Текст книги "Пасифик (СИ)"

Автор книги: reinmaster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– Лидер плохо себя чувствует.

– Не хороните любимых раньше времени, – произнёс Кальт скороговоркой и подмигнул. – Уже поздно, Йорген. Поглядите на часы.

– Они не работают.

– Верно. Значит, вам пора спать. Я разбужу, когда мы начнём.

– Что-что? – ошеломлённо переспросил Хаген, когда ледяные пальцы схватили запястье, сдавили и выпустили, чем-то оцарапав. – Что вы сделали? Я не разрешал прямо сейчас…

– Пиф-паф, – весело сказал Кальт. – Будет не больно. Я обещаю.

Он не солгал и разбудил, когда всё началось. Правда, лишь затем, чтобы поздороваться и опять уплыть под потолок, где из белоснежных содовых сугробов вырастали пузырчатые стальные глаза ослепительной чистоты. Это было стерильное место, совсем не похожее на Пасифик, но доктор Зима дал слово, и почему-то Хаген ему поверил. Как вскоре выяснилось, не напрасно.

Было совсем не больно.

Ну, может быть, самую чуточку.

Глава 14. Спарринг-партнёры

Генцель обещал доложиться полчаса назад и провалился в преисподнюю. Его браслет был активен, но не реагировал на вызов. «Бордель!» – задумчиво произнёс Хаген, набирая Аквариум. Илзе успокаивающе погладила его по шее, прошлась по спинальным точкам, снимая мышечный спазм. «Погоди, – сказал он. – Я им накручу хвоста, балдёжникам. Устроили там лавочку с преферансом…»

Аналитики откликнулись тотчас: оказывается, Генцель решил лично донести результаты, но по дороге был перехвачен инспектором, и теперь вынужден колесить по задним дворам, по горам, по долам и отхожим местам, плести небылицы, втирать очки и искать коллег, чтобы сдать им осточертевший груз и отправиться по делам. Так, может быть, герр Хаген вызовет огонь на себя, потому что у инспектора, конечно, есть вопросы, даже целый список, мелким, убористым почерком…

Герр Хаген не изъявил желания вызвать огонь на себя. Вместо этого он посоветовал выкручиваться своими силами. Терять ключи. Брать измором. Подсунуть самую красивую из общих секретарш, дылду с цветком в волосах. Одно из двух – либо докучливый гость очаруется и проведёт остаток дня в брачных танцах, ворковании и чуфырканьи, либо его придётся нейтрализовать иными методами.

– Какими? – тут же спросил Арне. Он был из тех, кто робко, вежливо, чайной ложечкой вынимает мозг по кусочкам. Хаген вздохнул. Ему до тошноты надоели соглядатаи Улле, зачастившие с проверками. И ещё больше надоело решать вечные проблемы аналитической секции.

– А спровадьте-ка его в двойку. Они как раз заняты «Музыкальной паузой» для Кройцера. Вот и устройте ему паузу. Послушает функциональную музыку, ребята покажут что-нибудь из компьютерной пиротехники, мини-лекция, пятое-десятое…

– Инфосекция просила не отвлекать, – пробормотал недальновидный Арне и получил полный набор пистонов. Хаген с наслаждением принялся припоминать. А припомнить было что. Срыв графика – раз. Ночные посиделки и подозрительные своей массовостью утренние недомогания – два. Плюс мутная история с энерготониками. Стало быть, два с плюсом. Безобразная свара с архивистами из «Датенбанк» – это уже три. Чёрт возьми, три! А теперь персонально…

Закончив, он долго и бессмысленно двигал бровями, дёргал губами, издавал лошадиное цоканье, сопел и фыркал и вдруг сообразил, что Илзе рядом, слышит, запоминает и ждёт распоряжений. Терпеливо ждёт. В высшей степени корректно.

– Что? – спросил он, испытывая неловкость и раздражаясь уже из-за этого. – Смешно? Киплю, булькаю, бренчу крышкой. Забавно, наверное, выглядит со стороны?

– Нет, – тихонько сказала Илзе. – Раньше было забавно, а теперь нет. Натурально. Я поверила. Вы очень устали.

– Устал, – сознался он. – Засиделся допоздна и вот…

– До без четверти четыре. И у вас снова была тахикардия. И мигрень.

