Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

– Моя самая нелюбимая картина, – с меньшей, чем у нее хрипотцой проговорил я, мой взгляд был затуманен.

– Почему же?

– Слишком темная.

– В этом суть темноты, не так ли?

– Это не то, что я хотел передать, – она выдержала паузу, я опустил взгляд на пол, засунул одну руку в карман брюк. – Вы что-то хотели?

– Насчет вашего сына, Луи, он очень талантлив, – я улыбнулся, она мягко на меня глянула. – Волшебный мальчик, удивительной красоты и грации, – говорила тихо, хрипота ее куда-то исчезла. – Я возьму его во взрослую постановку «Карнавал» от Фокина.

– Замечательно, – я не смотрел на нее. – На самом деле, это была его мечта и это прекрасно, что его так скоро заметили.

– Да, – выдохнула на гласной, улыбнулась, – да.

– Что-то еще?

– Нет, – отмахнулась рукой, – нет, вы свободны, спасибо.

Со мной она разговаривала достаточно вежливо и сдержанно, как полагается дамам в таком обществе. Я вышел в коридор, где Луи прощался со своими новыми коллегами, измотанно подходил ко мне. Из-за тренировок мы не смогли по достоинству отметить его день рождения и Рождество, посидели вдвоем при свете электрических огоньков на елке и ночного Нью-Йорка. Все те же мелочи в качестве подарков, книги, какие-то вещи и безделушки, открытый счет в банке от моего отца на будущую жизнь. Самым главным для Луи была его исполнившаяся мечта, пусть и требовавшая много усилий, терпения и гнучести от мальчика. И время, проведенное со мной, как он сказал сам за пару минут до того, как уснул на моих коленях у яркой рождественской елки в моем свитере.

А потом что-то стало идти наперекор. Что-то изменилось в нем, я все списывал на его усталость, ведь подготовка к чему-то крупному не может быть простой, я поддерживал его, мягко массировал избитые пальчики на ногах каждый вечер, бинтуя их. Каждый раз он говорил, что просто устал, и я понимал его. Но не было ощущения, что ему хочется бросить все. Второе полугодие в школе не началось для него вовремя, он перешел на домашнее обучение, но это было не то. Ему нужно было общение, друзья, простая жизнь. Тогда я подумал, что, возможно, это стоит остановить.

– Луи? – обычно я просыпался раньше его, но в то темное утро января его не было рядом. Я, взбодрившись волнением, окатившим мое тело словно холодная вода, медленно шел по коридору, заострил внимание на полоске света, просачивающегося через стыки двери в ванную и косяков. – Луи? – я спросил громче, потянув дверь на себя. – Хей, милый, – он сидел на полу, я не понимал, что происходило. – Что такое, Луи? – я сел с ним.

– Гарри… – тошно выдал он из-за корзины, прокашлялся, но уже не плакал.

– Что? Луи, что случилось? – он посмотрел на меня своими бездонно мертвецкими глазами, быстро сменившими цвет на более светлый.

– Нас взвешивали на балете, и, – выдыхает, протирает левый глаз ладонью, моя рука лежала на его колене, – я вешу на килограмм больше, чем нужно, – милое личико искривляется в эмоциях и жестокой несправедливости. – Меня могут выгнать, – сказал серьезно, хоть и с залитыми горькими слезами лицом, я даже прочувствовал ситуацию.

– Из-за одного килограмма? – я принял его на свои руки, расцеловал лоб.

– Да, – снова этот оскал боли, пронизывающий мое сердце до самых тканей. – Она так громко кричала на меня, – дыхание рваное, видимо, он долго плакал до этого. – Она сказала, что такая тяжелая бабочка ей не нужна, – снова эта одышка, напряженное тельце в моих руках снова стало слабеньким и хрупким.

– Все будет хорошо, – тихо произнес я, Луи закрыл лицо руками. – Я думаю, что если пару дней ты обойдешься без сладкого, то все будет хорошо, – приподнял его ближе к лицу, мальчик убрал одну руку, а другой закрыл рот. – Ладно?

– Да.

– Только помни, что ты у меня красивый в любом весе и в любой форме, ладно, Луи? – он кивнул. – С любым весом и ростом.

