Текст книги "Пасифик (СИ)"

Автор книги: reinmaster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Глава 28. «Макс и Мориц»

Закат цвета бычьей крови веером расходился от горизонта, пропитывая ноздреватые облачные кольца. Одно из солнц прикрыло голодный зрачок, второе – распахнулось во всю ширь и таяло, окружённое каёмкой белого пара. Ветер крепчал, становился злее, острее. Южный послеполуденный жар быстро остывал, вытесняемый жёстким дыханием подступающего циклона.

Будет гроза. Дождь со снегом и град. Мигрень – к перемене погоды.

Тихо поскрипывала старая, рассохшаяся земная колыбель. Хаген с трудом перекатил голову. Его долила дремота. Он ощущал руки и ноги, но так, словно они были отделены от тела и лежали где-то неподалёку, тяжёлые, похолодевшие и ненужные. Гнутые запчасти, обрубки сырого дерева, не способные ни оторваться от почвы, ни пустить в ней корни.

– «Ну, Макс и Мориц, за вины здесь расплатиться вы должны!» – весело сказал Франц. – Знаете такую песенку? Ложная память. Но до чего же в тему!

Он дунул вверх, сгоняя со лба надоедливую прядь. Побарабанил по прикладу.

– Тебя, конечно, зовут иначе, но какая разница? Безымянный солдат. С таким же успехом мог бы быть Клаусом, Гансом или Эрвином. В конечном счёте все мы – лишь удобрение, помеченное в реестре случайным набором символов. Айзек подарил тебе имя, дом и предназначение, но на Луне не знают благодарности, и ты сам от всего отказался. Так кого теперь винить?

Он помрачнел.

– Ах, солдат-солдат. Какая жалость! Что ж, скажи «прощай», скажи…

– Нет!

Мориц тряс головой.

– Ты не можешь! – в его голосе прозвучало неверие. – Мы же Группа. Ты не можешь стрелять в своих!

Он посмотрел вверх, на Хагена, как бы беря его в свидетели.

Это сон. А во сне возможно всё…

Вот и всё.

Багровый вечерний свет маскировал лица, превращал их в чересполосицу светлых и чёрных пятен. Хаген с трудом отвёл взгляд от рогатого шлема Зигеля. «Неужели мне так и не суждено прочитать письмо?» Это казалось чертовски несправедливым. Как удар в спину от того, кого считал другом; как закрытая перед носом дверь, за которой раздаётся смех и здравицы под звон бокалов. Пасифик-Пасифик, неужели в мире есть место такой несправедливости? Он попытался пошевелиться и не смог. Из груди вырвался приглушённый стон.

Франц услышал его.

– Сиди спокойно, Йорген! – приказал он. – Сейчас я тобой займусь. А ты, садовый гном, отойди-ка и спустись немного. Ещё, ещё… достаточно. Вот спасибо. Ну же, не вертись, маленькая дрянь! Спляшешь для меня – останешься цел. Может быть, не обещаю.

– Дерьмо, – с вызовом бросил Мориц. Верхняя губа поднялась ещё выше, приоткрыв бледную полоску десны, из-за ощеренного рта казалось, что огнемётчик беззвучно смеётся. – И вы все бараны, что пошли с ним! Доктор Зима позаботится о каждом из вас, не сомневайтесь. Позаботится о всех, кто Перешёл Черту! И о тебе, красавчик-куколка. Любишь себя, Франц? Стал мастером и решил прибрать себе «Морген»? Только не выйдет, нет уж. Сказать, почему?

– Валяй.

– Да потому что ты плохая копия, дурила! Вообще никакая не копия, бросовый материал. Эрзац. Суррогат. Ну что, хватит тебе научных слов?

– Поговори ещё, – разрешил охотник. – Спой песенку, увеличь свой счёт, болтливая пешка.

«Не нужно. Не дразни его!» – взмолился Хаген, но взмолился изнутри. Система гирь и пружин, которую кто-то приладил к челюстям, не давала вымолвить ни слова, и все усилия дали в итоге лишь утробное мычание, слишком слабое, чтобы быть замеченным.

Курьерский поезд нёсся на полном ходу, не встречая препятствий.

