Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

– Привет, я рад тебя слышать! – они не общались некоторое время, насколько я знаю, Марти уже не учится в колледже, вроде бы, он его бросил.

Я встретил его где-то с месяц назад в торговом центре. Марти стал еще больше. А еще он попал в нью-йоркскую команду по регби. Мы немного поговорили с ним, потому что я восхищался этим человеком. Он действительно был красив, а его мускулатура идеально подходила для скульптурного образца. Словно это с него лепили всех этих богов и героев. Ну и лицо его, хоть не совсем сочетающееся с грозным видом, – оно было доброе, даже детское, редкая щетинка и следы от акне придавали ему ту самую нотку несерьезности и легкомыслия. Обычный спортсмен. К сожалению, хоть я пригласил его на выставку, он так не смог ее посетить. Но он честно признался, что видел фотографии с выставки в журналах и газетах. (Упоминать о том, что он был выше меня, я не буду.)

– Он читал тот самый выпуск Vogue и хочет встретиться перед моим отъездом, – в голосе Луи я услышал сожаление.

– Отлично, в чем проблема?

– Я не хочу.

– Что не хочешь? – мальчик мотает головой и стеснительно берет себя за локти. – Луи? – я сел на диван.

– Не хочу выходить на улицу, – он грустно смотрит на свое отражение в зеркале, затем на меня. – Я ничего не могу с этим сделать.

– Скажи, что случилось? Это же не из-за той недалекой журналистки?

– Не знаю, – он опускает голову и всхлипывает. – Просто что-то происходит. У меня каждый день плохое предчувствие насчет всего.

– Луи… – я встаю и подхожу к нему медленно, чтобы не спугнуть.

– Я скучаю по родителям, по старой жизни, по Аллошу, по всему, – он прижимает свои ладони к моей спине, они были слишком холодными. – Я хочу свою старую жизнь обратно, – он дрожал, но, похоже, сам этого не замечал. – Мне надоело, мне все это надоело, – хлопковая ткань блузы впитывала его горькие слезы, а сердечко билось слишком быстро рядом с моим, из-за чего внутренности неприятно вибрировали. Было неприятно от того, что я ничего не мог с этим сделать. Я не мог ему помочь.

Весь тур был проклят на его эмоциональный крах.

– Нет, эта картина не относится никак к этой выставке, ее в другой зал, – мальчик сидел на столе и болтал ногами. – Рич, да что за людей ты набрал? Какие-то бездари! – он усмехнулся и спрыгнул.

Мы проводили примерно по три-четыре дня в каждом городе, для членов клуба пришлось взять личный самолет. Розалина же от нашей помощи с самолетом отказалась и была занята планировкой полетов. Наши пилоты были знакомы с Гектором, люди надежные, веселые, решали все свои проблемы сами. Вообще после того случая, мы с Фадеевой мало общались. Луи постоянно был со мной, о репетициях она предупреждала заранее. К сожалению, иногда его приходилось оставлять с ней.

– Они смотрят на меня так, как будто я кого-то убил, – этим летом мое солнце не засветилось, его сердце болело. – Я никуда не хочу.

– Ты должен сказать мне, что же все-таки произошло, – в нашем номере никогда не было тихо: Луи безостановочно жаловался и вздыхал. Это меня успокаивало, он хотя бы не молчал.

– Она сказала, что.. – я не услышал, что он пробубнил, он усмехнулся из-за собственной глупости.

– Что? – я подошел к нему, приобнял за талию.

– Что.. – он снова что-то бубнит, потом качает головой и кладет руку на лоб. – Если я произнесу это вслух, это будет значить, что я согласен с этим.

– Но ты не согласен.

– Нет.

– Говори.

– Га-а-арольд, – ударяется о мое плечо виском. – Давай вернемся в Нью-Йорк?

– Луи, скажи мне, – я прижимаюсь губами к его лбу, с ним становилось холоднее.

– Ладно, – мальчик трется носом о мою ключицу и затем произносит: – Она сказала, что Белла – это моя последняя роль, – видимо он надеялся, что я не услышу ничего, если он пробубнит это в мою кожу, но я услышал.

– В каком смысле?