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

Этот день мы провели дома, я взял что-то вроде отпуска, Дастин заменял мои уроки, часто заглядывал к нам некоторое время, вваливался в квартиру без спроса. Этот день Луи провел в постели вместе с ноющими от боли мышцами, я боялся давать ему обезболивающее, все эти препараты содержат чистые наркотики, его юный организм мог среагировать негативно. Я думал, что мы никогда даже не затронем этой темы, по крайней мере, до лет восемнадцати точно. Но большой балет требовал слишком многого от ребенка, и в другой ситуации я бы предпринял что-то более радикальное. Но, в общем, куда уже радикальнее?

– Розалина Фадеева, – Луи сказал мне, что она была выдающейся балериной в прошлом, я не знал этого. – Миссис Фадеева, – в этот раз я окликал ее, а она как будто имела плохой слух. Стояла у сцены.

– Ох, мистер Стайлс, давно вас не видела, – я не посещал предыдущие репетиции, меня об этом попросил Луи. Все только что закончилось.

– Я пришел поговорить о Луи.

– Да, он отлично справляется, знаете, большой молодец, – она перебила меня, что было не очень уместно с ее стороны.

– Да, я знаю, спасибо, – я сохранял дистанцию и смотрел в ее глаза. – На самом деле, я хотел бы поговорить о нагрузке и моральном давлении на него, – ее впавшие глаза резко поднялись. Лицо изменилось на возмущенное.

– О нагрузке? – отсмеялась, как будто я шутил. – Что вы, нет никакой нагрузки и уж тем более морального давления, – подавленный смешок вырвался из ее рта, я посмотрел на нее угрюмо.

– Это, возможно, вам так кажется, но еще одного нервного срыва Луи ни я, ни вы не переживем, – глаза снова впали, она вся вдруг посерела. – Он, как сказать, Луи еще совсем юный и я не хочу, чтобы мечта о большом балете его разрушилась, да еще и из-за меня, – она не понимала. – Возможно, мальчику нужен какой-то перерыв? Луи очень любит свое творчество, ему по-настоящему это нравится, но я не хочу, чтобы его мечта ассоциировалась у него с усталостью или отсутствием личной жизни, обычного подросткового веселья.

– На что вы намекаете? – испуганно смотрела на меня.

– У Луи не такая уж и большая роль, думаю, без третьестепенной бабочки вы один денек обойдетесь, – я улыбнулся, Розалина все еще тупо смотрела на меня. – В понедельник у него будет хорошая жизнь, – ей не нравилось то, что я улыбался. – Спасибо, что выслушали и поняли меня.

Я развернулся и ушел, покинул театр с мальчиком слишком быстро, я пообещал, что эти выходные он проведет хорошо. Очень хорошо. Я не мог так просто оставить это, я думал, что у меня есть долг перед ним, я знал, что близкого человека я не брошу. Луи согласился полежать для недоделанной недавней работы, и в тот вечер я ее закончил. Его не отпускало чувство неправильности его мечты.

– Гарри, а что значит «родственная душа»? – мы ужинали при свечах и недобирающимся до нас свете лампочки из прихожей, сидели на полу.

– Ну, так обычно называют человека, который полностью подходит к другому, – он заинтересованно смотрел на меня. – Когда в отношениях гармония и полное взаимопонимание.

– Как у нас с тобой? – задорно спросил он, я улыбнулся.

– Ага, – мы сидели у французского окна в наших пижамах, смотрели на Нью-Йорк. – Как у нас с тобой.

– Значит, ты моя родственная душа? – ужин перестал быть ему интересен.

– Да, – я со всей своей любовью посмотрел на него.

В битве за первенство наши тела столкнулись у дивана, я молился, чтобы мы не задели эти тарелки, свечи потухли, света из прихожей было достаточно. Я целовал Луи, его ноги сцепились на моей пояснице, пальцы щекотали затылок. Одна моя рука скользнула под его футболку, притронулась к горячему телу.

– М, – тихо промолвил он, оторвался от меня. – Слишком остро, – прикрыл мой рот рукой и выпрямил ее. Я вытянулся.

– Луи, – пробормотал невнятно, мальчик смеялся.