– Так, – сказал Хаген, еле сдерживаясь. – Значит, опять. Может быть, хватит меня мониторить? Это нервирует!

– Простите, – отозвалась она ещё тише, но твёрдо. – Не волнуйтесь, пожалуйста.

Умелые пальцы профессиональной массажистки пробежались по затылку, огладили загривок, вновь спустились по шее, захватив мягким полуобручем, и Хаген расслабился. Как всегда. Он хотел бы проявить стойкость, давал себе зарок не реагировать, но тело жило по своим законам и начхать ему было на принципы и обещания.

– Я могла бы прийти к вам ночью, – предложила Илзе. – Помогла бы справиться с бессонницей.

– Нельзя, – сказал он.

– Можно, – возразила она. – У меня есть специальное разрешение. Шеф очень рекомендовал. Я вам не нравлюсь?

– Нравишься, – процедил он, чувствуя прилив моментально обузданного, выверенного, с прохладцей и инеем, но всё-таки бешенства. – Скажи шефу… Нет, я ему сам скажу.

«Не скажу, – думал он, машинально развинчивая и скручивая металлическую подарочную ручку, убивая её и воскрешая вновь. – Кукловод. Сводник. Контролёр. Залез бы и под кожу, так ведь не поместится. И конвой, вечный конвой с особыми распоряжениями. Спасибо, что не Франц. Спасибо, что Илзе. Красивая девушка – Илзе. Главное – не привязываться!»

– Может, стоило предупредить об инспекции? – аккуратно осведомилась Илзе.

Она всё делала аккуратно. Следуя полученным инструкциям, аккуратно настояла, чтобы Хаген хотя бы два раза в неделю принимал снотворное, посещал тренера и партийный оптимум, не пренебрегал коллективной психогимнастикой и заглядывал к диагностам с Фабрики – по расписанию, отпечатанному в двух экземплярах и прикнопленному над столом.

Когда он захотел незаметно выбраться в Траум, она аккуратно объяснила, что перемещаться по городу и окрестностям он будет только в её сопровождении. А потом, когда он попытался возразить, – сумбурно, с щенячьим задором, бр-р, как бы стереть это стыдное воспоминание! – столь же аккуратно вырубила его, дождалась, пока он придёт в себя, и объяснила опять. После этого Хаген пересмотрел своё отношение к занятиям в Центре физической подготовки. Одно дело – схлопотать от Франца, хотя и это достаточно унизительно, но всё же объяснимо, даже как-то классически: мыслящая интеллигенция подавляется грубой армейской силой, – и совсем другой коленкор – когда тебя без особого напряга обрабатывает миниатюрная фрау с безупречным маникюром и лёгкой грустинкой в фиалковых глазах.

– Предупредить? Он скажет гнать проверяющих поганой тряпкой. Этот хмырь позвонит Улле. И начнётся грызня прямо в присутствии Лидера, взаимные обвинения, швыряние помётом, а им только того и надо… Нет уж, выкрутимся сами. А хотя…

«Я-то чего беспокоюсь?» – спросил он себя и не нашёл ответа. Беспокоиться следовало о другом. Например, о том, что министру безопасности успели донести о новоиспечённом «ресурсном центре» и некоторых шагах, предпринятых Хагеном в значительной степени самовольно. Если эта тема всплывёт на совещании в Стахоле… А она, конечно, всплывёт.

День обещал быть напряжённым.

– Тренер просил не опаздывать, – предупредила Илзе. – В Управление у вас повестка на одиннадцать сорок. Мне переслали планнинг Дитрихштайна. У вас совпадают графики, а значит, я могу договориться, чтобы вас записали на контактную разминку. Тогда вы сможете поговорить до вызова, лично и в приватной обстановке.

– Он же меня раскатает, – мрачно сказал Хаген. – Как это у них называется – «большая стирка»? «Пропустить через табак»? Одно лечим, другое калечим? А впрочем… впрочем, ты умница. Запиши и поехали. А Генцеля ко мне, когда вернусь. Если вернусь. И скажи ребятам, чтобы ждали у «Кроненверк», только где-нибудь на задах, не отсвечивая. Попробуем вытащить ещё парочку… карандашей.

Илзе бросила на него косой взгляд, замялась.

– Что? – спросил он с ожесточением. – Ну что?

