Текст книги "Нелюбовь (СИ)"

Автор книги: outlines

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Таня почувствовала, как боль распирает её грудь. Боль, и гнев, и обида. Тренер с трудом поднялся и поманил её за собой к выходу.

– Прежде, чем ты окончательно выйдешь из себя и наговоришь старику кучу неприятных, но справедливых вещей, позволь сказать тебе последнее. Взгляни туда!

Остановившись между ангарами, Соловей указал вдаль. Там, нагретая послеполуденным солнцем, раскинулась величественная громада Тибидохса. Башни, соединенные галереями. Частокол зубчатых стен.

– Тибидохс для тебя не просто школа, – тихо сказал тренер. – А драконбол не просто спорт. Я больше ничего не скажу тебе, Таня, кроме одного: подумай. Здесь всё, что ты любишь, всё, что делает тебя счастливой. Друзья, работа. Дом. А там, – он неопределенно мотнул головой, – один-единственный человек. И если ты сейчас скажешь мне прямо и честно, что он стоит всего остального, что кроме него одного, тебе ничего больше не нужно в этом мире – я уже никогда не стану поднимать эту тему.

Внучка Феофила Гроттера чувствовала, что глаза ей жгут непрошеные сейчас слёзы. Девушка знала, что старый тренер не переносил слёз, а она не выносила показывать кому-то свою слабость. В горле её клокотали слова, готовые вырваться наружу. Рот приоткрылся, губы дрожали… вот сейчас, сейчас она скажет Соловью, себе, всему миру, что ей нужен лишь Ванька, что она уже нашла свою тихую гавань, скажет, что она абсолютно счастлива…

Но она не произнесла ни слова. Стояла на белом нагретом песке и глотала слёзы, не давая им пролиться. Они горчили, попадая в горло.

Тренер ушёл, оставив её в одиночестве, сказав напоследок:

– Сделай уже, наконец, выбор, о котором не станешь жалеть, Гроттер. Ты можешь улететь и снова бросить здесь всё, что тебе дорого. А можешь остаться, помочь мне тренировать малышей и готовиться к выступлению в сборной мира. Ты можешь, наконец, обрести свою судьбу. И человека… может, другого, но непременно своего, ты тоже можешь встретить.

Таня долго ещё стояла на поле, глядя вдаль, как будто там, за горизонтом, за радугами Гардарики в высоком небе кто-то мудрый и всезнающий даст ей единственный правильный ответ.

***

Быстро проскользнув мимо бывших однокурсников, что в галдящей толпе было не так уж трудно, Таня юркнула в свою комнату. Она решила попробовать поспать: бессонница накануне вымотала её, а впереди предстояла долгая ночь на ногах.

Но сон не шёл: беспокойство, вызванное разговором с Соловьем, душило девушку. Она поднялась с кровати и подошла к окну, глядя, как океан поглощает шипящий диск солнца. Удивительно: за прошедшие несколько часов она ни разу не вспомнила о Ваньке. Вообще ни о ком не вспоминала, наслаждаясь родными и знакомыми серыми стенами. И Таня решила пойти ва-банк: она представила, что Ванька уезжает в одиночестве, без неё. Сердце прошило болью при мысли о разлуке с любимым маечником, и девушка прикрыла глаза. А потом представила, что она улетает вместе с Валялкиным, оставляя позади древние камни Тибидохса. На этот раз не было вспышки боли: только отчаяние, горькое, как микстура. Оно пролилось по веном, проникло в мышцы и кости, исказив страданием лицо.

При мысли о разлуке с Ванькой у неё болела душа.

При мысли о разлуке с этим местом у неё вырывали душу.

Таня открыла глаза. Она остаётся.

Через час ей, наконец, удалось впасть в дремоту. Она плыла на волнах смутных снов и обрывков воспоминаний, когда дверь с грохотом распахнулась. Рыжеволосая ведьма вскочила, ничего не понимая и направляя кольцо в незваного гостя.

– Ша, Гроттер, это я!

В её комнату бесцеремонно ввалилась Гробыня. На руках у неё сидела Елизавета, держа в пальчиках деревянные кубики. Приглядевшись, Таня заметила, что вместо мишек и зайчиков на кубиках изображены известные мертвяки. Девушку передёрнуло.

