже, игрался с моими коллекционными статуэтками! – он стоял около меня, прижавшись.

– И? К чему все эти крики? – мы сохраняли дистанцию, от нее исходил жар.

– Он разбил одну из них! Таких всего пять на мир! – она была в диком неистовстве.

– Луи, это правда? – я посмотрел ему в глаза, похлопывая по плечу.

– Нет, – он сожалел, но, мне кажется, говорил правду. – Эта она ее разбила, – он указал пальцем на маму.

– Что?!

– Мам? – она побелела. – Как все было?

– Я расставил их на полу, а когда она пришла, то стала собирать их и уронила, – он по-детски озлобленно на нее смотрел.

– Да если бы он их не взял, я бы ничего не роняла! – мужчина сзади нее прикрыл рот рукой, потому что хотел засмеяться.

– Ты могла спокойно попросить его вернуть все на место, ничего бы не случилось.

– Ты должен следить за ним лучше! – она поправила свое платье. – И вообще, нельзя его оставлять одного, он просто монстр.

– Мы покинем этот город сегодня вечером.

Она вышла, я понял, что перевоспитать ее не получится, я закрыл дверь, потрепал Луи по голове, выдохнул. Было стыдно за собственную мать.

– Прости, Гарри, – я медленно вернулся за стол, Луи шел за мной. – Мне не стоило их брать, – я повернулся к нему, похлопал по коленям.

– Ничего страшного, – он сел ко мне, я взялся за ручку.

– Ты такой напряженный, – он уперся руками о мои бедра, сидел ко мне боком.

– Не стоило привозить тебя сюда, – он положил голову мне на плечо, поглаживал шею ладонью.

– Нет, тут весело, – он смотрел на меня, я уставился на буквы в блокноте, – не считая твоей мамы. Она любит правила и кричать.

– Да, она немного такая.

– Что мне сделать, чтобы ты расслабился? – его правая рука скользнула вниз по моему торсу. – Может, мы не уедем сегодня? – он провел пальцами по поясу брюк. Левая рука прижалась к моему подбородку. Я закрыл глаза, выдохнул.

– Луи… – пальцы оттянули пояс, я напрягся сильнее. – Перестань.

– Тише, Гарри, все будет нормально.

Он поцеловал мою шею. Легко, невесомо дотронулся до нее пухленькими губами. Рука осторожно протиснулась между моей кожей и тканью нижнего белья. Я расслабился, его холодные пальцы дотронулись до уже возбужденной плоти. Он очень деликатно обхватил член у самого его основания, постучал по нему пальцами, прошелся вверх, вернулся вниз, я отпустил ручку. Мои руки лежали на столе, я сжал их в кулаки, Луи сжал ладонь сильнее, провел ей вверх, пальцами прощупал расселину, затем снова вниз, до середины, вверх, вниз, я снова напрягся.

– Нет, Луи, – я взял его за предплечье, он выровнялся.

– Но почему?

– Нет, не надо, просто не надо, – он убрал руку, встал на ноги.

– Но почему? Тебе не нравится? – я сидел на стуле, не мог встать, ноги онемели.

– Нет, Луи, я просто не хочу, – я повернул на него голову. – Надо повременить с этим.

– Ладно, – выплюнул он, зашагал к дверям.

– Ты куда?

– Пойду поиграю с дядей Робином, мы же уедем сегодня, – он был зол на меня.

Но я решил все насчет нашего возвращения домой и передумывать ничего не хотел. Папа занял Луи на некоторое время, он был уже не в той форме, чтобы играть с ним в какие-то активные игры, но пробудить в нем интерес к книгам у него получилось. Луи сидел на кухне с большой энциклопедией о транспорте, жуя бутерброд. Кухарка смотрела на него с любовью.

– Мне только кофе, – я присел рядом с ним. Луи не отвлекался. – Интересно? – молчал, был очень сосредоточен.

– Гарри, не мешай ему, – папа вышел к нам с балкона. – Пусть читает, ему это интересно.

– Ладно, – мой кофе уже стоял на столе. – Чем мама занимается?

– Стрижет розы в саду, – папа присел напротив меня.

– Она раздражена и расстроена одновременно.

– Да, – Луи повернул голову на меня.