– Простите, но я всё же спрошу: вы уверены? Просто шеф приезжает сегодня, и он, конечно, в курсе, но в общих чертах, и… Не мне судить, но мне кажется…

Боль полоснула внезапно, через глазницу назад, рикошетом по черепу – динг-донг. Он мотнул головой и засопел, схватил себя за волосы, дёрнул, уговаривая себя не стонать. А потом на помощь явились тёплые ладони Илзе, и всё прекратилось, только в дальних уголках гулко отдавалось эхо, повторяя протяжное окончание так и не вырвавшегося крика. «Будет почти так же, – подумал он, смаргивая слезу. – Только хуже. Много хуже». Он с трудом повернул голову. Илзе смотрела на него, затаив дыхание, изломив тонкие, подретушированные бровки, и каких-нибудь пару недель назад он счёл бы её человеком, может быть, даже девушкой, и, может быть, даже ласковой…

– Ты действительно думаешь, что я нуждаюсь в напоминаниях?

– Простите. Наверное, я… хотела проявить заботу.

– Спасибо, – сказал Хаген. – Только придётся подобрать другое слово. Это зарезервировал шеф. Он заботится о своих солдатиках. Если я окараюсь, он позаботится и обо мне.

***

Подчинённые Дитрихштайна звали его «папой Отто». Коротко. Просто. Без затей.

«Папа Отто» отыграл за семь минут, закончив бой прямым в солнечное сплетение и мощным лоу-киком по голени. Падая на маты, Хаген не удержался от крепкого словца. Дитрихштайн хмыкнул.

Он был невысок, жилист и тёмен, как будто опалён солнцем, однако солнце никогда не заглядывало в катакомбы Управления, и если приглядеться, можно было заметить бугристость кожи, её рассыпчатую, пиксельную структуру. Особенно обожжёнными выглядели локти и костяшки пальцев. Поговаривали, что бывший руководитель крипо, а ныне – начальник службы внутренней безопасности укрепил их титановыми имплантатами. Вполне возможно. Морщась, Хаген ощупывал травмированную ногу. По ней словно проехался грузовик с арматурой.

– Научники, – сказал Дитрихштайн. – Все эти новомодные методы. Имитация, нейростимуляция, гипнопедия… Слышал краем уха, а больше не интересовался. Вы же ускоренник? «Движение без движения»? Ну да. Движения поставлены, но не согласованы. Новомодные фигли-мигли. Удар есть удар, а ваши программки можете крутить в трудовых лагерях. Практика и только практика. Что, не так?

– Так, – согласился Хаген. Он знал, что легко отделался. Дитрихштайн часто наносил серьёзные повреждения своим спарринг-партнёрам – ломал кости, крошил зубы, дробил суставы. Неудивительно, что вписаться в график его тренировок оказалось довольно легко. Очередь из желающих не стояла.

– Я вас вызывал, – сказал Дитрихштайн, снимая шлем и вздыбливая пятернёй слипшиеся, начинающие редеть волосы. – Около полудня. Хотел бы говорить с вашим шефом, но его нет, да и человек он, судя по всему, необщительный. А разговор намечается серьёзный. Вы другой, я о вас уже слышал. Пытаетесь меня подловить? Честно, ну? Юлить не советую.

– Пришёл сдаться, – простодушно сказал Хаген. – Чего уж. Вы же хотите нас съесть. Ешьте. Прошу прощения, герр оберст, группенлидер!

– Ладно, «прощения» – тут без чинов. Съешь вас, как же. Научники – те же синоптики: то ясно, то пасмурно, и никто ни за что не отвечает. Гибкие черти. На-уч-ники.

Он размял суставы, несколько раз подпрыгнул на месте, вздохнул и, наконец, приняв решение, направился к выходу из зала, поманив пальцем:

– Пойдёмте, здесь есть закут. Даже удобнее. Без аппаратуры прослушивания. Начнём, а дальше разберёмся, кто кому канифолит мозги.

В пустой комнатушке без окон, чуланчике или запасной раздевалке, они смогли отгородиться от посторонних звуков. Крики и стук мяча из зала напротив поглощался мягкими стенными панелями. Хаген внутренне подобрался. Он отнюдь не был уверен в своей способности к убеждению.

– Выкладывайте, – позволил Дитрихштайн.

– Что?

– Что-что. Что у вас там происходит с этими бомбистами?