– Какого… тебе надо, Склепова? – она сумела вовремя проглотить нецензурную часть фразы.

– Фи, Танька, ты ещё и ругаться начала! Совсем там одичала в глуши со своим маечником! Как что? Будем готовиться к вечеринке и ностальгировать! – заявила Гробыня, доставая из-за пазухи бутылку лысегорского виски. – Себе я плесну чуть-чуть, мне напиваться нельзя, я Лиззи кормлю.

– Ты уверена, что тебе можно даже чуть-чуть? – Таня с сомнением перебирала в голове свои скудные знания о материнстве.

– Я сказала, что мне нельзя напиваться, дитя моё, но пить – пить-то можно! – подмигнула Склепова и крикнула в открытую дверь: – Эй, парни, залетайте!

В комнату тут же впорхнуло с полдюжины магфиозных купидонов в тёмных очках. Они несли кучу пакетов, оттягивавших их пухлые ручки, и крылышки на спинах младенцев быстро-быстро трепыхались.

– Эх, Гроттер! – мечтательно вздохнула Гробыня, падая на постель с початой бутылкой и наблюдая, как купидончики возятся с Елизаветой и одновременно распаковывают огромные баулы. – Помнишь те славные времена, когда мы жили здесь вместе?

Таня, с тревогой поглядывая на кучу блестящих тряпок, постепенно покрывающих пол, и целый чемодан косметики, кивнула, подтверждая, что те «славные» времена забыть непросто.

– Какими юными мы были, какими беззаботными! – продолжала Склепова. – Я была влюблена в Гурия, Гурий был влюблён в тебя, ты была влюблена во всех по очереди!

Рыжеволосая ведьма хотела возмутиться, но вклиниться в бесконечный поток ностальгических размышлений оказалось невозможно.

– А сейчас… Мы постарели, морщины уже бороздят наши лица, – Гробыня нахмурилась, разглядывая своё отражение в донышке бутылки на предмет несуществующих морщин, – я замужем и даже родить успела, правда, не от Гурия и даже не от Душипесикова, но оно и к лучшему. Я Гуньку люблю! Вот это жизнь меня потаскала, скажи?… А ты, Гроттерша? Определилась с тем, кого любишь?

– Разумеется, – Таня дёрнула худым плечом. – мы с Ванькой обручились.

– Полтора года назад? – Склепова иронично приподняла брови. – Когда же свадьба, когда маленькие Ванечки и Танечки?

– Склепова, если ты пришла бесить меня…

– Разумеется, дорогая! Я же твоя подруга, это моя работа! Ну ладно, ладно… К этому разговору мы ещё успеем вернуться, а пока…

Отставив бутылку на тумбочку, Гробыня резво вскочила с кровати и оглядела разложенные на всех доступных поверхностях платья, юбки и блузы. Выцедив из этой кучи переливающуюся тряпочку, больше всего похожую на широкий пояс, она приложила её к Тане и критично оглядела. Недовольно пошевелила губами и схватила следующую. На пятой Гроттер не выдержала и осторожно сказала:

– Эээ, знаешь, вообще-то у меня есть платье.

Склепова изумлённо посмотрела на неё и, отшвырнув короткий кожаный топ, снова завалилась на кровать.

– Давай, демонстрируй!

Вынув из сумки небольшой свёрток, Таня отправилась переодеваться. Её сердце заколотилось, когда она разгладила складки до боли знакомой ткани. Платье село, как влитое, будто и не было всех этих лет, и она снова стала взволнованной выпускницей Тибидохса, смотрящей в будущее с трепетом и восторгом. Когда девушка увидела себя в зеркале, её прошибла дрожь. Перед глазами смазанным пятном мелькнули события выпускного: ночь на крыше Башни Привидений, признания и угрозы, холодное утро и дуэль. Ей вдруг захотелось сорвать с себя мягкую ткань, закутаться обратно в безопасный свитер и застиранные джинсы. Но было уже поздно. Она вышла из-за ширмы и, раскинув руки, крутанулась перед Гробыней.

Склепова, сидевшая уже на полу и перебиравшая кубики вместе с Елизаветой, удивила Таню. Внучка Феофила Гроттера ждала возмущения и негодования, но вместо этого получила спокойный и странный взгляд, лёгкую полуулыбку и одобрительный кивок.

