Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

– Кончи в меня, папочка, – мы были одни.

– Нет, нет, иди, я сам, – я был на грани, но мне не хотелось этого.

– Точно помощь не нужна? – он ухмыльнулся, встал с колен, находился в миллиметре от эрегированного члена.

– Точно, – я учащенно дышал, сердце качало кипящую кровь очень быстро.

Луи вышел, сполоснул свой рот, ушел в зал. Я думал, что упадка не дождусь, быстро закончил все сам, вытерев бедра и половой орган туалетной бумагой. Хотелось верещать. Откровенно хотелось верещать. Я не помню, чтобы женщины делали такое со мной. Это вообще точно был Луи? Я не уверен. Я не уверен, с кем живу. Я вышел из кабинки абсолютно красным, мужчина странно на меня глянул, я приводил себя в порядок. Холодная вода не смогла привести меня в чувства. Весь оставшийся вечер Луи провел не со мной, разговаривал с людьми, куда более старшими, чем он, в раз пять точно, я смотрел на него издалека, пил слабое шампанское. Луи тоже смотрел на меня, неоднозначно облизывая губу или даже палец. Я улыбался каждый раз, когда он так делал. Он ни разу не назвал мое имя в тот вечер, даже когда мы приехали домой, говорил «папочка» в каждом предложении.

– А тебе понравилось то, что я сделал тебе в туалете, папочка? – он уже лежал в постели, я очень медленно, из-за ступора, переодевался.

– Луи, – я сел на кровать боком к нему, – я люблю тебя.

– По-взрослому? – он был раскрыт.

– Да, – я стал тащить его за ногу к себе, он не сопротивлялся, но и не помогал.

– Я тоже люблю тебя по-взрослому, папочка, – он закрыл лицо подушкой.

– Да? – я прошелся рукой, щекоча, вверх по ноге до низа живота, что выглянул из-под рубашки и пижамных штанов. Резинка нижнего белья дернулась. – По-взрослому? – я тянул его рубашку вверх, наклонялся к его смуглому телу. – А не врешь? – оставил поцелуй возле пупка.

– Гарольд… Папочка, – сказал он в подушку, убрал ее с лица, но не отпустил. – Уже пора спать, – еще пара поцелуев на животе, поднимаясь к солнечному сплетению. Луи засмеялся. – Хватит, щекотно же, – посмотрел на меня. – Гарри! – выкрикнул, когда я стал быстро щекотать его.

После того случая мы стали куда ближе, чем были до этого, теперь Луи делился всем, что его волновало, что его расстраивало. Не стоит упоминать, что я несколько раз находил его в ванной плачущим, вместе с фотографией родителей, но такой небольшой разрядки хватало ему на недели две, может три, я поддерживал его. На улице мы не вели себя настолько открыто, одно сомнительное издание выпустило в свет статью о том, что мальчик находится в сексуальном рабстве, потому что так сказала одна учительница, которая преподает что-то у Луи. Я не отреагировал на это, Луи как-то тоже, но общественность подняла эту тему, и вскоре закрыла ее, когда ко мне в квартиру одним пасмурным вечером нагрянул полицейский, который вежливо расспросил меня о Луи и Луи обо мне. Пришлось рассказать ему все, хотя об этом знали только ректор и Елена, он пообещал держать это втайне, журналистам сказал только, чтобы те заткнулись, иначе за распространение таких слухов им будет грозить минимум штраф, максимум – закрытие издательства и переиздание закона о свободе печати. То есть, я рассказал ему все то, что посчитал нужным рассказать. Наши отношения не заходили очень далеко, для людей я заботливый отец.

– Ты думаешь, мне стоит? – я посещал некоторые из тренировок Луи, особенно те, что они проводили на сцене театра.

– Конечно! – он лучше всех знал постановку «Щелкунчик», Елена хотела подготовить его к фестивалю. Это могло привлечь к мальчику некоторых особ.

– Я боюсь, я же не настолько хорошо танцую, тем более мы учим совсем не то, что надо для фестиваля, – мы возвращались домой, он был не уверен.

– До фестиваля еще два месяца, ты успеешь подготовиться, – я не заставлял его, пытался доказать, что это действительно прекрасный шанс.

– Правда?

