Текст книги "banlieue (СИ)"

Автор книги: shipper number one

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Я покрылся холодным потом и собрался, чтобы идти на поиски, хотя совсем не знал местности. Я уже вышел из дома вместе с фонарем, но этого, слава богу, не потребовалось. Где-то в начале улицы уже ехал Луи, я видел его темнеющие глаза и испачканную одежду. Он кинул велосипед у калитки и побежал ко мне. Его щеки были мокрыми из-за слез, а волосы клочьями торчали. Он протер нос рукой и обнял меня. Его плач пронзил меня насквозь, а его холодное и трясущееся тело сжало мои легкие. Он прижался лицом к моему животу и продолжал плакать. Я осторожно гладил его по голове, сочащаяся кровь из его брови попадала на мою майку. Видимо, у него заканчивались силы, и я почувствовал это, поэтому взял его на руки и отнес в дом. Его ладони и колени были стерты до крови, его бровь была разбита. Я посадил его на унитаз в ванной и принялся раздевать. Он все еще плакал, старался не делать этого, но у него не получалось. Его тело легко мне поддавалось, поэтому мы быстро справились. Я включил воду, оставив его сидеть в одном нижнем белье, он сложил руки на груди, как будто прятался.

– Ты обещал, что расскажешь, зачем тебе нужна была моя рубашка, – я понимал, что спрашивать у него что-либо будет бессмысленным, потому что он не выглядел так, как будто хотел поделиться.

– Я ее испортил, извините, – его голова была наклонена, а голос совсем охрипшим.

– Ничего страшного, у меня таких миллион, – решил не давить на него сильно.

– Не говорите маме.

– Не скажу, если ты скажешь мне, – он ничего не говорил, только закрыл глаза и сглотнул.

Когда воды стало достаточно, он без моей помощи снял свое белье и залез, немного стесняясь, и это было нормально. Мы сидели так около десяти минут, просто наслаждаясь компанией друг друга, просто я пытался отпечатать его опухшее лицо в крови где-то в извилинах, просто чтобы он был. Его нервные окончания посылали миллионы сигналов в мозг, болевые ощущения рассеивались в местах с открытыми ранами. Он выдохнул тяжело и высунул свои руки из воды.

– Я ему не нравлюсь, – его бедное личико перестало быть умиротворенно спокойным, его глаза зажмурились, чтобы не выпустить ни единой слезинки.

Я обнял его, и он обнял меня мокрыми руками, но это не было некомфортно. Я почувствовал, как он сжимает ткань моей расстегнутой рубашки, как его слезы исследуют его лицо от глаз до подбородка. Его кожа была влажной и очень мягкой на ощупь, и он все еще пах как летний сад. Луи периодически всхлипывал и усиливал свою хватку, но его тело не выдерживало этого. Ему было как-то тяжело, ему было как-то неприятно и неудобно. Спустя еще некоторое время нам было больно отпускать друг друга, но нам пришлось. Я накинул на него полотенце и мы пошли в его комнату. Я одел его и уложил в кровать, но ему не хотелось спать. Его бровь кровоточила, поэтому мне пришлось сходить за аптечкой, но он не хотел этого.

– Расскажите мне об Америке, – я поглаживал пластырь на его брови, смотрел в его красные глаза.

– Она большая и имеет много красивых мест, – его руки лежали под щекой.

– Вы путешествуете по ней? – его голос был приглушенным.

– Нет, меня не очень привлекают эти места.

– Почему?

– Потому что они не живописные. Они не такие, какими я бы хотел их видеть.

– Вам нравится Франция?

– Очень.

– Вы родились в Америке?

– Да.

– Я думал, что у меня никого нет, кроме мамы и папы.

– Я тоже так думал, когда был меньше.

– Когда вы начали рисовать?

– Еще в начальной школе, мои родители поддерживали мое увлечение.

Я поправил его челку, сел на кровать. Луи пытался заснуть, закрыл глаза. Он тяжело дышал и хмурился. Я не знал, куда себя деть, только выключил свет и вернулся к нему. Его тело дрожало снова, а из горла прорывался тихий скулеж, я чувствовал всю его боль на себе. И даже если я не понимал, кому Луи не нравится, почему он был избит, почему он так плачет, я знал, что его детское сердце разбито, но он должен оправиться. Детская боль сильна, но коротка. Он очень не хотел этого, пытался как-то это прекратить, но ему было очень больно. Я ожидал, что он поделится со мной своими страхами, но напрасно. Мы знали друг друга лишь восемь дней, он не обязан рассказывать мне все, что его тревожит.