– Осталась лишь пара штрихов! – заявила Гробыня, хитро поглядывая на неё своими цветными раскосыми глазами.

– Какие ещё штрихи? – подозрительно поинтересовалась Таня и едва успела поймать брошенные в её сторону босоножки на высоченной шпильке.

Девушка хмыкнула: это она предвидела и могла пережить. Но тут Склепова взялась за ручки своей косметички, больше напоминающей ящик для инструментов, стоящий когда-то на балконе дяди Германа, и Таня вздрогнула.

– Нет, только не это…

– Так, Гроттер, ты мне должна! А я желаю превратить тебя в женщину хоть на один вечер!

– Это за что ещё? – возмутилась та.

Гробыня приблизилась к ней с огромной кистью и кучей цветных баночек.

– А кто послал ко мне купидона, предоставив платить за нас двоих?! Да он у меня пол-дома вымел! Мой любимый мармелад, пахлава, – Спиря до сих пор иногда присылает – конфеты с ликёром! Летел он после этого, правда, слегка неровно. А ещё чернослив в шоколаде!

– Ладно, Склеппи, я всё компенсирую, – засмеялась Таня.

– Курабье!…

Через полчаса на Таню из зеркала смотрела её слегка улучшенная версия. Гробыня не стала покрывать лицо девушки слоем штукатурки, лишь слегка подчеркнула глаза, тронула губы красной помадой и каким-то непостижимым образом умудрилась уложить Танины непослушные волосы в естественные волны.

Склепова сидела на кровати и кормила Елизавету, довольно оглядывая плоды своих трудов.

– Вот теперь ты готова!

– К чему? – напряглась Таня, застёгивая тонкие ремешки босоножек и размышляя, что всё же стоит достать из сумки кеды. Так, на всякий случай.

– К этой ночи, – засмеялась Гробыня. – Эта ночь, Гроттерша… особенная. Мы впервые с выпускного собрались всем своим прежним составом. Гуня специально проверил.

Прижав к себе причмокивающую дочь и поцеловав её в сморщенный лобик, Склепова подняла на Таню сияющие глаза:

– Ну, что скажешь? Отмотаем время на три года назад?

Таня улыбнулась и посмотрела в окно на багровеющую полоску между небом и океаном. А если действительно можно было бы вернуться в ту знойную, душную ночь, когда было сказано столько слов, совершено столько поступков… что бы она выбрала?…

***

Лестница Атлантов была запружена людьми – вчерашними и завтрашними выпускниками. Между взрослыми людьми сновали студенты старших курсов: они с восторгом впитывали ажиотаж вечера, купаясь в волнующем коктейле из загадочности, вседозволенности и чувственности. В эти жаркие летние часы молодым людям, замершим между детством и зрелостью, довелось прикоснуться к пряной атмосфере взрослой жизни магов.

Тибидохс преобразился, приветствуя своих воспитанников: столы в Зале Двух Стихий раздвинулись и стояли вдоль стен, освободив посередине место для сооружённой накануне сцены и огромной площадки для танцев.

По всему залу, в холле и даже у входа в парк были установлены небольшие фонтанчики: мелодично журча, они выплескивали вместо воды крепленое и игристое вино, медовуху, а кто-то из бывших учеников подхимичил, и некоторые фонтаны могли угостить любителей покрепче двадцатилетним коньяком.

Мобилизованные подросшим малюткой Клоппиком циклопы под предводительством Пельменника расхаживали в красных официантских ливреях, держа в руках подносы. Выглядели они, надо сказать, весьма комично: форма явно была им мала, едва прикрывая пузо. Циклопы просто шатались по залу, тыча позвякивающими бокалами в каждого прохожего и глупо «гыкая».

Таня осторожно шагала через толпу, улыбаясь знакомым лицам, периодически останавливаясь и перебрасываясь с кем-нибудь парой незначительных фраз. Глаза её неожиданно выхватили из людского потока Ягуна с женой. Катя привела себя в порядок и превратилась в прежнюю жизнерадостную красавицу. Подскочив к Тане, Ягун завопил:

– Ну, мамочка моя бабуся, держись, Тибидохс! Что мы сегодня устроим!

– Милый, – поморщилась Катя, но глаза её улыбались, – только не перегни палку, как обычно.