– Луи, я верю в тебя, ты должен попробовать.

– Я не думаю, что у меня получится, – уверенность в себе испарилась.

– Давай ты начнешь готовиться, но если передумаешь, то откажешься?

– Ладно.

Люди спрашивали меня о сыне, всем было очень интересно. Нью-Йорк Таймс ничего более обо мне не писали, разве что, мои картины наконец-то вернулись в город, Метрополитен-Музей почетно расположил их у себя, в зале с классиками, вроде да Винчи, Пикассо, Ван Гога, Санти. Я думал вернуть их родителям. Я перестал рисовать на некоторое время, картины получались однотипными, везде Луи выглядел одинаково, мне хотелось проветриться. Холода медленно подходили, я думаю, организм Луи не был готов к такому, морской климат в Аллоше приносился с Марселя, там никогда не было холодно, мальчик быстро заболел. Мы не могли сбить температуру несколько дней, к счастью, детский терапевт быстро нам помог. Приближалось Рождество, перед которым следовал день рождения Луи. Мы отметили его в детском кафе, куда позвали нескольких детей, взрослых из нашего окружения. Луи был рад. Я не знал, что именно подарить ему, портрет уже давно был нарисован, очень красивый, висел в моей студии. Мы вернулись домой очень уставшими, полными восторга и веселья.

– Мы утром едем к твоим родителям? – мы закинули подарки под сверкающую елку в гостиной.

– Ага, – свет горел в прихожей, – утром поезд.

– Может мы позже приедем? – мы с Луи грузно упали на диван. Детские игры были очень веселыми и тяжелыми.

– Нет, моя мать будет злиться, – смотрели на огни.

– Уф, – он вставал, я потянул его за руку на себя, – Гарри…

– У меня тебя есть подарок, – он сел на меня, положил голову на плечо.

– Ты мне уже много всего подарил, – он вздохнул, в квартире было очень жарко, мы сидели в теплых свитерах.

– Это кое-что особенное, – я достал из кармана брюк цепочку с небольшим кулоном. – Смотри, – он мало что смог разглядеть при свете гирлянды и еле доходящему к нам свету от лампы в прихожей.

– Это что, настоящее сердечко? – подвеска была сделана из чистого серебра, форма подгонялась под натуральное человеческое сердце.

– Да, – я помог застегнуть цепочку, Луи спрятал кулон под ворот свитера.

– Я люблю тебя.

– По-взрослому?

– По-взрослому.

Я медленно стягивал его утепленные джинсы, под ними прятались потерявшие свой загар, немного красные и горячие бедра. Луи лежал на кровати, я навис над ним, его глаза блестели при свете уличных фонарей. За штанами на пол пошли носки, Луи был расслаблен, щеки горели. Свитеров на нас уже не было, я поставил колено на кровать, поцеловал Луи, мои отрастающие волосы мешали, он попытался заправить прядь за ухо. Пальчики его ощупывали кулон, он смотрел куда-то за мной, глаза налились слезами, я не придал этому значения. Я запустил руки под футболку, его соски уже были твердыми, грудь вздымалась высоко, но размеренно. Я аккуратно ощупал его ребра, целовал шею, Луи мял кулон в руках, как-то сопел носом. Я опустил руки к бедрам, мягко сжал левое, мальчик выдохнул.

– Луи? – посмотрел на меня. – Все в порядке?

– Я не, – отпустил кулон, уставился в потолок. – Я хочу спать, – снова взглянул на меня.

– Хорошо, почему не говоришь ничего? – я встал.

– Не знаю, – он поднялся на колени, поворачиваясь, дополз к подушке. – Прости.

– Не за что извиняться, Луи, в следующий раз скажешь сразу, договорились?

– Да.

Точно не знаю, во сколько он проснулся, но намного раньше меня. Луи быстро утер слезы у зеркала в ванной, когда я постучался, ничего не сказал. Первый день рождения и Рождество без родителей дались ему тяжело. Он не хотел показывать этого, в поезде тоже мало говорил, я думал, что в Вашингтоне он развеселится. И Луи действительно посветлел, когда наш поезд остановился на вокзале, когда нас встретил водитель. Мы приехали туда рано, папа был рад нас видеть, мама стояла с чашкой в руках, приветливо улыбалась.

