Текст книги "Пасифик (СИ)"
Автор книги: reinmaster
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)
Глава 21. Инженер
– Я домой, – вполголоса произнёс Франц, залезая в карман за ключами. Несмотря на осторожность, он скривился, когда ткань рукава прижала выжженную лазерным штемпелем свежую метку «тотенкопф». – Твоя задача – «морген». Могу подбросить, а лучше набери Илзе, она где-то в городе и на колёсах. Потом свяжешься со мной. Держись, мастер!
Он белозубо усмехнулся и, улучив момент, шлёпнул Хагена по плечу, прямо по обжигающе горячей, запёкшейся, кажется, всё ещё скворчащей корочке.
– Наслаждайся, солдат. Продолжим позже, как только разберёмся, что к чему. Есть трамал. Нужен?
– М-мудила! Дай сюда…
– Перебьёшься, – весело сказал Франц. – «Наша честь – наша верность, а боль есть проверка чести». Ты же внимательно слушал? Даже, наверное, записывал. Ну, бывай. Не скучай, скоро вернусь.
Чёрная перчатка потрепала по щеке. Хаген отпрянул, дрожа от бешенства, но гипсовый охотник уже удалялся, лавируя между людскими скоплениями с ловкостью завсегдатая партийных сборищ.
– Его остановят.
Неслышно подошедший сзади человек с шапкой неприбранных волос цвета блеклой соломы задумчиво смотрел вслед ускользающему Францу.
– В «Абендштерн» уже направлены инспекционные бригады. Мне доложили, что они уже на месте. Нашего красавца-мастера перехватят по дороге, задержат для проверки документов, связь с реестром будет прервана и его отвезут на Грюнерштрассе, потом в Нойбанн по поводу претензии бывшего игроотдела: мол, после вчерашнего визита Йегера пропали биокор-модули, ещё какая дребедень… Будут кружить часиков до пяти, а потом доставят в Штайнбрух-хаус, в аккурат к вечеринке. Нам не нужны сюрпризы. Есть ещё что-то, что мы должны знать?
– Подвал, – хрипло сказал Хаген. – Блокируется с центрального пульта, но есть возможность аварийной блокировки. Заручитесь поддержкой Шефера, он покажет, где сидят бактериологи и не будет лезть на рожон… там спрятаны люди, испытуемые…
– Материал? Мы ничего не будем трогать. Всё останется на местах, пока Лидер не решит, что делать с лабораторией. Возможно, её возглавит кто-то из вас. Но не спешите тянуться к наследству, райхслейтер не любит спешки, а ситуацию с помещениями и оборудованием будут согласовывать с ним. Не торопитесь. Я бы выделил вам людей для охраны, но тогда вскроется ваша роль во всей этой истории. Думаю, вам лучше не светиться. Кстати, сделайте вид, что я вас допрашиваю, а вы сопротивляетесь – на нас смотрят…
В самом деле, на них смотрели, с ними здоровались. Главным образом, с руководителем внутренней службы, но Хаген обнаружил знакомых из «Кроненверк». Из соседнего отдела, он даже не знал их имён, но помнил по общим собраниям, а они, конечно, помнили его. И где-то поблизости болтался Байден, бывший начальник, внезапно ставший равным по статусу.
– Всё равно узнают.
– Не от меня. Вы напуганы, техник, простите, мастер, и я вас отлично понимаю…
– Да какой я, к чёрту, мастер, – пробормотал Хаген тоскливо.
Двери открывались и закрывались, пропуская внутрь холодный, седой от балконной подсветки и влажности воздух. Погода опять менялась: небо заволокло плотной пеленой, предвещающей очередное похолодание.
– Могу дать что-нибудь обезболивающее из своей аптечки. Вообще-то это не приветствуется, церемония посвящения предполагает страдание, но ведь мы никому не скажем. Только между нами, как говорят у нас в допросной.
– Благодарю, – сказал Хаген. – Но я, наверное, пас. Не так уж сильно и болит, что даже…
«Странно», – хотел закончить он, но остановился, поражённый догадкой, внезапно развернувшейся во всей очевидности. Для свежего ожога ощущений было явно недостаточно. «Эмпо-витамин» содержал солидную дозу эмпо-анальгетика. Кальт предусмотрел и это. То ли подстраховался, не рассчитывая на самообладание своего техника, то ли вмешались ещё какие-то соображения, о которых Хаген решительно не хотел знать. Он испытывал тянущее чувство мгновенного, предстартового бессилия, упадка перед рывком, и любые посторонние мысли вызывали дополнительный приступ дурноты.