– Как ты, единственная из моих любимых женщин, можешь такое обо мне говорить? – возмутился играющий комментатор. – Когда это я её перегибал? Никогда такого не было! Вон, Ванька мне свидетель!

Таня развернулась и встретилась взглядом с маечником. На нём был тот же костюм, в котором отмечал выпускной. Заметив, во что одета Таня, Валялкин приоткрыл рот. В глазах его промелькнул шок, а потом зажглись тёплые искры улыбки. Только он умел так улыбаться: одними глазами. Девушка протянула жениху руку:

– Ну как тебе?

Он улыбнулся ещё шире: видимо, не забыл, что этот самый вопрос она задала ему три года назад в этом же самом зале.

– Ты мне нравишься! Всё прекрасно.

Ванька ответил именно так, как Тане хотелось в тот вечер, вот только она почему-то не ощутила радостного трепета, которого ожидала. Решив не углубляться в эту мысль, она сжала его ладонь и спросила, повышая голос, чтобы перекричать нестройный хор духовых, на которых играли привидения:

– Где ты был весь день?

– У Тарараха! – так же громко ответил Ванька. – Показывал мне единорога! У него сейчас период линьки, а шерсть единорога стоит бешеных денег! Вот мы и собирали её в специальные светонепроницаемые пакеты. Потом по парку погулял, проведал русалок и домовых. В ангары сходил. Видела бы ты, какие сыновья у Гоярына стали!

– Я видела, – улыбнулась внучка Феофила Гроттера. – Ходила поздороваться с отцом семейства. Ещё Соловья встретила, мы… поговорили с ним.

– О чём?

– Вань, мне предложили тренировать сборную Тибидохса, – на одном дыхании выпалила она.

На лице Валялкина ничего не отразилось. Он просто смотрел ей в глаза, так долго, что Тане это показалось вечностью. Потом кивнул, осторожно сжимая и разжимая её ладошку в своей руке, и тихо, настолько, что девушка с трудом его услышала, спросил:

– И что ты ответила?

– Я… – Таня запнулась, – я сказала, что подумаю.

Ванька снова кивнул. Он не показывал этого, но она чувствовала, что ему больно и неприятно. Из-за самой новости, из-за того, что Таня нарочно выбрала именно этот момент, чтобы сообщить ему, из-за того, что она не отказалась сразу. Но Валялкин справедливо решил, что незачем портить вечер ни себе, ни невесте. Поэтому он заставил себя улыбнуться, и это вышло на удивление искренне:

– У нас ещё будет время поговорить об этом. А сейчас давай забудем обо всём хотя бы на эту ночь.

Таня кивнула, ощущая в горле тугой комок. Вернулись краски и звук, и девушка с удивлением поняла, что все это время они с Ванькой как будто существовали вне этой реальности. Тогда как в этой реальности Катя и Ягун опять спорили.

– Ложь и клевета! Ты в курсе, что на западе свидетельствовать против супруга запрещено законом? – возмущался внук Ягге.

– Неужели? Как хорошо, что мы находимся в России, правда, дорогой? – ехидно поинтересовалась Лоткова. – Ты обещал мне, и я помню!

– Слушай, ты можешь хотя бы на один вечер расслабиться! – простонал Ягун. – Николая нет рядом, а ты по-прежнему на взводе! Всё! Сегодня никаких соплей, какашек и бутылочек! Сегодня мы юные и беспечные, как прежде!

– Кстати, а где ваш сын? – встрял Ванька.

– Коленька остался с прабабушкой, – улыбнулась Катя, – Ягге единственная, кого он слушает беспрекословно.

– Какой ещё Коленька! – недовольно воскликнул Ягун.

– Это мой сын, – ехидно отрезала Лоткова.

– Ну твоего сына, возможно, и зовут Коленькой, а мой пацан – Николай!

– Вот роди сам себе ребёнка и называй его, как хочешь! – возмутилась Катя. – Ишь ты, раскомандовался, я что, не могу собственного сына ласково по имени…

Играющий комментатор возвёл глаза к потолку, залпом осушил бокал вина и, резко притянув к себе жену, заткнул ей рот поцелуем. Катя попыталась дубасить его кулачками по плечам, но уже через мгновение затихла и обняла мужа. Вокруг раздались свист и улюлюканье.