– После мне никого более подходящего и такого успешного не найти. Поэтому вот, все, с балетом придется завязать, – он очень быстро говорил, просто чтобы эти слова не застревали в его голове надолго.

– И ты решил ей поверить? Ты же знаешь, что это неправда.

– А что если она права? Просто, сам подумай, лучше уже не будет, – я целую кончик его носа и легко дотрагиваюсь до бледных губ.

– Я напишу пьесу, которая будет лучше «Греховного ража», и ты засияешь еще ярче на сцене, – теперь он целует меня. – Я сделаю для тебя все, только улыбайся чаще, – Луи действительно улыбается и смущенно прячет улыбку в моей ключице. Тень от скулы вдруг исчезла, ушки стали красными. – Все, все, все, ты ведь заслуживаешь этого.

– Мне ничего не надо, – я глажу его волосы и торчащий позвоночник. Похоже, он снова сбросил вес. – Только холодный чай в каком-нибудь кафе.

Под облачным небом Лондона было просторно и свободно. Теплый воздух не застаивался, погода Англии позволила Луи немного оголить кожу, обычной длины шорты ему просто не идут. Когда он получил свой холодный чай, он мягко мне улыбнулся и прошептал «спасибо», посылая наш секретный поцелуй. Может быть он и не секретный. Но зато легкий. Луи придумал его в самолете. Вам надо прислонить друг к другу кончики большого и среднего пальцев, при этом направив указательный палец на человека, которому предназначается поцелуй. Я сделал тоже самое и положил руку на его плечо.

– Что с ним? – спрашивает у меня Джек, кивая на Луи. Мы снова в галерее, мне надо убедиться, что все будет в порядке.

– Устал на репетиции, – мальчик уткнулся в книгу и ничего не замечал вокруг. Возможно, сцена его оживит.

– Не похоже на Луи, он никогда не уставал на репетициях, – я улыбнулся.

– Уставал, вообще-то, – Джек был очень чувствителен к погоде, к такой погоде, для него это было невыносимо жарко, а снять рубашку он не мог. Причудливых форм пятна пота украшали ткань. – Ты уже нашел, что наденешь сегодня вечером?

– Белую рубашку и льняные брюки, как обычно, – он похлопал по моей спине. – А ты как всегда свои расшитые костюмы?

– Ага, – я заметил, что один из портретов висел криво. – Хей! Кто-нибудь, поправьте его быстро! – в помещении появилось сразу пять человек. Луи посмотрел на меня каким-то странным и необычным взглядом. Я ничего не понял.

Мальчик как и всегда выложился на полную. Программу обновили. Ее увеличили, а закадровый голос больше ничего не читал. Теперь зрителю давалась возможность додумать все самостоятельно. Страдальческий образ Беллы идеально вписался в настроение Луи. Он больше не жил, а существовал. Он уснул в такси, а после выступления никаких интервью не давал, спрятался в гримерке. Я его вывел, на его лице еще остались блестки. Мне стало как-то не по себе из-за его состояния. Луи бы сказал «отвратительно», это слово въелось в его лексикон, и сейчас я помнил только его.

Я сразу уложил его в постель, раздел. Его левая рука упала на подушку, правая лежала на животе, лицо чуть склонилось вниз. Веки дрожали, он вздохнул и приоткрыл ротик, показав два передних зуба, это зрелище показалось мне милым и я не сдержал улыбку. Я спрятал его ноги под тонким одеялом, сам лег немного позже, я должен был запечатлеть его в своем небольшом блокноте. В свете этой огромной луны его блестки напоминали звезды. Особенно мне нравилась та, что блестела на кончике его носа, которым он имел привычку дергать. Я не мог уснуть. Я привстал на локоть, чтобы смотреть на чудо, лежащее рядом. Впервые от него исходило тепло, и пальцы его рук были теплыми. Я взял его левую руку в свою, стал мягко массировать костяшки, чтобы он не проснулся. Его лицо чуть повернулось в противоположную от меня сторону и блестки снова отразили прекрасный лунный свет, мне казалось, что это не светится, а не луна, мое дыхание замерло; мне нужен был только он и его внутренний свет, чтобы жить.