– Пустышка! – выплюнул Мориц. – Что-то гундел там про благодарность? Подумай о ней сам. Закопав нас, ты закопаешь всё, что наворотил твой доктор. Но где тебе понять! Ты не нулевой человек и не новый человек, ты просто дерьмо!

Теперь он стоял один, подбоченившись. Одна из лямок сползла, и тяжёлый ранец с баллонами перекосился, сместившись на одно плечо.

– Дерьмо, – повторил он с ненавистью.

– Твой капитан, – поправил Франц. Он был разъярён, и улыбка на его лице напоминала горизонтальный разлом в скальной стене.

– Говнюк ты, а не капитан! – процедил Мориц. – Ты не имеешь права меня расстрелять!

– Конечно, нет, я же не расстрельная бригада. Но, может, тебя поразит молния? За твой грязный рот, гадёныш.

– Да пошёл ты!

Мориц махнул рукой, отвернулся и полез на склон.

– Как знаешь, – сказал Франц.

И вскинул карабин.

Объятый ужасом, Хаген только и успел подумать:

«Сейчас будет пиф…»

***

…Плафф!

В последний момент Мориц крутанулся, выставил руку, словно намереваясь перехватить пулю, изо рта его вырвался хриплый крик, смятый оглушительным хлопком и треском, с которым взорвались баллоны под давлением.

Ослепительный оранжевый шар развернулся и оплеснул огнём всё вокруг. Ревущая волна жара ударила Хагена в лицо, отбросив и опалив волосы, веки схлопнулись, слиплись намертво, защищая глазные яблоки от опасности быть сваренными в собственном соку. Даже так, с обратной, изнаночной, стороны себя, он видел яркое до жёлтой зелени, чёрно-алое бушующее облако, бросающееся из стороны в сторону отчаянным зигзагом, и в центре этого облака – пляшущую фигурку, словно составленную из палочек, чудовищно жалкую марионетку со вскинутыми словно в экстазе руками.

Нет-нет-нет!

Письмо дёргалось и вопило, и так же оглушительно, хоть и не слышно, выл и вопил он сам, вторя тому, что корчилось и извивалось, сначала в безуспешной попытке сбить огонь, затем – повинуясь тем же рефлексам, что заставляют рыбу биться на раскалённой сковороде – этой страшной предсмертной механике, превращающей человека в суматошно мечущийся клубок.

Плифф! Плафф!

Что-то хлопнуло, пламя опало и вскинулось снова, получив новую порцию пищи. Сквозь прижмуренные, лишившиеся ресниц смотровые щели Хаген увидел, как огнемётчик сделал несколько шагов назад и вдруг метнулся в сторону, рассыпая искрящийся дождь. Какой аттракцион! Мориц Великолепный, Огнедышащий Парень из Арнольдсвайлера! «Прекратите это, ради Бога!» Сквозь выкипающие и вновь наворачивающиеся слёзы Хаген увидел, как кто-то из патрульных поднял винтовку, но не успел выстрелить: новый отчаянный рывок – и охваченное струящейся плазмой тело оказалось на краю траншеи. Раз-два – выбросило кулаки-протуберанцы – и рухнуло вниз, как в бочку, откуда тотчас же – пфф! – взметнулся яростный, жадный язык, окружённый мириадом крошечных жалящих ос.

«А-а-а, – выдохнул хор ревущих, беснующихся голосов в голове Хагена. – Ааах!» – всхлипнул и затих, остался лишь ровный гул и треск гигантского костровища, шелест наложенных друг на друга радиопомех. Прижатое плотной, накалившейся полусинтетической тканью письмо затрепетало и испустило дух.

Мориц Великолепный закончил своё выступление.

***

– «Что может быть вкусней, милей румяных, сладких кренделей?» – мурлыкал Франц, поднимаясь вверх по склону.

Известняк хрупал под гусеничными траками его ботинок. Казалось, что вездеход-трансформер, по недоразумению принявший обличье человека, медленно едет по дороге из костей. Сначала из-за крутого гребня появилась голова с багрово светящимся нимбом, затем мощные плечи в теплозащитной броне из углеродного волокна. Смена кадра. Хаген моргнул, вперившись взглядом в гипсовое лицо, нависшее над ним как лунный диск.

