Текст книги "Пасифик (СИ)"

Автор книги: reinmaster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

– Кто здесь? – сонно произнёс доктор Зима. – Я не вижу. Почему я ничего не вижу?

Тучи разошлись, небо прояснело, и луч ярчайшей северной звезды на миг отразился в ромбовидных плашках кителя, зажёг серебряную молнию и платиновую птичку «За отличную стрельбу», надеваемую только по праздникам.

– Франци, – удивился Кальт. – Ты что, меня боишься?

– Ш-ш-ш, – тихо сказал Хаген, обнимая его за пояс. – Я держу, держу… держу…

***

Айзек Кальт спал.

Он наконец-то превратился в идеальную вещь, которую Улле был готов оценить так дорого.

Хаген осторожно прикоснулся к его запястью, а потом, осмелев, приложил пальцы к подрагивающей точке неподалёку от разветвления сонной артерии. И поразился, обнаружив её едва тёплой, как будто лихорадка ушла внутрь этого большого тела, заявляя о себе лишь редкими, но сильными пульсовыми толчками и воспалённой, точно ободранной полосой на скулах. «Бросьте! – внятно произнёс терапист. Голова энергично мотнулась, покрытые сосудами веки напряглись и задрожали. – Крио-дестр-р…»

Тик-так, трак-так-так.

Так.

Напрягая спину, Хаген перенёс тераписта на диван и уложил чуть набок, оставив правую руку свешиваться почти до пола. Закатанные рукава открывали доступ к узловатым, древесным венам.

Очень хорошо.

Перемещая предметы, монтируя стойку, подключая и настраивая инфузомат, он испытывал чувство раздвоенности, липкую дурноту, как будто кристаллы Рауша циркулировали в крови у него самого, бомбардировали клетки мозга отупляющими сигналами. «Что же я делаю?» – спросил он себя с отчаянием – и задвинул все мысленные заслонки, перекрыл каналы и отдушины, свёл глаза в одну точку, твердя – не думать! Марта, вспомнил он. А ещё: я – солдат.

Солдат. Теперь – да.

И это безумие нужно закончить.

Игла вошла на удивление легко. Чернильная полоска неторопливо двинулась вниз, потом вверх… Хаген закусил губу. В сумерках ему была отчётливо видна белая рубашка и менее определённо – сгиб локтя, отливающий медью. Прямо над входом мерцала пирамидальная лампочка-ночник, она и рассеивала облако, в свете которого влажная кожа Кальта казалась покрытой гальваническим напылением.

Набросить плед. Ведь если кто зайдёт…

«Пиф-паф», – подумал он. Да нет, хуже. «Улле спустит с вас шкуру», – предупредил Рауш, заканчивая инструктаж. А что сделает Хайнрих? Заботливый, рукастый Уго? Толпа оловянных солдатиков, бывших ремонтников, операторов, разнорабочих, маркировщиков, забывших прежнюю профессию, но открывших для себя взамен сладкий вкус бензиновых игр?

Проверить – заблокирована ли дверь. И камеры – выключены ли камеры?

Но вместо этого он опустился на пол, а комната оборачивалась кругом, он сидел внутри вращающегося колеса, и желудок болел всё сильнее. Да ещё спина – ему казалось, что он перетащил на своём горбу одну из знаменитых шварцвальдских елей. По крайней мере, эта боль отвлекала от той, другой, он поймал себя на том, что грызёт себя за палец, чтобы уже окончательно ни о чём не думать. «Я пойду к Марте. Потом. Когда…» Нет, нет, не нужно. Голова была тяжёлой, как сердце, тикающее в висках и позади, откуда доносился звук ровного звериного дыхания.

Что, если я ошибаюсь? Хотя бы один знак.

– М-м-р… – вздохнул доктор Зима.

Хаген вскочил на ноги. Наклонился над терапистом.

– Айзек, – позвал он шёпотом. – Вы меня слышите?

– Кто? – спросил тот, не открывая глаз, но требовательно, даже сурово, и услышав ответ, пробормотал: – А, эмпо-дурень!

Это прозвучало как личный идентификатор. Как строка в штатном расписании.

Как диагноз и прогноз.

– Да, – срывающимся голосом сказал Хаген. – Это я, я. Айзек, расскажите мне о системе уничтожения периметра. Она правда существует?