– Что с ним сделают? – спросил он, с величайшим трудом выдавливая слова и заранее боясь ответа. – Что предпримет Лидер?
Соломенный человек пожевал тонкими губами, но ответил на какой-то другой вопрос, эхом звучащий в голове:
– Когда я вижу надменного тераписта из Хель, мне тоже хочется разобрать его на куски, чтобы убедиться, что он из плоти и крови, желчи, дерьма и слизи, как все мы. Взять бритву и вскрыть грудную клетку. У него вообще есть сердце, у вашего ублюдка-доктора?
– Не знаю. Не видел.
Пол под ногами мелко вибрировал, как будто они стояли прямо над основной системой, приведённой в движение много лет тому назад, но только теперь работающей в полную мощность. Поршень – шатун – коленвал – трансмиссия и дальше – перестук шестеренок, зубцом о зубец, где-то плавно, где-то со скрежетом, с запинкой, сотрясением осей. От подошв дрожь передавалась коленям, позвоночному столбу и той нити, что соединяла каждую макушку с крестовиной невидимого кукловода.
– Сегодня я проснулся счастливым, – сказал остроносый человек. – Не знаю, для чего вам это говорю. Видимо, навеяло вопросами. Сегодня я проснулся и загадал, что если прижму его к стенке, если заставлю его кричать, то буду жить долго. Очень долго. Глупо, да? Мы не перекинулись и парой фраз, а я ненавижу его, как будто близко знал, как будто он всегда стоял за спиной, держа меня за глотку.
– Да…
– Понимаете?
– Понимаю.
Прозрачный взгляд собеседника был направлен далеко вперёд, за пределы Ратуши, площади и города. Спрятанные под офисным пергаментом волчьи челюсти неспешно перемалывали слова.
– Сколько он угробил моих людей… Каждая жизнь как плевок в лицо. Я посмотрел микрофильмы. Последнего парня я натаскивал самостоятельно. Вы тоже там были, мелькали в кадре за спиной своего доктора. Не мотайте головой, я знаю, что не вы пытали моего сотрудника, но вы были рядом, совсем рядом… Всё только начинается, Юрген Хаген. Он ещё может вывернуться, и тогда за вас я не дам и ломаного гроша. И всё же дело того стоило, разве нет?
– Не знаю.
– Не знаете?
– Время покажет. Но мне бы не хотелось, чтобы его мучили.
– Странный вы мастер. Нет, правда, странный. Отправляйтесь по своим делам и возвращайтесь к шести. Я не буду посылать за вами людей и тормозить на перекрёстках. Просто убирайтесь! Не мешайте мне радоваться.
С тем Хаген и ушёл, оставив его в полном одиночестве насвистывающим походный марш, отрешённо наблюдающим за тем, как бронированные фургоны покидают стоянку, усеянную радужно-чёрными бензиновыми кляксами.
***
Соединяя перетёршиеся провода латунными клеммами, он зазевался и задел ноготь указательного пальца. Над второпях припаянными сочленениями курился сизый дымок, вонь горелой резины соединялась с запахом подпаленных волос. Закусив губу, Хаген колдовал над чемоданчиком с миниатюрной отвёрткой и паяльником. От напряжения он вспотел, на лбу проступили испарина, подмышки взмокли, разгоряченную и тоже повлажневшую спину охаживал сквозняк от неплотно заткнутых щелей под подоконником.
Вот настоящее мужское занятие. Такое же, как охота.
Как война.
Руку повело, затрясло. Он вцепился в край стола и скорчился, тяжело отдуваясь, повторяя себе: «Спокойно, техник! Дышите глубже…» «Сегодня я проснулся счастливым», – сказал офисный одуванчик, канцелярский волк, решивший принять участие в игре, чтобы заставить ублюдка-доктора немного покричать. Чёрт бы побрал эти древние конструкции, эти клубки проводов, окислившиеся разъёмы, помятые контакты, выгоревшие дорожки; чёрт бы побрал эти схемы, человек устроен куда проще!