– У нас? Но вряд ли…

– У вас, у вас. Какая-то возня, подковёрные игры, а теперь уже и в открытую – вы и спецслужба «Кроненверк» не просто путаетесь под ногами, вы стопорите расследование! В Мецгера палят, как в чучело. Раз, другой. Взят один, и почему-то отправлен в «Кроненверк», а когда за ним приезжают мои люди, вдруг выясняется, что он отдал концы. Как вам это нравится?

Он угрожающе прищурил глаза. Обожжённое, грубо вытесанное лицо с вывернутыми, негроидными губами собралось в маску напряженного внимания.

– Мне не нравится.

– Мне тоже. Я начинаю выяснять, всплывает, что этот мерзавец наблюдался в Центре Адаптации. Мои люди приезжают в Центр и что видят?

– Что?

– Они видят следы автомобильных шин. Они узнают, что некоторых деградантов, тех, кто наблюдался не впервые и кого я желал бы опросить, увезли в лабораторию. Мои люди едут туда и получают от ворот поворот. Что происходит, Юрген Хаген? Почему мои люди, люди вашего шефа и безопасники «Кроненверк» пихаются локтями на каждом дюйме свободной площади. Что у вас за игра?

– Группенлидер!

– Я ещё не закончил! Это Сопротивление – зубная боль, а вы то ли по недомыслию, то по злому умыслу мешаете её лечить. Я склоняюсь к умыслу. Ваш доктор с какой-то стати возомнил, что может вмешиваться в работу моей службы?

– Но рабочих и персонал вернули…

– И теперь там торчит ваш кордон! И мы не можем начать нормальные допросы, потому что вы отказываетесь предоставлять этих мерзавцев в наше распоряжение. Секретность! Вы покрываете государственных преступников, Юрген Хаген! Вы и ваш шеф, который интригует против меня.

– Позвольте ответить?

– Отвечайте.

– Наши тераписты провели дознание и подтвердили, что стрелявший был одиночкой. Просто спятивший рабочий, проходивший воспитательный курс в Центре. Он ни с кем не контактировал вне сессий, а на сессиях был замкнутым и озлобленным. Первое покушение, тоже, скорее всего, непрофессиональное, взбудоражило больные умы. Вот он и тронулся рассудком, бедный вырожденец, и решил повторить. Знаете, как это бывает. Один сунет руку под шкив, за ним другой, третий… Слухи, распускаемые некоторыми мастерами «Кроненверк» – о какой-то глобальной преступной сети, каких-то заговорах, – не более, чем попытка набить себе цену и составить капиталец доверия. Много шума из ничего.

– Ну, об этом уж мне судить, – раздраженно ответил Дитрихштайн. Его лицо потемнело ещё больше, кустистые брови опасно съехались над переносицей, выдавив пульсирующую кожную складку.

– Мы предоставим протоколы. С рабочими беседовали лучшие специалисты Хель.

– Ваши специалисты!

– Вы бы всё равно пригласили наших специалистов.

– Я бы обошёлся своими силами. Вот! – он воздел шишковатый кулак и продемонстрировал его Хагену во всех подробностях. – Я бы вытряс из них правду, и для этого не понадобились бы новомодные фигли-мигли. Но теперь, когда с этим мусором поработали ваши хвалёные специалисты, я ни за что не ручаюсь! Рупрехту нужны результаты. А я не могу их дать, потому что под ногами толкутся другие службы, которых там вообще не должно быть и которые делают из меня идиота. Науч-ни-ки! Куда вы лезете? Отчего вам не сидится в своих лабораториях?

Он наклонился к Хагену так резко, что тот отшатнулся.

– Почему ваш шеф решил копать под меня?

– Наоборот, герр оберст.

– Наоборот? Что значит «наоборот»?

– Сегодня Лидер встречается с руководителями основных направлений, чтобы обсудить результаты первичной интеграции аппаратов.

– Те-те, бла-бла, – сказал Дитрихштайн. – Я в курсе. А меня не пригласили. И? Моя служба допустила прокол, и ваш шеф намеревается потрясти грязным бельём перед Лидером? Это и есть ваше «наоборот»?

– Прокол допущен не вашей службой, а Рупрехтом, в одночасье уничтожившим наработанную агентурную сеть. Вся эта идея объединённого министерства безопасности привела к серьёзным сбоям. Даже чисто логически, вопросы внутренней и внешней безопасности должны решать разные люди. Объединение этих ведомств под одной крышей – нонсенс и абсурд.

