355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » reinmaster » Пасифик (СИ) » Текст книги (страница 9)
Пасифик (СИ)
  • Текст добавлен: 4 августа 2019, 18:00

Текст книги "Пасифик (СИ)"


Автор книги: reinmaster



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

В последнем он не был уверен. Напряжение опять нарастало, но теперь его источник находился вовне. Как будто дремлющее, разлитое в пространстве сознание внезапно стряхнуло остатки сонной паутины и обнаружило сгусток беспокойства, ничтожно малый, но досадный и подлежащий истреблению. В переглядке подвальных впадин свозила враждебность. Каждая улица, каждый поворот, ущелье арки, виток пожарной лестницы, колодец чердачного окна предвещали неладное, таили движение, застывшее и извилистое, как серповидный нож, как бритва: зазеваешься – перережет сухожилия. Хаген поймал себя на том, что вертит головой, пытаясь ухватить перемены – промельк слева, скрип фонаря, что-то резкое, полосатое, треугольное реет в воздухе – и ничего нет, и синь – не синь, а зеркало роняет ледяные слёзы…

– Вот, – сказал Рогге. – Нет. Не знаю.

– Где?

– Справа. Сейчас нет, но было…

– Я тоже заметил, – подтвердил Ленц. – Блеснуло.

Они всматривались в чёрно-кляксовый рисунок улиц, пока не потемнело в глазах.

– Бомбы, – сказал Мориц. – Ковровая бомбардировка. Тротил и белый фосфор, и никак иначе. У кого-нибудь есть возражения? Я готов их выслушать. У меня есть ответные доводы.

– Отойди подальше, – посоветовал Ульрих. – И разверни свои доводы куда-нибудь в другую сторону. А то попалишь нас по дури.

«Я безоружен», – осознал Хаген, и вдруг включился в происходящее. Ещё секунду назад был зрителем, наблюдал сквозь двойное толстое стекло, ехал себе в поезде, а тут сразу осознал – нет стекла, сам как стекло – хрупкий и пробиваемый, и рядом никого – тени и схемы. Качается лампочка в проволочной клетке, и от стены наискось линия разлома. «Это вам, возьмите», – короткопалая рука в мелких родинках треплет конверт, как будто ждёт вознаграждения. На конверте круглый, с орлиными крыльями штамп и чернильный номер – проверено, проштемпелевано, покрыто чужими отпечатками, но всё-таки дошло, а говорили, не дойдёт. Конечно, он подписывал бумаги о неразглашении, но почта есть почта, нельзя уж совсем доводить до абсурда, что такого секретного может быть в письме, всё секретное уже вымарано, выцарапано бритвой. «Давайте! – сказал он нетерпеливо. – Что вы мнётесь?» «Даже не знаю, – нерешительно сказал помощник, нет, не Векслер, а этот, присланный недавно, вечно потный и вечно сомневающийся. – Мне кажется, надо показать шефу…» «Вам кажется…», – он потянулся выхватить – в конце концов, ну сколько можно – и что-то свистнуло, чмокнуло в плечо, толкнув назад, заставив попятиться…

– Уйдитссюда! Псст!

Воротник впился в горло: что-то вцепилось и железным крюком оттягивало, наматывая на колесо. Рывок. Он отлетел и впечатался в податливую гору, живой заслон, обхвативший его одним мощным объятием и потащивший прочь. А впереди в апокалиптическом оранжевом зареве метался рычащий Мориц, и раз за разом окатывал пламенем скользкие зеркальные столбы.

– Сзади! – сорванным голосом вскрикнул Ленц. – Ульрих, сзади!

– Вижу!

Отрывистые щелчки прозвучали над самым ухом. «Дьявол, – сказал Ульрих. – Краузе, развернись!» – и Хаген отшатнулся от вспышки, полыхнувшей прямо в лицо. «Осторожнее, чёрт!» Где-то лаяли зенитки, выли сирены, а в центре крутящегося огненного смерча дёргались чёрные тонкие стебли. Жар становился нестерпимым. Прикрыв лицо скрещенными руками, Хаген попытался осесть наземь, но ему помешали.

– Быстро, – прохрипел Рогге. – Давай-давай, назад! Успеем.

Они пятились до середины улицы, а потом повернулись и припустили, грохоча снаряжением, стараясь отбежать как можно дальше от подпрыгивающей штуковины, напоминающей банку с вколоченной в неё деревянной рукояткой.

– Сейчас!

