Текст книги "Нелюбовь (СИ)"

Автор книги: outlines

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Ну и куда ты запропастился?

Бейбарсов провел рукой по деревянной поверхности ближайшей парты, оставляя в пыли след.

– Никуда, вот он я.

Свеколт закатила глаза:

– Глеб, не придуривайся! Мы с Жанной пытались связаться с тобой почти месяц!

– Может, уже хватит опекать меня? – резко перебил он. – Я взрослый человек, в конце концов.

Бывшая сестра по дару скептически поджала губы:

– Когда ты в последний раз говорил такое, мы нашли тебя полумертвым и пропахшим перегаром на полу нижегородской квартиры.

– Лена, это было больше года назад, – устало вздохнул Глеб, потирая переносицу. – Всё в прошлом, и я не хочу это обсуждать.

– Я знаю, что ты продолжаешь пить, – известила его Свеколт.

– И что с того? Это никак не влияет на мою работу. А как я распоряжаюсь своим свободным временем – моё личное дело.

– Кстати о личном. Как там твоя лопухоидная блондинка?

– Мы с Алёной расстались, – Бейбарсов подошёл к окну, разглядывая тёмные верхушки деревьев тибидохского парка. – Я сказал ей, что перевёлся учиться в Москву. Она… расстроилась. Сказала, что будет приезжать так часто, как сможет, предлагала встречаться на расстоянии, но я объяснил, что это не для меня. В общем… да, всё кончено. Но я не жалею: ни о том, что эти отношения были, ни о том, что они закончились.

– Это из-за неё, да? – раздался позади напряженный голос Лены. – Из-за Тани?

– Нет, это не из-за неё, – он снова завелся. – Помимо Тани Гроттер, в моей жизни за последний год прибавилось проблем и поводов для беспокойства. Но да, я был слегка не готов увидеть её здесь, – добавил бывший некромаг. – Сарданапал не говорил мне о предстоящем слёте бывших птенцов.

– Вот, а если бы ты отвечал на звонки зудильника или не блокировался от меня, то узнал бы!

– Начнём по новой? – саркастично поинтересовался Глеб.

– Нет. – Лена тряхнула цветными косами, отталкиваясь от двери и подходя ближе, чтобы взглянуть ему в лицо. – Пойми ты, наконец, мы с Жанной не хотим быть тебе няньками или кем-то в этом роде. Мы просто беспокоимся о тебе, ты… ты нам не чужой, Глеб.

Бейбарсов повернулся к ней, вскинув бровь.

– Я польщен. Столько лет спустя услышать, что ты кое-что значишь для своих сестер… Ладно, ладно, Ленка, не злись. – Он примирительно поднял руки. – Я бы хотел сказать, что рад вашему неравнодушию, но не уверен, что вообще что-то чувствую по этому поводу. Я слишком привык быть один, и тебе это известно, ты ведь и сама такая.

Свеколт покачала головой:

– Я избирательна в своих связях, но я не одиночка, Глеб. Я люблю, я любима. А в тебе после всего произошедшего, кажется, осталась одна только горечь, одна ненависть. Как ты не понимаешь – она тебя убивает.

Глеб посмотрел на неё долгим взглядом и тихо возразил:

– Ты ошибаешься. Моя ненависть меня спасла.

– Тогда, много лет назад, на Алтае – возможно. Но, как ты сам говорил, всё давно в прошлом. Жизнь меняется, ты изменился… Перестань цепляться за то, что давно ушло! Отпусти Таню Гроттер.

Он усмехнулся и качнул головой – отросшая челка снова упала ему на глаза.

– Не могу. Я не могу, Ленка. Она въелась в меня, пустила во мне корни, понимаешь? Она давно стала кровью в моих жилах, потом на моём лбу. Лучше я буду несчастен рядом с ней, чем счастлив, но без неё.

Лена смотрела на него распахнутыми глазами. Горький излом бровей выдавал крайнюю степень боли и волнения, которые захватили девушку. Она отступила, и с её ресниц упали две тяжёлые слезы. Глеб никогда, на разу за все эти годы, не видел Лену плачущей: даже когда они бежали по страшному ночному лесу от мертвяков, насланных старухой, даже когда огонь в печи, где они ночевали, буквально выкручивал внутренности, даже когда они спали в рассохшихся гробах среди зловонных останков.