– Нельзя есть столько острого кетчупа, Гарольд, – теперь улыбнулся я, он еще раз похихикал. – Ты как маленький.

– Это взрослая жизнь, Луи, – он все еще держал свои пальцы растопыренными, смеялся.

– Нет, я не буду тебя целовать, – он не мог перестать смеяться настолько чудесно и прекрасно, я улыбнулся и мягко на него смотрел. – Что-о?

– Ничего, милый, ничего, – снова пробормотал, руки стали немного болеть. – Сейчас пойдем спать.

– Нет! – он убрал руку, но не дал мне поцеловать его, отвернулся. – Сначала ты почистишь зубы!

– Маленький центурион, – я поцеловал его шею, начал вставать, Луи расцепил ноги.

– Центурион? – переспросил он меня, остался сидеть у дивана. – Я не знаю что это, но я центурион.

– Какая-то четырнадцатилетка не будет мной командовать, – я завернул на коридор, дверь ванной, которую я нагло проигнорировал, была видна Луи.

– Хей! – он дернулся за мной.

– Свет выключи! – прокричал я.

Было весело. У нас был медленный секс, был жаркий и особо чувственный. А сегодня был веселый и быстрый, неуклюжий, я мог бы сказать. Луи постоянно смеялся, мы чувствовали себя очень расслабленно и даже немного неловко. Мы тонули в весело раздающемся хохоте, а скоро погружались в патетическую страсть, до судорог в ногах. Я осторожно придерживал его тельце, когда процесс стал набирать обороты, Луи напрягся, снова лежал подо мной, я чувствовал его мелкую дрожь. Я быстро входил в него, он открыто стонал, изрекал ласковые звуки к моему уху, маленькое сердце часто забилось, намеревалось выпрыгнуть из груди, чтобы воссоединиться с моим. Капли пота побежали вниз ровно посредине грудной клетки, по подтянутому животику, где я перехватил их на себя, прижавшись к мальчику сильно, пошло и глубоко пронзая болью через эйфорию и его первый настоящий оргазм. Луи впервые по-настоящему кончил, его глаза были зажмурены от переполняющего чувства окончательности и зрелости. Я поцеловал его губы, поверхностно, не хотел мешать ему, наша постель была очень грязной.

– Гарри, – он сидел в ванне, я потерял счет времени.

– М? – загружал белье в корзину, мы все еще были без одежды.

– Я люблю тебя, – мальчик не смотрел на меня, следил за своими синими и подбитыми пальцами в воде.

– Я тоже люблю тебя.

– По-взрослому.

– По-взрослому.

Он назвал те выходные лучшими в его жизни, действительно лучшими. Субботу он провел в компании своих двух друзей: Джессики и Леонардо – вместе с огромной коробкой различных сладостей, за телевизором, электрофоном, танцами и играми в прятки в подъезде нашего дома. Все это время я сидел в студии, дополнял картины, о которых уже все решил, подписывал их аккуратно и с деликатной точностью. Эти дети были хорошими людьми, Джессика совсем немного разбиралась в искусстве, и мой, взявшийся из воздуха гнев, когда они вошли, вдруг испарился. А Леонардо разбирался в музыке и моде, они поговорили со мной немного, было интересно послушать то, как они видят мир. И все свелось к динозаврам, напавшим на Канаду или Африку, я уже точно не помню, я смеялся с их детских убеждений, день пролетел незаметно. А в воскресенье мы отправились в большой парк аттракционов в центре города, только вдвоем, я запомнил мелькающие улыбки на его лице и не сходящий смех, оставшийся в моем сознании надолго.

Я любил его.

========== onze. ==========

Мальчик словно ускользал сквозь пальцы, мы с Еленой и Джеммой заняли места в переполненном зрительском зале. Его дебют в большом балете состоялся в конце февраля, и я не жалел о его усилиях или избитом домашнем обучении. Сцена была пустой, а зрители оживились, я заметил парочку журналистов по периметру. На постере к показу были написаны имена всех артистов, в том числе и Луи, не самое последнее, это быстро навело много шума. Нью-Йорк Таймс внесли свою лепту, настрогали сразу пять почти одинаковых статей.

– Мы скучаем по нему, – сказала Елена, Джемма повернулась к ней, я не слушал. – Его давно не было у нас.