– Санта кое-что оставил для тебя, Луи, – отец пошел с ним в гостиную, наши вещи понесли в комнату.

– Я надеюсь, ты сделал из него человека, – мать была собой.

– Нет, мам, у меня нет времени его воспитывать, – я так же уходил в гостиную.

– Ты можешь доверить его нам.

– Мам, ты же знаешь, – я шел медленно. – Где сейчас Джемма?

– В Канаде, вместе с мужем и детьми.

– Что они там делают?

– Отдыхают.

– Мама, она видеть тебя не хочет, – останавливаюсь. – Прими это уже наконец.

Я продолжаю идти, размеренно, мама смотрит вслед, ничего более не говорит. Она не хотела принимать этого. Но Джемма разговаривала со мной пару дней назад. Она попросила купить билеты на фестиваль. Моя сестра говорила, что она не может простить себе кое-что, что она сделала. Я поддержал ее, хотя не одобрил поступок. У них с мамой не было ничего общего.

– Вы знаете, я не верю в Санту, – Луи сидел на полу у огромной рождественской елки, – но спасибо за все это.

– Погоди, ты не веришь в Санту? – папа изображал удивление.

– Нет, его не существует, – почти все подарки были для Луи.

– Как не существует?!

– Пап, ему уже тринадцать, он на это не клюнет, – мне принесли кофе. Настроение сразу улучшилось.

– Ты же поверил, – Луи засмеялся. – Гарри до пятнадцати лет верил в Санту.

– Ты преувеличиваешь.

– Нет, я говорю все так, как было, – мама появилась в гостиной. – А еще ты плакал, когда узнал, что все эти годы ты верил в ложь.

– Пап! – Луи захохотал. Папа смеялся вместе с ним, мама смотрела на мальчика.

Я наслаждался своим кофе под медленный джаз, Луи был завален игрушками, лежал на полу. Родителей рядом не было. Не могу сказать точно, но мне кажется, что он был счастлив. Луи обрел покой или что-то в этом роде. Я любил родительский дом за то, что здесь была такая атмосфера. Дом украшали всякой яркой белибердой, замок по-настоящему сиял по вечерам, повсюду стояли маленькие елочки, украшенные шарами, в доме было тепло, пахло печеньем, которое стояло в вазе на столе в гостиной. Атмосферу все эти люди умели создавать. Поэтому я так сюда несся каждый год. В Нью-Йорке я раньше даже елку не ставил, мне с ней помогали либо Дастин, либо девушки, которым посчастливилось оказаться со мной в декабре. Луи валялся в оберточной бумаге, коробках и игрушках, вместе с одной завалявшейся среди всего книгой, которую приготовил отец. Он смотрел куда-то вверх, руки раскинул.

– Луи, может, печенья? – я взял одно и надкусил. – Мы с тобой не завтракали даже.

– Гарри, я люблю тебя, – я перестал жевать, затупил. – Я не знаю, что было бы, если бы во Франции не было всех этих законов об опекунстве, – он не смотрел на меня. – А что такое «возраст согласия»?

– Ну, – я не знал, как объяснить ему, – это возраст, с которого уже можно соглашаться на секс.

– То есть, пока мне не исполниться столько лет, я не могу соглашаться на секс, иначе тебя посадят? – я чуть не подавился.

– Да, как-то так.

– А с какого возраста можно соглашаться?

– По-моему, с пятнадцати или шестнадцати, я точно не знаю.

Мы закончили наш разговор, Луи с папой играли в нарды, я расслаблялся рядом с ними, сидел в библиотеке. Мы ждали праздничного ужина, который провели бы вместе, как семья. Обычно, моя сестра хотя бы оставляла письмо или что-то вроде, но Джемма не хотела возвращаться сюда. Луи также подарили свитер, простой свитер с какого-то показа мод, который моя мама посетила, он с гордостью носил его и вытирал об него руки. Моя мама не могла смотреть на это, не сидела с мальчиком в одной комнате.

– Так, вы тоже приедете посмотреть на меня? – праздничный ужин начался. Обстановка была подходящей.

– Да, Луи, я бы хотел посмотреть на то, как ты выступишь.

– Я о-о-о-очень долго готовился. Я старался!