Земля подпрыгнула. Ударная волна опрокинула их как кегли. Затем последовал второй удар.

– Надо же!

– Подъём, – сказал Ульрих. – Чего разлеглись? Ленц, выводи нас отсюда, живо!

В чёрно-снежном небе порхали бумажные бабочки. Необычайно красивое зрелище. «Когда выйдет луна, я смогу увидеть человечка, – подумал Хаген. – В анфас и профиль, близко, как наяву. Я его узнаю».

Что-то наступило на ладонь, тяжело, до хруста.

– Подъём, – объяснил Мориц. – Тебе же ясно сказали.

Бумажные бабочки корчились и сгорали заживо на его плечах.

***

Когда впереди показались проволочные ограждения второго периметра, все заметно повеселели. Кто-то насвистел несколько тактов походного марша. Звуки покружили и растаяли в прозрачном воздухе. Хаген старался держаться с наветренной стороны. От его спутников невыносимо несло.

Копчёное чучело игриво подмигнуло ему белесым, слезящимся глазом:

– Дерьмово выглядишь, безымянный солдат.

– Ты едва не сломал мне пальцы, – сказал Хаген.

Мориц пожал плечами.

– Так что ж? До этого я спас тебе жизнь. А ещё раньше ты чуть не перегрыз мне горло. Один, да минус два, да десять держим в уме… Не сочти меня мелочным, но твоя арифметика хромает на обе ноги. Не хочешь сказать «спасибо»?

– Не хочу.

– Честно и прямо. И очень глупо. Очень.

– Очень, – подтвердил голос с другой стороны. – Эй, а вот – лучше расскажи про деда, пока мы ещё здесь. Твой дед из Дендермонде…

– Мой дед, – пропыхтел Мориц, растирая по коже грязь и копоть. – Под Верденом он горел как феникс. Он был настоящий штурмовик. По сравнению с ним вы все – и я с вами – огрызки и обсоски, уж можете мне поверить.

– Верим-верим, – успокоил его Краузе. – Тем более, что нет у тебя никакого деда. И не было никогда. И не могло быть.

– Ну так что ж, – ответил Мориц после непродолжительной паузы. – Откуда тебе знать, ты, счастливчик-свинопас? Может был, а может, и нет, так сразу и не разберёшь. Но вот если бы он был…

– Захватывающая история, – прокомментировал Ульрих.

Ленц тихо скис от смеха. Его яркая голова в остроконечном шлеме кивала как подсолнух на ветру. «Следующая нейроматрица будет моей, – подумал Хаген. – Кальт получит свёрнутую, зашифрованную, оцифрованную мысль и выпарит в тигле, чтобы выкристаллизовать… что?»

Территория пыталась меня убить!

Почему-то это казалось особенно важным. Как будто ему был вынесен приговор, а он до последнего надеялся на помилование. Неглубокая рана в мякоти плеча зудела и ныла как больной зуб. Он перемотал её эластичным фиксирующим бинтом из спецпакета, прямо поверх рукава; перемотал небрежно, потому что инфекция, если она, конечно была, уже проникла в кровь, заразила зеркальной дрянью: цап-царап веретено – спи, проклятое дитя.

Пыталась меня убить…

«Почему бы нет? – спросил он сам себя. – Разве я чем-то отличаюсь? Принципы? Смешно. Как выразился бы Мориц, я оказался недостаточно иммунен. Да здравствует ускоренное обучение в полевых условиях. Отлично прочищает мозги».

Территория.

Тротил. Напалм. Белый фосфор. Эту землю нужно засыпать солью, известью, уничтожить, не оставив ни пяди. Эта земля была отравлена, как и они сами, отведав отравленного веретена.

– Что ты там бормочешь?

– Одна хорошая бомба, – сказал Хаген. – А лучше не одна. Ковровая бомбардировка. И – в лоскуты, в ошмётки, в пепел, и чтобы никто и никогда…

– О, – хмыкнул Мориц. – Гляди-ка, поумнел. Ну, наконец-то.

«Неправда, – подумал Хаген. – Я удаляюсь от Пасифика. Что бы я не делал, с каждым шагом я всё дальше от него. Если планета действительно шарообразна, удастся ли в точке максимального удаления вновь обнаружить себя дома? Если и так, в родные места я войду задом. Задом наперёд. Вверх тормашками. Трам-пам-пам. Я никогда не буду прежним».