– Мне снилось, как будто я тонул, но мне не было больно, – мы ушли на завтрак очень рано, нашли небольшой ресторан, который работает с самого раннего утра. Пришлось даже товарищество клуба оставить. – То есть, я просто погружался под воду и плыл вниз, как какая-то русалка, – я усмехнулся.

– Русалка?

– Ну, знаешь, когда плывешь под водой тебе не больно, но ты не дышишь и через некоторое время надо подняться наверх. Там такого не было. Я просто плыл и поднимался для того, чтобы не забыть, наверное, что я человек.

– Странно, – здесь подавали очень вкусные блинчики, но Луи к ним почти не притронулся. Только пил сок. – Луи, съешь хоть что-нибудь, – я поднимаю на него умоляющий взгляд, он смотрел на меня извиняясь. – Ты можешь хотя бы постараться что-либо сделать.

– Я просто не хочу есть, – кладет вилку рядом с тарелкой и снова пьет этот сок. Меня стало это раздражать. – Нет аппетита.

– Что ты хочешь?

– Домой, – быстро выдает он, поднимая на меня свои огромные синие пуговицы. – Я хочу домой.

– Мы вылетаем ночью в Париж, если ты хочешь, мы можем съездить в Аллош.

– Не хочу.

– В Нью-Йорк мы сможем приехать только в конце августа.

– Да мне кажется, что я и в Нью-Йорке не уживусь.

Я ничего ему не отвечаю и прошу у официанта счет. Его не мог развеселить даже шоппинг. На все эти дни он стал всего лишь моим аксессуаром, что было странно. Я кидал на него свой суровый взор, Луи стоял в углу помещения, пока тут бегали грузчики, которые разносили картины. Они все меня раздражали, и мне не нравилось то, что они соглашались хорошо работать только за дополнительную сумму. Нет, я не жадный, просто изначально работа шла медленно и рамку одной картины чуть не разнесли вдребезги; все же иногда стоит быть внимательнее к людям.

– Я не знал, что ты так громко кричишь, – мальчик берется за голову, я подаю ему таблетку и стакан прохладной воды. Ему стало плохо.

– Прости, – я падаю на кресло рядом. В Париже душно и действительно не хватает воздуха.

– Гарольд?

– М? – я распахиваю глаза. Последние двое суток я почти не спал и это плохо сказывалось.

– Сходим куда-нибудь? – я был слегка удивлен.

– Куда? – он мягко пожимает плечами и снова пьет воду. Потирает щеку ладонью, смотрит в мои глаза.

– Может, кино или парк аттракционов? – мы одновременно улыбаемся, Луи встает, поправляет прическу.

– Ладно.

Глаза заблестели, он поставил стакан на журнальный столик, я медленно подошел сзади. Луи встряхнул головой и протер глаза, неоднозначно выдохнул. Я обнял его со спины, усилил хватку, мальчик недовольно простонал.

– Помни, что я тебя люблю, – он щекочет пальцами мой подбородок, затем мягко поворачивается, я его отпускаю.

– И я тебя.

Отпечатки моих голодных губ остались на его лице, один бардовый спрятался под ушком мальчика, Луи жалостно скулил, когда я посадил его на тот самый шатающийся столик в нашем номере. Он словно разряжался, был постоянно сонный, неживой, временами мелькал, возгорался, улыбался широко, красиво, ясно, но затем снова потухал, и мне становилось очень его жаль.

– Ты что, боишься высоты? – скажу честно, я считал себя слишком старым для всего этого. Даже для обычного колеса обозрения. – Ну же, Гарри, можешь взять меня за руку, если будешь бояться, – он не смеялся надо мной. Он всего лишь по-доброму улыбался и хотел, чтобы я был рядом.

– Луи, я просто не хочу. Я подожду тебя здесь, – в голове кадрами сменялись воспоминания о Марселе, когда мы с Луи летели, когда я думал, что моя вечность рядом с ним будет очень короткой. – Все в порядке.

– Пойдем со мной, – он потащил меня за руку к билетеру.

Я до последнего думал, что он все-таки хоть немного испугается высоты и прижмется всем телом ко мне, стараясь найти убежище. Но более смелого подбитого сердца я еще не видел. Его лазурные глаза впервые перестали быть такими темными и тусклыми, они засветились, заслезились из-за переполняющих его чувств. Мы сидели рядом и держались за руки, но когда поднялись настолько высоко, что могли считать крыши домов, он меня отпустил и двинулся ближе к двери.