Короткие волоски у Тани на шее вдруг зашевелились. Она ощутила совсем рядом какое-то движение и даже не успела ничего подумать, когда послышался низкий бархатный голос, в котором звучала одобрительная усмешка:

– Вот это по-нашему!

Таня медленно обернулась: прямо напротив неё, почти вплотную, стоял Глеб Бейбарсов и улыбался. Она невольно улыбнулась ему в ответ, и рука Ваньки, сжимающая её ладонь, ослабла.

И только в этот момент Таню по-настоящему охватила и захлестнула эйфория этого вечера. Потом был грандиозный ужин, вино рекой, танцы – много танцев. И бывшие выпускники Тибидохса, ныне уже солидные взрослые люди, некоторые – бандиты, некоторые – родители, отплясывали так, как будто это последняя ночь в их жизни.

Оркестр привидений оттеснили со сцены, когда ближе к полуночи явилась рок-группа лысегорских мертвяков под названием «Мёртвые Каннибалы». Под дерзкие звуки электрогитары в разношерстной толпе ритмично двигались разгоряченные тела. Никто уже не обращал внимания на то, что, помимо выпускников, в зал под шумок набились и студенты, и даже кое-кто из преподавателей решил тряхнуть стариной. Всем было всё равно, и оглушительное клацанье барабанов заставляло толпу колыхаться в едином завораживающем ритме.

Таня ощущала, что её платье промокло от пота, даже по вискам скатывались мелкие солёные бисеринки. Раскачиваясь, как будто в трансе, под синтетический рок, она время от времени следила за пляшущими лучами прожекторов, которые то тут, то там выхватывали знакомые лица: вон в метре от неё Ягун с Катькой отрываются так, как будто не они буквально полгода назад стали родителями. А может, как раз поэтому. А там Пипа прижимается к Генке Бульонову всем своим монументальным телом, затянутым в платье, напоминающее огромную паутину. Таня вдруг подумала, что в этом наряде дочка председателя В.А.М.П.И.Р похожа на ветчину в сеточке, улыбнулась и быстро запрятала эту мысль подальше.

Около Жоры Жикина собралась стайка девушек-пятикурсниц: бывший первый красавчик Тибидохса наслаждался привычным вниманием и выделывал какие-то немыслимые танцевальные па. Неподалёку, просвечиваемые цветными лучами, кружились в совершенно неуместном вальсе поручик Ржевский с Недолеченной Дамой, а рядом неумело топталась другая парочка, в которых Таня с удивлением узнала Зуби и Готфрида Бульонского.

Тело Тани ласкали всполохи синего, красного и зелёного, она двигалась в каком-то дурмане, подхваченная неистовством толпы и собственным восторгом. В эти минуты, танцуя на древних плитах Зала Двух Стихий, она была свободна, как никогда, она была живая, живая! Она была собой и, казалось, способна была воспарить к небесам, сама, без крыльев и верного контрабаса!

Чей-то пристальный взгляд опалил её жаром. Рыжеволосая ведьма вскинула голову, ища глазами Ваньку, но в разноцветии движущихся тел не могла отыскать его светлую макушку. А потом луч красного прожектора высветил Глеба. Он стоял буквально в метре от неё, засунув руки в карманы, не двигаясь в этой неистовой толпе, весь окрашенный алым, будто облитый кровью.

Его глаза – льды Арктики – не отрывались от Тани: в них застыли тоска и голод.

Страшный голод по ней.

Безумная тоска о любви.

========== 8. Созвездие Скорпиона ==========

***

я бы мог говорить с тобой ни о чём.

делать паузы вместо банальных фраз.

я бы мог коснуться тебя плечом,

оглушить небрежным «не в этот раз».

я бы мог пустое всё лить и лить,

заводить в трущобы своей души.

там не так ужасно, но, знаешь ли,

чего стоит заново всё прожить?

напугаю: «там непроглядный мрак».

ты поверишь: «это тебя спасёт?».

и случится (я не замечу как), –

ты уже готова со мной на всё.

(Оксана Утева. Я бы мог говорить с тобой ни о чём)

***

Я всё простил, что испытал когда-то,

И ты прости, – взаимная расплата.

(Уильям Шекспир. Сонет 120)

Би-2 – Ты разбиваешь моё сердце

Звери – О любви

Торба-на-круче – Сутками молчишь

***

Она надела то самое платье.