– Что?

– Глупость.

– Так и говорите. А то… И говорите тише. Чего вы орёте?

– Прошу прощения.

– Так значит ваш Кальт продолжает копать под Улле и решил сделать меня разменной монетой? Что? Не так?

– Ни в коем случае. Напротив, потенциал вашей службы заслуживает того, чтобы она рассматривалась как самостоятельная единица. Можно я выражусь резко, нахально, но откровенно? Оптимизация, затеваемая Улле, достигла размеров поистине идиотических. От неё страдает наука и страдает сыск. От неё страдает Райх. Последствия пока минимальны, но будут нарастать. Взять хотя бы министра безопасности. Может ли он руководить службой внутренней безопасности, толком не понимая её задач, не зная методов, возможностей, нюансов? Может ли он давать распоряжения вам, тому, кто стоял у истоков создания нынешнего подразделения и работал в этой сфере с самого своего формирования?

– Да вы бредите! – воскликнул Дитрихштайн. – Вы понимаете, что вообще говорите? Вы – мне!

– Я очень рискую, – сказал Хаген. – Я это понимаю. Потому и взял на себя смелость объясниться с вами лично.

– С ума сошли!

– Но вы одобряете ход моего сумасшествия?

– Вашего? Или вашего шефа?

– А вы считаете, что при таком шефе я могу бредить самостоятельно? Хотя, конечно, всё, что я говорю, может быть просто чушью. Результатом сотрясения. Вы ударили меня в живот, огрели по голове и я начал болтать. Простите, группенлидер.

– Что вы конкретно предлагаете? – напряжённо спросил Дитрихштайн.

– В порядке бреда?

– Ну.

– Сотрудничество. Совместную разработку темы Сопротивления. Если оно вообще существует, это Сопротивление. Но если вы против, мы отойдём в сторону. Мы знаем свое место и нас интересуют только теоретические вопросы.

– Вас?

– Нас. Научников.

– Никак не могу уяснить. Вы говорите от лица Кройцера? Или…

– Пока я говорю от своего лица. От лица техника-исследователя, слегка тронувшегося умом после интенсивной тренировки. А наш Кройцер – это ваш Рупрехт. Мы в схожем положении. Простите, что я так нагло…

– Да хватит уже извиняться! Вот что… Вы, конечно, бредите. Если вы хотели привлечь к себе внимание, то однозначно привлекли… Зачем вам нужны эти адаптанты?

– Уж точно не для стрельбы. Тем более, что они безобидны. Мы проводим серию исследований по устойчивости психики к влиянию Территории…

– Ну ладно, ладно. Проводите. И по распоряжению Лидера, конечно.

– В рамках специального проекта.

– Всё это нужно обсудить подробнее, – нетерпеливо сказал Дитрихштайн. – Этот ваш невменяемый бред.

– Я назначен на одиннадцать сорок.

– Это не то. К назначенному времени можете не приходить, я вызову вас напрямую, через браслет, и уж тогда будьте готовы явиться.

– Спасибо, группенлидер, – кротко сказал Хаген. – Есть ещё один вопрос…

– Ну?

– «Кроненверк», как вы знаете, выпячивает роль собственной службы безопасности.

– Знаю, знаю.

– Из этой небольшой истории им хотелось бы высосать скандал, сделать шумиху, попутно бросив тень на работу ваших людей.

– Да вы выражаетесь как завзятый пустобрех из Отдела Пропаганды. Что вам нужно, конкретно?

– Они взяли троих адаптантов в Игроотдел и теперь попытаются представить дело так, будто это и есть ядро мифического Сопротивления.

– Подождите, вы же работали в Игроотделе! Те-те-те! Что тут у нас – сведение счетов?

– Я работал и знаю их методы, – сказал Хаген. – При желании они вам сделают из пускающего слюни кретина угрозу национальному благополучию. То есть, они это так представят. СБ «Кроненверк» раскрывает государственный заговор в то время, как СД…

– Я пошлю с вами следователя и охрану. Вынете этих адаптантов и перевезёте ко мне, в Управление.

– В Центр. Они нам нужны.

– Не зарывайтесь, Хаген! В Управление. А дальше вы приедете ко мне и мы подумаем, как нам поступить.