– Это потому, что мы уезжаем? – он посмотрел на отца. – Мы же можем не уезжать, правда, Гарри?

– Луи, нам лучше уехать, – папа кивнул, ему тоже подали кофе. – Она снова накричит на тебя.

– Я потерплю, – мы с отцом переглянулись. – Она злобная, но она же тоже человек.

– Луи, Гарри прав, вам лучше уехать, или ты возненавидишь ее до конца своей жизни.

Мальчик выдохнул, мы наслаждались своим кофе, я вскоре ушел. Я проходил по холлу, мимо лестницы, думал о своем, отвлекла меня мать.

– Гарри, – я не хотел останавливаться, но сделал это.

– Да, мам? – повернулся к ней, высунул руки из карманов.

– Может, вы еще немного побудете у нас? – она спускалась по лестнице медленно.

– Зачем это? Я закончил фонтан, мне тут больше нечего делать.

– А как же твоя книга? Ты не напишешь ее без отца.

– Правда? Тогда я не буду ее писать.

– Гарри, ты у меня такой упрямый, – она спустилась, подошла ко мне. – Дети Джеммы у нас уже давно не были, она сама даже не звонит, на письма не отвечает. Ты хоть и приезжаешь летом, но тебя вечно нет рядом, ты постоянно в своей студии, тебя даже на разговор не вытащить, – я не смотрел ей в глаза, отвел взгляд. – То, что ты привел Луи, замечательно, я давно скучала по детям. Просто он сын Николаса, я не могу смириться с этим. Возможно, ты был прав насчет этикета и всего этого, но только не уезжайте, – дотронулась дрожащей рукой до моего лица.

– Ладно, мам, – я обнял ее. – Только ты больше не будешь трогать Луи. Если он натворит что-то, просто скажи мне.

– Хорошо, – мы отошли друг от друга.

– Можешь обрадовать Луи, он на кухне, – я улыбнулся ей.

– Хорошо.

В тот день мама забрала Луи в город, а вернулся он с тонной подарков и незабываемых впечатлений. Он катался на американских горках, ел в самом настоящем фаст-фуде, напился кока-колы так, что ныл от боли в желудке. Когда он вернулся, его первыми словами были: «Америка такая замечательная», – он не был с нами за ужином, мама разрешила ему прыгать на кровати и исследовать дом. Нашли мы его в подвале, у неработающего котла, в спящем состоянии. Тогда у матери на лице показалось легкое отвращение, пол был грязным, но я все равно взял Луи на руки. И так стал проходить каждый день. Мама стала вести себя абсолютно противоречив самой себе, Луи даже разрешили полазить по деревьям. Дни ничем особо не выделялись, разве что мальчик, по своей неосторожности, споткнулся на ступеньках и покатился кубарем по бетонным выступам. Он был весь в синяках, потерял сознание от удара головой, в тот день его все обхаживали, я не мог найти себе места. Он быстро пришел в себя, мы вызвали медиков. В Нью-Йорк мы приехали первого августа, Луи был впечатлен еще больше. Его подарки еле уместились в купе, всю дорогу он читал энциклопедию, которую подарил ему папа.

Новая жизнь должна ему понравиться.

========== six. ==========

– Кстати, у твоих родителей очень много твоих картин, – мы завтракали дома только что доставленной пиццей, потому что у меня ничего не было.

– Я знаю, – чемоданы все еще были в прихожей, мы были измотаны.

– У тебя много комнат в квартире? – Луи болтал ногами, специально задевая меня.

– Тут всего три комнаты, не считая совмещенную с кухней гостиную, но две из них – это библиотека и студия, – до этого он лежал на диване, пытаясь справиться с болью в ногах.

– Боже, – он протяжно выдохнул, – я так и знал, что ты будешь супер скучным.

– Супер скучным? – он запихал в рот последний кусочек.

– Ага, – ответил он, не в силах произнести полноценное слово. – Теперь покажешь мне квартиру, – стряхнул крошки с рук.

– Можешь осмотреть ее сам.

– Ладно, – спрыгнул со стула.

– Только руки помой.