– «Блицштраль»? Пф-ф. Безусловно, да.

– И вы скажете, как…

– Пф-ф. Безусловно, нет.

Звякнул наручник, и Хаген подпрыгнул на месте. Ложная тревога. Доктор Зима купался в невесомости. Его глаза были облачно-синими и грозными, как небо над Регенхолле.

– Назовите карту, – потребовал он. – Любую. Я вам погадаю.

– Чучельник, – сказал Хаген. Эта филигранно прописанная картинка неизменно приводила его в состояние похмельного ступора. Судя по всему, художник полоскал кисти в киновари и вдохновлялся анатомическим атласом. Нужно было быть полным отморозком или Лидером, чтобы изобразить такое.

– Это Мартин, – снисходительно объяснил доктор Зима. – Его хобби – таксидермия.

– Здесь же нет никаких жи… а-а… – понял Хаген и рванул ворот, но ногти чиркнули по чудо-броне. Выхода не было, всё зашло слишком далеко. Инфузомат щёлкнул, отмечая начало второй полудозы. – Айзек, я хочу узнать про «Блицштраль». Мне интересно.

Терапист рассмеялся.

Он повернул голову, устраиваясь поудобнее, и Хаген испытал ещё один, поистине сокрушительный, ошеломляющий приступ мозговой тошноты, обнаружив то, чего не замечал раньше. На серебристом виске доктора Зимы чернело овальное пятнышко, много рассказавшее о ночных посиделках Алоиза Райса со своим боевым соратником. Электрошок. Пытаясь вырвать правду, Лидер перепробовал все доступные средства, потому что столкнулся с проблемой, о которую теперь споткнулся он сам, маленький иуда Йорген.

«Дорненкрон» мог убедить упрямца лежать смирно.

Но не мог заставить его говорить!

***

Блицштраль.

Кованые молнии сверкали в темноте, прорезая кипящий небесный вар. Хаген моргнул. Никаких молний. Но сила ветра прибывала, сквозняк трепал волосы, шелестел листьями блокнота, забытого на столе, стучал канцелярской мелочью. Хаген протянул руку, чтобы закрыть окно, но услышал: «Нет!» – и оставил как есть, плотнее закутавшись в китель. Колючая суконная куртка пришлась совсем впору, согрела его, как объятие, понадобилось лишь чуть подвернуть рукава.

– Айзек? Пожалуйста! Скажите мне…

Вопрос – ответ. Пф-ф. Всё впустую.

«Это и есть ад», – предстало перед ним с ужасающей ясностью, мгновение, не имеющее ни начала, ни конца, сотворённое его руками и пронизанное пониманием ошибки. Напрасно. Он никого не защитил. Всё останется по-прежнему, только два кукловода лишатся ценного инструмента, но договорятся, конечно, договорятся, как поступали и раньше. Фрау Инерция подтолкнёт колёса, смазав их чужой кровью, и Стена разлетится под напором воинственных, жадных, оголтелых орд, и Пасифик… О, Пасифик!

Я не позволю! Не позволю!

– Айзек! Ради бога! Назовите…

– Кто… здесь?

Чьё же имя он хотел услышать? Браслет исходил возмущённым безголосым жужжанием: бухгалтер-чучельник в Штайнбрух-хаусе желал узнать, как продвигаются дела. Интерком пока молчал, но вызова Рауша стоило ждать с минуты на минуту. Время, время… Внутри шумела река, несла, бурля и подпрыгивая на перекатах. Хаген стиснул зубы, застонал. Что-то сделать? Но что? Он вспомнил жест Улле, и, сдвинув жёсткую крахмальную складку, по-хозяйски, как завоеватель, опустил ладонь на исчерканную шрамами грудь тераписта.

Это простое и, в сущности, безобидное, действие произвёло эффект, сравнимый с замыканием электрической цепи. Ослепительная вспышка, металлический «чпон-к» – и Хаген вскрикнул, а вместе с ним – грубо пробуждённый доктор Зима.

– Кто? – спросил он яростно, начиная привставать на локтях. Стойка нагнулась и зазвенела, инфузионный аппарат истошно запищал – сработал датчик давления. – Кто? Кто… это?

Вот он, последний шанс! Уж точно – самый последний…

– Вернер, – сдавленно выпалил Хаген, почти теряя сознание. – Вернер!