Глеб сразу узнал его: этот вырез на спине, оголяющий родинку на правой лопатке. Бывший некромаг усмехнулся: он вспомнил, как смутил Таню, когда намекнул, что знает обо всех особенностях её тела.

Чувства и эмоции той ночи вдруг пробудились ото сна: он ощутил ледяную уверенность и трепет – когда решился завоевать Таню во что бы то ни стало; боль и слепую ярость, когда челюсть внезапно заныла от удара Валялкина; желание и нежность при виде худенького тела, обтянутого струящейся тканью выпускного платья; отчаяние и безрассудство на влажном от росы драконбольном поле.

Воспоминания накатили на него и схлынули, как прибой, оставив гальку смутных отголосков. Он вернулся в сегодняшний вечер, где не было пути, продиктованного страстью, усиленной тёмным даром, не было соперников, не было той девушки, ещё свободной и беспечной, и не было его прежнего.

Всё изменилось.

И только чувства – острые, пряные – всё так же бурлили внутри, под кожей, испещрённой шрамами.

Всеобщее возбуждение, растворённое в воздухе, в конце концов захватило и Глеба. Вокруг были улыбающиеся лица бывших однокурсников, а ещё юноши и девушки, так похожие на них вчерашних, и бывший некромаг решил, наконец, хоть ненадолго расслабиться. Отыскав глазами в толпе Ленку Свеколт, он подошёл к ней. Девушка стояла в круге большой компании. Гуня Гломов что-то старательно втолковывал Шурасику, и уже одно это зрелище было само по себе из ряда вон.

– О чём спорят? – поинтересовался Бейбарсов, наполняя предложенный бокал напитком из ближайшего фонтана.

Принюхался: коньяк. Пожав плечами, мужчина осторожно попробовал – вполне недурный. К счастью, прошлые выходные были одними из его «разгрузочных» дней: Глеб снова напивался. Так что к этой ночи были готовы и его нервы, и его печень.

Ленка неодобрительно покосилась на бокал в руках брата и ответила:

– Гломов пытается убедить Шурасика снова устроить забег по стене, как на первой годовщине выпуска.

– А что, неплохая затея. Для пятикурсников, – хмыкнул Глеб.

– Ничего себе неплохая! – возмутился стоявший рядом Демьян Горьянов. – Да я в тот раз чуть не утонул, потому что меня Клоппик спихнул!

– Ты чуть не утонул, потому что плавать не умеешь, – отрезала Свеколт. – Никто тебя не заставлял участвовать.

– Так я хотел быть на одной волне с коллективом! Но идея всё равно бредовая…

– Глом! – пронёсся над толпой капризно-стервозный голос. – Ты где, милый?

– Я тут, Гробби! – завопил Гуня густым басом, одной рукой сметая половину стоявших рядом людей и расчищая путь для своей супруги.

Из толпы шагнула Склепова в ультракоротком платье с глубоким декольте. Подбоченившись, она хитро прищурилась:

– Глом, наша дочь красотой пошла в меня, а обжорством – в тебя! Уф! Мне срочно требуется разгрузка. Кто-то тут говорил о бредовых идеях? Я за любое безумие! Кто со мной, тому ничего не будет!

Толпу, которую Гуня минут пятнадцать пытался уговорить на авантюру с бегом по зубчатой стене крепости, Гробыня умудрилась завести всего парой слов. Бешеная, бьющая через край харизма и искрящееся жизнелюбие лысегорской ведущей действовало на всех, подобно волшебной дудочке. Все тут же дружно направились за уверенно балансирующей на высоченных шпильках Склеповой. Проходя мимо Бейбарсова, не сдвинувшегося с места и по-прежнему потягивавшего коньяк, она подмигнула ему и едва заметно мотнула головой за его спину.

Он понял, на кого ему показывала Склепова, но не спешил оборачиваться. Вид Тани и Валялкина, держащихся за руки, не самым лучшим образом действовал на его хрупкое душевное равновесие. А ещё то, как Гроттер выглядела этим вечером… За те несколько лет, что прошли с выпускного, она осталась такой же худенькой, но её фигура приобрела чуть более женственный вид, стала более округлой, более манящей. И это тоже никак не успокаивало разбуженное желание.

– Ты не пойдёшь на крышу?