Нежилая комната собирала звуки со всего города. Стены резонировали в такт ухающим ударам на заводских полигонах, в такт лязганью мастерских и щёлканью железнодорожных стрелок, отправляющих составы по новым маршрутам. Бдыщ-та-дамм! Его ждали на Фабрике для освоения следующей программы по основам анестезиологии. Полезная вещь. Пальцы дрожали всё сильнее, но тонкая работа была уже закончена, осталось убрать грязь да закрепить винтами кожух. Набор «сделай сам». И это только питание, а что там в блоке гетеродина? В следующий раз понадобятся детали, которых в Райхе нет и не может быть. На кой чёрт Инженер всучил такой антиквариат?
Антиквариат! Он вскочил и принялся ходить от стены до стены, укачивая себя мерным движением. Пасифик – тоже антиквариат, вырождающееся государство, не имеющее представления об истинном значении таких простых слов, как «позаботиться» или «потеха». Не знающее тысячу и один способ переработки человеческого тела в полезный продукт. Можно поклясться, что оружие, которым он располагает, морально устарело и вряд ли физически пригодно к использованию. Что же у них – у нас – есть? Что удалось вспомнить? Романтическую эмпо-чушь? Бисеринки росы на бархатной подушке лопуха? Мазок закатной акварели? Детский смех – горошком, колокольцами? Дельно, ничего не скажешь! Чист как первый снег, как бумажный лист из-под прокатного стана: пытай – не пытай – ни толку, ни символа, ни разумения. Весьма мудро – на случай провала, но теперь-то, теперь…
Я виноват. Простите меня!
– Простите меня! – сказал он в косо разрезанные лепестки пыльной мембраны. – Плохие вести. Будет война! Я принёс вам войну. Пожалуйста, ответьте! Скажите, что мне делать?
Спохватившись, щёлкнул верньером…
И живая тишина, пришедшая на смену безмолвию, выслушала всё, что он сказал.
– Будет война, – сказал он.
«Будет», – согласилась тишина.
– Через семь дней они сломают Стену.
«Через семь дней».
– Семь дней, – повторил он, задыхаясь. – Ведь это так мало – семь дней! Ведь это из-за меня их стало семь. Что вы можете сделать за семь дней?
Молчание.
– Ничего?
«Ничего», – признала тишина.
– Поговорите со мной, – попросил он тихо. – Не может быть, чтобы всё закончилось так. Не может быть, чтобы всё закончилось из-за меня. Я виноват! Я виноват?
И тогда пришёл Голос.
– Йорни, – сказал Голос. – Мой бедный маленький Йорни.
Молодой, и жалобный, и, без сомнения, женский – самый лучший голос на земле, несмотря на скорбь, звучащую в каждой певучей нотке. Он чуть не выпрыгнул из себя от радости, затрепетал всем телом и потянулся к мембране, обнимая ее как чашечку цветка.
– Вы… Вы… Инженер? Какой я дурак! Боже, какой…
– Боже, какой дурак! – воскликнул он с ужасом, возвращаясь в реальность, в звенящий медью Траум, к зубчатым колёсам и адвент-календарю. – Семь дней! Но как же быть с оружием? Нам обязательно нужно какое-нибудь… О-о, – застонал он, понимая. – В самом деле. Вы – мы – никогда ни с кем не воевали, откуда же может взяться оружие. Мы и не думали о нём раньше – зачем? Но сейчас, когда оно так необходимо…
– Территория…
– Верно! – он ударил себя по лбу. – Я кретин. Почему, с какой стати я решил, что она способна вам навредить? Вы и не откупались, просто давали Райху всё необходимое. Территория почему-то хочет ранить меня, но есть письмо, раз за разом мне стараются передать письмо, а я никак не могу его получить, потому что в затылок всегда кто-то целится. Но я всё же возьму его, завтра, обещаю! И тогда станет ясно, что я должен делать.
– Бедный мой Йорни. Бедный маленький Йорген…
– Да ладно, – успокоил он, – всё не так уж страшно. Не терплю драм. Завтра я добуду письмо, прочитаю и пойму, сможет ли что-нибудь на Территории спасти нас. А если нет, я всегда могу взять пистолет и выстрелить в Лидера… и в Улле… и в Рупрехта… и… ладно, это будет запасной план. Не волнуйся, я не подведу! Я так мучился, думая, что подвёл нас… тебя! Мне так хотелось, чтобы ты мной гордилась!