И – не веря – почувствовал, как мягко, почти нежно отпустили его пальцы. Выдох – скольжение волны вслед за отливом. Недовольно скрипнул диван, вновь принимая вес отяжелевшего тела.

– Вернер? – прошептал Кальт.

Хаген не видел, изменилось ли его лицо, но и с зажмуренными глазами мог представить, как совместились фрагменты, подарив разбитой маске так недостающую ей симметрию. Вдох и выдох, тишина, тишина…

Доктор Зима не сказал «виноват». Он выразился иначе.

– Увлёкся, – сказал он тихо. – Эрвин, я, кажется, опять…

Он вздохнул и замер, будто ожидая решения или, может быть, приговора. Трясущимися руками Хаген поправил катетер и взялся за горло, пережимая крик. Другая физика, другая логика… Безумная снежная логика, за гранью живого, человеческого понимания.

– «Блицштраль»?

– Узкое место, – шепнул человек, укрытый темнотой, как одеялом. – Нужно демонтировать. Все интересуются. Очень опасно… Очень!

– Я демонтирую. Но мне нужен доступ…

– Конечно, – сказал Кальт. Его голос опять звучал чётко, деловито. – Возьмите блокнот. Придётся кое-что записать. Или запомните так?

– Я лучше запишу, – сказал Хаген.

***

Он писал, царапал грифель, а воздушный корабль уносил тучи к западу. Илзе смеялась, стоя на крыльце, поправляя вязаное крючком меховое оперение, и блистательный Франц выстукивал марш по крышке бардачка, дожидаясь пока хлопнет дверь Коричневого дома. «Что-то ты невесел, солдат». Да, я невесел. И если бы можно вернуть, то я бы вернул, вот именно в тот момент – сфотографируйте промельк солнца! И если есть Пасифик, то пусть себе и будет, далёкая благословенная земля, отмеченная на многих картах…

– Карта. Тяните карту.

Расстегнув ремешок часов, он вытянул блестящую полоску и положил обратно холодную, тяжёлую руку с синими взбухшими венами. «Это происходит не со мной, – опять подумал он. – А с кем-то другим».

– Вы меня ненавидите? – прошептал он.

Тишина. А потом:

– Ерун… как я… того, кто меня формиро…вал?

Кальт улыбнулся, с недоумением – и явным усилием.

– Устал, – сказал он вдруг, зевнув и смутившись – всё так же, не открывая глаз. – Простите меня, Эрвин… вы позволите? Я буквально пять минут…

– Спите, Айзек, – деревянными губами произнёс Хаген. – У вас каникулы.

Второй флакон был почти на исходе. Третий, прохладный конус, отсвечивал чернильным боком. Хаген проверил автоматическое переключение, снизив скорость на две единицы, добавив совместимые компоненты – релаксант и анальгетик. Час. Возможно, меньше.

Я должен ускориться!

Вспомнив предупреждение, он отыскал в шкафу защитный костюм – лупоглазый шлем, высокие перчатки. Посмотрел назад. Сгусток темноты в кресле-сугробе подмигнул мёртвым синим огоньком: тотен-братец охранял своё наследство. Хаген снял китель, свернул и осторожно положил на самый край и сам сполз туда же, оказавшись в опасной близости от скрюченной кисти, мерно сгибающей невидимый эспандер.

– Мне жаль, – сотрясаясь от подавляемых рыданий, шептал он снова и снова. – Мне жаль! Айзек, мне жаль, мне так жаль…

И, словно откликаясь на знакомые позывные, лежащий на диване человек повернул голову и шевельнул губами, заканчивая сухо и методично, как привык заканчивать всё на свете:

Жаль… Но ютиться в темноте угрюмой

Бесцветных норок нам еще придётся,

И дни придётся дергать, будто струны.

А время незаметно проберётся

В те комнаты, где печка треск разносит,

Где мы стоим у запотевших окон

И смотрим в пустоту дворов напротив.

______________________________________________________________________________________

[1] по одной из легенд святой Николай подбросил в дом бедняков три золотых яблока через дымоход. Так и было положено начало традиции дарить детям подарки на Рождество.

[2] Здесь и далее Кальт цитирует стихотворение Georg Heym "Der Winter" (в переводе Н.Кульчицкой)

Глава 34. Вернер

Когда он добрался до Куба, на часах было пять-сорок пять.