***

Серый туман, состоящий из мельчайших водных брызг и пороха, наполнил улицы до краёв. Он поглотил прохожих, стёр очертания квадратных зданий, распластался по стеклу в тщетной попытке проникнуть внутрь и потушить светильники, слишком яркие для такого унылого утра. Выйди и научишься дышать водой; вдох и выдох под мерный маятник «зима-осень». А весны не существует, кто и когда её видел, эту весну? Вся красота, видимая сверху, рождается в сырости и серости, рождается здесь, среди людей со свинцовыми лицами и чугунными кулаками.

Хаген знал, что нужно спешить. Но не мог оторваться.

Он как-то вдруг утратил боевой настрой, запал, дерзкую лёгкость ума. Пропитался талой снежной плесенью и отяжелел, обрюзг, с натугой ворочал жернова мыслей.

«Малая толика, четверть четверти дела – не запутаться, танцевать, напустить вот такого же туману, и пусть едят друг друга. Здесь напущу, а там? Он приедет, уже наслышан, конечно. А не наслышан, так всё равно, достаточно взгляда: Йорген, сюда! Как объясню? Оно может быть простым или сложным, моё объяснение, но он всё равно приподнимет крышку, заглянет внутрь и тогда…

Нужно опять связаться с Инженером. Срочно, не откладывая. Должно же существовать какое-то окно. Переправить Марту, переправить Денка, но лучше женщин, их жальче, особенно ту, маленькую, с ямочками, с таким растерянным выражением, будто впервые увидела мир. Я тоже был таким».

Он подул на стекло, ожидая, что оно запотеет.

Ф-ффа – и расползается тучка-летучка – и по ней скользящим пальцем – «L», «L», «L». Что такое «L»? «L» – это «Leben», это плацкарт и дальняя дорога, казённый дом, колючая проволока. «L» – это конец пути, пункт назначения. «М» – математика. Колючая математика за решеткой из квадратов и острых углов. А есть ещё «P». П-п-п, призмы, персики, пектрин. Если выбирать между «М» и «P», так уж лучше «М». Но не «L» и ни в коем случае не «R». Потому что «R» и «L» – близнецы-братья, из одной бочки наливали. Но это если выбирать…

Что я несу? Территория. Я опять. Не я. Это был не я!

Сердце не билось, а прямо-таки выламывалось из груди. Вот уж тахикардия так тахикардия! Он заглатывал воздух, а за спиной перекатистым эхом скакали крики, слышался шлепок мяча, тренерский сдобный басок: «Ниже. Подсечка…», надсадный утренний кашель, и кто-то двигался по коридору, осторожно и вкрадчиво опуская ногу, чтобы не нарушить, не проявить себя, не потревожить…

Илзе.

Нет, не Илзе.

Шаг. Другой.

Хаген втянул немножко тумана, чтобы стать подобным ему.

Шаг. Ещё…

Близко-близко…

– Солдат, – произнёс тягучий, насмешливый голос Франца. – А что же делает мой солдат?

– Не твой, – возразил Хаген. – И какого чёрта здесь делаешь ты?

Он повернулся и влип в стекло, потому что гипсовый охотник надвинулся вплотную, словно пытаясь уловить вкус дыхания будущей добычи. Словно примериваясь, простраивая траекторию для финального броска – клыками в горло. Можно было отступить вбок. Так Хаген и сделал. Выскользнул из окружения и сбросил оцепенение.

– Приглядываю, чтобы ты не угодил в подвалы Управления. И вообще – приглядываю за тобой.

– То есть по-настоящему важных дел у тебя нет.

– У меня много важных дел. Но есть самое важное. Им-то я и занимаюсь.

– У каждого своё представление о смысле жизни, – согласился Хаген, шагая вперёд. Франц ловко сманеврировал и перегородил путь.

– Дай пройти!

– Куда ты так спешишь, солдат?

– Обратно в свой вольер. Подмести будку, погреметь цепью. Не соизволишь уступить дорогу?

– И куда же пролегает твоя дорога? Мне сегодня очень любопытно наблюдать за тобой и твоими танцами. Интересно, знает ли о них шеф?