– Я горжусь…
Ветерок-полувздох в ракушку ладони. Он видел её, такую маленькую, сгорбившуюся девочку-женщину, в ореоле ласковых солнечных лучей – это же Пасифик! – и озерца слёз, так и не выплеснувшихся из берегов надежды.
– Только не плачь! – затараторил он, делая весёлое лицо, хватаясь одной рукой за волосы, а другой вцепляясь в динамик, словно желая дотянуться до неё, старательно зажимающей рот, чтобы подавить всхлипыванья. – Пожалуйста, не плачь! Всё нормально. У меня есть план, даже два плана! И я скоро вернусь. Пока не знаю, как, но скоро узнаю, я чувствую, и у меня всё хорошо, я же ещё жив, то есть…
Голос отдалялся, само собой, ведь Луна, перемещаясь к Апогею, уносила с собой самое важное, то, что он хотел бы, но не мог сохранить. Проклятая кальтовская необходимость! Из наушников ещё доносился шёпот – Хаген не мог разобрать слов, но что-то нежное, воркующе-тревожное, и тогда он тоже, забыв о том, что взрослый, о том, что официальное лицо, начал шептать в микрофон какой-то вздор, сплошные гласные, беспомощную морзянку – в ночь, в пустоту, вслед исчезающему маяку… либе-лебен-лебенсборн… куда же ты, не уходи, не покидай меня… неужели уже? Неужели пора? Ведь не подготовился ещё, так многого не увидел, не почувствовал, не понял, едва лишь стала брезжить розовая пыль рассвета на кромке век, ведь нельзя же сейчас прервать, именно сейчас, когда так мягка и тяжела подушка, когда самый чудный, самый волшебный…
– Не уходи, – сказал он низким, осипшим, неузнаваемым, умоляющим голосом. – Пожалуйста, не уходи!
Сквозняк шевелил отросшие перья волос на макушке, гладил по плечам, утирал остатки слёз… Всё, мой милый Августин. Всё прошло.
Всё.
Он вытер мокрые щёки.
Аккуратно разобрал по модулям свой занятный конструктор, поместил его в чемоданчик. Вынув душу, упаковал её рядом со складной антенной.
Наложил грим. Навёл лоск.
И в мгновение ока превратился в тотен-мастера с глянцевой обложки «Унзеркампф».
***
Партийная вечеринка начиналась в шесть.
Когда компактная машина задом вписалась в махонький квадратик между пуленепробиваемыми гробами райхслейтеров, танцующие цифры на электронных часах встали в позу пять-сорок пять. Ну, естественно.
Здравствуй, Необходимость…
Здравствуй, Йорген!
Раз, и два, и три… на последнем, четвёртом, такте все грани были собраны, развёрнуты, состыкованы уголок к уголку, рунные побрякушки разглажены и отсортированы по ранжиру, начищен козырёк новой фуражки, а значит, уже можно было вылезать из тёплой, уютной берлоги, чтобы встретиться лицом к лицу с кирпично-ржавым монолитом, окаймлённым невысокой стеной с контрфорсами и неизменной колючей проволокой, обнимающей натыканные по верху вертикальные штыри подобием вьюнка.
Штайнбрух-хаус. От дома одно название. То был замок-крепость, в миниатюре, но вполне настоящий, с уходящими ввысь каменными башнями – главной, со ступенчатой треугольной крышей, и сторожевой – приземлённой, с открытой платформой наверху, окруженной ровными кирпичными столбиками. Узкие квадратные окна позволяли обозревать окрестности и скрытый от чужих глаз Штайнплац, на котором производилась казнь привилегированных заключённых.
Хаген вслепую поправил фуражку, щёлкнул по фибровому козырьку.
– Внушителен?
– Само великолепие, – отозвалась Илзе, поднимая стекло, чтобы защитить кресло от дождевых брызг. – Бегите под крышу.
– Сейчас.
Он медлил. Сизые конвейерные ленты, застлавшие небо, неторопливо волочили облачные комья. Воздушный корабль, завороживший Кальта, был уже далеко, выпал снегом и градом где-нибудь на полпути к столице.
Я так никогда её и не увижу.
Ничего, кроме Траума. Никогда.
– Всегда было интересно, как вы умудряетесь так угваздаться, сидя на одном месте, герр мастер? Я бы даже сказала «усвинячиться», не сочтите за оскорбление вышестоящего по званию.