Стенная панель отошла, и он спрыгнул в развал пустоты, как будто ухнул в бездонную пропасть. Пропасть мягко спружинила. Качнувшись в ответ, Хаген переступил с ноги на ногу, затравленно оглянулся…

И вдруг обнаружил, что путь уже завершен.

Он стоял посреди огромного зала – ангар или эллинг – в окружении гибких, без устали перемещающихся квадратов дрожащего света. Полупрозрачные пятна двигались непрерывно, вычерчивая сложный маршрут по полу и потолку. Откуда исходил этот свет? Стреловидный проём окна был полностью затянут слюдой, лишь наверху, в осколке чернеющей стали подмаргивала яркая точка.

Неужели это звезда?

Он тихо шагнул ещё, понимая, что вот-вот упадёт. А может, взлетит, как только усталость достигнет критической массы.

Верно. Взлётная полоса начинается именно здесь.

Вот только где? Затерянное в ночи пространство гудело, щёлкало, трепетало. В неоновых бликах порхали жестяные снежинки. Хаген поднял голову, да так и остался, сражённый соборной, почти нереальной высотой потолка. Это был датен-зал «Эренраум», гигантский вычислительный центр. «Я хотел бы его рассмотреть, – подумал он, чувствуя, как в носу шевелятся слёзы. – Я бы хотел…»

Но время уже ускользало. Он подался вперёд, обнимая прогретый разрядами воздух, и хрипло сказал:

– Тик… И так.

***

Трах-тах-тах!

Круговые прожекторы, вспыхнув один за другим, черкнули огнём по сетчатке. «Ого, чёрт!» Что-то брызнуло, и он инстинктивно прикрылся локтем, заслоняясь от лазерного прицела. Веки стали прозрачными, обнажив багровый, фантастически чёткий капиллярный узор. «Хальт! – прогрохотало сверху – Смирно! Не двигаться! Лечь!» В ноздри дунуло жаром, пронзительно завизжали турели пулемётных платформ… Хаген стремительно вскинул руки.

Болезненно щурясь сквозь ресничную каплю, выкрикнул, срывая гортань:

– Вернер! Мне нужен Вернер!

Бу-бу, гу-гу! Рогатое эхо взметнулось по стенам, отразившись от звонких экранов прогнозных машин. Хаген сжался. Ему показалось, что где-то открылась заслонка огромной печи. Воздух взъярился, вскипел, обвился живым колесом, толкая то взад, то вперёд. «Меня разорвёт на куски» – мысль была отстранённой, он падал в огонь, но при этом стоял на ногах, как оловянный солдатик, цепляясь за корни земли.

Электрический вихрь закрутился у самых ресниц…

И вдруг всё унялось.

В наступившей тишине чей-то голос потрясенно спросил:

– Вы? Как вы здесь оказались?

– Не поверите, – выдохнул Хаген. – У вас дыра в стене. Чёрная дыр-р…

Он задохнулся. Неверными руками содрал с себя потный подшлемник, зацепив изрядный клок волос. Ай-ай, дружок! Нажал треугольную выпуклость на грудной пластине и вышагнул из резиновых листьев, как из отжившей змеиной кожи.

– Что вы делаете? – лязгнул голос.

Определённо, для искусственного разума он был слишком нервозен.

– Раздеваюсь, – сказал Хаген. – Хайль, Эрвин Вернер, я принёс вам «Блицштраль». Вы в курсе, что такое «Блицштраль»?

Голос был в курсе. Механический глаз завертелся в стеклянной орбите.

– Невозможно. Вы лжёте! Ловушка! Где этот дьявол, ваш доктор?

– Я его убил, – чётко произнёс Хаген. – Могу предъявить доказательство.

Ночь хрипела в лицо, дышала карбидом и пылью. Ночь потребовала:

– Предъявите.

Хаген кивнул – хорошо.

И вынул из кармана часы со сломанной стрелкой.

***

Вернер ждал его в конце коридора.

Ввиду позднего часа он был облачён в шёлковую пижаму, на которую был наброшен халат, войлочные туфли и головную повязку-сеточку – сплошное белое пятно, выбившее из груди Хагена сухой астматический хрип. Но мумия шевельнулась – и наваждение рассеялось. Она была ниже, субтильнее, значительно уже в плечах, а главное – в ней напрочь отсутствовала та упрямая готическая вертикаль, что не раз задавала соли и перцу местной палате мер и весов.