А теперь она плакала, увидев всё отчаяние и обреченность его любви. И это укололо его, добавилось к тому огромному монолиту страданий, что денно и нощно прокручивался у него в груди, царапая лёгкие острыми краями.

***

До кабинета Сарданапала Глеб добрался уже ближе к полуночи. Ему всё-таки пришлось столкнуться с бывшими однокурсниками. К удивлению Бейбарсова, приняли его гораздо лучше, чем он рассчитывал.

Шурасик тепло улыбнулся и пожал ему руку. Семь-Пень-Дыр фамильярно хлопнул по плечу и, подмигнув, отвел в сторону:

– Слушай, я сейчас на Лысой Горе заправляю большими делами. Ты только дай знать, я тебя приму в свою команду. Твои навыки нам могут пригодиться.

Глеб красноречиво скосил глаза на руку Дыра, всё ещё нагло лежащую на его плече, и тот сразу убрал её.

– Заправлять большими делами – это быть шестёркой вампирской мафии? – уточнил Бейбарсов. – Если да, то, увы, я вынужден отказаться: это для меня слишком высокий уровень.

Семь-Пень-Дыр нахмурился, понимая, что бывший некромаг знает о его делах гораздо больше, чем остальные. Мысленно сделав себе пометку выяснить, кто слил Бейбарсову эту информацию, он пожал плечами и отошел.

К нему тут же, цокая каблуками, подплыла Гробыня Склепова, сияя самой ослепительной из своих улыбок.

– Кусайпесиков, какие люди! Как твоё ничего?

Глеб заверил, что его ничего вполне себе, и что лучше бы Гробыня беспокоилась о «ничего» своего супруга.

– Что ты, Пинайжирафиков, у Гуни всё как надо! И у меня тоже! Смотрел нашу с Грызианкой передачу?

– Нет, Трупенция, я слышал. Однажды чуть не поседел от звуков, которые издают хмыри в период спаривания. Я уже было удивился, но оказалось, это твой смех – зудильник сам сработал, поймав вашу передачу.

Гробыня хмыкнула. С одной стороны, она не любила, когда в битве сарказма побеждала не она. С другой, приятно хоть иногда встретить достойного соперника.

Только Глеб облегчённо выдохнул, вырвавшись из плотного облака склеповских духов, как его окружили Жора Жикин, Дуся Пупсикова и Верка Попугаева.

– Привет, Глеб! Мы слышали о том, что тебе вернули магию. Как оно, без некромагических штучек? – поинтересовалась Попугаева.

Бейбарсов признал, что без «некромагических штучек» ему живется тоже неплохо.

– Хорошо выглядишь, – пропела проходящая мимо Ритка Шито-Крыто.

– Да! – подхватил Жикин, пальчиком помяв бицепс Глеба. – Ты качаешься?

Глеб вежливо отвел от себя Жикинский палец, поясняя, что качаются лопухоидные быки из охранных агентств. Жора важно закивал, соглашаясь: он всегда поддакивал тому, кого считал более авторитетным.

– У тебя тоже красивые мышцы, – вдруг вставила Дуся Пупсикова, глядя на Жикина и краснея.

«Ууу, всё ясно!», подумал Бейбарсов, бочком протискиваясь к выходу. Одновременно он пытался осмыслить две вещи: что могло связывать Жикина и Пупсикову и где последняя разглядела у Жоры мышцы.

По дороге к кабинету академика бывший некромаг встретил ещё с десяток знакомых. Кто-то радостно хлопал его по плечам или пожимал руку, кто-то буравил настороженным взглядом, помня о том, что Глеб творил прежде. Но всё равно какое-то странное чувство против воли разливалось у него в груди: старый-добрый Тибидохс, старые-добрые однокурсники. Приятная, тёплая ностальгия.

Добравшись, наконец, до больших двустворчатых дверей, охраняемых сфинксами, Глеб дважды постучал. Створки распахнулись, и он очутился в уютном полумраке кабинета. Сарданапал сидел в своём любимом кресле. Его цветные усы привычно боролись с бородой, пытаясь завязаться вокруг неё бантиком.

– Не ожидал твоего возвращения так скоро, – спокойно заметил академик, но что-то в его мудрых глазах, поблескивающих за стеклами очков, говорило: он не исключал подобный исход.