– Да, ты действительно старался, – моя мама настойчиво смотрела на него, мне стало бы неудобно от такого взгляда.

– И с чем же ты будешь выступать? – она смотрела брезгливо. Как будто сомневалась в Луи.

– Это секрет! – весело сказал он и улыбнулся. – Вы сами увидите! – я понял, как сильно люблю его и почему.

– Я заинтригован! – мы оба посмотрели на отца. Мама все еще смотрела на Луи. – Я знаю, что ты можешь показать!

Далее ужин проходил мирно, в Луи уже ничего не лезло, но он хотел попробовать все. Я не хотел с этим затягивать, поэтому взял обратные билеты на вечерний поезд. Луи вышел из-за стола первым, наверное, хвастался подарками перед прислугой, которые с удовольствием подыгрывали. Мы все еще сидели за столом, играла музыка, нас никто не трогал. Я видел, мама хотела сказать что-то, хотела выговориться. Она стеснялась только папы, ведь он говорил, что я молодец.

– Гарри, – мы стояли с отцом у окна, наблюдали за Луи, который утонул в снегу. В Нью-Йорке мало где найдешь такие сугробы, – ты ни капли его не испортил, – мама сидела в нескольких шагах от нас, вслушивалась. – Как его учеба?

– Все нормально, – я глотнул кофе. – Он старается и у него получается. Четверки только по математике и английскому.

– У детей Джеммы не было ни одной четверки, – вдруг отозвалась мама. Папа повернулся к ней. – И ты говоришь, что я не умею воспитывать детей.

– Энн, это мужской разговор, не встревай, пожалуйста, – отец посмотрел на меня, затем снова в окно. – Он молодец. Хорошо держится, я так горжусь им.

– Я тоже, – я снова сделал глоток. Вторая рука была в кармане. – Он вырастет хорошим человеком.

– Я надеюсь, – пар кофе плыл вверх, Луи делал снежных ангелов, нам уже надо было возвращаться.

По приезду домой, Луи уже был очень уставший, в поезде засыпал. Дома он снял только куртку с шапкой и обувь, закатился, буквально, в гостиную под елку, куда мы складывали все его подарки. Целая тонна всего, чего можно было подарить. Пока я возвращал все вещи на места, приводил квартиру в порядок, Луи уснул под елкой, обняв энциклопедию по машиностроению, которую подарил папа. Уже было очень поздно, но я не хотел спать, заварил себе кофе при свете елочной гирлянды и лампы, что давала штучный свет около плиты. Луи лежал под елкой, я не знал, что делать со всеми его подарками. Через двадцать дней он должен будет выйти на сцену вместе со взрослыми. Елена сказала мне, что это не будет целая программа, Луи просто должен будет исполнить свою часть, это не полноценная постановка. Я помню, когда в самый первый раз сидел на балете, был еще не просвещен и не заинтересован, умирал от скуки, два часа беспрерывно бегающих людей туда-сюда, иногда подпрыгивающих, просто вывели меня из себя. А потом я вырос и полюбил балет. Я смотрел на спящего Луи, пил кофе, уголки губ медленно поднимались вверх, он засопел громче, перевернулся на другой бок. Я отнес его на кровать, раздел и укрыл одеялом. Он обнял меня, когда я наконец-то лег в постель, всю ночь не отпускал, так и не дал уснуть.

Я думал, что мне нужна вечность, чтобы понять его, и секунда, чтобы снова перестать понимать.

========== huit. ==========

Я сидел в наполненном зрительском зале, мы занимали первые ряды у самой сцены, я убедился, что Луи меня увидит. С одной стороны сидела мама, что не выпускала меня к мальчику, с другой расположилась семья сестры, Джемма придерживала мою руку, выглядела грустной, но улыбалась. Я отвез его сюда часа три назад, а затем поехал за родителями на вокзал. Я нервничал, чувствуя, что Луи тоже волнуется, начинал нервничать еще больше. Но мама схватила меня за коленку, сжав своими пальцами, сказала, что Луи справится сам. Я хотел быть с ним, хотел проводить на сцену, хотел поцеловать наудачу. Вот все и началось, прожекторы направили на самую середину, голос из колонок объявлял выступающих. Фестиваль – это обычно смесь профессионалов и кого-то послабее, разного рода программы, некоторые исполняют бессмертную классику. Это может быть похоже на соревнование, но нет, это просто что-то, что помогает уже уважаемым артистам еще раз показать себя, а совсем новичкам обрести своего наставника или получить приглашения в крупные постановки. За всю историю этого фестиваля, там никто настолько маленький не выступал, самому младшему было семнадцать. Луи усердно тренировался, последние две недели посещал репетиции каждый день, он не жаловался на боль, но пальцы его ног были синими, я сам уже хотел это прекратить, но мальчик никогда не останавливался. Он перестал чувствовать себя неуверенно, три предшествующих дня исполнял все на высшем уровне, вчера весь день спал, сегодня отдыхал, был ребенком, смотрел мультики с самого утра.