– Не уходите, мистер Стайлс, – я остановился в коридоре, опустив голову, повернулся в его сторону.

Я вернулся к нему в постель и лег рядом. Он перестал дрожать, но не перестал плакать. Я прижал его к себе сильнее, нам хватало места на его односпальной кровати. Луи прижал свои руки к груди, не двигался, лишь бесшумно плакал и всхлипывал. Это было так необходимо мне, понять его, побыть с ним наедине, показать, что я надежный человек. Луи не был глупым, он был очень умным и прекрасным. Он всегда добивался того, чего хотел. Мы заснули почти одновременно, не меняли свое положение, я только поправил одеяло и поцеловал Луи в лоб. Этот момент был волшебным, эта ночь была обворожительной.

– Лу, откуда у тебя эта рана на лице? – Джоанна разбудила меня где-то в шесть часов утра, как только вернулась. Она вежливо попросила меня покинуть комнату мальчика.

– Упал, вчера, я катался в лесу, – уже было десять, мы завтракали в столовой, Джоанна совсем не спала, но и не выглядела уставшей.

– Правда? И с кем же ты был? – я не встревал в разговор, делал вид, что заинтересованно читаю книгу.

– С Микки и остальными, как обычно.

– Странно, они все сказали мне, что вчера ты с ними не был.

– Врут.

– Ты снова был у Бена?

– Мам.

– Луи, тебе всего лишь двенадцать.

– И что?

– Может, ты подождешь немного?

– Ты не вернешь мне папу.

Он встал слишком резко, ушел быстро, оставив недоеденный бутерброд на столе. Я посмотрел ему вслед, нахмурился, а затем снова уставился в книгу, когда Джоанна встала с места.

– Вы читаете сто третью страницу уже целое утро. У вас какие-то проблемы, мистер Стайлс? – я захлопнул книгу и положил ее на стол.

– Кто такой Бен?

– Мальчик, который нравится Луи.

– Сколько ему?

– Пятнадцать, и он тот еще задира.

– Он как-либо обижает Луи?

– Бьет, наверное, обзывает, я не знаю. Я ни разу его не видела, я только представляю, как он выглядит. Он живет где-то за городом, отдаленно.

– Поэтому вы ничего не можете сделать?

– К сожалению, нет.

– Почему Луи к нему ходит тогда?

– Потому что ему нужна любовь.

Я заметил, как Джоанна смахнула слезу и отвернулась, начала мыть посуду, чтобы отвлечь себя. Я никогда не встречал ничего подобного, да и сильно не разбирался в психологии, но это было отвратительно. Я сидел там, слушая, как посуда ударяется друг о друга, недолго. Я не выдержал. Я не знал, что мне делать. Мысль о том, что какой-то там подросток творит то, что ему хочется, взбудоражила меня. Мне кажется, я даже немного приревновал Луи. Я поднялся наверх, в его комнату, около минуты стоял у запертой двери. Я думал, что я могу его напугать, я думал, что разрушу идиллию в один момент, я думал, что потеряю все за секунду. Я открыл дверь медленно, уже ненадолго остыв. Он сидел на кровати с тем же журналом, который читал неделю назад. Листал его, рассматривал рисунки, слезы периодически капали на гладкие страницы.

– Я не давал разрешения входить, – он сидел с опущенной головой, одна его рука лежала на коленке.

– Я решил войти сам, – подхожу к нему осторожно, подставляю себе стул, что постоянно стоит в его комнате у стены.

– У вас нет такого права.

– У тебя нет права разбивать сердце матери, – Луи начинает моргать чаще, пытается сдержаться.

Он молчал целую минуту, а затем поднял на меня свои глаза, положил журнал рядом и встал на колени, вытягиваясь вперед. Слезы текли вниз, почему-то когда я смотрю на него, мне хочется изобразить этого мальчика на холсте и посвятить ему не одну выставку. Он был живописен. Прям как Франция, он был воплощением Марселя. Человеческой версией моих мечтаний и самых дальних грез. Он выглядел как живой портрет, как пейзаж, где вы можете заметить колыхание волн или услышать шелест листьев. Он поставил руки мне на колени и выгнулся. Я напрягся, сжал скулы, смотрел в его безвинные глаза. Мы долго переглядывались. Я знал, что Луи все понимает, и, возможно, он понимал, кто я такой.