– Я тоже, – подтвердил Глеб, уже привычно усаживаясь напротив.

– Значит, ты не смог, – констатировал Сарданапал.

В его голосе не было осуждения, но Бейбарсова всё равно окатило жуткой волной стыда и презрения к себе. Однако он выдержал взгляд старика, отвечая:

– Да. Простите, я вас подвёл. Но я отправлюсь туда завтра.

Сарданапал подался вперёд, упирая о стол сцепленные в замок руки, задумчиво разглядывая молодого мужчину перед собой. Даже его беспокойные усы перестали трепыхаться: точнее, левый ус, зависнув в воздухе, отражал состояние хозяина, тогда как правый по-прежнему донимал белоснежную бороду. Отщелкнув его пальцем, академик произнес:

– Нет, Глеб. Ты больше не поедешь на Алтай, по крайней мере, пока. Ты ещё не готов… подожди, не перебивай меня! Ты не готов! Я предполагал это, но теперь убедился окончательно. Как заразу вытравливают из себя постепенно, так и ты должен исцеляться медленным темпами.

Бейбарсов гневно сдвинул брови. Он кипел от ярости и бессилия, и спокойный тон Сарданапала, его понимающий взгляд никак не улучшали ситуацию.

– Выходит, все эти месяцы были напрасными? Если я не смог выполнить главное?

Академик улыбнулся:

– Не это было главным, Глеб. Главное впереди – твоё испытание событиями и чувствами. Новый человек в тебе ещё робок и неуверен, но я вижу, какой личностью ты можешь стать, если наберешься терпения. То, что ты не смог перебороть себя в этот раз, не значит, что ты слаб. Просто всему своё время. И да, – добавил он, – важнейшее задание, которое ты исполнишь, тебя тоже ожидает впереди. И это не обыск избушки на Алтае.

– Что же это? – удивился бывший некромаг.

– Терпение, – снова повторил Сарданапал, подняв палец. – Помни о терпении. Я скажу тебе в своё время.

Глеб был раздражен, и не мог скрыть этого. Тогда он решил зайти с другой стороны.

– Почему вы не сказали мне о предстоящей встрече выпускников?

Лукавая улыбка старика говорила о том, что он прекрасно видел желание Глеба докопаться хоть до чего-то, но не намерен был подыгрывать ему.

– Потому что, как уже было сказано, я предполагал, что ты вернешься, когда все уже разъедутся. А если нет, то ты просто будешь рад встрече со старыми друзьями.

– Друзьями? – сарказмом сочилась каждая буква.

Академик улыбнулся ещё шире:

– Ну, тут твои сестры, как минимум. И, полагаю, есть ещё кое-кто, кого ты, возможно, хотел увидеть…

В горле у Глеба вдруг пересохло. Он ничего не ответил, продолжая сверлить Сарданапала напряженным взглядом. Академик посерьезнел. Выпустил из перстня искру, приструнив усы, и те повисли вдоль морщинистого лица двумя цветными лентами.

– Я могу быть с тобой откровенным, Глеб?

Бывший некромаг внутренне подобрался. Он догадывался, что последует за этим вопросом, и, хотя ему не хотелось касаться этой темы, за прошедшие девять месяцев он стал невольно доверять Сарданапалу. Ведь из всего магического мира именно он первым подал ему руку после возвращения магии. Первым дал понять, что Глеб заслуживает шанса всё исправить, и предоставил ему такую возможность. В конце концов, Бейбарсов просто-напросто уважал старика. Поэтому он медленно кивнул.

– Я знаю почти всю историю. С твоих слов, со слов Тани… Остальное мне позволил дополнить жизненный опыт, оформив полную картину. Разумеется, тебе известно моё мнение о твоих прежних поступках. Мне не нравилось то, что ты делал с Таней.

Глеб промолчал: он не видел смысла оправдываться. Более того, он вообще не был намерен обсуждать свою личную жизнь с кем бы то ни было. Однако, сделав для академика исключение, он развязал ему руки. Поэтому, сцепив зубы, Бейбарсов слушал, что тот скажет дальше.

– Но то была любовь некромага. А сейчас ты маг с силами, подаренными светом. Они не сделали и не сделают из тебя другого человека, нет. Но могут помочь освободить и раскрыть всё лучшее, что в тебе было и доселе дремало, придавленное тяжестью некромагического дара. Ты понимаешь это?