– Последние две недели репетиции были пять дней в неделю, – я не отрывался от сцены, хоть там и никого не было. – Он истощен.

– Большой балет – это трудная работа, – карнавал начался.

Я не смотрел на всех этих ненужных людей, не следил за актерами и сутью сюжета, я глазами выискивал своего мальчика, которого буквально притащил сюда на руках. Вчера вечером его пальцы на ногах буквально взрывались болью, он плакал и не мог ничего с собой поделать. Но он хотел выступить, хотел показать себя, все эти старания не были сделаны для того, чтобы попасть в больницу, даже если все десять пальцев были сломаны. Луи не привык жаловаться, если дело касается его мечт или чего-то серьезного, как его мечты. Он пролетает, как бабочка, для него освобождают сцену только что танцевавшие свой карнавал. Луи грациозно несется к краю, каждый прыжок отдавался болью в моей груди, я понял, что минутный выход не заслуживал стольких страданий. Положительный третьестепенный персонаж выглядел грустно, его выдавленная сквозь боль улыбка меня разбила, его звездная минута закончилась быстро, он залетел за кулисы, я встал.

И захлопал. В больших театрах и на таких постановках никто никогда не хлопает во время всего действа, это является неуважением к актерам и создает слишком много лишней суеты в зрителях. Мне было все равно. Джемма и Елена поднялись за мной – и через минуту весь зал громко аплодировал мальчику, пока на сцене развивался сюжет и грустный Пьеро криво исполнял свою часть. Я люблю Луи и сделаю для него все. Из зала меня никто не выпустил, да и спуститься к сцене не дала Елена. Нельзя двигаться со своих мест, пока не закончится представление. Все эти правила бродвейских театров. Я с трудом высидел до конца, непреодолимое желание оказаться рядом с ним рвало меня на части, никогда не чувствовал себя более уязвимым и зависимым. Зависимым от маленького мальчика.

– Ты большой молодец! – я пропустил дам вперед, зная, что если я сейчас обниму Луи, то никогда его больше не отпущу. – Я так горжусь тобой! – я стоял рядом с Джеммой, держа свои руки в карманах брюк, смотрел в пол.

– И я горжусь тобой, – очередь Джеммы, Елена поднялась с колен, мальчик устало обнял сестру. – Такой талант еще сыскать надо, – она говорила тихо, в его гримерной были еще люди.

Она встала, Луи сидел на стуле, устало поднял на меня голову. Я держал свои руки в карманах, медленно осматривал его с ног и добрался до лица. Он смотрел в упор, но не озлобленно, грустно, расслабленно, даже сонно. Я не знал, почему не двигался, Джемма невесомо подтолкнула меня за плечо, я продолжал смотреть на своего измотанного мальчика. Он сдался первым, Луи встал со стула, сразу упал на меня, Елена подхватила его за плечо. Я взял мальчика на руки, он всхлипнул мне в шею, мы стояли там минут пять вот так, без слов.

– Я люблю тебя, – Джемма сидела у нас на кухне, была увлечена нью-йоркским ежедневником, Луи сидел в наполняющейся водой ванне. – Ты молодец, – я сидел вместе с ним, его пальцы на ногах оставляли желать лучшего, я удивлялся тому, что он мог еще ходить. – Я очень горжусь, – я массировал их в воде, очень осторожно, Луи держался за бортик ванны. – Но сейчас тебе лучше устроить перерыв в балете, ладно? – я повернул к нему голову, он кивнул, закусил губу. – Больно?

– Немного, – сжал ладонь, промычал. – Меня осмотрели за кулисами после выступления, все в порядке.

– Точно?

– Да, – открыл глаза, озарил меня светом серебристо-голубых оттенков в них.

– Хорошо.

Я отнес мальчика в спальню, где оставил его под одеялом вместе с энциклопедией о динозаврах, его хрупкое тело растворялось на глазах. Я наконец-то составил компанию своей сестре, которой уже понадобилась вторая чашка кофе. Она с отвращением в глазах смотрела на газетные листы.

– В Индианаполисе такого не бывает, – она откинула газеты на середину стола, я подал ей чашку. – Странные они люди, – присел напротив.