Повернувшись, Бейбарсов увидел Жанну Аббатикову. Горько улыбнувшись, он качнул головой:

– Оказавшись на крыше, я не стану бегать и толкаться, просто сам спрыгну вниз.

Жанна усмехнулась:

– Да, Ленка сказала мне, что тебя не предупредили о всеобщем сборе. И всё же, оставаясь здесь, ты рискуешь гораздо больше. Поэтому, – она бесцеремонно отобрала у него стакан и взяла под руку, – мы идём бегать по крыше под аккомпанемент пьяных воплей любимых однокурсников.

Глеб, в последний момент успевший всё же осушить бокал, сдался. Уже поднявшись по Лестнице Атлантов и сворачивая в коридор, он бросил быстрый взгляд вниз: Таня по-прежнему стояла возле Ягуна и Катьки Лотковой, которые опять начали о чём-то горячо спорить. Она смотрела на него. А Ванька смотрел на неё. Разорвав незримую нить, протянувшуюся между ними через весь холл, Бейбарсов скрылся в прохладной полутьме коридора.

Не успели они пройти пары метров, как услышали странный шорох и приглушенный смех. Звуки доносились из ближайшей к ним классной комнаты. Переглянувшись и послав друг другу хитрые улыбки, они с Жанной тихонько прокрались к двери и резко распахнули её.

– Добрый вечер, эй, полегче! – задорно воскликнул Бейбарсов, ожидая увидеть кого-то из бывших однокурсников, или, на худой конец, взрослых студентов. Однако он ошибся.

– Святые подштанники Древнира! – задохнулась от изумления Жанна.

Перед ними, крепко прижавшись друг к другу, стояли двое второкурсников. Глеб с лёгкостью узнал в них Колю Кирьянова и Вику Рыжову: два атомных реактора Тибидохса. И они явно не силами мерились, хотя воздух в комнате уже успел стать немного разреженным, так что дышать было тяжеловато.

Прислонившись к косяку и скрестив руки на груди, бывший некромаг насмешливо посмотрел на смущённую парочку:

– Привет. Это служба доставки отеческих советов. Просто к сведению, господа: согласно данным Магщества, количество ранних беременностей за истекший год увеличилось на четыре процента.

– Глеб! – кажется, за строгим тоном Жанна пыталась спрятать непрошеную улыбку.

– Да ладно вам, мы просто… – забормотал Коля, красный, как помидор.

Вика, в отличие от него, держалась гораздо спокойней и уверенней. Она с вызовом посмотрела сначала на Глеба, потом на Жанну, и бросила:

– Можно подумать, вы в нашем возрасте чем-то другим занимались. Ни за что не поверю, что вы не целовались ни с кем.

– Милая, в вашем возрасте мы бегали по буреломным лесам, спасаясь от нежити. А если и обнимались с кем-то по ночам, то разве что с мертвяками, – усмехнулась Аббатикова.

Девочка присмотрелась к Жанне, и её глаза расширились:

– Некромаги.

– Она, – кивнул Глеб в сторону Аббатиковой, – меня уволили из некромагов в связи с превышением должностных полномочий.

Поняв, что над ней подтрунивают, Вика нахмурилась и наконец выпуталась из объятий Коли.

– Всё, всё, я понял, – Глеб вскинул руки, – не нужно ничего говорить вслух. Мы с Жанной уже уходим и оставляем вас наедине с пубертатными тараканами у вас в головах.

Выйдя за порог, они прикрыли за собой дверь и, переглянувшись, рассмеялись.

– Как думаешь, насколько быстро они разрушат школу своей пылкой любовью? – задумчиво спросила Жанна, продолжая путь через коридор к выходу на крышу.

– Думаю, пока беспокоиться не о чем, всё же это ещё дети. А вот через годик-другой, боюсь, нам придётся выделять им для свиданий какой-нибудь прочный бункер.

К тому моменту, когда они с Жанной оказались под плотным звёздным покрывалом на продуваемой крыше замка, там все уже стояли на ушах. Гуня соревновался с Генкой Бульоновым. Гробыня и Пипа, стоя бок о бок, болели каждая за своего «рыцаря».

– Глом, имей в виду, если ты проиграешь, я рожу тебе ещё пять дочерей! – вопила Склепова.

Гуня бросил на неё затравленный взгляд и чуть не оступился.