Глеб покачал головой:

– Я не чувствую, что становлюсь хоть каплю лучше. Есть ощущение, что из меня ушла вся гниль, но и только.

– Это уже немало, – заметил академик. – Важно то, что ты хочешь стать лучше.

– А вы уверены, что я хочу? – резко перебил его Глеб.

Вокруг глаз Сарданапала вновь собрались лучики морщинок:

– Безусловно. Иначе ты воспользовался бы Мантией Сонного Паралича. Ты согласился бы на предложение охотника за глазами. Ты бы до сих пор преследовал Таню и не давал бы спокойно жить ни ей, ни себе. Некромаг Глеб Бейбарсов, чья сущность раздиралась на части ещё и двумя тёмными личностями, поступил бы именно так. Не важно, чем ты руководствовался в последний год, принимая эти решения, неважно, скольких усилий тебе это стоило. Тебе был предоставлен выбор, и ты выбрал правильно. Именно это и отличает тебя прежнего от того, кем ты постепенно становишься.

Покинув кабинет директора, Бейбарсов медленно брёл по освещенным магическими факелами коридорам. Иногда на его пути встречались парочки, в которых он безошибочно узнавал вчерашних студентов. Понимающе усмехаясь, бывший некромаг сворачивал в другую сторону: он понимал, как волнует кровь ощущение того, что ты вернулся в прошлое.

Слова академика не убедили Глеба, но заронили в его душу зерно надежды. Крошечное, робкое, оно тем крепче становилось, чем больше его носитель грел в себе свою любовь. Сокрытая, спрятанная ото всех, накалившаяся докрасна, она тлела внутри, причиняя немыслимую, но сладкую боль.

И Глеб сходил с ума от наслаждения.

========== 7. Ночь на Буяне ==========

***

Откуда такая нежность?

Не первые – эти кудри

Разглаживаю, и губы

Знавала – темней твоих.

Всходили и гасли звезды

(Откуда такая нежность?),

Всходили и гасли очи

У самых моих очей.

Еще не такие песни

Я слушала ночью темной

(Откуда такая нежность?)

На самой груди певца.

Откуда такая нежность?

И что с нею делать, отрок

Лукавый, певец захожий,

С ресницами – нет длинней?

(Марина Цветаева. Откуда такая нежность)

Братья Грим – Сердце

Сегодня ночью – Это не любовь

Никель – Новости прошлой недели

***

Таня не могла уснуть. Мешало буквально всё: кровать была слишком мягкой, одеяло – слишком толстым. Ей то становилось душно, и она открывала окно, то прохладный ветер с океана заставлял кожу покрываться мурашками, и девушка бежала обратно захлопывать раму.

Ей не хватало привычных звуков леса, под которые она засыпала. Не хватало тихого сопения над ухом – Ванька ночевал отдельно в своей старой комнате. Не было даже привычного в тибидохские времена беспокойного сна Гробыни – Склепова делила соседнюю комнату с Гуней и их годовалой дочерью Елизаветой.

Таня хмыкнула, вспомнив, как удивилась: взбалмошная Гробыня – и вдруг такое обычное имя! От неё внучка Феофила Гроттера ждала чего-то гораздо более экстравагантного. Но изумление девушки длилось лишь до тех пор, пока Склепова не пояснила, что назвала дочь в честь графини Батори, известной также как Кровавая Леди.

– Она моя прабабка со стороны матери в каком-то там колене, – заявила Гробыня, и Таня больше не решилась делать никаких уточнений.

Однако маленькая Елизавета не проявляла никаких признаков жуткой наследственности: она была обычным ребёнком – подвижным, весёлым, любопытным и бойким. Пожалуй, даже слишком, потому что на дворе стояла глубокая ночь, а Гломова-младшая не собиралась успокаиваться: даже сквозь толстые стены Тибидохса Таня слышала её истеричный плач, мешавший рыжеволосой ведьме уснуть. По крайней мере, Таня убеждала себя, что причина именно в этом.

Она ни за что не призналась бы, как сильно взволновала её встреча с Бейбарсовым.