– Ох, какой бледный! – посетовал Франц. – Сразу видно: эмпо-деградант. Маленький братец. И гляньте-ка: опять извозился, грязный как свинья. Ну да что с тобой поделаешь, мастер Йорген. Дай-ка я тебя почищу!

Он и впрямь принялся отряхивать его одежду от сажи и копоти, бесцеремонно ворочая неподвижное тело. Вопреки опасениям, он не полез в нагрудный карман, напротив, осторожно отодвинул руку, избегая контакта с тем, что пришло с Территории. Удовлетворившись результатом, положил добычу на лопатки и опять надвинулся сверху, загромождая обзор.

– «Я отучу тебя, злодей, от этих плутней и затей…»

Хаген затаил дыхание, испытывая уже не ужас, но непреодолимое омерзение. Сам ли по себе или поддавшись влиянию Территории, но Франц Перешёл Черту. Возможно, никакой черты и не было, возможно, она существовала лишь в сознании, но вспоминая неверие в глазах Морица, Хаген понимал, что грань, водораздел, демаркационная линия – не миф, не измышление, а самая бесспорная, самая реальная реальность.

– Что же он в тебе нашёл? – прошептал Франц. – Тебе известно? Покажи. Дай намёк. Может, я нашёл бы тоже?

Он стащил перчатку и провёл подушечками пальцев по его лицу, уделив внимание глазницам, скулам, переносице, троекратно очертив губы, будто пытаясь замкнуть их навсегда. Ухватив за грудки, оторвал от земли, подтянул к себе вплотную. От него исходил навязчивый, до боли узнаваемый запах – индивидуальный обонятельный почерк с привкусом мятных леденцов, зубной пасты и кордита, уловимый даже сквозь терпкую дымную пелену, оседающую в горле и на зубах частицами золы и пепла.

– Что в тебе такого, чего нет во мне?

«Спроси хозяина», – хотел сказать Хаген, готовый на всё, лишь бы избавиться от этих вкрадчивых, паучьих прикосновений, похожих на блуждание слепого по точкам таблицы Брайля, однако мышцы не повиновались ему, и изо рта вырвалась слюнявая мешанина звуков, какую мог бы издать слабоумный паралитик. Но Франц горестно кивнул, показывая, что понял.

– Он не ответит. Я должен догадаться сам.

«Так не мухлюй, – подумал Хаген, дрожа от гнева и ярости, запертых в глухой, омертвевшей коробке плоти. – Не ловчи, не списывай, не подглядывай исподтишка в чужую тетрадь. Напряги извилины! Только всё напрасно: суррогат не станет человеком, хоть наизнанку вывернись! Выкуси, сволочь!»

Словно отследив ход его мысли, охотник блеснул глазами:

– Прощай, солдат! Я буду по тебе скучать.

Он быстро поцеловал Хагена в щёку и разжал руки, позволив его телу грянуться оземь.

Увлекаемое собственной тяжестью, оно заскользило вниз по склону – сначала медленно, потом быстрее, подскакивая на кочках. Хаген втянул голову. Его тащило и подбрасывало, вертело и трепало словно бельё в барабане стиральной машины. Песок, казавшийся таким мягким, состоял из лезвий и соляных кристаллов, они впивались в кожу, ранили её, и каждый удар о поверхность сопровождался тучей мелкозернистой пыли, набившейся за пазуху, в рот и в уши.

Я упаду в траншею!

Но он приземлился поодаль, стукнувшись виском о камень.

Рядом раздался глухой шлепок и шуршание. Это Франц съезжал следом, слегка подтормаживая на крутых откосах. Достигнув подножия холма, он легко перепрыгнул лужицу горящего масла и встал над Хагеном, сжимая в руке уже знакомый нож с зубчатой серрейторной заточкой.

– Где двое, там и третий? Но сначала…

Громкий оклик прервал его, заставив недоуменно оглянуться.

Что-то случилось. Патрульные в панике показывали назад. Зигель пятился, скатываясь вниз, его лицо было обращено к тому, чего Хаген ещё не видел, но начинал слышать.

Раскаты грома.

Пока гипсовый охотник выносил приговор, Территория не теряла времени даром. Она инициировала свой судебный процесс, и судя по всему, он обещал быть очень громким.