– Не всем дано. Вот потому-то я и важная шишка. Будущий швайнелейтер. Или швайнелидер, если решу подвинуть Рупрехта и сделать военную карьеру. Передо мной открыты все пути.
– Если продолжите открывать рот, пути закроются, – предостерегла она. – По принципу обратной связи.
– Пфе. Будь спокойна.
– Я спокойна, – она разглядывала его через полосатое от дождя окно, расплывчатая в туманной дымке салона. – Не теряйте головы, мастер Хаген. Случится лишь то, чему суждено случиться. Просто помните это и всё. А я буду снаружи ждать вашего вызова.
– Не стоит, – возразил он, испытывая щемящую горечь предстоящей разлуки. Кто бы мог подумать, что и здесь…
Скоро. Уже скоро.
– Идите, – настойчиво сказала Илзе, и он потрусил к воротам, приподнимая плечи.
Уже перед самым входом ветер хлестнул его по глазам, задёргал одежду. Он развернулся и попятился, хватаясь за околыш фуражки, а грустноглазая русалка в тёмной, мутной воде, освещенной лишь рубиновыми всполохами приборной панели, медленно покачиваясь, шевелила белой растопыренной звёздочкой, прижимая её к стеклу.
Такой он её и запомнил.
Глава 22. Суд
До шести оставалось пять минут, а в главной башне Штайнбрух уже царил балаган.
Было душно, потно и пьяно. Миновав охрану и очутившись внутри, Хаген целиком окунулся в туман, состоящий из кухонного чада, крепкого табачного духа, запаха солода, варёного хмеля и каких-то душистых трав, добавляемых в жаркое. Желудок призывно заурчал, и рот наполнился слюной, когда мимолётный ветерок донёс аромат свежей выпечки.
Апфелькухен? А вот и нет.
Больше нет.
В танцзале разогревался оркестр. Одна и та же музыкальная фраза перемежалась уханьем тромбона, после чего следовала пауза, а за ней – высокий истеричный крик, стихающий, когда в дело неожиданно вступали барабаны. Мощные дубовые балки и камины в сочетании с низким потолком и развешанными по шторам сигнальными флажками создавали атмосферу воскресного праздника в загородной пивнушке. Мастера в расстёгнутых мундирах слонялись по приукрашенным залам, переговариваясь междометиями, то и дело разражаясь приступами чересчур беззаботного смеха. Из бильярдной доносился стук шаров, и кто-то оглушительно громко, старательно, но неумело выводил «Камераден», дирижируя хором из таких же тугоухих певцов: «У меня был товарищ, лучшего ты не найдёшь…»
Хаген забросил фуражку на высокую полку, заваленную кучей изрядно помятых головных уборов. По крайней мере, здесь никто не боялся усвинячиться, так что в какой-то мере он и впрямь был среди своих.
– Лидер ещё не подъехал? – спросил он у распорядителя, заметного издалека благодаря красной повязке, намотанной на тощую руку в два слоя как бинт.
– Вас позовут, – вежливо ответил тот, внимательно изучая Хагена глубоко посаженными глазами под низким, нависающим скобкой лбом. – А пока можете пройти в Зеркальный зал, там накрыт фуршетный стол. Вы же наш новый тотен-мастер? Разрешите поздравить!
– Разрешаю, – позволил Хаген, недоверчиво оглядываясь.
Слишком много шума, запахов, суеты. Встречные партийцы смотрели на него с удивлением. Следуя по коридору вдоль выстроившихся у стены техников с электронными сигаретами в зубах, Хаген чувствовал себя проходящим через строй шпицрутенов. Праздненства в «Абендштерн» тоже собирали много народу, но протекали гораздо естественнее, даже с учётом кулинарных сюрпризов сестры Кленце. Всё познаётся в сравнении.
Ну, наконец-то! В окружении чужих багрово-апоплексических или испито-бледных масок мелькнуло знакомое лицо. Председатель комитета по изучению песенных традиций, Аксель Брукнер, обнимая за талию вертлявую официанточку, надрывно и зверки упирая на «р», внушал лопоухому офицеру, бросающему на проходящих жалобные взгляды: «Футар-рк р-развивает чувство звука… Не пр-р-рост… Духовная сила, да! Вы, вот вы… куда смотр-рр… Смотрите сюда… О!» Приметив Хагена, он расцвёл, замахал свободной рукой: «Юр-рген! Сюда… вы… обьясните этому дур-р… Идите же сюда, что вы телитесь!»