Ночь за окном уже начала постепенно перетекать в раннее летнее утро, когда девушка забылась беспокойным сном, в котором сероглазый юноша балансировал на крыше, крича, что любит её. А потом от его тела отделялось два близнеца, со страшными черными глазами-колодцами. Они толкали его, и юноша, вскинув руки, падал вниз, на огромные пики камней вокруг рва. Таня кричала, зная, что он не спасется, и кидалась к нему, но навстречу ей выступали из темноты все те, кого она знала и любила: Сарданапал, Ванька, Ягун, Гробыня. Они вставали у Тани на пути, не давая ей броситься на помощь юноше, и она слышала, как его тело с жутким хрустом разбивается о камни. И тогда во всю силу своих лёгких она выкрикивала имя:

– Глеб!…

Этот жуткий вопль набатом бился у неё в голове, когда девушка подскочила на кровати. Время уже явно приближалось к полудню. Таня лежала в постели, влажное одеяло закрутилось вокруг её ног. Отбросив его в изножье, девушка раздраженно провела рукой по лбу, отирая пот.

Она сама не до конца понимала, что с ней происходит. Все слова Глеба она слышала давно, все много раз были разобраны на отдельные сегменты и каждая фраза препарирована под микроскопом, вплоть до звуков и того, с какой интонацией вылетали слова. Но как будто только сейчас они по-настоящему дошли до неё, и она впервые услышала то, что тогда так страстно, путано, нагло, неправильно пытался втолковать ей юноша-некромаг.

Однако Бейбарсов больше не был отягчен даром и проклятием. Теперь он… не белый маг, конечно, но, Древнир его подери, носитель светлых сил! Теперь Таня оценивала его совсем иначе. Она уже видела его наглым и бескомпромиссным, с полным отсутствием понятия морали. А ещё она видела его печальным и сломленным, опустошенной оболочкой без лица. То, каким он открылся ей тогда в будке стрелочницы, Тане не забыть никогда. И никто – в этом она была уверена – никогда больше не видел его таким.

Ей вдруг вспомнилось, как однажды ночью он вытащил её из постели дорожкой из лунного света. Тогда, чертя что-то под ногами своей тросточкой, он сказал, что его никто не любил. И тогда – она видела это в глазах Глеба – он не верил, что кто-то может его полюбить. Он предпочитал привязать к себе силой, магией, хитростью и шантажом, как будто иначе было невозможно.

Прошло столько лет, но вчера вечером Таня ясно увидела, что он до сих пор не верит в саму возможность быть любимым искренне и добровольно.

***

К тому времени, как Таня выползла из спальни, время уже перевалило за обед. Весь Тибидохс стоял на ушах. Недовольное бурчание Поклепа слышалось буквально из каждого угла: никто, разумеется, особо не вслушивался, но общий посыл был таков, что выпускники превратили школу в бордель, этот дурацкий праздник – срамота, и вот в его-то, Поклепа, времена такого не было.

Пока Таня спускалась по Лестнице Атлантов, ей навстречу выскочили несколько второкурсников с восторженными лицами. Они были взбудоражены предстоящим событием не меньше бывших выпускников. Внучка Феофила Гроттера улыбнулась, вспоминая, что когда-то она, Ягун и Ванька такими же встрепанными воробышками бегали по переходам и лестницам Тибидохса, и всё для них было ново, ярко, удивительно. Как же она любила это место, как тосковала по нему всё это время!…

Заметив Ягуна, Таня направилась к нему, чтобы спросить, не видел ли он Ваньку. Однако, приблизившись, поняла, что она не вовремя. Ягун ругался с женой. Катя, уставшая, раздраженная, что-то упорно втолковывала ему, постепенно повышая голос, что прежде было ей несвойственно. Внук Ягге стойко терпел прилюдное отчитывание, кивая, и только его огромные мерцающие уши выдавали крайнюю степень недовольства.

Незаметно приблизился Ванька и встал рядом с Таней. Она улыбнулась и вложила свою ладонь в его. В этот момент Катя Лоткова что-то выкрикнула и быстро направилась к выходу. Ягун проводил её взглядом, тяжело вздохнув, и посмотрел на друзей.

– Видал? – устало спросил он, обращаясь к Валялкину. – Никогда не женись, брат мой!

Впрочем, увидев вытянувшиеся лица Тани и Ваньки, он тут же спохватился, хлопнув себя по лбу:

– Что я болтаю! Наверное, просто забегался. Эта женщина меня выматывает!

– А чего она хочет? – поинтересовалась Таня.

– Хороший вопрос! Понятия не имею.