– Ты только посмотри, – я не знал, из-за чего горел: из-за его энергии или из-за этой духоты.

– Я вижу, милый, я вижу.

Но я смотрел на его затылок, где отросшие волоски завивались, смотрел на плечи, компактные, швы этой футболки чуть сползли вниз. Смотрел на руки, правой он держал палочку с остатками сахарной ваты, которую я еще надеюсь попробовать на его языке. Все, что он видел вокруг, не могло с ним сравниться. Каким бы весь вид ни был захватывающим и зрелищным – Луи больше. Луи что-то большее. Беспечно влюбленное сердце взрослого мужчины снова сгорало до состояния пепельной пыли из-за мальчика, из-за простого мальчика из предместья, где я никогда бы его не нашел. Если бы не случай. Если бы не вселенная, которая хотела, чтобы мы были вместе.

– Я люблю тебя, – он показывается французской публике на моей дневной выставке, сквозь тоску улыбается и смотрит на меня.

Рич говорит, что успех художника в том, если он объяснит свое видение мира. Я же думал, что я ничего не должен объяснять. Сколько людей, столько и мнений. Пусть посмотрят на то, что я создаю, пусть поймут по-своему. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня правильно поняли. Луи умел находить компанию на время, сейчас он крутился у каких-то женщин преклонного возраста, невинно улыбался, кладя руки на их упавшие плечи. Я держал потные ладони в карманах и смотрел прямо на него. На его мелодичную фигуру, на тонкие ноги, на не уложенные волосы, которые торчали в разные стороны; но это было красиво. Он нужен был мне прямо сейчас.

– Гарри, – хлопок по спине вырывает из приторных тягучих фантазий, – ты снова откровенно на него таращишься.

– Отстань, – отнекиваюсь я, разворачиваюсь, собираюсь уходить.

– Постой, – Крис заставляет меня повернуться.

– Что?

– Поговоришь с нами? – я сдерживаюсь от неуместного грубого замечания. – Луи грустный, теперь вместе с ним ты становишься каким-то странным, – я не замечал этого за собой. Придется что-то с этим делать.

Я ничего ему не отвечаю, опускаю глаза в пол и ухожу. Странным? В каком смысле «странным»? Я действительно этого не чувствовал. Я думал, что все со мной в порядке. Ну, возможно, я немного винил себя в том, что сейчас происходит с Луи. Я не смог защитить его, защитить от этого мира и плохих людей, от чужих слов и взглядов. Когда в начале нашей совместной жизни на нас набросились журналисты и Нью-Йорк Таймс были готовы подавиться собственной кровью, лишь бы написать хоть строчку о нас – я думал, что я его хорошо защищаю, что я ограждаю его от всего. Я вырвал его из жизни тихого маленького французского города, я боялся, что Америка – это слишком для него, но я клялся его защищать. И сейчас я не смог, я с дребезгом провалил свое задание.

– Мне сказали, что я становлюсь странным, – тонкие ручки аккуратно обвивают мою талию. Мы стоим посреди нашей комнаты и просто обнимаемся.

– Разве? – вибрации голосовых связок проходили по моим костям.

– Я хотел уточнить у тебя, – Луи выдыхает, трется щечкой о мою грудь.

– Не знаю, я думаю, нет, – я смотрю на его макушку, затем снова перевожу взгляд на кровать. – Это из-за меня, да?

– Нет, нет, милый, – я начинаю мягко его покачивать, затем мы ложимся в постель и переплетаем наши руки. Луи долго молчит.

– Ты весь мой мир.

– Я знаю, я знаю, – я улыбаюсь.