Нет, это не он. И я не заплачу…

Скрюченная фигура поманила к себе, нетерпеливо стукнула тростью. Хаген кивнул и пошёл, внимательно глядя под ноги, чтобы – не дай бог – не запутаться в облачной зыби. Горло горело от сажи. Улучив момент, он сунул в рот пластинку «Энергепилле». В голове сразу прояснело, удушливый ком откатился обратно, и белая тень впереди обрела структуру и чёткость фанерной мишени.

Прерывистый свет сменился однотонным приглушённым мерцанием технического этажа. Где-то рядом за тонкой дощатой перегородкой вибрировал гул генераторов, мерно вращались гребные лопасти люфтеров, гудели насосы, журчали отводки дренажных систем. Когда Хаген поднёс перчатку к одному из зарешеченных круглых отверстий – оттуда фукнуло жаром, как из драконьей пасти.

Я у центра Земли. Но где же…

За спиной что-то тяжко пыхтело. Получивший отменную дрессуру в условиях низких температур, Хаген обернулся – и не смог совладать с собой: в разломе карбоновой скорлупы показались на миг толстые вывороченные губы, чашки ноздрей, синюшный бугор щеки – полулунная маска кретина. По крайней мере, эта часть легенды не врала. Интеллектуальные рецепты Куба охранялись особой фабричной чеканкой. «Ампутация голосовых связок, – вспомнил он. Антитиреоиды. Префронтальная лейкотомия. «Человек не способен к такому зверству» – а кто-то ведь сказал эту чушь?»

Эмпо-дурень. Фальшивый безымянный солдат.

Боже! Господи Боже…

Циклопическая рука отодвинула стальную плиту.

– Сюда, – нетерпеливо позвал Вернер. – Вы-вы. Псст! Мастер. Оппонент. Бибельфоршер!

– Что? – переспросил Хаген, пробуждаясь и обмирая. – Как вы меня назвали?

– Так вас назвал он, – уточнил физик. В полумраке лифтовой кабины его кожа лоснилась от жирного ночного крема, пронзительно блестели очки. – Вы сказали, что убили его. Как именно? Не отвлекайтесь. Вы убедились, что он мёртв? Я не слышал сигнала тревоги.

– «Дорненкрон», – тихо сказал Хаген. – Мне нужно было выиграть время до срабатывания монитора. – Он запнулся и с натугой вытолкнул самую страшную часть правды: – Я хочу жить.

Дико сверкнули дымчатые стёкла очков, и в изгибе подпухших губ ученого мелькнуло что-то прихотливо-презрительное, когда он ответил:

– Будете, если возьму вас с собой. Я подумаю. А пока научитесь уважению. Ко мне следует обращаться «профессор».

– Профессор, – послушно повторил Хаген.

Кабина дрожала и ехала вниз. Снова вниз. Лицо попутчика проявлялось по частям, как зловещая переводная картинка. А с обратной стороны век проявлялось другое – яркое белое полукружие, похожее на оттиск почтового штампа. Хаген слизнул горячую соль, она накипала снова и снова.

Двери открылись.

– Это что, Центр Управления?

– Нет, – сказал Вернер. – Сперва я должен закончить ужин.

***

Стол был накрыт на одну персону.

И эта персона вела себя так, будто в карманах её шлафрока хранились запасы резервного времени мира. Звенела посуда, в овале дрожащего света сновали подвижные, тонкие пальцы; мясо, сыр, паштеты и фрукты имели вид весьма эфемерный, но Хаген бы не отказался вкусить от этих даров земных. С чувством горького сожаления он провожал каждый исчезающий ломоть и, наконец, удостоился раздраженного оклика Вернера:

– Вы смотрите как голодный. Как нищий. Вы что же – голодны?

– Я очень хочу пить, – признался Хаген.

На краю стола он заметил бронзовую чашку с носиком, поспешно схватил её, сделал глоток и поперхнулся. Какая кислятина! В судке оказалась не вода, а дрянное вино или уксус.

Тогда он успокоился, сник, как будто бы что-то поняв.

«Бедный путаник», – так назвал его Франц, «бедный путник» – сестра Кленце. Он сидел в кресле, перекинув ногу через подлокотник, и качал тракторной подошвой, разглядывая комнату сквозь хвойные иглы растущих ресниц. Белый стеклянный комплекс современной конструкции, призматически резкие грани. Где всё это?