И очень жарким.

***

– Солдат, – воскликнул Франц. – Солдат!..

Он потянулся к распростёртому на земле Хагену, но вырвавшаяся из скрытой между камнями расщелины струя пара свистнула ему прямо в лицо, заставив отпрянуть в сторону. Что-то задребезжало. Потом взорвалось. Бумм! Прямо из земли вертикально вверх взмыл песчаный фонтан, осыпал Хагена меловым порошком, фукнул и плюнул паром, хорошо, что не прицельно. Бу-бумм! Из траншеи выстрелил опавший было язык пламени, и словно аплодисменты от группы поддержки, отовсюду раздались хлопки. Земля вскипела. Это напоминало извержение вулкана, жерло которого долгие годы было упрятано под наслоениями, утрамбовано песком и торфом. Вулкан дремал, а теперь вот пробудился и решил чихнуть.

– Солдат! – вновь подал голос Франц.

Он держался за правый глаз, обожжённый паром. Другой, налившийся кровью, вращался, стараясь охватить всё вокруг, не упустив пленника. Нож выпал, и Франц не стал его искать. Вместо этого он пригнулся, будто намеревался прыгнуть.

Он прыгнет прямо на грудь. И проломит её, раздавит грудину своими вездеходными ботинками с шипами и грунтовыми зацепами.

Хаген попытался отползти, но преуспел лишь в том, чтобы сдвинуть разбросанные ноги. Очень вовремя: прямо в том месте, где секунду назад находилась его левая ступня, приоткрылся клапан подземной пароварки. Пф-ф! «У нас в Хель говорили ῝пфуй῞». Взметнувшаяся пыль просыпалась подобно свадебному дождю из риса, камешки застучали по голове, а один, самый острый, рассёк губу и во рту стало солоно. Хаген зашёлся в кашле, ощущая лихорадочную дрожь под собой, предвестник кашля куда более впечатляющего.

Зигель завопил. Забыв о субординации, он помчался к Францу и, добежав, дёрнул его за рукав так, что оба чуть не повалились на землю. Франц выругался. Его кулак опустился на опрокинутое лицо патрульного, прикрытое лишь нестойким пластиковым щитком. Раздался треск и кровь залила щиток, а Зигель, всхрапнув, опустился на колени пошатываясь, как бык, угодивший под обух, оглушённый, но не убитый.

– Дерьмо! – ломающимся голосом воскликнул Франц, превращаясь в Морица. – Дерьмо! Ах, триждыклятое дерьмо!

Он метнул взгляд в ту сторону, откуда шла громовая бомбардировка, и лицо его изменилось до неузнаваемости: такой пронзительный ужас Хаген наблюдал у испытуемых в Игроотделе за мгновение до того, что Байден называл «коротким замыканием».

Оно идёт!

Лёжа на спине, Хаген мог наблюдать за пологим склоном и куском неба, озаряемого всполохами приближающихся взрывов. Оживающий подземный вулкан приветствовал то, что надвигалось с севера. Незнакомый патрульный обхватил Франца и потащил за собой. Подвывающий Зигель потащился за ними, бросив вещмешок и пневматик-инъектор.

Земля зарычала, взбугрилась и треснула, не в силах удержать внутри кипящее, бунтующее содержимое. «Сварюсь или сгорю заживо!» – Хаген напрягся так, что заскрипели жилы, натягиваясь на шестерёнки гитарных колков, сосредоточился, устремил всё своё отчаянное нетерпение в бездействующие мышцы. Ничего. Отказано в доступе! Удар о камень тоже не прошёл даром: мутная пелена перед глазами удваивала очертания, два солнца превратились в четыре, а огрызок кирпичной башни далеко вверху и вовсе изломился, накренил черепичный колпак. И над ним – рядом с ним – выпрыгнул край вихревой воронки.

Да что же это? Неужели…

Пасифик?

Озарение пришло внезапно, с чудовищным облегчением, от которого он расплакался бы, если бы в слёзных резервуарах оставалась хоть капля влаги. Пасифик! Ну, конечно. Маловерный идиот! Что же ещё могло двигаться с севера, спешить на выручку, преодолевая сопротивление Территории; что ещё могло подоспеть так вовремя, чтобы остановить необратимое?