– Я уже привык к этому, – она закинула ногу на ногу, посмотрела прищурившись.

– Почему бы тебе не рассказать правду? – быстрый синхронный глоток, она облизывает губы, я улыбаюсь.

– Ну, во-первых, все начнут жалеть его, да и это не должно быть достоянием общественности, разве нет? – Джемма улыбается мне, ставит локти на стол. – Во-вторых, мне нравится быть его отцом, люди не думают о чем-то другом, – мы смотрим друг другу в глаза.

– Ясно, – отворачивается. – Ты рисовал еще что-нибудь?

– Да, – с интересом рассматривает картину над диваном.

– Ты повесил что-то свое? – она повернулась ко мне, подняла бровь вверх.

– Луи попросил меня, – я поставил чашку на стол. – Это озерцо в Аллоше, его родном городе.

– Понятно.

Мы переместились в мою студию, Джемма оценивала картины, как обычно меня поддерживала и нахваливала. Она согласилась поспать на диване. Я долго с ней спорил, но ее аргументы были более весомыми. Луи действительно не будет спать без меня. Вечером мы только напоили его чаем, который должен был успокоить его сокращающиеся безостановочно мышцы ног и рук. По крайней мере, его мечта сбылась.

Утром я отвез Джемму в аэропорт, оставив Луи одного, крепко спящего, я даже не глянул на него. Сестра пожелала мне удачи, как и я ей, меня что-то тревожило. Мальчику нужен перерыв, нужен отдых. Я впервые подумал, почему люблю его. Из четырех миллиардов людей я выбрал его. В несколько раз младше. Почему это тревожило меня именно сейчас, я не знал. Я возвращался домой медленно, даже слишком, не торопился к нему. Я зашел в квартиру, сразу услышал голоса из телевизора, сделал шаг на кухню. Я заметил его, такого простого, сидящего в своей пижаме, он ел йогурт пальцем, внимательно следил за людьми на экране. Уголки губ ползли вверх, я даже засмеялся.

– Что? – я вешал свое пальто на вешалку, Луи встал. – Гарольд? – подошел ко мне.

– Ничего, – я все еще улыбался.

– Что смешного? – он смотрел на меня широко открытыми глазами.

– Как твоя мама нашла меня? – он нахмурился, мы стояли в прихожей.

– Ей дали номера телефонов твоих родителей и твой с Джеммой, не знаю, зачем, – он шел впереди меня. – Мама вспомнила, что когда-то уже слышала твое имя. Она решила позвонить именно тебе.

– Почему она не продала дом? – он сел на стул. Мне было интересно.

– Она хотела приезжать туда на лето, – с энтузиазмом он вылизывал свои липкие пальцы. – Нужен был кто-то, кто всегда занят и не создаст много проблем.

– Она так сказала?

– Из-за каких-то законов она не могла оставить дом себе. И продавать его не хотела.

– Ясно, – я уходил в спальню, чтобы переодеться.

– Она, – сказал Луи после продолжительной паузы, – она не успела рассказать тебе, – я обернулся, мальчик посмотрел на меня грустно.

Я никогда не верил в судьбу и не знаю, почему думал об этом сейчас. Я лежал рядом с тонким, субтильным тельцем любовника четырнадцати лет и впервые подумал, что я боюсь его. Или, нет, не так. Я боюсь его любви, его пылкого молодого духа и юношеского стремления ко всему живому. Луи скоро снова пошел в школу. Все было в порядке, мы жили нашу обычную жизнь, я боялся охладеть к нему. Мы ни о чем не думали, просто жили, он всячески показывал мне свою любовь, я отвечал взаимностью.

И вскоре все возобновилось, я перестал думать об этом, в очередной день сидел за кафедрой, пока студенты уходили и приходили обратно, суета нужна была мне. Дастин позвал меня к секретарю, звонили из школы Луи, лично сама директор. Меня впервые вызывали в школу. Вот так, в конце его школьного дня, за чем-то очень срочным. Я ехал быстро, она не пояснила мне, к чему такая спешка, я волновался. У кабинета уже поправил свой костюм, волосы, попытался расслабиться. Я открыл дверь, на меня сразу обернулись все находящиеся там. Луи, угрюмо сидящий на стуле напротив директора, другой мальчик, довольно плотный, тяжелый на вид, его мать, как я предположил, сама директор и напуганный мальчишка, сидящий на диване у окна. Обычное зрелище для обычных людей.