– А хорошо! – сказал Ленц. – Вы только посмотрите, до чего здорово!

Жуя невесть откуда добытую травинку, он мечтательно обозревал покинутую пустошь. Над разбомбленными квадратами курился сизый дымок. Территория изменилась. Сейчас она выглядела куда более освоенной.

– Эй, ты! Слышь? Псст!

– Что? – спросил Хаген устало. – Ну что? Что вам ещё от меня нужно?

Оловянные солдатики сбились в стаю. В волчью стаю, с крупным, лохматым, опытным вожаком и тщедушным, но юрким и подвижным как ртуть сигнальщиком. «Скверно», – привычно подумал Хаген, привычно потянулся к поясу – э! – привычно мысленно плюнул с досадой и сжал кулаки.

– Снова здорово. Краузе, отойди, он опять…

– Упрямый парень!

– Как осёл…

– Как твой дед из Дендермонде.

Они посмеивались, перебрасываясь словами словно горячими камешками. Хаген ждал. Он слишком устал, чтобы уворачиваться, но был готов к последнему отпору. Он знал, кто прыгнет первым. Тот, кто всегда добивает упавших и раненых.

– Ну-ну, – сказал Мориц. – Я не кусаюсь. В отличие от тебя.

– Какого чёрта вам нужно?

– Маленький ответ на маленький вопрос.

– Какой?

Они переглянулись. «Кастет, – подумал Хаген. – Булыжник. Связку монет. Ну хоть что-нибудь». Но в его кулаке истекала потом солидная, увесистая пустота.

– Если нам удастся выбраться живыми и доктор Зима не продырявит тебе мозг, у тебя есть шанс узнать кое-что новенькое. Оглянись на Территорию – хороша? Безымянный солдат. Хочешь танцевать с нами?

Мориц, копчёный чертяка, смотрел на него, наморщив нос, оскалив мелкие собачьи зубы. Ульрих и Краузе стояли, подпирая друг друга могучими плечами как побратимы. А ещё был Рогге – с обмётанными трауром глазами и кольчужный Ленц, бритый как обезьянка. Они стояли, и за их спинами медленно иссыхали контуры сожженных деревень, городов, обращенных в руины. Остывших людских жилищ. Обугленных судеб.

Ты хочешь?

Нет!

Да?

Может быть.

Он колебался. Территория мешала думать. И вокруг столпилось слишком много тяжёлых тел.

– Тебе даже не нужно просить. Просто кивни. И сделай шаг нам навстречу.

В самом деле?

– Да, – сказал Хаген.

Где-то в противоположной части света беспечные, тёплые люди радостно встречали прорвавшийся поезд. Звенящая капель напоминала им о весне, и воздух уже полнился ароматом робкого цветения, призывным выдохом сирени, луговой свежестью. Слишком далеко. Но всё-таки это был Пасифик.

– Что? Повтори.

– Да, я хочу. И я не безымянный солдат. Меня зовут Юрген.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть их торжествующих лиц. Но почему-то всё равно увидел их, как негативы, проявленные прямо на сетчатке.

– Хайль, Юрген! – весело сказал Мориц.

А потом…

– Хайль, Юрген! – поприветствовала его Группа.

[1] Цит. из перевода «SS – MANN UND BLUTS – FRAGE» (репринтное издание). http://www.libros.am/book/read/id/161126/slug/ehsehsovec-i-vopros-krovi-reprintnoe-izdanie.

.

Глава 10. Ложная память

Охая и ёжась, в несколько подходов и передышек, он стянул флисовое бельё, а за ним – сетчатую майку, мокрую от пота. Мелкими, робкими, подкрадывающимися шагами приблизился к зеркалу и замер в оцепенении от неверия, балансируя на грани ярости и удивления.

Сволочь! Он меня изувечил!

Багровое пятно, расползшееся по правому боку, тянуло щупальца к сердцу. Натянутая кожа горела и сочилась кровью из множества мелких порезов. Боль в ребрах – спасибо Краузе, но всё, что вокруг, и другой бок, и спина, и– особенно пугающе – цепочка чёрных пятен вокруг шеи – это уже дело рук и ног профессионала более высокого уровня. Когда только успел? И лицо…

Лицо, впрочем, пострадало меньше, чем можно было ожидать. Судя по ощущениям, оно должно было заплыть до неузнаваемости, покрыться кровавой коркой, но в действительности кожа лопнула всего в двух местах, а основные следы побоев ещё не успели проявиться.