– Датен-зал проектировал Кальт, – выпустил он стрелу наугад – и попал.

В серебряный конус света полетела салфетка. Потом раздался звонок, означающий, что трапеза подошла к концу. Полукретин-охранник собрал остатки пищи, и Вернер принялся одеваться, сдирая одежду с портновского манекена. Его голос был тихим, но трясся от ярости:

– Проектировал. Да! «Эренраум», и Центр Управления – проектировал всё, кроме моих кабинетов. И как бы между прочим заложил себе тропку, подземный ход, из которого вы выпали, как… трубочист, выставив меня на посмешище. Айзек и его вечные фокусы! Я всегда знал, что он помнит, что он не простил, что он хочет меня уничтожить…

– Он никогда бы вас не тронул, – возразил Хаген. В его ушах ещё звучал глухой, как будто прибитый морозом, голос, произносящий: «Здесь стало опасно, Эрвин. Перебирайтесь ко мне. Будьте уверены, я сумею вас защитить».

Никогда. Никогда. Никогда…

Мир оплывал как свеча.

Сломанный циферблат показывал ночь, самый пик – когда прошлое уже отошло, а новый утренний свет ещё и не брезжит на горизонте. Карточный домик почти догорел, остался лишь уголок с обугленной кистью да серая стружка почтовой бумаги. «Мне нужен доктор», – подумал Хаген. Жар трепал его тело, поднимаясь всё выше, руки и ноги стали стеклянными, а грудь – медной и звонкой, как у подростка. «Я должен…» Он встрепенулся и встал, заскрипев кобурой, собирая остатки сил для конечного ускорения.

– Пойдёмте, профессор. Нам пора. Я буду вас сопровождать.

– Пожалуй, – с сомнением сказал Вернер.

Громыхнул чемодан. Тень надела пальто, обмоталась вискозной верёвкой…

– Вы. Как вас? Мастер Юрген. Надеюсь, вы хороший стрелок?

– Никогда не стрелял в живых людей, – честно ответил Хаген. – Но не волнуйтесь. Я быстро учусь.

***

Крадучись, затаив дыхание, они шли по галереям, соединяющим внешние трансляторы Куба.

Снаружи ворочалась буря, гремел жестяной снегопад. Поляризованное стекло слабо пропускало внешний свет, и Хагену казалось, что по правую руку тянется вереница нескончаемых белых полотен. Иногда из разрывов клубящейся простыни выскальзывал острый оранжевый луч – следящий маяк «Моргенштерн».

А я возвращаюсь домой.

«Домой», – думал он, проходя анфиладой подземных комнат, – «домой», – через сеть одинаковых, жутких своей пустотой коридоров, – «возвращаюсь домой». Колченогий попутчик хромал позади, подавая односложные, скупые команды. Вправо и влево. Шаг вперёд – два назад. В какой-то момент Хаген обнаружил, что физик шагает рядом, держась за шлевку ремня, как ребенок, опасающийся затеряться во тьме.

– Безумие, – бормотал Вернер. – О, безумие! Эти волки… там, в «Моргенштерн»… оловянная дерзкая свора. Они распнут вас на аппеле, так, но потом-то – потом-то пойдут за мной! Вы слышали, что они говорят, как смеются? А Йегер! Он готов был клыками вспороть мне горло. Никакого уважения – ни к статусу, ни знаниям, ни к таланту.

– Айзек вас уважал.

Белая тень замедлила ход.

«Кап! – сказала Луна. – Эта ночь не закончится, нет».

– Не сходите с ума! – брезгливо сказал Вернер. – Эмпо-деградант. Разве не чувствуете, какое вокруг излучение?

– Полагаете, дело именно в этом? А не в том, что когда-то вы сдали его в Визенштадт? Живым, в Прозекториум. А?

Тень пискнула и бросилась вбок, но Хаген успел зацепить край пальто и рванул на себя, принимая на грудь тщедушную, гибкую куклу. «Да ведь так уже было», – добыча лягалась и била головой, с отчаянием приговорённого кусая его за угольник локтя.

– Ну тише же, тише, профессор! Чего вы боитесь?

– Отпустите меня! – прохрипел Вернер. Он вспотел. Безглазое лицо запрокинулось назад, сердце трепыхалось по-воробьиному – слабо и часто.