– Здравствуйте, мистер Стайлс, – я прошел в кабинет, Луи скрестил руки, смотрел в пол.

– Здравствуйте, миссис Белл, – я протянул ей руку. – Что случилось?

– Ваш сын чуть не сломал моему нос! – женщина закричала, как будто у меня была причина плохо ее слышать.

– Мисс Стивенсон, успокойтесь, – я потрепал Луи по голове. – Мистер Томлинсон ударил сына мисс Стивенсон – Ромео.

– Без причины? – эта дамочка кипела от моей расслабленности, не знаю, чего она ждала.

– Он якобы заступился за Майкла, – директор перевела взгляд на напуганного мальчика, я тоже посмотрел на него.

– Я и заступился! – Луи разрывался от злости.

– Я ничего ему не сделал!

– Мальчики! – миссис Белл быстро это прекратила.

– Можно мне узнать от моего сына, – я смотрел на директора, – что именно случилось?

– Конечно, – мамочка рядом залилась красной краской.

– Ромео толкнул Майкла в стену и смеялся над ним, – сжав зубы, говорил Луи. – Я нормально попросил его отстать, но он не послушал и толкнул меня.

– Он сразу ударил меня, он врет! – мы с Луи синхронно повернули свои головы в сторону семьи Стивенсон.

– Когда я отдавал Луи в эту школу, я думал, что это престижное учебное заведение, – я говорил спокойно, держался за спинку стула, на котором он сидел. – Я думал, что здесь учат детей тому, что других обижать нельзя, ровно так же, как и смеяться над ними, или кричать свою правду, – у мисс Стивенсон, на которую я посмотрел, лицо выражало полное непонимание ситуации. – Мне не хотелось бы искать для него другую школу в конце учебного года.

– Вы и не обязаны, – директор посмотрела на меня, затем на Стивенсон. – Я надеюсь, что вы, мисс, объясните своему сыну, что смеяться над людьми, у которых проблемы со здоровьем не только плохо, это даже по-свински.

– Да он не смеялся ни над кем! – из-за ее криков в помещении становилось меньше кислорода. – Его ни за что ударили!

– К сожалению, он даже не воспитан так, чтобы бить других детей ни за что, – мой спокойный тон голоса выводил ее из себя. – Я думаю, что нам уже пора, у меня, все-таки, работа.

– Конечно, мистер Стайлс, всего доброго, – Луи спрыгнул со стула, я взял его портфель.

За нами послышались какие-то неразборчивые крики, я не вслушивался, мальчик шел рядом. Он спокойно сел в машину, я закинул его вещи назад, мы выехали, он согласился провести день со мной.

– Тебе не стоило бить его, – он смотрел вперед, был сосредоточен на дороге.

– Он давно над ним издевается, этого жирдяя давно надо было поставить на место.

– Луи, не выражайся так, – он посмотрел на меня. – Надо оставаться воспитанным человеком в любой ситуации.

– Даже когда какой-то отморозок пристает к маленькому и беззащитному? Майкл не виноват в том, что он мочится под себя, он болеет и это все знают.

– Не выражайся, где ты только таких слов набрался, Луи? – он отвернулся.

– Ты начинаешь говорить так, как твоя мать, – сказал серьезно, приглушенным голосом, я больше не смотрел на него.

Я живу с ним уже почти два года, и вот, во что моя жизнь превратилась. Было бы неправильно, жаловаться или говорить что-то плохое. Я согласовываю с ним свои планы, пока он пропускает мои слова мимо ушей, уставившись в телевизор, качается на стуле и жует очередную конфету или наспех сделанный бутерброд. А я улыбаюсь, когда поднимаю на него свои глаза. Потому что он такой. Он Луи.

– Ты говорил что-то? – быстро поворачивается на меня с набитыми щеками.

– Я люблю тебя.

– Я тоже.