– Так, может, стоит хоть раз её внимательно выслушать?

Играющий комментатор исподлобья взглянул на подругу:

– Она сама не знает, чего хочет, вот в чём всё дело. Воспитывать ребёнка – это вам не шубу в трусы заправлять. Ничего, перебесится и успокоится понемногу. Ладно! – хлопнул он в ладоши. – Что мы всё о моей личной жизни? Вы-то что? Я думал, этим летом мы будем отмечать сразу два события: три года выпуска и создание новой ячейки магического сообщества!

Таня переглянулась с женихом и ответила за них обоих:

– Мы пока не готовы. Куда нам торопиться! – сказала и подумала о том, что то же самое говорила вчера на крыше Бейбарсову.

– Танька торопится куда угодно, но только не под венец со мной, – усмехнулся Валялкин.

Девушка потрясенно взглянула на него. Они много раз обсуждали свои планы на будущее, в том числе и свадьбу, и пришли к выводу, что пока рано. А теперь выясняется… а что, собственно, теперь выясняется?

Таня уже хотела открыть рот, решив предоставить Ваньке возможность почувствовать себя на месте Ягуна, но тут перед ними ярким и громогласным пятном возникла Гробыня. Она держала на руках малышку Елизавету и что-то яростно втолковывала Гуне. Тот молча слушал, а потом отрицательно покачал головой.

– Что?! – взвизгнула Склепова. Дочь, сидевшая у неё на руках, с любопытством разглядывала родителей, но не плакала: видимо, она уже привыкла к таким сценам.

Гуня, понявший, что разбудил в своей жене берсерка, попятился от назад, глупо улыбаясь и подняв руки в примирительном жесте.

– Хорошо, Гробби, если ты так хочешь, я их вызову. Остынь!

Но Склепову было уже не остановить. Подскочив к Тане, она буквально впихнула ей в руки свою дочь со словами «Подержи Лиззи!» и на десятисантиметровых шпильках погналась за улепетывающим мужем. Четыре пары глаз изумленно смотрели им вслед.

– Мда, – задумчиво произнес Ягун. – Время идёт, а мы не меняемся! Всё те же дети, разве что теперь у нас есть собственные. Ладно, мужская солидарность во мне просто вопит о том, что нужно спасать брата Гуню.

Внук Ягге удалился в том же направлении, где исчезли супруги Гломовы. Ванька с Таней остались в холле. Елизавета на руках у Тани начала подозревать, что её держит вовсе не мама, и уже раскрыла маленький розовый ротик, чтобы высказать посредством плача всё, что она об этом думает. Рыжеволосая ведьма тихонько зашикала и начала раскачиваться из стороны в сторону. Лиззи тут же передумала плакать и уставилась на Таню огромными разноцветными глазами: дочь Гробыни была её полной копией, ничего не взяв от отца.

Почувствовав что-то, Таня обернулась: Ванька стоял рядом и смотрел на неё пристальным взглядом, в котором плескалось обожание и ещё нечто странное, притаившееся на самом дне. Лишь много месяцев спустя она поняла, что это было сожаление: сожаление о том, чему никогда не бывать.

– Тебе идёт, – хрипло сказал Валялкин и улыбнулся тепло и грустно, прижавшись губами к рыжей макушке.

И тут же резко выдохнул, отстранившись. Гроттер подняла голову: по лестнице спускался Глеб. И, как всегда, при виде его сутулой фигуры у неё на несколько секунд перехватило дыхание.

Бейбарсов подошёл к ним, быстрым цепким взглядом оценив ситуацию. Лицо его немного смягчилось, и он кивнул Тане, а потом молча протянул руку Валялкину. На какое-то время его смуглая ладонь повисла в воздухе, и Таня знала, скольких трудов ему стоило малодушно не опустить её. Но он выдержал, и Ванькина рука столкнулась с его в крепком рукопожатии. В нём было всё: высказывание сожаления, просьба прощения и решение оставить прошлое в прошлом.

Рукопожатие распалось, Глеб отошел в сторону, и Таня облегченно выдохнула, осознав, что всё это время стояла, задержав дыхание. Перед тем, как затеряться в толпе, заполнявшей холл, Бейбарсов бросил быстрый взгляд на Таню и ребёнка в её руках. Она хотела понять этот взгляд, прочесть его, но мужчина уже скрылся в людском потоке.