«Я здесь! – застонал он сквозь сомкнутые челюсти. – Помогите! Я здесь!» Звуки смешались, и тогда он просто замычал, задвигал вдруг оттаявшими стопами: «Здесь, помогите, я здесь!»

И его зов был услышан.

Загорбок холма завибрировал и начал крошиться, оползать по сторонам, а в середине, пробивая себе колею, как нож для колки сахара, возникло подвижное облако, имеющее очертания мужской фигуры. Облачное ядро было окружено тем самым вихревым полем, которое издалека заметил Хаген. Расширяясь кверху оно образовывало спиральную ураганную воронку, но если приглядеться, становилось ясно, что фигура у её основания двигалась на шаг впереди, и воздушный пылесос напрасно тщился настигнуть и втянуть в себя эту целеустремлённую человеческую пулю.

Шаг за шагом. Это напоминало столкновение воздушных масс, различающихся по плотности и температуре, компактную атмосферную войну, разыгравшуюся на весьма ограниченном пространстве, но не ставшую от того менее разрушительной.

Инженер?

«Вот оно – милосердие, – подумал Хаген со стеснённым сердцем. – Слово, исключённое из словаря Райха. Истинное милосердие заключается именно в том, чтобы уловить Тот Самый Момент и прийти на помощь не раньше и не позже. Не давая о себе знать, просто взять и прийти. И спасти – разве не в этом суть Пасифика?»

Он заморгал. Красноватый туман мешал разглядеть того, кто размашисто спускался по проседающему склону, но самые общие впечатления сложились в картину, которую мозг отверг как невероятную, и потому, когда высокая, широкоплечая фигура приблизилась к нему и склонилась, распространяя вокруг себя резкий запах озона, единственным, что осталось в голове, вертелось и вспыхивало под сводом черепа как восклицательный знак, как гипнотический ментальный стробоскоп, было: «Не Пасифик. Это не Пасифик…»

Нет, нет…

Но, Боже… Боже мой, как больно!

Необходимость задумчиво смотрела на него сверху вниз. В глазах её стыл арктический холод.

– А, Йорген, – сказал доктор Зима. – Вставайте, лентяй! У нас много работы.

***

Местность менялась.

Сначала, словно по мановению волшебного ластика, пропали звуки – взрывы, скрежет и бульканье прачечной. Осталась только тишина, только ветер, гуляющий в тоннелях и безликих лабиринтах серых вокзальных зданий. И приглушённый стук шагов как новый измеритель времени.

– Иногда я беру чужое, – сказал Кальт. – Но своего не отдам!

Хаген принял эту мысль без возражений.

Он болтался, переброшенный через плечо доктора Зимы. Не вполне типичное положение для официального лица, но для предводителя разбитой армии – самое то.

– Чёртов вы болван!

Против этого тоже сложно было что-либо возразить.

Кровь толчками приливала к голове. Дорога позади оказалась размечена тёмными кляксами: у Кальта вновь открылось носовое кровотечение, а свистящий звук затруднённого дыхания приобрёл металлическую жёсткость. Прижимаясь ухом к его костистой спине, Хаген слышал хрипы, редкие, но учащающиеся, когда доктор Зима пытался ускориться. Он всё ещё обгонял Территорию, но зазор неумолимо сокращался; вот уже туманную серую пелену пробил замирающий крик сирены, и железнодорожное полотно задрожало, возвещая приближение многотонного грузового состава, пущенного в обход разбомбленной ветки на Вер… да, на Вернигероде.

Ложная память захлёстывала их приливной волной.

Белая дымка курилась над штабелями рельсошпальных решёток, бытовками и настоящими вагонами, готовыми двинуться в путь по свистку проводника, а чуть дальше, превращаясь в молоко, омывала угловатые бутыли фабричных корпусов, красно-белые трубы и усечённые пирамиды башенных вышек, заливала низины, овраги, окопы и кратеры, скальные образования, имитирующие инопланетный пейзаж.

Смеркалось. Закат отгорел своё, небо подёрнулось пеплом, в окнах окрестных домов запрыгали неоновые отблески молний. Напрягая шею, Хаген силился заметить хоть что-то живое. Может быть, женщину, подарившую ему письмо. Само письмо тихо жалось к уголкам его сердца, таясь и вздрагивая от резких движений.