– Так что, даже не поцелуете меня?

Он приблизился первым, дышал мне на лицо, ждал. Он все еще сомневался, до конца ли правильно ли, все-таки, меня понял. Я положил свои ладони на его руки и легко их сжал. Он закрыл глаза и я поцеловал его. Он не старался что-либо сделать, просто поддался, как будто был умелым в этом. Я проник внутрь, исследовал его маленькие (еще, возможно, молочные) зубки, приметил два клыка в нижней челюсти. Я почувствовал вкус арахисовой пасты и сахара, приторный остаток алкоголя, что было странно. Ему нравилось, его руки не были настолько напряжены сейчас. Я подхватил его хрупкое тело, держал в районе ребер. Не знаю почему, но мы не боялись быть замеченными, мы не боялись, что нас застукают. Это могло продолжаться вечность, но в его небольших легких кончился кислород. Мы даже не посмотрели друг другу в глаза, он сразу упал на мое плечо, схватив меня на майку на спине, вдыхал запах моей кожи.

– Луи, все в порядке.

И он ничего не ответил, просто продолжил держать меня, а я продолжал держать его. Мы провалились в свой собственный мир, для нас не существовало ничего, кроме этого момента.

Тем утром мне пришлось оставить его, Джоанна поднималась в комнату, звала меня. Она застукала нас совсем близко друг другу, находящимися буквально в паре сантиметров, только-только разрывая вечные объятия.

Мы с Луи сдружились. Он сопровождал меня везде, почти не гулял с друзьями. У этих детей была небольшая ссора, которую я наблюдал, когда Микки (вроде бы) набросился на Луи с кулаками, выкрикивая оскорбления в сторону того самого Бена. Мы все были в недоумении, я увел оттуда Луи, который был не в состоянии постоять за себя. Но об этом быстро забыли.

Я рисовал только его и прятал рисунки от Джоанны, показав ей всего один, я немного боялся всей этой ситуации. Я рисовал его постоянно счастливым, улыбающимся. Однажды он попросил добавить его на один из моих пейзажей:

– Мне кажется, здесь чего-то не хватает, – он сидел у меня на коленях.

– Чего же? – я еще раз провел кистью по рисунку.

– Меня, – он улыбнулся. Я поцеловал его щеку. Он стал поглаживать мои колени, опустил свои глаза на пол.

Мы замолчали и больше к этому не возвращались.

Семнадцатое утро выдалось очень свежим, дни становились невыносимо горячими, мы были в лесу. Джоанна много работала, в больницу поместили несколько зараженных какой-то болезнью Третьего мира. Солнце было уже достаточно высоко. Луи играл с камнями.

– Я всегда думал, что художники очень неряшливы, постоянно измазаны краской и носят береты, – он кинул один из камушков в меня. Я нес наши вещи.

– Разве?

– Да, – Луи поднял глаза на меня, зажмурился.

– И на кого я тогда похож? – мне было жарко, я снял майку.

– На писателя. Писатели обычно очень аккуратны и точны в своих действиях.

– На самом деле, я работаю над книгой, – Луи снова посмотрел на меня.

– Правда? – он шел впереди.

– Да, – деревья пропускали слишком много света. Я почувствовал увеличивающуюся влажность. – Я работаю над учебником по живописи.

– Боже-е-е-е, – он остановился, я почти в него врезался, – ты такой скучный.

– Просто ты еще недостаточно взрослый.

– П-ф-ф, – он отвернулся от меня, поднял голову. – Мы уже пришли.

Я оглянул место. Здешние называли это озером, но, вообще-то, это был средних размеров пруд. С той стороны, куда мы пришли, находился небольшой пирс, достаточно устойчивый и ровный, из почти новых деревянных досок. Луи скинул с себя одежду, оставив только тканевые белые плавки, прыгнул в воду бомбочкой с этого самого пирса. Если бы я там стоял, то был бы уже мокрый.