– Гарри, хватит, я чувствую, насколько ты напряжен, – я следил за выступающими, Елена уже исполнила постановку, я надеялся, что она поддержит Луи.

– Мама, хватит, он волнуется за мальчика, это нормально, – они сидели рядом со мной, удержать их могли только их мужья, я боялся, что мама и Джемма могли устроить словесный бой прямо тут. – Он же не чужой ему. Да и тебе тоже.

Мама отвернулась, начала смотреть на сцену, даже отпустила меня. Я поблагодарил сестру кивком, она держала меня за руку. Я посмотрел на ее детей случайно, заметил краем глаза. Ее дочь восемнадцати лет была точной копией моей матери, сидела так, как будто ей уже давно за сорок, строго всех оценивала. А Ноа, которому было десять, был искренне заинтересован, но ничего такого не показывал. Я думал, как из детей можно было сделать что-то такое.

– Итак, дамы и господа, на сцену выходит самый младший участник нашего фестиваля – Луи Томлинсон! Поддержим юного артиста балета аплодисментами! – я сосредоточился, на меня глянула мама.

– О господи, – вырвалось у отца, Луи появился на сцене в изумительном костюме, был напряжен.

– Он прекрасно выглядит! – сказала Джемма, улыбнулась широко, сжала мою руку.

Музыка начала играть. Я помнил, как с самого начала у него ничего не получалось, когда пришло время отыгрывать главный прыжок, что-то взятое не из балета, что-то намного сложнее, он долго не мог. У него ничего не получалось, он падал и сдавался. Я не знаю, что было бы, если бы не Елена, которая постоянно поддерживала его, она ни разу не сказала ничего такого, что бы погасило в нем огонек, что сделало бы его еще более неуверенным. Она внушала ему, что маленькие проигрыши здесь превратятся в большие победы там. Он держался уверенно, после пары движений расслабился, прочувствовал сцену и зрителей, мимолетно заметил меня, я улыбнулся. Подстроенное падение, я знал, что Елена подготовила ему не «Щелкунчика», она сделала упор на что-то новое, на что-то современное. Каждый вжался в кресло, Луи передал все эмоции. Это была грустная постановка, я долго думал, обсуждал это с Еленой, она была уверенна в мальчике. Вот тот самый прыжок, быстрые и громкие аплодисменты, Луи посмотрел на меня еще раз. Музыка становилась тише, мальчик пробежал по сцене, всех зацепили его движения и выражение лица. Зал взрывается овациями, люди встали вслед за мной и моей сестрой, мы хлопали ему стоя. Луи быстро дышал, даже с балконов было видно, как он был рад. Он поклонился и убежал за сцену.

И тогда я сорвался. Я быстро переступал ноги людей, выбежал из зала, захлопнув дверь, помчался за кулисы. Я проносился между людьми, одетыми в костюмы, словно на карнавал, пробегал между этими гримерками, кучей инвентаря для сцены. Я заметил мужа Елены, стоящего у самого выхода на сцену, сидящую на коленях саму Елену, которая обнимала мальчика, что все еще дышал тяжело. Луи посмотрел на меня, я смотрел на него с улыбкой, Елена отпустила его, похлопала его по плечу, посмотрела на меня тоже. Она встала к мужу, между нами было около трех метров, мы с Луи стояли, уставившись друг на друга, любовь играла на своих струнах, заполняя шум вокруг тишиной и нашим сердцебиением. Луи побежал ко мне, я подхватил его на руки, он крепко обнял меня за шею, обхватив талию ногами, прижался ко мне изо всех оставшихся в нем сил. Его сердце билось быстро, мы стояли там вместе, я закрыл глаза. Его дыхание восстановилось, тело начало остывать, ноги расслабились, все еще держались на мне. Я хотел поцеловать его.