– Бульон, только попробуй прийти последним! – не отставала Пипа. – Тогда моя мамочка приедет погостить к нам на целый месяц!

Генка, явно испугавшийся угрозы, удвоил прыть, но не рассчитал, что в этом месте стена делала крутой поворот. Зацепившись за зубчатый край, он взмахнул руками, стараясь удержать равновесие, но тело, уже накачанное пивом, подвело его, и Бульонов свалился с крыши, приземлившись в ров с громким «плюх».

Гуня, поняв, что он выиграл, издал победный клич и замолотил воздух сжатыми кулаками на манер боксёра. Через мгновение раздался второй «плюх», и все присутствующие взорвались хохотом.

Пока они вытаскивали промокших и недовольно бурчащих соперников из воды, Ягун, неизвестно когда появившийся на крыше, предложил реванш:

– Пусть теперь соревнуются девчонки! Это будет честно!

Генка и Гуня одновременно ухмыльнулись, предвкушая месть и невероятное зрелище. Разошедшийся и вдрызг пьяный Кузя Тузиков с помощью Шурасика наколдовал детский надувной бассейн, наполненный чем-то, похожим на желе кислотно-зелёного цвета.

Гробыня сглотнула, глядя, как Пипа засучивает рукава на мощных плечах, а потом махнула рукой и, скинув, свои невообразимые туфли, бросилась в бассейн с воплем:

– Раздайся, грязь, дерьмо плывет!

Ближе к полуночи праздник начал постепенно превращаться в нарядную пьянку. Битва в желе окончилась ничьей: Пипа и Склепова просто обнялись и, сидя прямо в бассейне, стали распевать любовную балладу из репертуара «Мёртвых Каннибалов». Кто-то высказал идею пойти к ангарам и попытаться оседлать одного из сыновей Гоярына, на что Глеб громко фыркнул.

– Да ладно, один раз ведь живём! – не успокаивался Ягун.

– Обычно после этой фразы люди начинают творить такую дичь, что резко сокращают свои шансы дожить даже до утра, – резонно заметил Глеб.

К нему, медленно цедившему всего лишь второй за вечер бокал, кошачьей походкой приблизилась Ритка Шито-Крыто.

– Привет, – поздоровалась она, щуря глаза.

– Привет, – кивнул Глеб. – Где своего магфордца потеряла?

Ритка изумлённо посмотрела на него:

– Не поверишь, ты единственный его узнал!

Бейбарсов усмехнулся:

– Я слишком хорошо помню ту поездку в Магфорд, чтобы забыть хоть какие-то детали. Даже те, которые меня не касаются. А как же Тузиков?

– А что он?

– Ну, парень вроде как всё таскался за тобой.

– А где Гроттер? Ты тоже, вроде как, таскался за ней. Однако жизнь, как видишь, всё расставляет по своим местам.

Глеб молча кивнул, предпочитая не углубляться в эту тему. Стрельнув в него хитрым взглядов, Шито-Крыто поинтересовалась:

– Который час?

– Не знаю, – мужчина пожал плечами. – Какая разница?

– Да я вот думаю, это уже прилично – начать заигрывать с тобой, или обождать ещё часик? – хохотнула Ритка.

Глеб засмеялся в ответ, думая о том, что вот они и дожили до того возраста, когда флиртуешь уже в открытую, без застенчивой подростковой робости, без смущения называть вещи своими именами. Однако ночь была ещё молода, и ближе к утру вчерашние ученики Тибидохса смогли убедиться в том, что им далеко до нового поколения. Вместо того, чтобы самим целоваться по углам, им пришлось разгонять не в меру пылких студентов. Юные парочки попадались то в пышных розовых кустах, то в эркере коридора, и бывшие выпускники в конце концов были вынуждены чуть ли не патрулировать коридоры.

Когда они шумной толпой спустились вниз приветствовать прибывшую рок-группу, было около двух часов ночи, и некоторые уже с трудом могли вспомнить собственные имена. «Мёртвые Каннибалы» поднялись на сцену, и древние стены Тибидохса дрогнули, когда заиграла магически усиленная в несколько раз агрессивно-заводная музыка. Все факелы в Зале Двух Стихий разом погасли, а над потолком зажглись прожекторы, и заведённая толпа впала в экстатический восторг.