– Допроси свой хрустальный шар, – посоветовал Хаген. – Погадай на кофейной гуще. Разложи пасьянс. У тебя ведь тоже есть волшебная фуфлыжная колода, отвечающая на любой вопрос? Потому что я отвечать не буду. Окажи любезность, дай мне пройти.

– После боя, – пообещал Франц. – Ты же приехал тренироваться? Вот и тренируйся. Я буду твоим спарринг-партнёром.

– Тренировка закончилась.

– Как-то слишком быстро она закончилась. Мы с тренером пришли к выводу, что ты ленишься. То ли жалеешь себя, то ли просто не способен сосредоточиться. Я помогу. По-товарищески, как коллега коллеге – выбью остатки дури и научу взаимопониманию. Пошли!

– Ну ладно, – неопределённо сказал Хаген. – Давай. Я следом.

Он поискал взглядом что-нибудь тяжёлое. Что-нибудь, хорошо ложащееся в руку. Желательно с выступами и выдающимся покатым краем. Франц улыбнулся.

– Вперёд, солдат! Я всегда стою за твоей спиной.

***

Они вернулись в маленький зал, пропахший резиновыми ковриками и застарелым потом. Хагену пришлось отойти вглубь, спиной к захватанным жирными пальцами зеркалам, а Франц занял позицию у выхода. В лихорадочном блеске глаз, в том, как он поправлял белокурую прядь, то и дело падающую на лоб, но совершенно не мешающую обзору, в сотне мелких, избыточных движений, действительно напоминающих танец, сквозило предвкушающее возбуждение. Он не удосужился переодеться, только снял китель и сбросил тяжелые армейские ботинки, оставшись в носках.

Хаген трезво оценил свои шансы. Негусто. Хотя и не в ноль.

Он не чувствовал страха, только мрачное согласие с неизбежным, имеющее оттенок облегчения: рано или поздно это бы всё равно случилось. Разноименные магнитные полюсы, как известно, притягиваются, нравится им это или нет. Даже на расстоянии, в разных помещениях, разных районах, он постоянно ощущал направленное внимание, осязаемое, липкое, как паутинка, приставшая к разгоряченной коже. Он не сомневался, что Франц тоже испытывает дискомфорт, просто выраженный как-то иначе. Может быть, как зуд от назревающего фурункула. Или покалывание от сухарных крошек в постели. Шершавость песка, попавшего в пляжные шлёпанцы.

– Я сделаю тебя быстро, – сказал Франц. – А потом мы немножко побеседуем, и ты расскажешь о своих тревогах. Забудешь про стеснение и всё подробненько расскажешь, а если запнёшься, я пособлю.

Он облизнул пересохшие губы.

– Какое там стеснение, – отозвался Хаген. – Я тревожусь, как бы ты не перетрудился, таскаясь за мной по пятам.

«Ты не оставишь меня в покое, – думал он, собираясь, входя в резонанс со всем, что его окружало, как советовал тренер. – Ты никогда не оставишь меня в покое. Будешь дышать в затылок, толкать под локоть, ставить подножки, выжидать удобного момента и, конечно же, дождёшься, очень скоро, да прямо сегодня вечером. Ах, до чего ж не вовремя! Как предчувствовал. А так и есть, у него радар и таймер, и куча зловредных устройств, позволяющих вычислить Тот Самый Момент».

– Давай, – хрипловато сказал Франц. – Иди сюда!

И подался вперёд, нетерпеливо поводя плечами.

– Мне не к спеху, – объяснил Хаген. – А вот тебя, кажется, тоже что-то тревожит. Выкладывай, забудь про стеснение.

Зачем я его провоцирую?

«Затем что я зол, – подумал он. – Глубоко и по-настоящему. Можно отходить, уворачиваться, ускользать как шёлк, но рано или поздно оказываешься припёртым к стенке. И тогда – или бить, или умирать. Умереть я ещё успею».

– Меня тревожит твоё поведение, – сказал Франц. – Понимаешь, о чём я?

– Нет, – сказал Хаген. – Но я исправлюсь. Виноват. Виноват.

Намёк просвистел кручёным мячом и впечатался в переносицу. Франц нервически дёрнул головой.

– Я буду осторожен, – пообещал он. – Я буду предельно осторожен. Возможно, тебе даже понравится.