Гораздо больше его потрясло выражение. Хаген даже помотал головой, чтобы убедиться, что трагическая маска – со втянутыми щеками, выпирающими скуловыми костями, тёмными, свинцовыми подглазьями – действительно его и приросла намертво.

Что же они со мной сделали!

Морщась от жалости к себе, он медленно провёл по лбу и крыльям носа, оглаживая и расправляя, проверил твёрдость перегородки – держится, переключился на висок – там тоже ощущалась какая-то неправильность.

Франц. Ах, Франц!

«Я запомню, – подумал он с холодной решимостью. – Запомню и верну с процентами. Стажировка? Ну да, я немного туповат, но вколоченное остаётся на века. Будь уверен, я постараюсь заплатить за обучение».

Вернуть должок. Отплатить с лихвой. Постараюсь – но как? Дешёвая мелодрамка. Зингшпиль «Увы и ах». Он оторвался от зеркала и поплёлся в душ, держась поближе к стене. Всё вокруг ходило ходуном, пол изгибался и казался смазанным жиром – ноги так и разъезжались. Следовало позвать медсестёр, пожалуй, это самое разумное, что он мог бы сделать, но ему с таким трудом удалось отстоять право вымыться самостоятельно. Девушки были симпатичные, крепкие, добродушные, и всё же при мысли о чужих прикосновениях его начинало мутить.

«Территория, – он с опаской подставил плечи под прохладные водяные градины. – Ох, дья… Бомбы? Нет, тут не бомбы. И вот опять: нам повезло, что Райх долгое время брал всё на себя. Откупались. Ну да, Пасифик откупался чем мог, щедро, от души… и давайте не будем об этике, к чёрту этику… откупался – и слава богу, дал бы больше и втридорога, и ведь это могло продолжаться вечно, а потом что-то освободило руки, а в руках-то оружие… То-то и оно. А есть ли оружие в Пасифике? Заводы, автоматические линии. Действующая армия?»

Он не помнил.

Ошибка именно в этом. Выключив воду, он привалился к стене и блаженно растёкся, отдыхая. Всё дело в памяти. Легко сражаться, когда помнишь, за что сражаешься. Без земли, без имени – невесомое перекати-поле. А у них есть Райх, даже у Франца, даже у этого чертёныша Морица… И только Кальт пашет на каком-то своём высокооктановом топливе, государство в государстве. Остальные – укоренённые. Стая. Группа.

«Я мог бы жить здесь, – признал он с горькой ясностью, удивившей даже его самого. – Ну честно, положа руку на сердце. Я бы привык. Дали бы ещё по морде раз или два, а потом, отвесивши оплеух, зарядили основной курс: да в печень, да по почкам, да в пах… Гипсовый Франц – большой специалист, а на подошве у него подковки – это же просто невыразимое счастье, что по голени, а не в пах! Пара сеансов, и я бы сдался: не герой, чего уж там. Одна загвоздка – нет места. Терпеть не могу общежития, и никогда не мог – всю эту скученность, тесноту, шевеления, общие вещи, голоса над ухом, смех, запахи…»

Запахи…

Хлорка, мокрый кирпич, дешевое мыло и много-много других – потных, душных, кислых и терпких спросонья. Подъём в пять и быстро-быстро, клик-клак, клик-клак: заправить кровать, выровнять по нитке, отбить кромку, отсыревшие вещи на разгоряченное тело, а стоит зазеваться – и кто-нибудь обязательно хлестнёт свёрнутым в трубку полотенцем между лопаток…

«Эй-эй, этого никогда не было! – встрепенулся, оборвал он себя. – Стоп! Учёбка. Что такое „учёбка“? Ложная память. Теперь понимаю. Меня ранили, и я заразился чужими воспоминаниями. Кого я увижу в зеркале в следующий раз? Себя? Или безымянного солдата?

Дурные новости: я превращаюсь. Чертовски дурные новости: превращаюсь в Морица.

В кого-то вроде него».

Спокойно. Он посмотрел на руки. Пальцы дрожали, а сморщившиеся от горячего пара кисти покрылись обваренной куриной кожицей. Вода с журчанием уходила в сток. Раз и два. Шаг за шагом. Вдох и выдох.

Наверное, это и означает «танцевать». Если так, я в беде.