Хаген шагнул к нему, но от стены отделилась фигура и преградила путь.
– Шулер! – сказал Байден. – Я вас искал.
***
– Ах вы, умненький шулер!
В полутьме его лицо казалось вылепленным из глины.
Хаген попятился. Голем надвигался на него, медленно оттесняя вглубь коридора.
– Хайль, игромастер!
– Без чинов, без чинов! – бывший начальник замахал пухлыми детскими ладошками.
– Без чинов, – согласился Хаген, сделал ещё шаг и уткнулся во что-то мягкое, перинное. – Ох, простите! Хайль лидер! – он вытянулся во фрунт и щёлкнул каблуками. Байден поспешил сделать то же самое.
– Разуйте глаза, – буркнул тучный гном, министр пропаганды и просвещения Юлиус Фелькер.
Не слушая извинений, он захромал куда-то вглубь коридора, в темноту, удаляясь от звуков веселья. При ходьбе он подпрыгивал и будто бы отбивал ритм сжатым кулаком. Уродливая тень сопровождала его по пятам, корчась и перепрыгивая через плитку.
– Скоро начнут, – сказал Байден.
Весь он был изжелта-коричневый, отёчный, но держался бодрячком, выпячивая плотный животик, обрисованный жемчужным кителем. Около второй пуговицы, впрочем, уже расплывалось безобразное жирное пятно, а на рукаве Хаген углядел следы губной помады.
– Лидер уже прибыл, а скоро подвезут нашего дорогого доктора. Они посетили транспортный цех и Фабрику, вместе, как добрые товарищи. Боевые друзья. Трогательно, не правда ли? Десять-двадцать минут передышки, ну знаете – перекур, попудрить носик – и начнут. Кстати, насчёт попудрить носик… У меня есть, могу проспонсировать, чтобы вы немножко расслабились. Хе-хе, мой техник… Всегда-то вы какой-то зажатый, взъерошенный, нервный… Нейрончики-то шу-шу-шу, шелестят, плетут интриги. Что?
– Я вас не понимаю, – сказал Хаген.
– Да уж конечно. Знаем, знаем. Расслабьтесь, здесь нет вашего морозного чудовища. Это же он категорически против химических зависимостей? Ну ничего, ему придётся кое-что переосмыслить. Хотелось бы посмотреть, но сегодня заседание пройдёт при закрытых дверях. Хотя вас наверняка пригласят. Будете потом популярным, просто нарасхват, глядите – не продешевите. Ну, а мне-то уж расскажете бесплатно, по старой памяти, а?
– Расскажу о чём?
– Как всё пройдёт, – он мелко захихикал, закулдыкал-забултыхал животом, потирая ладони. – Сдали своего начальника, а, шулер?
– Я?
– Ну не вы, не вы. Йегер. Мне рассказали. Но, может, вы были в сговоре? Техник-техник, ах, простите, мастер, я бы скорее ожидал этого от вас. Всегда в вас было что-то такое… маневренное. Такое, знаете, – копьём в спину. Меня ведь вы тогда тоже подкололи – с этими деградантами.
– Вы – меня, я – вас, – осторожно сказал Хаген. Он не мог понять настроения собеседника.
– Верно, верно. Столичная штучка. Прекратите улыбаться! Что? По-прежнему, небось, думаете, что умнее своего мастера? Признаться, я хотел вернуть вас в отдел, немножко побеседовать, кое о чём напомнить, ну-с, и однажды чуть было не подловил, но ваш хозяин щёлкнул меня по носу. Он ведь единоличник, наш милый Айзек. Какие ваши качества ему особенно приглянулись? Ну же, техник, давайте начистоту!
Он игриво толкнул Хагена локтем.
– Расскажите о своих грешках дядюшке Виллему. Мы все не без греха, все чёрненькие трубочисты. Только и осталось – хвалиться, кто больше нагрешил. Чем вы прельстили доктора, Хаген? Прельстили до того, что он внаглую изменил церемонию посвящения. Можно сказать, поставил лидера перед фактом. Мы все сегодня были разочарованы, узнав о том, что боя не будет.
– Боя?