– Ты прекрасно выступил, – прошептал я ему на ухо, Луи ничего не сказал в ответ.

Мы с ним вернулись в зал, он сидел у меня на руках, Джемма смотрела на него с любовью, как и отец, мама своего брезгливого взора не меняла. Но мы и не разговаривали с ними. Такси, вызванное мной, забрало родителей до вокзала, они не хотели оставаться. Мы поужинали вместе с семьей сестры, Луи был счастлив. В моей квартире нет места для еще четверых человек, Джемма вместе с мужем уехали в отель неподалеку, в районе полуночи. Мы ничего такого при детях не обсуждали, стоило подметить, что ее сын уже спал в такое время, а Аманда ничего не ела, ведь уже очень поздно, смотрела на меня так же, как и пару лет назад, словно я чужой. А Луи был рад встретить и свою двоюродную сестру, обнял Джемму на прощание, мы с ним вернулись домой достаточно поздно.

– Ты правда думаешь, что я хорошо все сделал? – мы готовились ко сну, раздевались в спальне.

– Естественно, милый, это было очень хорошо, – я быстро насунул свою футболку. Луи сидел на кровати со спущенными штанами, очень устал.

– Елена сказала, что я молодец.

– Ты молодец.

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

Он улыбнулся, вскоре мы лежали на кровати, зацеловав лица друг друга, весело смеялись в тишине. Луи не засыпал, рассказывал то, что происходило за сценой до его выступления, а затем решил рассказать историю о динозаврах. Снова. Он высоко поднялся, положил голову на мою подушку, я лежал снизу, его ладошка закрыла мои глаза. Я заснул из-за монотонности его голоса, спал крепко. Следующим днем мы прогуливались по нью-йоркским аллеям и бульварам вместе с сестрой, ее мужем и сыном. Луи пытался вывести Ноа на разговор, но тот вел себя отвратительно, если честно, назвал Луи глупым и эмоциональным. Но мальчик был непоколебим, оставался веселым и всячески вызывал сына сестры на ссору, провоцируя его своим поведением. Поведением обычного ребенка. Мне пришлось успокоить его. Джемма прихватила выпуск Нью-Йорк Таймс, где на первой странице расположился Луи.

– «Восходящая звезда балета», – она прочитала вслух. – Это про тебя, правда, Луи?

– Да! – он протянул руку к газете. – Я хочу прочитать!

– Держи, – мы присели в кафе, чтобы перекусить, четыре часа на ногах нас просто измотали.

«Восходящая звезда балета

Вчерашним вечером прошел именитый Фестиваль балета на главной сцене Нью-Йорка. Были ли вы в числе счастливчиков, что успели купить билеты и увидеть то, что увидели мы все? Самый младший участник фестиваля – Луи Томлинсон – сын того самого Гарри Стайлса выступил просто изумительно, мальчик покорил сердца всех, каждый аплодировал стоя, меня самого пробрало на слезы. А выбежавший следом за ним Гарри? Все его эмоции невозможно передать словами. Мы все прочувствовали эту связь отец-сын, и нам даже стало не по себе. Луи действительно восходящая звезда балета, никто не мог настолько хорошо исполнить то, что он показал нам. Как будто это были его личные эмоции. Будем надеяться, что мальчик такой грустный только на сцене. А пока я остаюсь лишенным слов, насладитесь всем величием Луи на сцене. Уникальный кадр. (фото 1)

Тейлор Мур специально для Нью-Йорк Таймс.

17 Янв. 1980 год.»

– Мы с Гарри хотели бы побыть наедине, – я прощался с Луи у моей машины.

– Конечно, дорогая, я все понимаю, – мы с сестрой хотели побыть вдвоем.

– Я заеду за Луи, – оставляли детей вместе с ее мужем – Джонатаном.

– Конечно, я думаю, мы весело проведем время, – Ноа выглядел озлобленным.