– Гарольд, чего же ты ждешь? – его голова показалась из воды, он протер глаза.

– Я пришел сюда не за этим.

– Трус.

Я усмехнулся. Луи снова скрылся под водой, я установил мольберт на пирсе. Захотелось порисовать чем-либо легким, например, акварелью. Которую я, кстати, купил в Париже. Я рисовал быстро, акварель была легка для меня в использовании, мне не требовалось даже делать карандашный набросок. Все было очень спокойно, вокруг пели птицы и вода немного шумела из-за Луи. Я изредка смотрел на него, мальчик выныривал с ракушками в руках, кидал их в камыши неподалеку. Он вышел на противоположный берег и разлегся на траве, где не было деревьев, что могли помешать солнцу. Я очень быстро сделал набросок карандашом, придавая немного объема тенью. Вскоре Луи перевернулся. Я замечал, что ему становилось скучно. Я посмотрел на часы, уже начало десятого. Я размял руки. Он снова запрыгнул в воду, немного поплавал, я видел его. Я с энтузиазмом принялся за рисунок, добавлял динамики цветам. Луи нырнул. Я почти не обратил на него внимания. Я смешивал краску на палитре, еще раз глянул на воду. На гладь воды. Ни одного заметного колебания. Я остановился, положил кисти и палитру на мольберт. Вода все еще была гладкой. Я снял свои часы и штаны.

– Луи?! – я сильно испугался за него. – Луи! – реакция была заторможенной.

Ни одного шороха вокруг – и я прыгнул в воду, опускаясь на самое дно, не имея возможности открыть глаза из-за песка и пыли. Я плыл вперед, пруд был очень глубокий. Я задыхался, выныривал, снова опускался под воду. Он не дышит уже больше минуты, я ускорился. Честно, я начал паниковать из-за этой ситуации, с которой я столкнулся впервые. Обследовав весь пруд, я пытался отдышаться на поверхности, осматривался. Луи не дышит уже больше двух минут, я параллельно рассматривал ближайшие кусты и деревья. У меня не было никакой надежды, я заправил волосы наверх, безысходно протер свои глаза. Внезапно, я почувствовал движение около своих ног, снова опустился под воду. Маленькая ладонь схватила мое предплечье. Мы вынырнули.

– Купился! – он был в порядке.

– Луи, какого черта?! – смеялся. Мне было не смешно. – Господи, да я чуть не умер здесь!

– Гарри, это просто шутка, – он не понимал меня, все еще держал мои предплечья. – Я знал, что ты залезешь в воду только чтобы спасти меня.

– Луи, ты же уже взрослый! Я, о господи.. – я был зол.

Его улыбка сходила на нет, я был весь напряжен, его грудная клетка вздымалась от учащенного дыхания. Мы застряли в самой глубокой точке этого озера. Где-то посередине. Солнце спряталось, поднялся ветер, нам стало холодно. Я смотрел ему в глаза, немного придерживал его на плаву. Рука Луи поползла к моему лицу по моей руке, он погладил меня по подбородку. Медленно, очень медленно. Но я все еще злился, он сократил расстояние между нами, почти прижался ко мне. Луи убрал волосы с моего лба, провел большим пальцем по брови. Я прикрыл глаза, он все еще держался за меня другой рукой. Я подхватил его, и тогда он незамедлительно поцеловал меня. Снова, он снова сделал это, извиняясь, по-детски невинно, я не сопротивлялся, хотя очень хотел. Ветер подул сильнее, мы прижались друг к другу, потому что замерзали. Луи не хотел отпускать меня.

– Прости, я больше так не буду, – его ладонь прижалась к моей груди.

Мы быстро оказались на пирсе, к счастью, Джоанна дала нам полотенца и немного перекусить. Мы сидели укутавшись, свесив ноги в воду. Луи все еще трясся, я пил содовую из стеклянной бутылки. Он смотрел вдаль, я смотрел на него.

– Ты знаешь, я хотел нарисовать тебя, но, кажется, придется закопать тебя под травой, – он повернулся ко мне. Улыбнулся с набитыми щеками, отвернулся.

– Нет, не рисуй меня, мама снова попросит показать рисунок.

– Ты так боишься, что она тебя заметит?

– Нет, – Луи откусывает бутерброд, опускает голову. – Она тебя выгонит.