– Ну как же, два претендента, одно место. Я ставил на Йегера, уж простите. Хотя сейчас думаю – зря. Вы – тёмная лошадка, Хаген. Сейчас бы я сделал ставку на вас. Впрочем, я уже проиграл. Ваш доктор тоже тёмная лошадка. Вы друг друга стоите.
– Пожалуй, – признал Хаген, с трудом переваривая услышанное.
Бой с Францем? Вот так, без предупреждения, на глазах у всей толпы? Собачьей своры, нет, волчьей стаи, оскалившей зубы в ожидании первой крови? Полезная традиция. А что нужно сделать, чтобы стать обермастером? Выжечь напалмом жилой квартал? Взорвать Дом Народа? Перегрызть глотку адъютанту Рупрехта?
Или всё проще – подставить кого-то из своих?
– А мог бы выбрать сам, – Байден пожал плечом. – В крайнем случае позволительно. Но ведь упёрся, рискуя вызвать гнев всего командования. И ведь вызвал! Я бы мог помочь старому приятелю, благо навыки-то остались, но лидер решил оказать ему особую честь. Говорят, привёз с собой хель-бригаду и даже с инструментами специально для такого случая. Как видите, упрямство чревато. И главное – ради чего? Что у вас там за игрушки, а, шулер? Просветите, а я никому не скажу.
– Просто он… хороший руководитель, – сказал Хаген, с недоверием прислушиваясь к собственным словам.
– Был. С вашей – и Йегера – помощью он был хорошим руководителем. Покорно благодарим. А я, значит, был плохим, – Байдена покоробило. – Господи боже! Ну-ну, милый техник. Ну да ладно, – лицо его посветлело. – Что вспоминать былое. Забудем и пожмём друг другу руки. – Он закивал с воодушевлением, подпихивая Хагена пухлым плечом. – Разотрём в пыль, эй, техник! Всё время забываю, как к вам теперь обращаться, уж не сердитесь, не со зла. Давайте руку!
Он обхватил пальцы Хагена своими, холодными и влажными, цепкими как водоросли, энергично сотряс добытую с боем кисть.
– Мы ещё поработаем, мастер! Рука об руку, а? Рука руку моет. Мы ещё пригодимся друг другу, умненький столичный шулер: я вам, а вы мне. Так и трудятся в Райхе.
***
Что же это? Забери меня!
Не могу дышать!
Вот теперь точно сон. Ведь не может быть правдой – такая концентрация мерзости на квадратный дюйм! Послеобеденный дремотный кошмар, фантасмагория! Как будто с момента объявления войны мир вдруг решил снять маску, и внезапно обнажил такую неприглядность, что только плюнуть да прикрыть срам, а нечем. Ещё вчера – всё солидно, поступательно, и вдруг – трум-пум-пум, пошло-поехало, скорее и скорее, бесстыдней, обнажённее. «Абендштерн» – просто островок упорядоченности: люди сверху, живодёрня снизу, а в середине – «шлюз» и кабинет-морозильник. Стоило убрать хозяина, и всё смешалось.
А теперь вся эта дрянь хлынет в Пасифик?
Ну уж нет!
Размашистым шагом он обходил зал за залом, комнату за комнатой в поисках непонятно чего. Пьяный голос окликнул: «Эй, тц-тц, техник!», он отмахнулся – позже. Ничего не видя перед собой, так и пёр бы напролом, но кто-то схватил его и обернул вокруг собственной оси.
– Какого чёрта ты здесь потерял? Я тебя везде ищу! Иди-ка сюда.
Франц Йегер, сосредоточенный и хмурый, внимательно оглядел его, всё так же придерживая на отлёте, как художник держит перед собой эскиз, угадывая в нём будущее полноцветное воплощение смелых фантазий. Выискивая неточности в замысле и штриховке. Быстрые пальцы – на сей раз в белых нитяных перчатках – пробежались по пуговицам, проверяя и восстанавливая прямую линию. Ущипнули тут и там, снимая невидимые нитки.
– Что ж ты за чучело! За мной. Пора.
Они углубились в тёмный лабиринт коридоров, в котором ранее исчез Фелькер. Электрические факелы сменились овальными плафонами полупрозрачного стекла, нехотя пропускающими голубоватый рассеянный свет. Температура понижалась. Скрытые за ребристыми панелями монотонно гудящие кондиционеры очищали воздух от посторонних примесей, делая его стерильным.
Мы идём в местный подвал. Местный «виварий» и секционный зал.