Кальт что-то пробормотал, хрипя и исходя жаром как паровой котел. Прислушавшись, Хаген разобрал:

– Фикция… Ничего твёрдого… Но я уловил принцип. Да.

Он пошатнулся, пьяно вильнул, нарушая линейную строгость кровавой разметки.

Хагена тоже болтануло в сторону. «Как дерьмо в проруби, – непременно подсказал бы Мориц, Поразительный Человек-Факел. – Как что-то в чём-то с приподвесом. А, счастливчик-свинопас? Как табачный харчок в офицерском харче. Трынды-шлынды в манде-баланде. Плавки на флагштоке. Как…»

– Ничего, – сказал Кальт. – Не плачьте, Йорген. Я же не плачу.

***

Кто-то опять тасовал карты.

«Не моё, – открестился Ленц. Его лицо напоминало прожжённый коврик: сквозь излохмаченные мясные волокна просвечивала зубная эмаль в пятнах мазута. – Ещё немного, и от меня останутся только зубы. Безотходное производство». «Ну, что ты такое говоришь!» – возразил шокированный Хаген. «Поверь мне, – настаивал Ленц. – Всё идёт в дело. Даже самый последний сор, пыль, дрянь… Даже ты». Белый коридор уводил круто вниз, но было уже поздно, гасли выдохшиеся за день лампы, и только наглый жёлтый софит никак не желал уняться: торчал на небе, как приклеенный, притягивая Знаки.

Притягивая внимание Территории.

Холодно. Почему так…

Пока он был в отключке, иней склеил ресницы. И положение тела разительно изменилось: он больше не ощущал давления на живот и пульсации крови в висках, зато лопатки упирались в упругую, живую преграду, а горячий обруч, обвившийся вокруг груди и пережатых, затёкших рук, не давал упасть вперёд и, определённо, был частью той тикающей силы, что раз за разом вытягивала из колоды сезонную карту «Айсцайт».

– Мы возвращаемся, – тихо сказал Кальт. – Вы задолжали мне, техник. Будет разбор полётов. Я не простил. Но потом. Всё потом. Можете идти? Потому что я… уже…

Его опять мотнуло, а вместе с ним и Хагена, сиамского близнеца.

– …слегка не в форме. Батарейки сели. Ха! Сядут тут, вашими молитвами.

С трудом дотащившись до ближайшего дома, он рухнул на ступени крыльца, засыпанные свежевыпавшим снегом. Этот ближайший дом был, по сути, и единственным, все остальные постройки оказались обманками, грубой подделкой из раскрашенной фанеры. Хаген стоял, наклонившись, опираясь на собственные колени, как двухсотлетний дед, и глядел на потрясающее упрямство доктора Зимы.

– Вы ранены.

– Если мы доберёмся до лаборатории, я вскрою вам мозг, – одышливо пообещал Кальт. – Никакой больше доброй воли. Хватит, поплясали! Я докопаюсь до истины. Чего бы вам это не стоило. Поняли?

– Да.

– У вас там что? Рогатка? Заряжена?

– Да.

– Да, – с отвращением передразнил его Кальт, прикрывая глаза. Подождал и спросил: – Ну?

– Что?

– Ничего. Всё жду, когда вы выпалите себе в коленную чашечку. Феноменальный идиот! Помогите мне подняться.

Опять сцепившись боками, они встали, жмурясь, когда ветер с размаху кидал в лицо пригоршни колких ледяных игл. Хаген не чувствовал ног. Последовательно вспоминая и находя у себя все симптомы обморожения, он пришёл к неутешительному выводу, что пальцы придётся ампутировать. Может быть, даже стопы.

– А, – выдохнул Кальт. – Вот оно…

Он выпрямился, подбоченился и сделался похож на всех оловянных солдатиков сразу.

Территория наступала спереди и с флангов, грохочущей снежной бурей, обледеневшей панцердивизией и призрачными ртутными отрядами, странными боевыми машинами, похожими на шагающие бронированные экскаваторы. Сначала Хаген услышал знакомый вой сирены, и лишь потом накатилась лязгающая, скворчащая, скрежещущая волна, ударила по барабанным перепонкам и выбила дух-ох-ах-ух… Столбы яркого алого света вонзились в небо, рассыпались фейерверком и обагрили горизонт.