Я не становлюсь странным, я просто меняюсь. Для Луи. Ему нужен кто-то сильный и кому можно доверять, на кого можно положиться в любой момент. Я старался таким быть, поэтому ни на шаг его не отпускал. Только на репетиции. Иногда в гримерку я не мог пробиться, поэтому пришлось и там оставлять его одного. Он старался. Он очень старался ничего не сорвать и не испортить всем работу. Он интересовался настроением членов клуба, которые, как мне показалось, не воспринимали его всерьез. Они трепали его волосы и по-дружески смеялись, чтобы поднять ему настроение. Но Луи в этом не нуждался. Он мне улыбнулся, когда уходил со сцены. Я стоял и хлопал так сильно, что на ладонях горела кожа, но я не знал, что еще для него сделать. Луи вместе с Фадеевой позвали для одного итальянского журнала. Мальчика собирались фотографировать на улицах Венеции в движении. Они хотели, чтобы он танцевал, они считали, что балет можно передать через фотографию.

– Наивные, – проговорил мальчик тихо, но я услышал. – Балет – это движение, движение не увидишь через тупые картинки в журнале.

– Да нет же, Луи, – я притянул его к себе, он сел на мои колени. – Это красиво. Это обязательно будет красиво.

– Я устал от всего этого. От этих переездов и танцев. Надоело видеть одни и те же скучные лица зрителей. Иногда мне кажется, что они не понимают.

– Тебе просто кажется.

Он посмотрел на меня как-то не так, пожал плечами, затем просто спрятал лицо в жесткой ткани белоснежной рубашки. Я напевал ему легкую мелодию и вскоре он уснул. И мне становилось от этого тоскливо.

Я не читаю статьи о нем, я ничего этого не делаю. Я не думал, что в этом нуждаюсь. Я его и так хорошо знаю. Но действительно, мы почти месяц в пути и из-за наших разногласий с труппой время текло медленно. И скучно. Из-за Луи мы часто оставались в номере и перечитывали одну и ту же книгу с истертой обложкой. «Колыбель для кошки», когда Луи узнал, что Барри ненавидит эту книгу, он даже посмеялся и начал читать вслух. Через несколько дней он ее прочитал.

– И все же, я не понял, о чем она, – поздняя ночь. Сегодня он как и всегда прекрасно выступил и мы уничтожали его подарки от поклонников. А именно трюфельные конфеты и белое вино.

– О человеческой глупости, это все, – мальчик пожал плечами, положив на язык уже подтаявшую конфетку.

– Понятно, – мы сидели на полу, горел торшер у стены. – Если бы я мог, я бы написал книгу о тебе, – он улыбнулся.

– Да?

– Да, – шире и искренней. Он допил вино из своего бокала. – Но я не умею. Может быть, я научусь.

– А о чем бы ты писал?

– О тебе, – хихикает, я беру бутылку, чтобы налить ему еще, но он забирает бокал и прячет его за спиной. – Разное о тебе. Не знаю, я бы просто начал с твоей красоты и таланта и закончил бы, наверное, твоим храпом.

– Я попрошу, – смотрю на него из-подо лба, улыбаюсь, он продолжает мило и тихо хихикать, поднимает голову к потолку.

– Это просто забавный факт о тебе, – зажмуривается, снова берет конфету.

А потом Луи оказался подо мной, прижатым к скрипучему полу, я не мог насытиться его любовью, весь алкоголь с шоколадом на моем языке горчил. Он с краткими кричащими стонами выдыхал, я сильнее прижимал его к полу, не оставлял места в его легких для кислорода, я любил. Я ничего тогда кроме своего собственного ужасно сильного желания Луи не чувствовал, я целовал его до синяков на губах, и – черт, мне так за себя противно – я не слышал, как он умолял меня перестать. Я был возбужден, и животная жажда взять контроль над телом Луи взяла контроль надо мной.

– Гарри-и!

Я распахнул глаза. Неприятное дежавю пронзило все мои внутренние органы, ткани. Я встал и надел свитер. Я делал все быстро. Я не смотрел на Луи, он так и остался лежать на полу. Из-за шокового состояния, наверное. Я увидел только блестящую слезу, скатывающуюся по его виску в волосы. Я ушел. Я взял бумажник и ушел. Наверное, я должен был остаться там для него, но я ушел. Ушел ради себя. Я не мог больше рядом с ним находиться. Мне жаль, мне жаль, что я снова так поступаю. Что я снова так себя веду.

– Я люблю его, – Джек всегда мог составить компанию поздней ночью, когда вам плохо. – Ты же знаешь, что я борюсь с этим, я боролся с этим, я ему не изменял. Я сдерживался.