Кальт должен чувствовать себя как дома.
Поворот за поворотом. Франц двигался уверенно, как будто получая мысленный сигнал или восстанавливая в памяти загруженную давным-давно карту. Иногда он поворачивал голову, проверяя, не отстал ли попутчик, тогда Хаген видел свежую царапину, пятнающую гипсовую щёку.
– Всё перекрыто. «Абендштерн» кишит людьми Улле. Ну, мы ещё посмотрим.
Он ронял слова, напряженно размышляя о чём-то. Бегущая рядом тень загибалась угрожающим знаком вопроса. Хаген запыхался, но не смог удержаться от ответной реплики:
– Успокойся. Своё наследство ты получишь.
– Бол-ван!
Издав сдавленный звук и по-кошачьи зашипев, Франц схватил его за горло. Шандарахнул о стену, навалился всем телом, каменно тяжёлый и горячий, остервеневший от злобы:
– Пар-ршивый идиот! Слепая пешка!
Мелькнула белая молния, готовясь нанести удар, и Хаген зажмурился, но ожидание затянулось, а потом он почувствовал неимоверное облегчение, когда пышущий жаром неподъёмный гнёт убрался с груди. Опасливо приоткрыл глаза.
Франц приводил в порядок нагрудную плашку с ромбовидными значками освоенных программ.
– Пойдём, солдат, – сказал он устало. – Не то начнут без нас.
Он опасался зря – ждали именно их.
Лидер снисходительно замахал, когда они синхронно выбросили руки в большом партийном приветствии – ну, будет, будет! – жестом указал на два складных брезентовых стула, поставленных в некотором отдалении от беломундирной группы райхслейтеров и обермастеров, чинно рассевшихся в три ряда. В первом ряду в кресле с высокой спинкой бок о бок с лидером восседал Мартин Улле. Прямо за ним, одинаково закинув ногу за ногу, блестя круглыми стёклышками очков-хамелеонов, расположились сухие как вобла и стандартные как заводская деталь нейротераписты в униформе Хель.
А у самого входа, почти сливаясь со стеной, переминался бледный, остроносый человек с растрёпанной гривкой выгоревших соломенных волос.
Всё было готово к представлению. Служитель надорвал последние билеты, и в зале воцарилась густая театральная тишина, нарушаемая сдержанными вздохами и шуршанием программок.
– Пригласи его, Гюнтер! – попросил лидер.
Соломенный человек кивнул, прислушался и предостерегающе вскинул палец. В темноте коридора уже слышались отчетливые шаги, всё громче и громче.
Кальт тоже ценил пунктуальность.
***
Тик-так.
Доктор Зима рассекал пространство как ракетный крейсер, не интересуясь, поспевают ли за ним конвоиры, бултыхающиеся в кильватере.
Вступив в комнату, он небрежно кивнул собравшимся и встал, скрестив руки на груди. Тусклая полоса магнитного наручника пролегла как раз между браслетом и часами, туго обхватывающими запястье. Раздражённо прищуренные льдисто-серые глаза проехались по лицам присутствующих, отметив каждого остро заточенной галочкой.
– А вот и мой доктор! Мы отлично прогулялись, – приветливо сказал лидер. – Успели отдохнуть? Если вам необходима передышка, мы можем подождать.
– Кворум есть, давайте начинать, – нетерпеливо предложил Кальт. – Время не ждёт. Мне будет позволено присесть или…
– Будет лучше, если вы останетесь на ногах, Айзек. Чтобы мы не забыли, кто кого судит.
Голубоватый свет стелился по полу жидким ковром, струился по шпалерам в узорчатых рамах. Геометрический орнамент тканных картин в точности воспроизводил излюбленный рисунок обоев в приёмной «Абендштерн». «Если это сон, – подумал Хаген, – то я не хочу его видеть. А если нет – не хочу тем более!» Рядом ворохнулся Франц. Неудобные, шаткие стулья были развёрнуты таким образом, чтобы лидер мог наблюдать за бывшими помощниками. Он и наблюдал. Хаген чувствовал покалывание в тех местах, где липкий взгляд Райса ложился на вспотевшую кожу.
– Надеюсь, новые мастера приобрели ваши достоинства, а не недостатки. У меня большие надежды на вот этого, тёмненького Юргена, бравого солдата с внешностью вечного новобранца… Но, вероятно, я ошибаюсь?