В этом году мы собирались в Аллош. Собирались во Францию, собирались отдохнуть. Он не был против, хотел снова в Сан-Франциско. Оставшийся год он не ходил на балет, его изящные ноги больше не болели. Я следил за ним, тихо поливающим лилии, которые недавно Луи вытащил на балкон, он что-то очень тихо напевал, не замечал меня. Легкая рука поднялась вверх, он поправил кулон в виде сердца, правой держал кружку, с которой уже который раз возвращался на кухню.

– Ты напугал меня! – брызнул на меня оставшейся в кружке водой, я выдал смешок.

– Извини, – он прошел мимо меня.

Год он закончил хуже, чем предыдущий, был сильно расстроен. Мадам Фадеева несколько раз звонила нам, договаривалась насчет следующего года, хотела взять Луи в свою труппу. Я позволил ему выбирать, у него было три месяца, чтобы подумать, он не знал, что делать. Когда понял, что его оценки меня полностью устраивают, он стал чаще улыбаться. Я пытался объяснить ему, в который раз, что все эти мелочи не делают его плохим человеком или менее любимым. Его переходный возраст по-своему ощущался, я лично воспринимал это как что-то красивое и важное.

– Не могу поверить, что ты притащил меня сюда только сейчас, – мы сидели у берега Гудзона в риверсайдском парке на траве в этот теплый июньский день. – Здесь очень хорошо.

– Очень? – Луи занял большую часть нашего покрывала, я сидел рядом, корзинка с едой стояла у моей левой руки.

– Очень-очень, – он игрался с цветочком, оторванным где-то в десяти сантиметрах от покрывала, я смотрел на мальчика. – Мы скоро поедем в Аллош?

– Еще одиннадцать дней.

– Уф-ф, – он перевернулся на живот, погрустнел. – А кто такой Джон Леннон?

– Певец, он был в группе Битлз, – Луи водил пальцами по покрывалу, болтал ногами в воздухе. – Ты не знал о нем?

– Его же убили полгода назад? – он зажмурился, посмотрел на меня. – По-моему, ты говорил мне, об этом долго говорили по телевизору.

– Да, он был хорошим человеком.

– Вчера было ровно шесть месяцев с его смерти, – я лег. – Джессика пыталась веселиться с нами, но у нее не получалось. Ее парень пытался ее отвлечь.

– Парень?

– Да, его зовут Дейв.

– Она не слишком маленькая для парня? – Луи посмотрел на меня странным осуждающим взглядом.

– Серьезно, Гарри? – я начал смеяться, быстро спрятал лицо руками.

– Господи, я забыл, – никогда не чувствовал себя так неловко перед ребенком. – Я всегда забываю, что ты еще маленький.

– Я не маленький, – он толкнул меня в плечо. – А ты иногда да.

– Я?

– Иногда ты, Гарольд, такой взрослый, умный и рассудительный, солидный, пахнешь своим дорогущим одеколоном в костюме и в шляпе, – я открыл один глаз и смотрел на него сквозь пальцы, – становишься таким маленьким и нежным, сладким, улыбаешься, как младенец, и сияешь, словно рождественская елка, когда я говорю тебе что-то хорошее. Я тоже могу говорить много вещей о тебе, – он повернулся ко мне и приблизился. – Ты тоже растешь, Гарри Стайлс, – поцеловал в лоб, обнял. – Я люблю тебя по-взрослому.

– Я тоже люблю тебя по-взрослому, – я обнял его в ответ, мы продолжили лежать под щадящими нашу кожу лучами солнца.

И с того момента я не думал о том, почему люблю его. Или почему он любит меня. Я, вымотанный, уставший, зашел в квартиру, здесь было тихо, слышались лишь тяжелые вздохи Луи. Я поставил свой портфель в прихожей, разулся, смотря на мальчика, который был занят чем-то требующим внимания и сосредоточенности. Он ничего не сказал мне, я прошел мимо стола, поставил сразу чайник, чтобы заварить кофе, приготовил чашку. Луи от усердия высунул кончик языка, крутил в руках маленькие детальки паззла, болтал ногами ощутимо.

– Это..? – я наклонился, пригляделся на коробку с рисунком.

– Это твоя картина, да.

– Эм-м-м…

– «Яблоки», да, Гарольд, ты мешаешь, – я посмотрел на его опущенную голову, растерялся. – Знаешь, о чем я подумал? – спросил он сразу же.