«Нужно найти Ульриха, – понял он. – Ульриха или Рогге. Или обоих сразу. Почему умирают солдаты? Статистика, у них должна быть статистика! Отдел тратит время на ерунду, изучая неполные сведения, пытаясь перекодировать и расшифровать одну-единственную нейроматрицу, добытую бог весть когда с использованием устаревшего оборудования. У Кальта всё иначе. Он пошёл дальше. На него подвязан „Нейротех“ – ну ещё бы, за живые деньги, которых отродясь не водилось в госпрограммах. И каждый день – хорошо, не каждый, но раз в два-три дня, раз в неделю, оловянные солдатики приносят новый материал, которым он не спешит поделиться… и это сходит ему с рук. Личный сотрудник Лидера. Личный кошмар Улле и всей финансовой клики. Кто контролирует счета Кальта? Кто визирует и одобряет программы исследований? Чем, чёрт возьми, занимается золотой выпускник Хель – открыто, вдохновенно, у всех на виду и совершенно без присмотра?»

Ага. Мысленный клубок распался на составляющие. Они укоротились, затвердели и шёлк-щёлк – задвинулись в пазы.

Территория. Хаген обернул полотенце вокруг бёдер. Где-то должна быть чистая одежда. Так значит Территория. С этим можно работать. Пусть и не вполне традиционными методами, но всё-таки можно.

Работать.

Он почувствовал себя лучше.

А когда вернулся в бокс, то обнаружил, что его уже ожидает доктор Зима.

***

Он притулился у окна, и потому Хаген заметил его не сразу – белое на белом. Но вот он распрямился, повернулся, высокий, тонкий, но рельефный – опять этот любопытный оптический эффект. На сей раз под халатом была рубашка цвета хаки с расстёгнутой верхней пуговицей в соответствии с модой. В защитной одежде Кальт выглядел моложе. И опаснее.

– Идите сюда!

Небрежным жестом он указал на кушетку рядом с письменным столом.

Растерявшись, Хаген забыл о стандартном приветствии. Одна рука вцепилась в полотенце, другой он попытался прикрыть живот и грудь со страшными багровыми отметинами. Безуспешно. Внимательный взгляд Кальта просканировал повреждения. Лицо осталось бесстрастным, однако тектонические движения под мраморным мускульным панцирем обнаружили какую-то сложную эмоцию, знак которой Хаген так и не смог определить.

– Ближе. Я должен вас осмотреть.

– Я в порядке.

Голос всё-таки дрогнул. И словно в ответ у Кальта взлетел уголок рта.

– Вижу, вы не теряли зря времени. Не спрашиваю, как вам понравилась моя оловянная группа. Ответ написан крупными, разборчивыми буквами. Да подойдите же! Что с вами?

«Что со мной?» Хаген заставил себя приблизиться. Как всегда при резкой смене событий, он почувствовал себя оглушенным, но одновременно, парадоксальным образом, ощутил и облегчение, потому что предчувствие стало очевидностью и потому что Кальт ни в кого не превращался. Он мог быть равен лишь самому себе.

Пол и стены больше не ходили ходуном. Обстановка внезапно стала будничной и понятной, определённой до мельчайших деталей.

– У вас бьётся сердце, – заметил Кальт. – Знаете сказку про угольщика из Шварцвальда? Не жалейте. Разобьётся – подарю вам каменное.

Он вдруг подмигнул. Или то был нервный тик? Хаген застыл, боясь шевельнуться.

На столе в идеальном порядке расположились медицинские принадлежности – марлевые салфетки в прозрачных упаковках, пинцеты, дезинфицирующие растворы в пластиковых тубах и флаконы поменьше, тёмного стекла, эмалированная кювета, шприцы, корнцанги. Кальт пробежал пальцами по краю. Прищурился.

– Круг размыкается, круг замыкается. «Руки к солнцу, руки к центру мира…» Райген, помните? В вашем Центре Обучения были райгены? Сделайте шаг вперёд, я должен кое-что проверить. Боль усиливается при дыхании?

– Мне не больно.

– Да неужели?

Молниеносным, неуловимым движением он наклонился и дёрнул полотенце. Хаген прижал локти пытаясь удержать спадающую ткань, изогнулся и резкая боль прошила грудную клетку, выбив гортанный крик.

– Упрямство родилось прежде вас, – хладнокровно заключил Кальт. – Знаете, что такое упрямство? Стремление настоять на своём вопреки необходимости и здравому смыслу. Вы сейчас не в той форме, чтобы бросать вызов необходимости. Вероятнее всего, трещина или перелом одного или двух рёбер. Я мог бы сказать определённее, но вы же уклоняетесь от обследования. Франц отведёт вас на снимок и перевязку, а потом мы продолжим.