«Нас просто сомнёт!» – понял Хаген, захлебнувшись метельной кашей. Он думал, что выгорел, выдохся, исчерпался до донышка, но в теле открылись потайные люки и неприкосновенный запас адреналина хлынул в кровь, заставляя поршни суматошно молотить по сердечным клапанам.

Доктор Зима что-то крикнул. Слова его были поглощены треском, но это не имело значения. Рука нырнула в карман и вынула шарик. Вспыхивающую головоломку, неотъемлемый атрибут кабинета-морозильника.

Игрушка? Зачем ему игруш…

Присев и как-то по особому перекрутившись, Кальт метнул головоломку навстречу наступающим ордам. Не дожидаясь результата, развернулся и побежал, волоча Хагена за собой.

Бдыщ-та-дамм!

Чудом сохранив равновесие, они запрыгали дальше, ускоряясь, совместно искажая пространство. Неприятель шпарил как в блюдечко, беглым огнём по три раза и ещё. С каждым оглушительным хлопком гигантская ладонь толкала в спину так, что стучали зубы. Земля гарцевала как жеребец. Что такое «жеребец»? Фикция.

Ах-ха! Территория не поспевала. У-лю-лю! Хаген закричал, увидев рогатки второго периметра. К ним уже бежали – врассыпную и группами: пятнистые патрульные, и зелёные научники, и чёрные солдаты лидера, Улле, Рупрехта, чёрта рогатого, да кто их там разберёт!..

– Не стреляйте! – сорванным голосом выкрикнул Кальт.

Самый ближний чёрный солдат вскинул пневматик-инъектор. Доктор Зима запнулся, обнял воздух и покатился, извиваясь. Хаген извернулся и увидел его совершенно белое лицо, взглянул вперёд и наткнулся на озверелый, ненавидящий взгляд сквозь бликующее стекло каски. Чёрный солдат размахнулся прикладом… и отлетел сам, а кто-то другой, потный, огромный стиснул Хагена в объятьях и поволок, дыша бензиновым выхлопом ему в лицо.

«Неси его!» – проревели над ухом. «Кого – его?» – удивился Хаген, но его уже перевернули и куда-то потащили. Носилки трясло. «Да идите вы к дьяволу!» – он вскинулся и получил затрещину. Санитар обернулся к нему и осклабился, показывая щербину на месте отсутствующего зуба. Это был малыш Уго, самый могучий из найденных Хагеном карандашей.

Вокруг творилась невнятица. Гортанные крики перемежались выстрелами, кто-то кого бил, а над всем этим ухала зенитная батарея, и темнеющее вечернее небо озарялось зеленоватой икотой. Хаген увидел, как пятнистый солдат дал чёрному в зубы, но был застрелен в спину. Тени метались, окликая друг друга, отдавали приказы, бранились, издавали истошные вопли; а над вилками антенн уже всходила маленькая круглая луна, вселяющая не ужас, а печаль, одну лишь печаль.

– У меня есть письмо, – сказал Хаген.

– Я знаю, – ответила Луна.

Кап. Её ледяная слезинка угодила прямо в уголок глаза. Со стороны, наверное, казалось, что плачет он сам, группенлейтер Юрген Хаген. Фикция и фикция.

Носилки втолкнули в фургон. Там было темно и сыро. Щелчок. Жёлтый свет фонаря проявил тень тени – славное недоброе лицо с острым носом, подвижным как магнитная стрелка, и большими хрящеватыми ушами, развёрнутыми как локаторы.

– Привет, – шепнул Хаген, – у меня есть…

Он запнулся. Ай-ай, сказала Луна, а и трепло же ты, группенлейтер!

– Ничего у меня нет. Совсем ничего.

Невидимая в темноте рука приложила к его губам флягу. Вода пахла очень хорошо. Просто замечательно. Он пил и пил до тех пор, пока вода не заструилась по щекам.

– Ну вы и нашумели, – сказал Хайнрих. – Даже и не знаю, что теперь будет!