– М?

– Ты мне не показал свою первую выставку. Я ни разу ничего не видел из первых работ, – отбросил паззл, поднял на меня голову. – Ты сводишь меня посмотреть?

– Конечно, в Метрополитене еще есть половина моей первой выставки.

– Хорошо, а теперь испарись, я хочу сложить это, – сказал грубо, но по-прежнему необидно. Я улыбнулся.

– Луи, милый, – я держал чашку горячего кофе в руке, смотрел на мальчика. – Помнишь, ты сказал, что у твоей подруги есть парень?

– Да, – он не смотрел на меня.

– Знаешь, о чем подумал я?

– Нет.

– Мы с тобой не встречаемся.

– Что? – он в секунду освободил руки и поднял на меня глаза. – Почему?

– Ну, никто из нас не предлагал, – я улыбался.

– Разве это надо?

– Конечно, так делают взрослые, – наивные глазки лазурного цвета не растерялись, как я предполагал.

– Я знаю, что ты любишь меня, ты знаешь, что я люблю тебя, все очевидно, – я пил кофе, чувствовал горечь и пламя на языке. – Мне казалось, что взрослые люди не нуждаются в таком, если они любят друг друга.

– Будешь моим парнем? – я перебил его.

– Что будет, если я не соглашусь? – он игриво наклонил свою голову в сторону.

– Тебе, возможно, потребуется отдельная кровать, – этот маленький человек заставлял меня улыбаться каждый момент моей жизни. – Или даже комната.

– Будешь моей родственной душой? – теперь он не дал произнести последний звук четко, заулыбался искреннее и шире.

– Конечно, Луи Томлинсон, я буду твоей родственной душой.

– А теперь, пожалуйста, быстро исчезни, я не могу сосредоточиться, – закрыл глаза, спрятал зубы, но все еще улыбался.

– Ладно, – я усмехнулся, ушел в спальню, чтобы переодеться.

Отлично. У тридцативосьмилетнего меня есть родственная душа в сосуде маленького мальчика. За два дня до нашей поездки он уже складывал чемоданы, в этом году он рвался на родину, за те два дня успел достать меня своими расспросами и глупой навязчивостью. Я нормально перетерпел это, в Вашингтоне в аэропорту он наконец-то утих, отвлекся на самолет за стеклом, я смотрел на него, сидя на стульях, линии его тела были продолговатыми, вытянутыми, кое-где угловатыми, но в основном сглаженными и без крутых изгибов. Его тонкое тельце поднялось на носочки, пальцы придерживали стыки огромных панорамных окон, мальчик немного выгнулся в спине, я быстро зарисовывал основные линии его тела, худые длинные ноги, такие же руки, согнутые, спрятанные кисти. Заправленную в желтые шорты белую футболку-поло от Лакост. Луи повернулся ко мне, я захлопнул блокнот, смотрел ему в глаза.

– Скоро мы? – он шел ко мне, опустив руки и голову, устало и раздраженно упал на сидение рядом.

– Еще немного, потерпи чуть-чуть, – я повернулся к нему, он опустился, почти лежал на стуле. – Устал?

– Мне скучно.

Я улыбнулся, в самолете Луи совсем немного развеселился, люди вокруг его завораживали, как и вид за иллюминатором, и он не знал, на что смотреть. Из-за его финансовой самостоятельности, к которой я его приучил, я считал это необходимым, я не следил за его личными вещами, приобретенными в очередной день во время прогулки с друзьями, он достал какой-то журнал о моде, с интересом листал страницы и вчитывался в названия брендов. Может быть, у него появится новое увлечение, которое я поддержу. Из-за скорой скуки и одних и тех же букв в журнале, моделей с одинаковыми лицами он уснул, уснул днем, пока мы летели, я смотрел на него, взял его маленькую ладонь в свою руку, легонько массировал пальцы.

– Мы приехали! – Луи упал на диван в гостиной, вокруг него сразу поднялся столб пыли.

– Здесь довольно пыльно, – я ставил наши чемоданы в комнате.

– Мне все равно.

– Уже поздно, надо лечь спать, а завтра мы проведем уборку, – я стоял недалеко от него, он на меня не смотрел.