– Франц?

– Кто сломал, тот и чинит. Не волнуйтесь, мои люди способны делать выводы на основании одного эпизода, без череды ни к чему не ведущих повторений. Надеюсь, вы тоже? Давайте проверим.

Он прижал клавишу миниатюрного переговорника, висящего на стене. Хаген плотнее затянул полотенце, оглянулся. Собираясь в душ, он бросил одежду на стул у зеркала, теперь она исчезла.

Послышался тихий свист отодвигающейся стенной панели. В комнату вошёл Франц.

***

В комнату вошёл кто-то, отдалённо напоминающий Франца. И навязчивый рефрен «Что же они со мной сделали?» превратился в «Боже, что они сделали с ним?»

Не они – он.

Кальт.

Мучнисто-белая кожа Франца была словно присыпана пылью. Пыль собиралась в морщинах, очерчивающих провисшую линию рта, в уголках глаз, в ямочке на подбородке. Белесая пыль погасила блеск глаз, высушила слизистые. Франц не плакал. Он был мёртв и опять готовился умереть. Обнаженные атлетические руки безвольно свисали по бокам как тряпичные кукольные обрубки. Впрочем, руки были и ни к чему: он не мог и не собирался сопротивляться.

– Подойди поближе, – тихо произнёс Кальт. – Странный сегодня день: все прячутся по углам.

Франц повиновался. Он по-прежнему был мёртв, мертвее некуда, но под глазом задёргалась жилка, и всё лицо вдруг заплясало и поехало набок. Он сделал над собой усилие – заскрипел зубами – и умер опять, похоронил себя под слоем пыли.

В этот момент Хаген понял, что такое ненависть, ощутил её вкус – горький и щиплющий, разъедающий корень языка. Кальта нужно было убить. Непременно. Не откладывая в долгий ящик.

– Сломанные рёбра. Это из разряда инициатив? Посмотри на него. А потом на меня.

Тусклые глаза Франца ничего не выражали. Просто оловянные пуговицы. Сфокусировав их требуемое время на одном объекте, он перевёл взгляд на другой и замер в ожидании. Тишина давила на уши. Хаген хотел и опасался её прервать. Ведь тогда давление могло обратиться на него.

– Защищать, – сказал Кальт. – Я думал, это простое слово. Не требующее развёрнутых пояснений.

– Я виноват, – чётко выговорил Франц. – Я ошибся.

«Но это не он. Это Краузе». Из горла Хагена вырвалось клокотание. На секунду Франц поднял глаза и вновь опустил их. Не важно, кто нанёс удар. Важно, кто в ответе. Франц отлично знал правила игры. Не исключено, что некоторые из них он писал собственноручно.

– Отведи его к девочкам в радиологию. Скажи, чтобы потом проводили обратно. А сам подожди в моём кабинете. Я вскоре подойду и мы начнём. У тебя есть возражения?

– Нет, – хрипло ответил Франц. – Вы правы.

– И я могу быть уверен, что ты придёшь.

– Да, я приду. Я виноват.

– Молодец, – сказал Кальт.

Он перевёл взгляд на Хагена. В серо-голубых зимних глазах плясала ирония – то ли над присутствующими, то ли над собой.

– В такие моменты я начинаю сознавать, что живу не зря.

Он вздохнул.

– А что насчёт вас? Вопросы? Возражения?

– Нет, – ответил Хаген. Так же ломко и отчётливо, как прежде – Франц. – Всё понятно. Разрешите идти?

***

За эти тридцать-сорок минут девочки окончательно затормошили его. Краснощёкие, крутобёдрые, шумные, с круглыми чашечками локтей, выныривающих из просторных рукавов, с белокурыми кудельками, выбивающимися из-под съехавших набок шапочек, они сноровисто прижали его к аппарату, вытащили, обтёрли раны антисептиком, наложили тугую повязку, перехватившую грудь литым панцирем – и всё не переставая хихикать, шушукаться, задавать повторяющиеся, ничего не значащие вопросы. А как его зовут? А какая снаружи погода? А привезли ли новую униформу? А что слышно насчёт двухдневного отпуска в город? Дадут ли транспорт? А правда ли, что медосмотр новичков-патрульных будет проходить прямо здесь, а не в приёмнике напротив? А какой цвет ему больше нравится – лиловый или терракотовый, для маркировки образцов? А почему?