– Тихо-тихо, мой славный, – шепнул Хаген, гладя его по сухим волосам. – Мы ведь остались совсем одни. Посмотрите, как странно – вокруг ни души! Рассудите, с кем же мне теперь танцевать, как не с вами?

***

Отравленная луна заглянула и в Центр Управления. Но сделала это так деликатно, что её никто не заметил.

– Как вы меня напугали! – в сердцах сказал Вернер.

Он на удивление скоро приободрился, возвратил себе внешний лоск, но губы ещё дрожали, кривились плаксивой гримасой. Дожидаясь, пока он настучит пароль, Хаген сложил горку из чемоданов, и, подкатив свободный стул, погрузился в него, с невыразимым облегчением расправляя сведённые мышцы.

Пять минут. Или семь?

А может быть, пять– сорок пять?

Ребристая рукоять пистолета обжигала пальцы, как будто ещё сохранила огневое пожатие Франца. Это был компактный восьмизарядник «Хенкер» – никаких фиглей-миглей, никакой инноватики. Хаген плотнее утвердил кисть на колене и бездумно уставился в чёрный квадрат окна. Там тоже была Пустота, точнее её отражение, окаймлённое лентой блестящего снега.

– Дайте карту, – потребовал Вернер. – Ну же! Мастер. Ключ-карту!

– Сначала вы.

Он бы не удивился волшебному появлению карты откуда-нибудь из-под подвязки. Возможно, из развалов полосатого кружевного белья. Но физик, метнув на него опасливый взгляд, вынул из кармана кожаный чехольчик и достал заветную полоску. Воткнул в дата-приёмник.

– Я вам нужен, – напомнил он, раздражённо сверкая очками. – Не забывайтесь, мастер! Только я знаю принцип создания аксионного поля и могу помирить вас с райхслейтером. Только я…

– Верно-верно, – сказал Хаген. – Теперь только вы. Очень узкое место.

Напряжение билось в висках, не давая сидеть на месте. Он проверил блокировку дверей и опять подошёл к окну, манившему как единственный выход наружу. Впрочем, выход довольно условный. Внизу были люди, чей-то яркий карманный фонарь обшаривал складки гаражных навесов, а чуть дальше, у главного корпуса лаборатории, металась целая горсть золотых огоньков. Должно быть, играли в пятнашки.

Скоро они пойдут за мной.

Он больше не мог оставаться один и придвинулся к Вернеру, с удивлением ощутив сладковатую прель увядания. Вот вам физика элементарных частиц: финальная часть оперетки оказалась написана старческой слабой каракулей. Ну чего он боится сейчас, этот душный придворный гений?

– Безумие, – со злостью шептал учёный. Стеариновый профиль качался и падал, тряся фигурной бородкой. – Перспективные планы, подрывные проекты! Он стоял у меня за спиной… не закончил, а заканчивал всё и всегда. Что ж, отлично: кто спит – не грешит. Почему я не слышу сирены? Мы отправимся в Резиденцию, а потом – в Визенштадт. Вам потребуется серьёзная коррекция поведения.

– На стенд? – с любопытством осведомился Хаген.

– Будет слегка неприятно, и ничего, н-ничего, как говорится, терпение приносит розы! Это моё условие, придётся его принять, слышите, мастер Юрген? Райхслейтер порвёт вас на части, я даже не знаю, смогу ли его убедить…

– А Лидер?

Лицо попутчика постоянно скрывалось в тени. Они миновали и Хельме, и Гёрсбах, почти докатившись до нужного пункта, а он всё не мог разобрать, что хоронится там, за очками. Вот опять – блеснули вполоборота, тонко намекая на что-то.

– Наш вождь переменчив и вспыльчив, как женщина… Как всякий художник. Он принял решение, но потом пожалеет, а виновным останетесь вы. Не знаю, насколько вы в курсе, новый мастер, но у него были, хм… весьма особые планы на упрямого вашего…

Гнусь! Ох и гнусь…

Он снова скользил вниз по склону, сократившись до зрителя, наблюдающего за приближением бетонной стены сквозь узкую, прозрачную щель.

– Что вы делаете? – неверяще спросил Вернер. – Мастер! Что вы собираетесь…

– Фокус, – выдохнул Хаген. – Фокус-чпокус!