Он сделал молниеносный выпад. Хаген едва ушёл от удара и ударил в ответ, ни на что особо не рассчитывая. Он чересчур открылся, и противник воспользовался этим. Разогнавшийся кулак Франца скользнул по подреберью. Хаген отшатнулся и тут же получил под дых, и ещё – в челюсть. Он удержался на ногах, но сделал несколько неуверенных, заплетающихся шагов, пытаясь вспомнить, где находятся стороны света. Стрелка внутреннего компаса совершила кульбит и упёрлась в точку, помеченную знаком вопроса.

– Это только начало, солдат, – посулил Франц. – Слушай своего капитана. На сей раз нам никто не помешает!

Он прав, сообразил Хаген. Никто и ничто не помешает охотнику довести его до кондиции. Тренер не станет вклиниваться в выяснение отношений научников с серым статусом. Значит, нужно переходить в наступление, пока ещё есть хоть какие-то силы. Дальше будет хуже.

И он атаковал, не слишком изящно, но яростно: не ожидающий такого напора Франц сначала опешил, а потом парой метких пробивных ударов восстановил статус-кво и отскочил на исходную позицию. Они замерли, пригнувшись, покачиваясь и отдуваясь. Франц отбросил со лба прилипшую прядь.

– Неплохо. Но ты выдохся. Сейчас я тебя доломаю.

– Те-те… бла-бла, – отозвался Хаген, унимая дыхательными упражнениями колотьё в боку. – Меньше слов, больше дела. Кальту не нужны бездельники. Огорчительно, да?

Он не совсем понял, что произошло дальше. Франц набросился на него с рычанием, мельтеша кулаками как спятившая мясорубка. Раз, другой, третий… Хаген еле успевал ставить блоки, отражать натиск, поворачиваясь, изгибаясь, подныривая, ухая от пропущенных тычков, шаг за шагом отступая, отступая, отступая… «Сейчас он действительно прижмёт меня к стенке и это будет конец!» Вытаращив глаза, он ввинтился ближе, вильнул, но не совсем удачно – многострадальное плечо взорвалось фейерверком боли, – и, улучив мгновение, ударил ногой в кожаной борцовке по взъёму стопы и ниже – по незащищенным плюсневым костям. «А!» – удивлённо вскрикнул Франц. Он посмотрел вниз, замерев на долю секунды, и Хаген позаимствовал эту долю, чтобы нанести прямой в живот и коронный, практически беспроигрышный – сзади по шее.

Вот так.

Всхрапнув, Франц осел на маты, немного подумал и повалился лицом вниз, мягко, как куль с бельём. «Чёрт! – сказал Хаген. – Чёрт! Ах, чёрт!» Он опустился на колени и проверил пульс. Пульс был. Сильный и хороший, как полагается. «Ага», – проговорил Хаген, мучительно соображая, что делать дальше. Франц тяжело вздохнул, затрепетали ресницы. «Ага», – повторил Хаген уже увереннее. Уложил поверженного противника набок – на случай внезапной рвоты. Наскоро переоделся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

– Всё в порядке? – осведомилась Илзе, когда он рухнул на боковое сиденье, всклокоченный, в расстёгнутой куртке и с блуждающим взглядом.

– Почти, – ответил Хаген. – Сейчас-сейчас. Сейчас…

Он подождал, пока адреналин пожмёт руку норадреналину. Дыхание почти восстановилось, и он вспомнил, куда, зачем и почему нужно спешить. Название улицы было незнакомым, но Илзе кивнула, запуская двигатель.

– Возьмите влажные салфетки, – сухо сказала она. – У вас кровь под носом и на щеке. Да-да, здесь и чуть ниже. И пуговицы застегните, пожалуйста, правильно. Вы уверены, что нам непременно нужно на Хаймлихштрассе? Потому что по графику…

– А мы всё успеем, – заверил Хаген и, потянув носом, убедился, что он заложен. Значит, в самом деле, кровило. «Издержки научной деятельности», – подумал он, испытывая подъём и распирающее грудную клетку мстительное ликование, так похожее на радость жизни. – Немножко ускоримся и нагоним. Ничего особенного. Никаких новомодных фиглей-миглей. Только практика и практика.

– Может, всё-таки вернёмся? – с сомнением произнесла Илзе. – Мне всё больше кажется, что вам что-нибудь повредили. Что-нибудь важное.

– Важное пока при мне, – ответил Хаген. – И я уж постараюсь, чтобы оно при мне и оставалось.