Хаген только моргал. В их бойких, бесцеремонных руках он чувствовал себя игрушкой, негнущимся целлулоидным пупсом. От медсестёр разило шипучкой, лимонной фрезией, медово-сладким жасмином. Теперь они щебетали о своём, о девичьем. Часто повторялось имя какого-то Вилли. О нём говорили с восхищением и укоризной. С назидательным предвкушением – ах, какой проказник! Если Территория и припекала мозги солдатикам, то этих добродушных кобылиц она, кажется, не трогала. А может, просто привыкли.

О самой Территории и утренней прогулке вопросов не задавали. Видимо, на этот счёт существовала какая-то инструкция.

Напоследок Хаген получил серию уколов в неожиданные места и – что уж совсем неожиданно – острый птичий поцелуй от самой миниатюрной из сестричек, барышни Элен.

«Не понимаю, – думал он, вышагивая по бесконечным коридорам в сопровождении рослых, румяных опекунш. – Как это устроено? Как устроено человеческое сознание? Как вообще монтируется одно с другим: беспечный женский смех, забота, интрижки, флирт, поцелуи, дружеские подначки, радио с закольцованной „Розамундой“, суета вокруг продуктовых талонов, кассы взаимопомощи и хоровые кружки, с одной стороны, и грязь, кровь, унижения, поставленная на поток живодёрня – с другой. Это же какой-то вывих, излом пространства – уместить всё в одной комнате, расставить мебель, не запнувшись…

Лагерь „Моргенштерн“ – слышите, Инженер? – лагерь! Не научный городок, не место для бивуака. Меня не пустили, но я видел: колючие проволочные петли под напряжением, номерные бараки, бритые головы – обезьянки, обезьянки… Кто они – политзаключенные? Или просто брак, мусор с высоким эмпо? У медсестричек тёплые руки. Они бинтуют Морица, который танцует. Я тоже буду… или всё-таки нет?»

«Он меня убьёт, – подумал он, когда впереди показалась полупрозрачная дверь бокса. – Повзаправдашнему. Не останавливаясь на полпути. Я боюсь? – признался он с колотящимся сердцем, замирая на пороге, вцепляясь в мгновение между „вне“ и „внутри“. – Да, да, чёрт возьми, я боюсь! Никогда и никого я не боялся так, как его. Если бы можно было повернуть, развернуть… Ах, если бы…»

Если бы…

***

Внутри было свежо, даже морозно. Кондиционер работал на полную мощность.

Где?

– Франц отдыхает, – пояснил Кальт, правильно расшифровав его беспокойство. – Приводит себя в порядок. Немного запачкался…

Сам он сидел на краю кушетки, поддёрнув брючины и аккуратно разложив полы халата. Вся его поза олицетворяла ожидание.

Запачкался…

– Он ведь не ошибся, – сухо сказал Хаген.

– А, блокада подействовала. Вы стали разговорчивее. Бок ещё болит?

– Нет.

– А болел?

– Нет.

Узорчатая, в заячью лапку, поверхность пола предоставляла много пищи для размышлений. Хаген предпочёл с головой уйти в созерцание. Слишком холодно, а наложенная сёстрами повязка не грела, наоборот, пережимала сосуды. Бесполезная вещь. Даже сквозь толстый слой марли он ощущал давление чужого присутствия.

Давление. Присутствия. Новая физика. А всё-таки тяжело…

– Франц увлекся, – сказал Кальт так же сухо, в тон. – Привнёс в дело посторонние мотивы. А мог бы сработать лучше и чище. Я обращаю внимание не только на результат, но и на процесс. Тем более, что и результат получился аховым. Как я в таком виде покажу вас Лидеру? Он, знаете ли, большой эстет.

– Покажете кому?

– Вы слышали.

– Вы сказали – «Лидеру»!

– Именно. Сейчас немного подлатаю вам плечо – с укусами Территории лучше перестраховаться, – а потом мы кое-куда прокатимся. Я скажу всё, что следует, а вы будете держать спину ровно, сохранять на лице нужное выражение и молчать. С выражением, конечно, швах… Может, оно и к лучшему, что вам подкорректировали мимику. В крайнем случае, можно будет списать на нервный тик. Я всегда так делаю.