– Гарри, я знаю, я понимаю, – и у него всегда была выпивка. В его номере было тихо. – Хоть я и не могу принять то, что вы с ним, эм-м-м, – его речь уже была несвязной. Но это просто его особенность.

– Мы с ним не братья. Не кровные братья. Николас не отец Луи, – мне было холодно, я собрал волосы в высокий пучок, потому что они мне мешали. Они напоминали мне о Луи. – У нас с ним все хорошо складывалось, но, кажется, я просто не заслуживаю счастья.

– Гарри, – он уместил руку на моем плече, – ты не сделал ему больно, Луи поймет.

– Я сделал, в этом проблема, я сделал!

– Тс-с-с, – он прикладывает указательный палец к губам, затем убирает его и пьет виски из стакана. Я из своего еще ничего не пил, я не могу. – Это не разрушит ваши отношения.

– Разрушит, я все разрушу. Снова, я не смогу удержать его рядом.

Как хорошо, что у меня есть все эти люди. Принимающие меня со всеми моими недостатками. В четыре часа утра к Джеку пришли Рич, Гектор, Крис, Джерри и Кайл. Они все меня выслушали и согласились с тем, что один небольшой промах не испортит мою жизнь. Я думаю, каждый из них понимал, что я с ума схожу по Луи, ведь только отчаянно влюбленные будут посвящать любимым целую выставку, представленную миру. Утром, когда солнце поднималось над теплым Будапештом, мы всемером вышли на эти шикарные раскидистые улицы, я уже и не надеялся встретить хоть кого-то, кто в такую рань будет продавать цветы. Но одна приятная пожилая женщина дала мне самый большой букет. Она даже говорила по-английски. Настроение резко пошло в гору. В пекарне за дополнительную плату мне приготовили торт, который я с гордым видом понес в наш отель.

– Прости меня, – все советовали поговорить с Луи, но он не был настроен на разговор. Когда я вернулся, мальчик еще спал.

Мы с ним просто обнялись. И я принял это за прощение. Я не был готов к разговору, если честно, но Луи, видимо, в объяснениях не нуждался. Он съел большую часть торта, и я, почему-то, этому обрадовался. По-детски, я улыбался, когда видел, как он его ел. Просто слушал музыку по радио и смотрел в окно, на солнце. На его пояснице была разодрана кожа. Он позже сказал мне, что это случилось той ночью. Пол здесь плохо обработан. Он очень жесткий, а у моего мальчика нежная кожа. Его красное пятно внизу спины мозолило мне глаза. Я помогал ему с подготовкой к последнему выступлению в этой части тура. В середине сентября мы снова полетим в Европу. Почему все сложилось именно так, я не понимал, но у Розалины не спрашивал.

– Ты в порядке? – даже загар не прилипал к его коже, все из-за солнечной Европы были смуглые и загорелые, а у Луи остался его бледно-персиковый оттенок кожи.

– Вроде бы, – от него исходил жар, но я думал, это из-за последней репетиции. Фадеева кричала на всех так, что вспотел даже я.

– Луи, можешь сказать, что тебе болит? – я положил руки на его плечики. Его глаза избегали мои.

– Да ничего, все нормально, Гарольд.

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже, по-взрослому.

Я думал, что в этом «по-взрослому» мы больше не нуждались. Но видимо все-таки нуждались. Я обнимал его за кулисами, я не хотел сидеть в зале. Я уже упоминал, что его программа была усовершенствована, она стала лучше, насыщеннее, дольше. Он находился на сцене дольше, чем раньше. Я видел, как от изнеможения его ноги подкашивались, как он стряхнул настоящую слезу, отвернувшись от зрителей, как сморщилось его лицо от боли. От настоящей боли. Я слышал, как он выкрикнул Розалине на репетиции, что его чувства – это не просто тупая игра, это не шутки, он чувствует, он взрослый человек, он способен чувствовать. Но Луи застрял в этом образе подростка Беллы, и ему больше никто не верил, его не понимали. На него давили. Я нахмурился, рядом стояла Фадеева и тяжело дышала. Раз, два, Луи падает, вокруг, как и положено, сбегаются люди. Все хлопают, а занавес резко падает вниз, и я слышу пронзительный девчачий крик.