– Почему? – я не понимал его.

– Она спрашивала меня, чем мы занимаемся, когда ее нет дома. Еще она спросила, не трогаешь ли ты меня.

– В смысле?

– В смысле как плохие дяди трогают маленьких мальчиков, – я замолчал. Луи высунул ноги из воды и отряхнул руки от крошек. – Я ничего не сказал ей. Ты не трогаешь меня, – он ушел переодеваться, а я смотрел в воду. Пустая бутылка отправилась в корзинку. – Гарольд? – я пришел в себя.

– Все нормально.

– Ладно.

Он стоял рядом со мной, когда я стирал карандашный набросок, закрашивая его после. Ему понравился мой пейзаж. Я оделся, солнце снова появилось, но в тени все еще было не так жарко. Луи обнял меня, когда мы ждали, пока высохнет краска. Я придерживал его плечи. Мы возвращались домой не спеша, Луи болтал о мелочах. Его тело было очень загорелым, светлые волосы переливались на солнце, рубашка открыла его живот. Мы решили не говорить Джоанне о неудачной шутке Луи, у нас было приподнятое настроение. Луи сказал, что ему очень нравится ходить на танцы в его городе. Ему нравится Рождество. Пока мы шли, погода сменилась на пасмурную, поднялся небольшой ветер. У дома стояла машина Джоанны, хотя утром она уезжала на работу. Мы удивились. До полудня оставались минуты, мы зашли во двор, услышали голос Джоанны и еще один мужской. Луи резко помрачнел.

– О, Луи, мальчик мой! – мужчина говорил с ужасным акцентом, от которого меня воротило. Как я заметил, Луи тоже.

– Мам? Почему ты не на работе? – он не подходил к ней, стоял возле меня.

– Сюрприз! Я привезла Бартоломью! – Луи не был рад так же, как и она. Мужчина подошел ко мне.

– Бартоломью Валуа, – он протянул мне руку.

– Гарри Стайлс, – я поставил мольберт на землю.

– Ох, какой у вас прекрасный американский акцент, – у Луи вырвался смешок.

– Да, я из Америки. А вы?

– Из Обервилье, рядом с Парижем.

– М, понятно, вы новый парень Джоанны? – Луи спрятался за мной.

– Да, да, вы знаете, удивительная женщина, Джоанна, – та покраснела от смущения, Луи покраснел от злости.

Мы зашли в дом, Бартоломью говорил стихами, я оставался с Луи, потому что тот испытывал ненависть к этому человеку. Джоанна готовила обед. Я прибирался в своей комнате, искал кофту потеплее, Луи сидел на кресле, читал одну из моих книг. Он был раздражен, зол, поэтому я не трогал его. Он не любит отчима, его можно понять. Он не заметил, как я сел за стол, смотрел на него, зарисовывал в своем блокноте. Он очень вдумчиво читал взрослую книгу, пытаясь, наверное, прочитать что-то между строк.

– О чем вообще эта книга? – ему надоело. – Гарольд, не рисуй меня.

– Луи, тебе лучше говорить тише, Бартоломью ходит бесшумно.

– Угх, он меня бесит.

– Я заметил.

– Кто тебя бесит? – Бартоломью появился буквально из воздуха. Серьезно.

– Неважно, – Луи встал с кресла, что было возле двери, подошел ко мне.

– Луи, можно с тобой поговорить?

– Говори, – я мешал им.

– Нет, наедине, пойдем, не мешай мистеру Стайлсу.

– А у меня нет секретов от Гарри. Говори, – он держался уверенно и дерзко. Я не мог смотреть на него, но и не мог смотреть на Барри. Его закрученные усики превращали меня в школьника, смеющегося от любой вещи.

– Луис, пойдем, это семейное.

– Семейное?! С каких пор мы с тобой – семья?!

Я встал, хотел выйти, чтобы не мешать им, Джоанна поднималась по лестнице, вытирая руки кухонным полотенцем. Она зашла в комнату, закидывая его на плечо, подошла к Бартоломью. Я почувствовал, как напряжение Луи разрастается, я видел, как он сжал кулаки.

– Луи, это что такое?! – она не подходила к нему, стояла около Барри, держала его за предплечье. – Перестань так разговаривать со взрослым человеком! – начала кричать.