– Ты знала, что он тоже прилетел? – спросил Ванька, провожая взглядом сутулую спину.

Внучка Феофила Гроттера, поколебавшись, кивнула:

– Да, вчера вечером я встретила его на крыше Башни Привидений. Он как раз только приземлился.

– Приземлился??

Таня глупо приоткрыла рот, осознав, что оговорилась. Ванька понял. Конечно, рано или поздно это случилось бы, но Гроттер предпочитала, чтобы это случилось в другое время и в другой обстановке. Валялкин покачал головой, как будто с осуждением, но на его живом лице не промелькнуло ни зависти, ни досады.

– Почему ты ничего мне не сказала? – просто спросил он.

От необходимости отвечать её спасла вернувшаяся Склепова. Она раскраснелась, тяжело дыша и сдувая со лба мешающую челку. Забрав у Тани дочь, Гробыня торжественно объявила:

– Гунечка согласился!

– И сколько раз тебе для этого пришлось колотить Гунечку дубинкой Тарараха? – усмехнулся Ванька.

Таня же поинтересовалась, на что конкретно согласился «Гунечка».

– Он пригласил с Лысой Горы самую крутую рок-группу всех времен! В Тибидохс прибудут «Мёртвые Каннибалы»!

Стоявшие вокруг студенты, услышав это название, начали радостно свистеть и улюлюкать. Таня и Валялкин недоуменно переглянулись.

– Да вы там совсем у себя в тундре от жизни отстали! – возмутилась Гробыня. – Они уже год выступают с концертами, везде аншлаг!

Танька пожала плечами. Она и прежде относилась к музыке довольно спокойно, а поселившись на Иртыше, где песни пели только птицы, совсем позабыла о том, что такое современные исполнители.

– Какая встреча! – Склепова растянула губы в широчайшей из улыбок.

Повернув голову, Таня увидела, что к ним нетвердой походкой приближается Лиза Зализина. Выглядела она неважно: осунувшаяся, посеревшая, с волосами, забранными в неопрятный пучок.

– Лизон! – продолжала Гробыня. – Сколько лет, сколько зим! Как там твой лопухоид? Вы не слышали, друзья? Наша Лизонька встречается с обычным человеком! И здесь действует правило: хочу всё, как у Гроттерши!

Лиза, обычно уже на первых словах Гробыни начинавшая истерить, сейчас почему-то стояла спокойно, не предпринимая попыток швырнуть туфлей или оглушить всех вокруг децибелами своего высокого голоса. Только устало растянула бледные, какие-то резиновые губы в ехидной улыбке и заметила:

– Склеппи, а ты поправилась после родов.

Удар пришелся в цель. На мгновение Гробыня даже как будто растерялась, но потом быстро нашлась:

– Зализина, мои формы рождение ребенка сделало только сочнее и привлекательнее, в отличии от тебя. Вон Танька тоже похожа на сушеную воблу, но у неё есть характер и талант, а что есть у тебя? За что там тебя твой лопухоид полюбил? Он тебя вообще любит? «Девочки, мой бьёт меня только по четвергам и когда выпьет, зато мы с ним по гороскопу совпадаем!», – передразнила Гробыня явно подслушанную где-то лопухоидную фразу.

Но Лиза и на этот раз никак не отреагировала, молча просочившись мимо друзей. Таня растерянно смотрела ей вслед: жалость душила её. Как бы Зализина не гадила ей в своё время, это осталось в прошлом, а сейчас она явно была глубоко несчастна.

– Мда, Лизон стала ещё более странной. Хотя, казалось бы, куда уж больше! – заметила Склепова.

Всех охватило какое-то неприятное чувство: так бывает, когда смотришь на чье-то неприкрытое горе, когда сам ты бессовестно счастлив. Первой отмерла Гробыня: она не могла долго зацикливаться на негативных эмоциях, для её кипучей, деятельной натуры это было невыносимо.

– Ладно, дел ещё невпроворот! Не забудьте, общий сбор в девять! Гроттерша, имей в виду: если ты собралась припереться вот в этих страшных джинсах, я тебя сглажу! Всё, чао!

Она удалилась, передвигаясь по холлу маленьким торнадо и по пути нацеловывая дочь в пухлую щечку.

– От Лизон пахло алкоголем, ты почувствовала? – задумчиво поинтересовался Ванька.