– Он без сознания!

Тогда я тоже выпал из реальности.

Комментарий к vingt-six.

с наступающим, детки!

========== vingt-sept. ==========

Комментарий к vingt-sept.

так, обещала не пропадать и пропала

ну, давайте сделаем вид, что я не пропадала, ага :))

приятного прочтения!

– Доброе утро, – Нью-Йорк уже встречал осень. На балконе нашей спальни собирались дождевые капли.

– Доброе, – его сонный голосок очень хриплый, губы сухие и бледные, глаза впалые. Я постарался улыбнуться.

– Как самочувствие? – общая усталость и истощение. Из-за самого себя я не замечал, как Луи угасал.

– Намного лучше, – он повернулся на бок, посмотрел на меня. Через пару секунд вытянул свою руку и переплел наши пальцы. Я протяжно выдохнул. – Прости, – мне пришлось закрыть глаза. Каждый день после того случая рядом с ним я чувствую себя так, словно сейчас заплачу. – Прости за то, что не сказал тебе, что чувствую себя просто отвратительно.

– Отвратительно, хм, – повторил я, сжимая его руку крепче. – Мне кажется, это хуже, чем просто отвратительно. А если бы я тебя потерял? – ему не нравится, он отпускает мою руку и садится.

– Ты сам запретил мне говорить о смерти, – я знаю, я помнил об этом. – Я ничего не могу с этим сделать, я стараюсь веселиться и жить, но…

– Что?

– Не знаю. Мне надоело. Мне просто надоела эта жизнь. Хочу что-нибудь другое, – он встает и уходит, а мне нечего ему ответить.

Я не могу понять, чего он хочет и это загоняет меня в тупик. Даже говорить с ним после такого не хочется. Сутки рядом с этим полуживым телом я кое-как выдержал. Я действительно ничего не мог с этим сделать. Луи плохо из-за чего-то, чего он не понимает, мне становится плохо из-за Луи. За завтраком было тихо. Он смотрел свои глупые мультики и стучал ложкой по краю миски, в которую насыпал немного кукурузных колечек и налил молока. Он ведь взрослый, разве я могу указывать ему, как жить? Когда его привезли в больницу, я думал, что все, что я умру там же, где и он. Он не мог прийти в себя больше часа, а журналисты выломали дверь больницы. И все. И разлетелось. Все снова говорят о том, что мальчик в сексуальном рабстве, приписывают туда же семью Фадеевой, о которой мне ничего не ясно. Почтовый ящик снова забит непонятной макулатурой. Я хватался за голову в той больнице и уснул рядом с Луи. А потом он проснулся и стал еще более блеклым. К счастью, это было последнее выступление этой части их гастролей. С нашими пилотами мы сразу же рванули домой.

– Ты злишься на меня? – он в дверном косяке, кое-как стоит на ногах. Я отрываюсь от книги и снимаю очки, от которых болели глаза.

– Нет, – я откладываю книгу и смотрю в его глаза. Они такие же серые, как и весь он. Ему постоянно холодно, но надеть свою кофту он не мог. Стоит в моей.

– Мы можем поговорить? – мое сердце чуть не остановилось. Я всегда готов к разговору с ним, но не прямо сейчас. Не в данный момент.

– Да, конечно, – я выпрямился на кресле, а он спешно подошел ко мне и устроился поудобнее на моих руках.

Мы долго молчали. На небе снова сгущались свинцовые тучи, из-за них в доме становилось пусто. Этот серый свет никак ничего не украшал, я глянул на фотографию Луи на своем столе. Все это, как ни странно, не угнетало. От этого мне становилось легче, я надеялся, что ему тоже. Но нет. Он свернулся клубочком и просто заплакал.

– Я скучаю по отцу, – не буду лгать, было очень больно. Его надрывистый голос застрял в моей памяти. Таким я его еще точно не слышал. – Я хочу к нему, снова, я хочу к своему папе, – и почему это произошло именно сейчас?