В моей комнате не хватало воздуха. Я не двигался. Луи тяжело дышал. Бартоломью просто стоял, смотрел на все это без особых эмоций. Мы с ним переглянулись. Не буду лукавить, я хотел прожечь его взглядом, я посмотрел на него осуждающе, он пользовался любовью Джоанны, она всегда становилась на его сторону, судя по всему. В помещении застоялась тишина и плохой воздух, уже теплый. Луи смотрел на мать, наверное, пытаясь до нее достучаться. Мне показалось, они так и не говорили о Бартоломью, просто однажды Джоанна появилась с ним. Луи ревновал.

– Папа умер всего пятьдесят один день назад!

С этими словами он ринулся с места, толкнул Джоанну, выбежал из комнаты. Напряжение так и не спало. Мы услышали, как хлопнула дверь, Бартоломью держал Джоанну за талию, прикрыл глаза. Та, в свою очередь, приложила ко рту полотенце, сдерживала слезы. Я ждал, когда же они покинут эту комнату.

– Поганец, – Барри поправил свои усы, я нахмурился.

– Он срывает нам весь переезд, – по щеке Джоанны текла слеза, она закрыла глаза. – Такой неблагодарный.

Они ушли. Я остался один. Луи нигде не было, он уехал куда-то на велосипеде, а я молился, чтобы он вернулся до заката в нормальном настроении. Я сидел на улице за столиком, солнца все еще не было. К счастью, ветер стих. Бартоломью открыто флиртовал с нашей молоденькой соседкой. Она громко и пискляво хихикала. Я читал книгу, попивал свой кофе, высматривал Луи на горизонте временами.

– Что вы читаете, мистер Стайлс? – Барри присел ко мне.

– «Колыбель для кошки», – я не отрывал глаз от книги.

– Интересно?

– Да, – давал краткие ответы, чтобы он отстал от меня. Но мистер Валуа не понимал намеков.

– А чем вы занимаетесь в Америке? – я не любил такие расспросы, мне уже хватило Джоанны.

– Я преподаватель в университете.

– Американцы, – он сказал это с каким-то отвращением в голосе, прикусив свой язык на звуке [н], невоспитанно выплюнув последние буквы.

Я не любил спорить с людьми, обладающими уровнем интеллекта ниже моего. Поэтому закончил наш диалог на его слове, продолжил читать книгу с полуухмылкой на лице. Джоанна вышла к нам и позвала на обед, когда я вежливо отказался. Бартоломью снова подкрутил свои усики и посмотрел на меня.

– Что вы, Гарри, вам не нравится французская еда? – Барри был обычным среднестатистическим мужчиной.

– Прошу простить, Джоанна, но я не голоден, – я не отрывал глаз от книги. Последние абзацы не остались в моей памяти.

– Пойдем, Бартоломью, там все стынет, – тот встал, нависая надо мной тучей. Барри был с меня ростом, но немного крупнее и тяжелее на вид.

– Я думаю, это неуважение к хозяйке, – я держался. Мало ли что там у этого мужчины происходит в голове.

– Я бы не отказался от чашечки кофе, будь так любезна, – я протянул свою чашку Джоанне, та послушно взяла ее.

– Джоанна! – Бартоломью выбил из ее рук чашку, та упала на траву, оставшийся в ней кофе немного расплескался. – Сколько раз я говорил тебе!

– Мистер Валуа! – я вскочил. Все было неожиданно. – Я не позволю вам так обращаться с женщиной, – я положил книгу на стол, поправил свою рубашку и протянул Джоанне руку. – Пойдем, – я собирался увести ее. Руки раскраснелись.

Бартоломью остался там, стоял как столб, походил на разъяренного быка. Соседи уже выглядывали на нас из-за цветущих кустов и заборов, стоя на дороге, позабыв о своих делах. Что это было, я так и не понял, Джоанна выглядела расстроенной, она ничего не сказала мне. День был тихим. Джоанна была в своей комнате, Бартоломью в гостиной смотрел телевизор, я читал книгу на креслах на крыльце, ждал Луи. Закат начинался раньше, чем должен был, я пролил на себя кофе, поэтому вернулся в дом, чтобы переодеться.

– Вы, американцы, такие заносчивые, – похоже, что Бартоломью услышал, как я проходил мимо. Точно не знаю, но он, по-моему, был нетрезв.