Таня кивнула. Печально было видеть, что кто-то из бывших однокурсников получал шанс начать всё сначала, а кто-то скатывался всё ниже.

***

После обеда Ванька и Таня разделились: первый пошел проведать Тарараха, у которого на передержке был самый настоящий единорог, а Таня отправилась к ангарам – повидать тренера и драконов.

Она пересекла пустое драконбольное поле. Одинокие трибуны неприятно давили пустотой своих скамеек. Подойдя к ангарам, внучка Феофила Гроттера отметила, как здесь непривычно спокойно. Не сновали туда-сюда джинны-драконюхи с наполненными ртутью ведрами, не вырывались из тяжелых дверей клубы серного дыма.

Юркнув внутрь, Таня подождала, пока глаза привыкнут к полумраку. Постепенно она различила контур гигантского туловища Гоярына. Старый дракон приподнял голову, оглядел вошедшую и коротко всхрапнул. Таня улыбнулась и медленно приблизилась к нему. Сердце забилось в радостном трепете.

– Он тебя узнал, – раздался позади хриплый голос, и из тёмного угла вышагнул, прихрамывая, Соловей О. Разбойник.

Тане показалось, что за прошедший год тренер как-то сдал. Седая понуренная голова, опущенные плечи – где тот гордый и несгибаемый Соловей, которого она увидела, когда впервые девчонкой очутилась на драконбольном поле?

А куда делась та девчонка?… Растворилась в тумане канувших в небытие дней. Разбилась на множество осколков под градом событий. Её растащили на части люди – добрые, хорошие люди, которые любили её, и один не очень добрый парень с глазами, изменившими цвет.

Соловей подошел к Гоярыну, спокойно протянул руку, и тот ласково, как собака, уткнулся ноздрёй в мозолистую ладонь. Тлеющие угольки глаз дракона прикрылись от удовольствия. Тренер улыбнулся:

– Скучаешь по нему?

Таня вздрогнула:

– По кому?

– По драконболу, – усмехнулся Соловей. – Скучаешь, точно знаю, но не только по любимому спорту, как я погляжу.

– Конечно, скучаю, – рыжеволосая ведьма дернула плечом. – Но это нормально, когда человеку приходится чем-то жертвовать и от чего-то отказываться ради того, кого он любит.

– От чего-то, но не от себя, – покачал головой тренер.

Гроттер нахмурилась и повернулась к нему:

– Соловей Одихмантьевич, что вы всё вокруг да около? Так и скажите, что снова хотите попытаться уговорить меня…

– Послушай меня, девочка, – прервал её Соловей и отошел от Гоярына, усевшись на низкую скособоченную скамью. – Я не собираюсь упрашивать тебя о чём-либо, это время давно прошло. Но я призываю тебя подумать. Подумать хорошенько в самый последний раз. Для тебя, как и для меня, драконбол – это не просто спорт. Это страсть, это жизнь, это смысл всего. Такой ты была всегда, с самого первого дня, когда забросила перцовый в ноздрю Ртутного.

Таня улыбнулась этим воспоминаниям, сейчас казавшимся такими далёкими, но тут же покачала головой:

– Кое-что меняется.

– Кое-что – да, – кивнул тренер. – Но не это. Не то, что составляет костяк человека: его талант, его стремления, его мечты. Ты жила этим, и всякому, кто знает тебя достаточно хорошо, очевидно, как угасает твой внутренний свет. Нет подпитки – цветок увядает.

– Я не цветок.

– Вот именно! Ты драконболистка! Твой отец когда-то выбрал вместо карьеры семью и науку, и знаешь, почему в его случае это сработало?

Таня отрицательно мотнула головой. Откуда она могла знать?

– Потому что Лео никогда и не был рождён для драконбола! Не перебивай меня! То, что кто-то отличный игрок, ещё не означает, что в этом его призвание. Настоявшим призванием твоего отца была наука, и в этой стезе он продвинулся дальше многих магов. А ещё – и это самое главное – он встретил женщину, рядом с которой он мог быть собой. Ради Софьи ему не пришлось перекраивать себя, отказываться от своих стремлений или мучиться, ежедневно разрываясь на части. Они были продолжением друг друга! Их мечты и желания двигались примерно в одном направлении, и быть вместе для Гроттеров было так же естественно, как дышать!