Уже наступил август, я думал о том, в какую школу отдать Луи. Когда опека над ним переходила ко мне, я даже не сомневался, что получу ее, и нет, я не пытаюсь поставить себя выше других, я не последний человек в обществе. Не могу сказать, что пользуюсь огромной популярностью, но мои картины часто узнают. Просто я не такой человек, который любит хвастаться. Насколько я понял, проблемы с опекой появляются только тогда, когда опекунов несколько и они либо одинаково хороши, либо один из них подал прошение в суд на заседание, где и будет решаться судьба ребенка. Я никогда не воспринимал эти процессы, так как считал их издевательством над детьми. У детей младше тринадцати даже ничего не спрашивают. Я никогда не возвращался так поздно, письмо из университета лежало в горе других писем.

– А кто это? – Луи стоял у фотографии, что висела на стене в гостиной. – У него лицо знакомое…

– Это Дэвид Боуи, – он медленно повернулся.

– Что? – удивленно и восторженно посмотрел на меня. – Тот самый?

– Да, Луи, тот самый, – он пялился на меня. – Что?

– Ты встречался с Дэвидом Боуи и у тебя даже есть фотография с ним?

– Да, у меня еще подписанная пластинка есть.

– Покажи, – Луи подошел к столу, смотрел на меня.

– Пойдем, – я вытер руки салфеткой, встал со стула.

Тогда его восторгу точно не было предела. Во Франции Боуи знали, но как-то огромного ажиотажа вокруг него не было, Луи сказал, что видел его по телевизору, слышал песню. В библиотеке у меня был и свой личный кабинет, там я хранил все, что было для меня важным. Газеты, страницы журналов, на которых я появлялся, на самом деле, они давно для меня ничего не значили. Я подал Луи выпуск журнала People семьдесят шестого года, на обложке которого тоже был Боуи. И он тоже был подписан им.

– Я не знал, что ты так популярен, – он потянул руку к шуфлядке, где находились те самые статьи обо мне.

– Это было так давно, – интерес к Боуи у него пропал.

– Ну вот же, прошлогодняя статья, – Луи держал в руках газетные листы. – «Гарри Стайлс раскритиковал произведения Виллема де Кунинга». Зачем писать о таком?

– Потому что Виллем де Кунинг достаточно почитаемый человек, у него есть медаль Свободы, и он старше меня в два раза.

– Что такое медаль Свободы? – он пробегался глазами по статье.

– Это такая медаль от президента, которую дают людям, участвовавшим во Второй Мировой.

– То есть, тебе нельзя было говорить о нем что-то?

– Да, мне нельзя говорить о нем что-то.

– А что такое «абстракция»?

– Это такое понятие, которым называют картины, на которых непонятно, что именно нарисовано, простые фигуры, пятна.

– Как рисунки маленьких детей?

– Да, только там больше цвета, и они должны иметь смысл.

– Тебе не нравятся его картины?

– Как сказать, они совершенно непонятны. То есть, в них нельзя увидеть эмоции или чувства, это буквально ничего не значащая мазня.

– Я не понимаю, как тогда его картины могли принять где-то.

– Я даже не знаю, как объяснить.

– Можешь не объяснять, мне все равно не очень-то интересно, – он опускает глаза на статью. – А можно я почитаю их все?

– Конечно, – Луи вышел из комнаты.

Я разбирал наши вещи, к счастью, в моей комнате был большой шкаф, который относительно пустовал, вся одежда мальчика спокойно там уместилась. Луи лежал на диване в гостиной, читал все статьи обо мне, был крайне заинтересован. Все мои холсты в запечатанном виде отправились в студию, там уже было много таких, я их редко вешаю, люблю, когда они стоят у стены. Я наводил порядок в квартире, она немного запылилась за полтора месяца. Я был счастлив, что наконец-то оказался в Нью-Йорке, в родной квартире.

– Луи, пойдешь со мной, нам надо набить холодильник, – он лежал на спине, закинув ноги на спинку дивана.

– А? – я стоял у стола, просматривал письма. – Ты что-то говорил? – он повернул голову в мою сторону.

– Да, не хочешь прокатиться по городу? – декан уже звал меня на работу. Обычно я сам приходил тогда, когда мне было удобно.

– Конечно, – он оставил бумаги на журнальном столике.