Я не ответил ему. Да, до этого я встречал людей из Европы, которые плохо отзывались об Америке, но я плевал на них. Мне было все равно. Они не оценивали мой талант по достоинству, они просто не умели. Мне не надо было знать, что они думают о нас, о нашей стране, о нашей власти. Моя мать научила меня не обращать внимания на все это. Благо, я и вырос в толерантном обществе, где все вокруг отличались своим умом, и всем было плевать, откуда ты.

– Такие тупые и мелочные. Вам нужны только деньги, – я поднимался в ванную комнату, но все еще его слышал. Но не слушал. – Такие свиньи.

Я намылил пятно на своей рубашке, пошел за другой. Джоанна уже встала, выглядела уставшей. Я попросил ее еще полежать, на что она ответила, что должна готовить ужин. Мне не переубедить ее. Я спускался вниз, застегивая пуговицы, заметил, что Барри уже нет в доме. Я вышел, увидел его, стоящего у перил вместе с моей книгой в руках. Он курил, выдыхал дым с пронзительным кашлем.

– Даже эта книга тупая, – он бросил ее на кресло, где я ее и оставил.

– Если вы не понимаете смысл, это ваши проблемы, – он повернулся ко мне.

– Не обязательно быть умным, чтобы понять, что Америка – это страна, которая рухнет первой.

– Ах, я бы поспорил с вами, – я сел в кресло, снова открыл книгу, – но я, к сожалению, был воспитан культурным человеком.

– Гарри, зачем вы приехали сюда?

– Этот дом теперь мой, я не могу отдохнуть здесь?

– Зачем вы приехали сейчас? – закуривает третью сигарету.

– Джоанна пригласила меня.

Он отвернулся, я не понимал, что конкретно его волнует, что ему не нравится в моем поведении. Еще, я так и не понял, зачем он вообще приехал. Джоанна вышла к нам, позвала на второй обед, все еще выглядела уставшей. Бартоломью стал говорить с ней на французском, думая, что я не пойму его, но, о господи, я знал французский так же хорошо, как и английский. Нелепость ситуации заставляла меня сдерживать смех. Бартоломью спорил с Джоанной обо мне, спрашивал, почему я здесь, если у нее есть он и все в таком духе. И, последняя фраза, вылетевшая из его рта как пуля, полетевшая прямо мне в лоб:

– Bientôt vous dire Louis que j’étais son vrai père? (Скоро ты скажешь Луи, что я его настоящий отец?)

– Comment intéressant de vous entendre dire. (Как интересно слышать это от вас.)

Бартоломью повернул голову в мою сторону, его лицо выражало огненную ярость, я прищурился, смотря в его глаза. Не улыбался, не показывал ничего, кроме аристократичного отвращения к низшему классу. Бартоломью уже было налетел на меня, Джоанна приоткрыла рот, на горизонте появилась знакомая тень, мчащаяся на своем велосипеде так быстро, как только можно было.

– Я дома! – он был таким же, как и в первый день нашей встречи: счастливым и светлым. Он бросил свой велосипед на траве. – Мам, я голоден! – его внутреннее состояние было для меня загадкой.

Луи поднялся по ступеням и прошел мимо нас так, как будто ничего не замечал. Не почувствовал напряжение, не увидел злости в наших лицах. Он прошел мимо, потянув Джоанну за руку, Бартоломью остановился в шаге от меня. Мы решили успокоиться. Мы зашли в дом, дружно сели за стол. Луи сверкал, был ярче солнца. Мы спокойно сидели за столом, не смотрели друг на друга, мальчик с аппетитом опустошал тарелку.

– А мороженое будешь, Лу?

– Да! – Бартоломью потрепал Луи по голове, я зло на него посмотрел.

– Джоанна, достань ему одно.

Луи выбежал из помещения быстро, с мороженым в руке, я проводил его взглядом. Бартоломью неодобрительно посмотрел на меня. Вскоре и я ушел, а тот начал громко говорить с Джоанной обо мне. Эх, как легко не понравиться людям. Я заперся в своей комнате, натянул новый холст. Был относительно вдохновлен на шедевр. Руки болели, я подошел к окну. Луи сидел на дереве вместе со свернутой в трубу газетой, рассматривал окрестности. Джоанна постучалась, я открыл ей дверь и принял кофе с пирогом. Она больше не носила дешевую бижутерию. Или яркую одежду. Больше никаких гламурных босоножек или причесок. Мне стало ее жалко. Я вернулся к окну, где увидел Барри, держащего Луи на руках, пока тот отбивался и смеялся очень громко.