Мы с Джеммой поехали на мою квартиру, хотели просто поболтать. Я планировал показать ей несколько новых картин, я всегда делился с ней этим. Она была рада, что оставила груз, что сможет вырваться хоть куда-то, даже ко мне. Я только волновался за Луи.

– Сначала я сильно жалела, ведь больше не смогу иметь детей, но потом я поняла, что это мне уже не надо, – я ставил на стол покупные пирожные, Джемма грела руки о чашку. – Тебе повезло, тебе не надо рожать детей.

– Меня пилят не меньше, – я сел напротив. – Это точно было законно?

– В Техасе аборты давно законны. Мне делали его в больнице, – она глянула на меня, улыбнулась. – Почему ты решил взять Луи?

– Ну, я привязался к нему за тот месяц, что там провел. Да и жалко было бросать его.

– Детей так просто к себе не берут.

– Я надеялся, что меня перестанут пилить, когда у меня появится ребенок.

– Ты любишь его? – внезапно спросила она. Я неправильно ее понял.

– Конечно, он мне как сын. Даже если все еще мой двоюродный брат.

– Нет, Гарри, я имела в виду, – она смотрит на меня, я быстро глотаю кофе, не чувствуя вкуса, – по тебе видно, как ты любишь его, – она сделала акцент на «как», мозг перестал соображать. – И по нему видно, что он чувствует.

– На что ты намекаешь?

– Ты любишь его не так, как должен, но все равно правильно. Ты хороший человек, я знаю тебя, ты бы никогда не сделал ему больно.

– Джемма… – я успокоился.

– Я права? – на ее лице нарисовалась довольная ухмылка. – В этом нет ничего такого.

Она читала меня как открытую книгу, без особых усилий.

– Спасибо тебе, – мы держали зрительный контакт. – Я действительно люблю его.

– Я всегда поддержу тебя, Гарри.

Мы пошли в мою студию, я показал ей свои картины, она оценивала их, хвалила меня. Сказала, что моя выставка не должна провалиться. И я ей поверил. Это счастье, что у меня есть такая сестра, что она так хорошо понимает меня и всегда готова подставить свое хрупкое плечо. Я доверяю ей. Я абсолютно точно доверяю ей.

– Да, после сорока секс тоже есть, – мы смеялись, стояли в моей студии. Она осматривалась. – Я была так огорчена тем, что забеременела.

– Никогда не думал, что тебя расстроит беременность, – кофе в наших чашках уже остыл.

– Аманде не нравится учиться в Индиане, она хочет в Вашингтон, к бабушке, – я удивился, посмотрел на сестру. – Да, мама ее выдрессировала под себя. Меня она не любит.

– А Ноа? – она глотнула кофе, посмотрела на меня.

– Он учится в частной школе для мальчиков, мы его только на выходные забираем. Он не горит желанием играть с другими детьми.

– Можешь жить с нами. У тебя дома совсем нет любви.

– Меня только Джонатан поддерживает. Я не знаю, как бы жила без него, – она посмотрела в окно, опустила глаза под подоконник, где стояли горшки с лилиями. Луи хорошо ухаживал за ними, они хоть и не цвели, но все равно остались. – Энн просто ненавидит его.

– Да-а, она же хотела тебя выдать за какого-то англичанина? Или кем он там был, – Джемма засмеялась.

– За шведа. Такого зануду еще поискать надо, – я засмеялся тоже. – Это что за цветы?

– Лилии. Джоанна, она выращивала их в саду, Луи решил забрать их к нам.

– Да, лилии, они ведь очень красивые.

– Очень.

– Ему ведь хорошо с тобой живется?

– Да, он не жалуется.

Через почти час я уже стоял в их номере в отеле, обнимал Джемму, Луи быстро одевался, хотел сбежать. Мы с ними быстро попрощались, Аманда даже не глянула на меня, Ноа все также озлобленно смотрел на Луи. Действительно, надо быстрее уезжать, нагнетающая атмосфера выводила меня из себя. Уже в нашей квартире Луи выдохнул, сказал, что с такими чудовищами еще не сталкивался. Он включил себе телевизор и разложил игрушечную железную дорогу в гостиной.

– Ноа сказал мне, что игрушки для маленьких детей, – я сидел за столом, наблюдал за мальчиком. – Я сказал ему, что я и есть маленький ребенок. У него глаза чуть не выкатились, – Луи посмотрел на меня. – Я точно его уделал, – улыбнулся.