Я не мог словесно его поддержать, я не мог с этим справиться и сам чуть ли не плакал. Там за окном быстро начался дождь. Он просто бил по стеклу, слышался шум машин, тот самый неприятный звук шин, проезжающих по мокрому асфальту. Я отвлекался сейчас на все, не хотелось просто оставаться с Луи и его тоской один на один. Это страшно. Раньше такое было, но он признавался сразу. Теперь он молчал. Он слишком долго молчал и это его чуть не убило. Я снова подумал о себе, я снова считал, что проблема в Луи, я думал, что он разучился мне доверять. Через целую вечность он уснул. Я встал очень аккуратно вместе с ним на руках, от моего Луи остался только хлипкий скелет, обтянутый шелковой кожей. Он был слишком незаметным для восемнадцатилетнего парня. Уже в кровати я снял с него кофту, за которой потянулась очень тонкая ткань футболки. Его ребра были очень острыми, суставы некрасиво выделялись, колени синие, до него было страшно дотронуться. Я разделся и лег рядом. Я крепко прижал его к себе и обнял двумя руками. Может быть, ему снится что-то хорошее. Я верю в это.

– Гарри.. – я не спал, слушал его дыхание. Он спал около трех часов, сладко сопел. – Я уснул? – он распахнул свои яркие глазки, я чуть не ослеп.

– Да, – я потерся носом о его плечо, мальчик снова упал на подушку и что-то протяжно промычал. – Как спалось?

– Изумительно, – я улыбнулся, поцеловал его шею и спустился чуть вниз. От него приятно пахло. Я вдохнул поглубже. – Щекотно, – он переместил свою руку немного назад и постучал костяшками по моему плечу.

– Тебе уже лучше? – он стал медленно переворачиваться на другой бок. Если бы я его отпустил, легче было бы нам двоим, но я не мог. Луи, кажется, тоже не хотел, чтобы я его отпускал.

– Намного, – он поцеловал мой лоб и обнял за шею. Я хорошо слышал его сердцебиение. Луи наматывал мои прядки себе на пальцы. Мы лежали так несколько минут, и казалось, что теперь все снова будет хорошо. – Я люблю тебя, – я улыбнулся, а он снова поцеловал мой лоб.

– И я тебя, – он смотрел в мои глаза, улыбался, как будто бы сегодняшнего утра в нашей памяти и не было. – Ты скучаешь по своей семье?

– Теперь ты моя семья, Гарольд, – он сложил пальцы для нашего секретного поцелуя и ткнул указательный в мою щеку. – Теперь тебе меня терпеть.

– Я счастлив, – Луи приоткрыл рот и провел язычком по своим верхним зубам. – Ты моя семья, – проговорил я шепотом, чтобы, наверное, убедиться в этих словах.

– Чем займемся сегодня?

Чем-нибудь, только чтобы быть вместе. Луи раскрыл свой кулон, чтобы убедиться, что я нахожусь на своем месте, затем проверил мой. Это определенно лучший день в моей жизни. В постели в такую погоду хорошо лежалось, мы с Луи предпочли сегодня не покидать наше скромное убежище. Разве что только за чашкой кофе и тарелкой винограда. Мы очень много смеялись и не могли определиться с тем, что нам смотреть. В итоге, мы пролили кофе на белоснежные простыни, раздавили пару виноградин и оказались прижатыми тяжелым одеялом к матрасу кровати. А потом Луи начал смеяться, зажмурив свои глазки.

– День не задался, – яркая улыбка, губы сочного, клубничного оттенка нежно обхватывают ягоду винограда. – И где мы сегодня спать будем? – матрас забирали в химчистку. А второго у меня не было. – Гарольд? – я провожаю рабочих, отдаю им наличку, закрываю дверь. Луи кидает в меня виноград.

– Перестань, – все же я улыбаюсь. Капли дождя красиво текут вниз по французскому окну. – Не знаю даже, – я поднимаю все три ягоды, кладу на стол. Луи улыбается шире, ставит ногу на стул, обхватывая колено рукой.

– Я буду на диване, это точно, – я падаю на стул рядом и беру чашку чая в руки. Это чай Луи и он уже холодный.

– Хорошо, – я делаю глоток. – С каких пор ты пьешь чай без сахара?

– Эм, вообще-то, уже очень давно, – я не помнил. Раньше он сыпал по три ложки сахара. – А что?