Я закрыл окно и больше к нему не подходил.

========== trois. ==========

Луи игнорировал меня четыре дня. Четыре дня он делал вид, что любит Бартоломью. Я провел четыре дня в одиночестве, от которого уже отвык, с грудой литературы на полу, оставленными на деревянном столе следами от кружки с кофе, с бутылкой второсортного вина и холстом. Мы так и не поняли, куда делся Луи в тот день, почему был такой счастливый, почему поменялся. Почему так крепко спал. Джоанна приболела, но продолжила ходить на работу, задерживаясь там. Барри и Луи были лучшими друзьями, устраивая театральные постановки каждый день.

Я каждое утро и каждый вечер выходил на улицу, наблюдал за всеми, читал книги и пил кофе так, как делал это всегда. Только Джоанна, как казалось, не перестала замечать меня. Изредка болтала со мной по душам. Дни снова стали солнечными, лицо Бартоломью стало темнее от загара. Луи обгорел на солнце, но проводить на улице много времени не перестал. Мы иногда, мимоходом, переглядывались, и я замечал, что он сожалеет. Это было обычное утро, Джоанна уже принесла мне кофе, сегодня она не пошла в больницу. Я стоял в двух шагах от окна, где видел немного выглядывающий из-за дома стол, за которым они завтракали. Я повернул голову влево, посмотрел на небольшую фигурку самолета из дерева. Я сделал ее для Луи, но не знал, как вручить.

– Луи, будь осторожен! – я слышу отчетливый топот и этот противный акцент. Делаю глоток.

– Ладно, Барт! – Луи останавливается у моей двери.

Я ставлю чашку на стол, стою около него, слежу за дверью. Чувствую, как Луи тянется к ручке, затем останавливается, собирается постучаться.

– Луи, чего застрял? – он резко делает шаг в свою комнату, а затем выбегает из нее. Снова топот, последующая тишина и одиночество.

Луи лезет на дерево, вместе с той же трубой из газеты, Бартоломью делает вид, что он преступник. Луи спрыгивает, стреляет из сложенного пальцами пистолета, убегает за дом. Я слышу только его задорный смех и стук в комнату.

– Одну секунду, – я отхожу от окна и достаю руки из карманов брюк. Джоанна зашла в комнату.

– Ох боже, Гарри, вы давно окно открывали? – она сразу подошла к окну, я стоял у двери. – У вас очень душно, как вы спите здесь?

– Не знаю, в Нью-Йорке окна – последнее, о чем я думаю, – она открывает окно полностью, протирает подоконник полотенцем.

– Мы, мы едем в парк аттракционов в Марсель, – смахивает пыль со стола, не задев ни одной вещи. – Хотите с нами? Вы мало бываете на улице, – уголок ее рта дернулся вверх. – Ну же, будет весело, – я не был поклонником таких развлечений, сложив руки на груди думал.

– Ладно, почему бы и нет, – она расцвела.

– Можете собираться.

Обычное утро, подплывающий незаметно полдень, я медленно одевался. Дверь в мою комнату была закрыта, но не была заперта, я сидел на кровати, смотрел в распахнутое окно. Быстрый топот и за ним тихий размеренный шаг, за стенкой послышался мужской голос. Напротив моей двери кипела жизнь, внезапно замершая в считанных миллиметрах от деревянной поверхности.

Послышался неуверенный стук.

– Можете войти, – дверь заскрипела протяжно, Луи открывал ее осторожно.

– Доброе утро, – я встал с кровати и взял свою чашку со стола. – Вы едете с нами?

– Да, – я глотнул кофе вместе с крупицами, – конечно, ни за что такое не пропущу.

Луи улыбнулся, он так и не отпустил дверь, потянул ее за собой уже уверенно и быстро, без характерного скрипа. Я вышел из комнаты минутой позже, когда услышал, как Бартоломью ушел вниз. Я тоже спускался, дома было тихо, Джоанна надевала сережки у зеркала в прихожей.