– Ты хорошо себя вел? – он хитро на меня посмотрел.

– Аманда попросила меня замолчать, и я стал говорить громче, – стал двигаться в мою сторону на четвереньках. – Она злая и недовольна всем.

– Ты плохо вел себя, – он полз медленно, я смотрел ему в глаза.

– Ноа сказал, что я не читаю книг, я начал рассказывать ему о самолетах. Джонатан смеялся с нас. Он был расслаблен.

– Ты меня позорил перед ними, – три метра между нами преодолевал неторопливо. Я повернулся боком к столу.

– Разве что немного, – подтягивался ближе. – Я очень плохо вел себя, папочка.

– Луи… – его руки потянулись вверх по моим ногам, он не дал мне их сомкнуть. – Перестань, – устроился между бедер, мягко их поглаживал.

– Не-а, – оставил локти на бедрах, пальцы скрестил между собой, положил голову на свои руки. – Ты можешь наказать плохого мальчика, – наклонил голову в сторону, смотрел прямо на меня.

– Лишить тебя телевизора или карманных денег? – я улыбнулся.

– Нет, такое на меня не подействует, – он выдохнул.

– А что на тебя подействует? – он встал на ноги.

– Что-то жесткое и справедливое, – прошептал, наши лица находились на расстоянии пары миллиметров. – Ты же мужчина, Гарольд, – посмотрел на мои губы, поднял взгляд снова на мои глаза.

– Милый, – я посадил его на бедро, – иногда нужно подождать.

– Ясно-о-о, – слез, снова пошел к железной дороге. – Ты скучный.

Я глянул на него прищурившись, он уселся на пол, просто играл с поездами. Поменялся, я смотрел на него и думал, как можно оставаться таким прекрасным. Мы снова остались с ним одни, снова жили так, как будто ничего вокруг не существовало. Быстро целовались за завтраком, обнимались перед сном, он много рассказывал мне о машинах и динозаврах. Я не любил праздновать свой день рождения как-то по-особенному, получил несколько звонков от друзей и коллег, Луи испек для меня пирог, который, кстати, получился очень вкусным. Зима перестала быть такой холодной в середине февраля, очень скоро дороги уже были сухими, погода радовала слабо греющим солнцем, Луи расцветал на глазах, быстро рос, менялся. Он часто сидел в моей студии, рассматривал картины под разными ракурсами. О нас ничего больше не писали, письма от женщин стали приходить реже, на улицах люди перестали неприлично на нас глазеть. Луи больше не оплакивал родителей, жил хорошо, весело проводил время. Джемма часто звонила нам, уже звала мальчика на каникулы к себе, он охотно соглашался.

Третьего марта моя мать умерла от сердечного приступа. Утром, в пятом часу мне позвонил отец. Он не плакал. Он сказал, что этого стоило ожидать. Они уже давно не молодые люди.

– Ты весь день собираешься проваляться? – Луи не пошел в школу, стоял в дверном проеме в пижаме.

– Да, – я перевел взгляд в потолок.

– Может, тебе помочь с чем-нибудь? – мальчик лез под одеяло, положил голову на мою грудь.

– Луи, ты ничего не сможешь сделать, мне жаль, – он водил пальчиком по моему животу.

– Можешь поговорить со мной или поплакать, если надо, – он вел руку вниз, проглаживал мое тело.

– Я не думаю, что это поможет, – его пальчики скользнули под резинку моих пижамных штанов. – Луи…

– Гарри, это должно помочь, – я не знал, что делать, не хотел останавливать его.

Его рука осторожно оттянула край нижнего белья, холодные пальцы притронулись к горячему члену, он мягко его обхватил и начал водить колечко пальцев вверх-вниз. Я расслабился. Его осторожные прикосновения не сильно помогали, но, возможно, они могли хоть немного меня расслабить. Луи очень осторожно и не торопясь проглаживал уже стоящий член, ощупывал каждую венку. Я все еще был расслаблен, он хотел помочь мне, я поддался. Он привстал, я почувствовал движения его ног под одеялом, не придал этому нужного значения, пропустил. Я лежал с закрытыми глазами, Луи отпустил мой член, так и не закончив.