Хаген не удержался, метнул взгляд выше, выхватив из фоновой мути угловатые колени – на раз, выпирающий сквозь ткань халата уголок блокнота – на два, и лишь на третий, коронный, заход – резко очерченный порог подбородка, ироническую складку в углу рта. Раз-два-три, выше не смотри…

– Лидеру, – повторил он недоверчиво.

– Видеосвязь, не рассчитывайте на многое. Рукопожатий не будет, всего лишь пара минут общения. Но чтобы их получить, нужно поторопиться. Выезжаем через полтора часа. Франц как раз успеет восстановиться, а вы – пообедать. Сегодня у вас волшебный день: танцы на Территории, встреча с Лидером… Есть и третий волшебный подарок – о нём узнаете своим чередом. А сейчас…

Он поманил пальцем, похлопал по кушетке рядом с собой. Хаген сделал над собой усилие и приблизился, оставив самого себя где-то позади, невесомо парящим за пределами этого страшного бокса, пропахшего спиртом, мясом и тщательно затёртой кровью.

– Вы как на эшафот вступаете, – заметил Кальт с некоторой досадой. – Садитесь!

Он подтянул Хагена за здоровый локоть и заставил опуститься рядом. Его прикосновения были профессиональными, точными, деликатно твёрдыми, оглушающими – Хаген вытаращил глаза и задышал, ватная тишина напомнила погружение в воду: сквозь мерцающую бутылочно-аквамариновую толщу он видел искажённые линии, цветовые пятна, квадраты и прямоугольники, отвлекающие от главного – ярких, пронзительных центров, окружённых серебристой радужкой. Затмение. Он моргнул, и изображение сфокусировалось, снова расплылось и опять…

– Эй-эй…

Что «эй»? Он отшатнулся, изо всех сил, и чуть не свалился с кушетки. Обхватил себя за плечи. Его трясло.

– Тш-ш-ш, – сказал Кальт. – Ну тихо, тихо. Всё, всё. Не трогаю. Да что же такое?

Он был изумлён. На этот раз неподдельно.

– Дышите, ну! И… нет, не понимаю…

Он резко встал, наклонился, навис и вдруг исчез, переломился в коленях и ухнул вниз – и оказался перед Хагеном, зрачок в зрачок, близко, но на расстоянии, на самой границе переносимости.

– Как вас зовут? – спросил он быстро, требовательно.

– Хаген.

– Не то.

– Не знаю. Прекратите! Почему всех так интересует мое личное имя? Оно есть в документах.

– А я хочу, чтобы вы его произнесли.

– Юрген.

– Юрген, – повторил Кальт. По его лицу прошла тень. – Юрген? Юрген… Нет, не так… Йорген. Вы же Йорген?

– Нет!

– Да. Я не ошибаюсь. Йорген. Хотя в ваших краях… – он оборвал себя, поморщился. – Ложная память?

– Наверное.

– Наверное.

Секунду-другую они мерили друг друга взглядами, тяжело дыша.

– И всё-таки Йорген. Реестр тоже может лгать.

– А вы?

– А я – Кальт. Я не лгу. Нет необходимости.

Он выпрямился и застыл, покачиваясь, постукивая пальцем по ключице, с выражением нормальной, живой обескураженности.

– Интересно. Очень интересно. Юрген-Йорген. Йорген…

– Не надо! – попросил Хаген. – Неприятно, когда так…

– Вижу. Странно. Придётся привыкать. Мы довольно много времени будем проводить вместе. Странно. Я подумаю. И дайте всё же заняться вашим плечом! Я уже смирился с тем, что мне придётся таскать вас за собой в качестве перспективной тени, но терпеть на закорках ещё и медбригаду на выезде – это уже слишком, даже для меня. Отвернитесь и перемножайте числа. Займитесь высшей математикой. Вы игротехник – вспомните экспоненту психофизической функции для каждой модальности. Стисните зубы и потерпите. Йорген, Йорген… ладно!

Он опять присел рядом, зазвякал стеклом, надавил, укусил тонко и больно. Плечо сразу онемело.

– Вот так курьёз. Как же мы будем работать?

– Никак.

– Да бросьте!

Он сноровисто и деловито проделал требуемые манипуляции, хмурясь, но терпеливо пережидая, пока Хаген преодолеет очередной приступ отвращения.

– Я подниму ваше дело и посмотрю, кто вас формировал. Тут что-то не то. Интересно. В самом деле, интересно. Но, конечно, не так интересно, как то, чем мы с вами займёмся! Маленькие каникулы и много-много работы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю