Текст книги "Дорога забытого знания (СИ)"

Автор книги: Орди Тадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

   Я медленно отошла к наружной стене и постучала, усилив звук. Говорить не было сил. Села на кровать и ждала, пока остановятся фургоны и разбуженные музыканты зайдут посмотреть, что случилось. И только тогда позволила себе отвернуться.

  Глава 27

   Утром, когда фургоны остановились, я пошла к Селене. Она выбралась на чистую поляну, покрытую утренней росой. В правой руке женщина держала котелок, в левой ― узелок с провизией. Я молча помогла донести вещи и сложить костер.

   Мы часто готовили завтрак вместе в умиротворенной тишине. Обязанности давно были распределены, а все слова сказаны вечером. Утром пели птицы, журчали ручьи, просыпалась дорога. Но сегодня молчание было гнетущим, раздражало назойливое кваканье лягушек.

   Я понимала, что нужно уходить. Не обязательно сегодня, никто меня не гонит. Вчера Селена продублировала мое воспоминание о нападении всем участникам группы, и в убийстве меня никто не винил. Тайна было слишком важна, бездействие могло обернуться страшными последствиями для затерянного народа. Слишком много у них было лакомых знаний, и слишком мало опыта самообороны.

   Мужчины помогли зажечь погребальный костер ― у меня никак не получалось, огонь гас, не хватало ресурса. Я сама начертила огненную спираль, которая должна была увести погибшего к рисующим богам.

   Но все-таки убийство легло несмываемыми пятнами на мои руки. Не знаю, думал ли Ким о том, что я была недостаточно бдительна и чрезмерно жестока, но мне эта мысль не давала покоя. Как бы поступила в такой ситуации Эмми? Знаю, что по-другому. Вот только не представляю, как.

   А еще где-то на краю сознания неприятно стучался в виски другой вопрос. А как я вообще ухитрилась это сделать? Убить. Выиграть. Наемник же был профи, высшая школа ― ясно, как день. У меня тоже есть какие-то навыки, но здесь я проигрывала на несколько пунктов. Был момент, когда чаша весов склонилась на сторону противника. Потому что на его стороне был полный самоконтроль, хладнокровие, отточенная быстрота реакции. А мне было страшно, я растерялась и перепугалась, как глупая девчонка.

   А потом... Потом леденящий страх, или временное помутнение рассудка... Или же я правда смогла отобрать у наемника ресурс?

   Даже мысль была жуткой. Вспоминались жуткие байки про мифических демонов, умеющих отбирать магию и жизненную силу. Я отгоняла эти рассуждения настолько далеко, насколько могла. Мало ли кто на что способен в критический момент? Пьяные с высоких гор падают без единого перелома, курица без головы живет какое-то время. А я всего лишь смогла подсознательно сделать какой-то вывод и получить ресурс. Зачем плодить сущности? Зачем вообще об этом думать?

   В котелке закипел бульон, я взяла половник и стала аккуратно собирать грязновато-коричневую пенку. Нужно придумать десять прилагательных, чтобы описать бурлящую воду ― хорошая техника, чтобы отключиться от тяжелых воспоминаний. Первое правило психологической гигиены.

   Адская, обжигающая, опасная, гибельная, угрожающая, чужая и чуждая... Гм, нет, бульон с такими эпитетами никто есть не станет.

   Наконец, Селена отряхнула подол и устроилась на поваленном бревне, задумчиво посмотрела на огонь.

   Я положила половник, провела ладонью по лбу и сказала без вступления:

   ― Хочу забыть про затерянных.

   Голос был слегка хриплым. Конечно, первые слова после ночной молитвы на упокой. Я прокашлялась.

   ― Понимаю, ― Селена избегала моего взгляда и плела сложную косичку из шести длинных травинок, ― Но ты не можешь забывать все, что не нравится. Так можно потерять взаимосвязи между событиями в жизни, некоторые выводы станут аксиомами, когда из памяти исчезнут причины. Можно прийти в тупик, можно потерять себя.

   ― Это уже один раз со мной произошло, ― заметила я, ― Так что я осознаю последствия лучше, чем вы представляете, и не собираюсь практиковать этот метод часто. Когда я овладею техникой скрытия воспоминаний, необходимость в оперативном вмешательстве отпадет. Но сейчас я просто не хочу больше носить эту чужую тайну. Мне плевать на неё, эти знания не стоят смерти.

   Чужая тайна, ― повторила я про себя. ― Чужая смерть. Почему вообще кровь на моих руках, что за нелепое стечение обстоятельств?

   ― Как знаешь, ― пожала плечами Селена.

   ― Вы можете? ― уточнила я.

   ― Могу. Но не буду. Я расскажу тебе основы, а дальше позаботься о себе сама.

   ― А я смогу? ― спросила я.

   ― Сможешь... Может и не очень качественно на первый раз, при желании восстановишь обрывки, но постороннему человеку точно потребуется несколько часов копать, чтобы найти хотя бы ассоциации. Врасплох тебя не застанут.

   Грустно, что я не подумала об этом раньше. Но, с другой стороны, всё ещё не хотелось расставаться с теплым воспоминанием о почти утопическом мире, где живут умные, добрые и странно беззащитные люди. Киму потребовалось несколько лет собирать по крупицам слухи, завоевывать репутацию и доверие в окружающих селах, и все равно усилия были бы напрасными, если бы музыкантам не удалось случайно спасти какого-то ребенка из затерянных, перелетевшего через горы и чуть не погибшего где-то на обочине от ресурсового истощения. И вот вчера я чуть не поставила под угрозу столь непросто доставшееся доверие. Я снова провела ладонью по лицу, проясняя мысли, и вернулась к разговору.

   ― Хорошо, ― сказала я. ― А почему скрытие мыслей дается так тяжело, вмешательство ― почти невозможно, а стирание происходит так легко?

   ― Ты неправа, это сложно, ― сказала она. ― Поймешь, когда попробуешь стереть небольшой кусочек собственной жизни. Только очень сильные маги с огромным ресурсом способны стереть человека целиком. Но причина того, что это вообще возможно, кроется в работе нашего мозга. Понимаешь, нам свойственно забывать. Я расскажу тебе общую теорию.

   Сухое лицо Селены было мрачным и торжественным одновременно. Дул пронзительный ветер и пахло талой листвой и засохшей кровью. Впрочем, последний запах скорее всего существовал только в моем сломанном носу.

   ― Мы забываем о том, что произошло давно, и не важно для нас. Мы забываем о том, что причинило нам боль. И мы подсознательно находим объяснения тому, чего не понимаем ― это три краеугольных камня стирания.

   Я кивнула, пытаясь сосредоточиться. Мне было нехорошо, и в этом состоянии меня ужасно раздражала философская неторопливость опытной рассказчицы.

   ― Первые два этапа ― время и боль. Сначала нужно представить, что между стираемым и всеми, кто его знал, легли пески времени. То время, за которое человека забудут случайные знакомые, подруги для танцев, официант в столовой и чистильщик обуви на углу. Этого недостаточно, чтобы стереть жертву из голов тех, кто её искренне любит, и поэтому добавляют боль. Представляют, что с человеком приключилось нечто страшное, о чем не хочется думать и во что не хочется верить. И только затем представляют, что про жертву все забыли. Здесь помогает сам принцип работы мозга. Он устроен так, чтобы защищать людей от болезненных историй, которые скрыты под песками времени, он увязывает несвязанные концы, заменяя их дежа вю, придумывая ложные воспоминания там, где остались материальные напоминания. ― женщина покачала головой, ― Может быть, поэтому вы так несчастны. Вы остались лишь смутным и болезненным воспоминанием, от которого хотят защититься.

   ― Я не поняла, ― пробормотала я. ― Но ведь у тех, кто знал стертых, остаются пробелы в памяти. Допустим, влюбленные путешествовали куда-то вместе. Ведь остаются воспоминания о дороге, но никаких напоминаний о спутнике?

   ― Кори, понимаешь... Мозг ненавидит вакуум. Любое воспоминание ― это сложная комбинация оригинальных, испытанных воспоминаний и синтезированных деталей. Этот феномен называется реконструированная память. В случае со стертыми ― синтезированные фрагменты превалируют, только и всего. Ты слышала про очевидцев преступлений, обвиняющих невинных людей?

   ― Нет, ― я удивленно подняла брови.

   ― Какого цвета были волосы у наемника, которого ты убила?

   ― Русые, ― убежденно ответила я. Перед глазами снова и снова всплывало перекошенное в агонии лицо, и теперь я отчетливо вспоминала еще прямые, жесткие, золотисто русые пряди, выбивающиеся из-под темного капюшона. ― Как пшеница.

   ― Ты не могла видеть цвет волос в фургоне без освещения, ― спокойно парировала Селена. ― Мужчина был абсолютно седой. Довольно странно, судя по всему, он находился в расцвете сил, на вид лет двадцать пять ― тридцать, не больше. Но сплошь седой.

   ― Не может быть!

   ― Спроси у Кима, ― пожала плечами женщина.

   Спорить не имело смысла. К тому же, у Селены не было причин врать мне. Давно следовало понять, что нельзя полагаться на собственную искалеченную память ― еще одно горькое открытие. Но зато становится совершенно неважно ― воспоминанием больше, воспоминанием меньше. Реконструирую что-нибудь.

   ― Спасибо, Селена, ― пробормотала я, ковыряя носком ботинка рыхлую почву. ― Вы же рассказали про стирание в целом, про то, чему подверглась я.

   ― Это общая теория. Просто хотела прояснить базовые принципы и вытекающие из них последствия. Уничтожение фрагмента памяти производится так же, но частичное уничтожение не так надежно, как полная ликвидация личности, потому что остаются оборванные последовательности и образы, человек чувствует, что потерял нечто и может при желании восстановить некоторые эпизоды. Это называется устойчивыми ассоциативными связями между энграммами. Здесь механизм реконструкции памяти работает на тебя, в отличии от ситуации с полной потерей всех связующих нитей. Но от внешнего считывания защищает неплохо.

  Глава 28

   Я стерла все воспоминания о затерянных из своей памяти, настолько тщательно, насколько могла. Очень хотелось стереть мертвое лицо наемника тоже, но я понимала, что это находится за той невидимой гранью, переступив которую можно проиграть душу. В конечном итоге, неизвестный мужчина не хотел моей смерти, и совершенное убийство не было самозащитой, местью или войной. Человек умер, потому что смог застать меня врасплох, потому что я оказалась недостаточно сконцентрирована на занятиях с Селеной и не умела стирать память, но умела убивать. Человек умер, потому что я собственноручно подписала и исполнила приговор, и это та ноша, которую нужно нести до конца жизни.

   Мы ехали дальше, и ветер снова дышал в лицо. Мой нос пришел в норму, если не считать небольшой горбинки, и все постепенно входило в свою колею. Я иногда думала, что ничего не знаю про своих попутчиков, на самом-то деле.

   Однажды вечером Ким достал из встроенного шкафчика две пары наручников и переложил в верхний ящик стола. Действие выглядело рутинным, и он явно старался не акцентировать внимание. На вопросы ответил уклончиво:

   ― Впереди Чертов лес. Надеюсь, не пригодится.

   Эрин, вопреки своей словоохотливости, разговор тоже не поддержал, и я решила оставить эту тему. Ясно, что друзья умеют действовать в любой ситуации. Мне даже нравилась их молчаливая готовность ко всему. Благодаря этому я чувствовала себя почти дома, почти защищенной, почти спокойной. Почти...

   Мы нашли попутчика на пару дней, бородатого мужчину неопределенного возраста. Это удивительная особенность дорог ― иногда, в самой глухой чаще можно увидеть человека с котомкой, который идет из неизвестно откуда в неизвестно куда. Случайный путешественник оказался художником, влюбленным в искусство до легкого помешательства. Он нес в заплечной сумке ворох карандашных этюдов и небольшой набор провизии и весь озарился счастьем при виде гостеприимных фургонов. Нас с Кимом художник вдруг узнал ― охнул радостно, как при виде старых знакомых, расцвел в улыбке, что-то начал бормотать, извлекая бумагу из котомки и разворачивая складной мольберт.

   ― Вы, ― восхищенно обратился он ко мне. ― Я видел вас во сне. А вы можете распустить волосы ― да, именно так... Лучше бы они были влажными, конечно. Вы совсем не такая сейчас, вы будете счастливая. Это мимолетный миг, мгновение, что стоит всей жизни.

   Я смотрела на ловкие руки с карандашом зачарованно, и позировала молча и послушно так, как было сказано, не задавая вопросов. Будто отягощенные реальностью слова могли разрушить хрупкую магию мастера, сломать обещанное счастье. И художник жадно и безгласно рисовал меня, а потом поймал Кима за рукав.

   ― Вы тоже там будете, вас я помню лучше, но нужно уточнить пару линий. Встаньте здесь. Поднимите руки, вот так. Я хочу видеть солнце в ваших глазах.

   Сзади стояли фургоны, и Рой латал проколотое колесо, но художнику было все равно. Он только отмахивался от вопросов и бормотал:

   ― Это все неважно. Я же все помню, как во сне, как во вчерашнем сне. Знал же, что встречу вас, помню горную речку, и большую скалу за ней. А вот ваши скулы не успел запомнить, надо же, как хитро тень легла.

   Художник нанес еще несколько заключительных уверенных штрихов и передал этюд мне.

   Рисунок нарушал двумерность бумаги, не признавал ограничений действительности, лучился невероятной любовью к жизни, а в самом центре композиции были мы с Кимом.

   Мы были у подножия гор, по колено в воде, и Ким держал меня на вытянутых руках над головой. Вода стекала с мокрых волос на лицо музыканта, и я смеялась. Солнце отражалось от воды, наполняя пейзаж искрящимся светом, мы были одни в этом мире, и мы были счастливы.

   ― Спасибо, ― тихо сказала я художнику. Я поверила ему, это удивительно ― знать, что тебя ждет счастье, пусть на один короткий миг.

   ― Не стоит, ― ответил он. ― Я шел здесь, чтобы встретить вас. А теперь мне нужно идти дальше, я сегодня увижу мать с тремя детьми, ребятишки как яблоки на яблоне, я должен это нарисовать.

  Глава 29

   Дорога становилась уже, ветер теплее, а концерты реже, и потому мы с нетерпением ждали следующего, который должен был состояться в настоящем городе с населением в несколько тысяч человек.

   ― Кори, мне нужен вихрь ― сказал Ким. ― Ураган. Он должен быть пугающим, разрушительным, притягательным. Мы будем петь в центре буйства, в глазу бури, чтобы в припеве...

   Он не закончил, резко встал и быстро пошел в лес. Выражение лица изменилось, стало каким-то пустым, безжизненным. Ноги двигались ритмично, и было в стремительной равномерной походке что-то механическое и неестественное, как у марионетки в кукольном театре.

   ― Ким, ― окликнула я, ― ты куда?

   Я увидела, как вскочили все остальные участники группы, Рой позвал настороженно: «Ким?»

   ― Он ничего не сказал? ― уточнила Селена.

   В голосе звенело напряжение, барабанщик ждал ответа, как отмашки перед стартом. Опять они знали нечто, неведомое мне, и на сей раз это было опасно.

   ― Просто встал и пошел посреди фразы, ― растерянно ответила я.

   ― Это тварь! Скорее, ― женщина обращалась уже не ко мне.

   Рой и Эрин бросились вдогонку за Кимом, Селена осталась сидеть, тревожно глядя вслед, затем перевела настороженный взгляд на меня.

   ― Что за... ― начала было я, а потом увидела сама.

   Из леса вышли, выползли, выкатились два существа. Почти прозрачные, гротескные тени на фоне ночного леса, искажающие весь пейзаж позади. Она находились далеко, но занимали пространство вокруг настолько, что стало трудно дышать. Странные образы, не совместимые с суконной тканью реальности, лишенные физических характеристик.

   Твари несли ужас, настоящий, концентрированный, не отягощенный страхом смерти и увечий, не разбавленный отвращением или ненавистью. Чувство настолько чистое, дистиллированное, как один из цветов радуги, намеренно отличающийся от остальных. Я смотрела, не в силах оторвать взгляд, и поняла как-то вдруг, что твари пришли за мной, эти трое здесь, потому что я виновна в единственном необратимом преступлении ― в убийстве.

   Понимание парализовало суставы на мгновение, я почувствовала, не в силах оторвать взгляда от аморфных существ, как по голове пробежали холодные мурашки. Гипнотические создания пульсировали, ритмично и непристойно, и в этой пульсации был яростный зов, который я не сразу смогла понять, но когда увидела ― смысл сразу стал очевидным. Я поняла единственную имеющую смысл неотвратимую истину, непреложную и безусловную ― я должна идти к ним. Это единственный вариант продолжения, в моей судьбе не осталось поворотов и развилок, в будущем не осталось выбора. Я уже сделала свой ход, когда убила троих, хоть и помнила только одну из жертв, и теперь путь предопределен.

   И в понимании было облегчение, потому что я знала ― все будет именно так, как нужно, как задумано, все будет правильно, встанет на свои места, как последняя деталь огромного паззла. Все точки моей жизни наконец-то соединятся в единый гармоничный рисунок, который даст оправдание и смысл моему существованию. Я встала.

   Селена вцепилась мне в руку, но я стряхнула деликатную кисть не глядя. Женщина неловко упала, завалившись набок, но и это неважно ― я сейчас все исправлю, все и навсегда. Сквозь пульсирующий зовущий звон в ушах я слышала дребезжащий неприятный голос: «Рой, Эрин, скорее, нужно остановить Кори».

   Время истекало, любое вмешательство могло испортить предначертанную, безусловно логичную концовку. Я рванулась к лесу, но споткнулась о ветку, торчащую из костра, упала и больно обожгла колено. И здесь меня настигли Рой и Эрин ― сильные, вдвоем, но лишенные даже половины той мотивации, что овладела моим сознанием.

   Я извернулась и пнула Эрина в лицо и увидела, как гитарист зашатался. Чуть замешкалась, восстанавливая баланс, в голове было мутно, и в следующий момент на запястьях позади спины сомкнулись наручники. "Бешеная", ― прошипел Рой и потащил меня в фургон. Я отчаянно вырывалась, но барабанщик затащил меня внутрь и приковал к стальной арматуре, которая зачем-то проходила у внутренней стены фургона. Туда же быстро забралась Селена, Рой выскочил, и через несколько минут фургон тронулся. Твари настигали повозки, но недостаточно быстро, и я рванулась изо всех сил, чтобы не уехать от зовущих существ, не потерять единственный шанс на закономерный исход.

   ― Кори, ― резко сказала Селена и подняла меня за подбородок, чтобы поймать мой взгляд, ― ты ни в чем не виновата. Ты не должна понимать, ты должна просто поверить, это не имеет ничего общего с разумом. Верь мне. Я умнее и опытнее тебя, я знаю, что говорю. Ты не виновата, я приказываю поверить в это.

   Я посмотрела на морщинистое, некрасивое лицо мутным взглядом. То, что говорила Селена, не имело никакого смысла. При чем здесь вообще мораль и раскаяние? Это логика, закономерность, последствие совершенного действия, неумолимое и необратимое, как гравитация. Но может быть, Селену можно переубедить? ― мелькнула последняя надежда ― она же умная, и все поймет, если как следует объяснить. Слова присохли к небу, угловатые, плоские. А если обмануть?

   ― Хорошо. Селена, я вам верю. Отпустите меня, а потом я вернусь, ― я говорила отрывисто и четко, словно хотела отвязаться от надоедливого ребенка. ― Я сделаю все так, как вы скажете, только позже. Я поверю, расскажу и объясню.

   ― Нет, это невозможно. Смотри на меня. Поверь.

   Мудрая, но не знакомая с преступлением, женщина не понимала и не могла понять. Это были персональные твари, мое личное дело и единственный шанс наконец-то сделать все правильно, раз и навсегда. Это будет страшно, невыносимо, но это именно то, что я должна сделать, всегда была должна. Я слышала, как рядом рвется Ким, он не говорит не слова, и я слышу лишь какое-то звериное рычание.

   ― Селена, ― сказала я умоляюще, ― пожалуйста. Я все отдам и расскажу, сейчас надо туда. Я обещаю, что вернусь. Я...

   В глазах, что когда-то казались мне мудрыми, светилось убеждение в своей плоской правоте. Селена, ограниченная бытовыми предрассудками, не собиралась меня отпускать. И я прекратила тщетные попытки. На счет три собрала все силы и рванулась, как-то тупо отметив, что ресурс на нуле, рванулась еще раз, вложив всю душу в этот рывок. От неожиданной боли в глазах потемнело, и я увидела яркие многоцветные точки, а потом потеряла сознание.

  Глава 30

   Я пришла в себя на широкой кровати в фургоне, Ким сидел рядом, стучали колеса, но не хватало чего-то очень важного. Все было неправильно. Навсегда. Ничто и никогда не будет как прежде, моя судьба ― по-прежнему последний кусочек паззла, который почему-то не вставили в нужную картину. И впереди теперь тысячи других картин, сотни тысяч вариантов, и возможно, какие-то подойдут по цвету, а какие-то по форме, но уже никогда не найдется тот самый, безальтернативно верный.

   Я села и посмотрела на руки. С запястий была свезена кожа, видимо наручниками, и там начинали наливаться огромные багровые синяки. Ногти оказались сломаны и ободраны, в одном месте сочилась кровь. У Кима руки выглядели также.

   Предыдущие события сохранились в памяти с пронзительной отчетливостью, а вот абсурдная, бредовая мотивация отчаянного поступка, который я так рвалась совершить, постепенно выветривалась. Восхитительная убежденность в истинности намерений рассеивалась с каждой минутой, наваливался стыд, глубокий и обволакивающий. Укоризненно смотрел образ Эрина, падающего у костра с перекошенным лицом, Селены, безвольно оседающей на землю, но все еще спешащей отговорить от безумства... И все же уверенности не было больше ни в чем.

   ― Ты вывихнула плечо, ― сказал Ким, не глядя в мою сторону. ― Я поправил, нормально?

   ― Нормально, ― я попробовала пошевелить руками, было больно, но терпимо.

   ― Хочешь? ― спросил Ким, он наклонился и достал из-под кровати бутылку клюквенной настойки на спирту.

   ― Хочу, ― согласилась я. Музыкант плеснул мутную, со взвесью, жидкость в походную кружку и мы молча выпили.

   За пределами фургона хлестал бесконечный весенний дождь, холодный и неуютный, что-то скрипело, и я первый раз захотела оказаться в другом месте, которое не поедет вдаль именно в тот момент, когда нужно остаться.

   ― Что это было? ― наконец спросила я.

   ― Твари. Полученная в ходе экспериментов в Институте биологически активная субстанция, которая то ли реагирует на мозговые волны, то ли наоборот воздействует. Они чувствуют убийство, формируются в присутствии виновного, ― Ким задумался, машинально щелкнул пальцами.

   ― Я не чувствую вину, ― возразила я.

   ― Не лги себе. Ты не испытываешь раскаяния, но это разные вещи.

   Я не протестовала, слишком опустошенная для этических споров, лишь спросила отрывисто, имея в виду тварей:

   ― Зачем?

   Ким понял.

   ― Оно задумывалось как универсальный страж, Институт помешан на порядке, ― ответил Ким, ― предполагалось, что твари абсолютно исключат убийц, и как следствие, убийства из Нелоуджа и окрестностей.

   ― Но? ― спросила снова я, так как музыкант замолчал, опустив голову.

   ― Но они завязаны именно на чувстве вины за убийство. Как выяснилось, такое чувство вины часто испытывают акушерки, не сумевшие спасти ребенка или мать, хирурги, провалившие операцию, дочери, забывшие вовремя проверить своих престарелых родителей. А вот серийные убийцы такого чувства не испытывают. И тогда тварей убрали из города.

   ― А почему они здесь?

   Ким усмехнулся:

   ― Очевидно, у тех, кому сказали их убрать, у самих было рыльце в пушку. Или просто не смогли. Так или иначе, твари сбежали в леса и иногда появляются здесь. В какой то мере, дороги чище благодаря им.

   Мы снова замолчали, предоставляя бесконечному дождю вести свой монолог. Ким налил еще настойки и выпил в несколько глотков, как воду. Я держала кружку, стараясь найти идеальный баланс, чтобы жидкость не колебалась в такт колесам. У меня не получалось.

   ― Тварей было две, ― наконец сказала я, ― Наемник, и еще одна, которую я не помню.

   ― У меня одна тварь, ― сказал Ким. ― Я, разумеется, помню. Мы были детьми. Глупыми и неосторожными. Все решили, что я не виноват, даже его мать простила меня. Но я знаю, ― он помолчал, ― В старости я вернусь сюда, один, и позволю этой твари меня найти. Надеюсь, это будет еще возможно.

   Я не ответила, он и не ждал ответа. Я знала, что это будет правильно, единственная по-настоящему правильная вещь в этом мире. Но я не могла сказать того же самого про себя.

  Глава 31

   Мы долго ехали после Чертова леса, достаточно, чтобы разговоры не затухали в неловком молчании, и прошел синяк на скуле у Эрина. Новые впечатления, чистые, безграничные виды легли на старые пятна, как снег на грязную улицу, скрывая все изъяны. Дорога обладает удивительной способностью полировать воспоминания, как время. Свежий ветер, постоянно бьющий в лицо, вычищает всю затхлость из души, не оставляя пыльных углов и скелетов в сейфовых шкафах. Путь развеивает мрачный прах, оставляя слежавшиеся комья горечи и обид где-то там, в километрах и километрах позади, заставляет улыбаться солнцу, которое светит в глаза, постепенно впечатывая улыбку в губы, в морщинки у глаз, и, наконец, в сердце.

   На горизонте появились серо-синие горы с заснеженными вершинами. Треугольные, по странной прихоти природы, облака, играли с горами в грандиозные паззлы. Почти сутки фургоны прорезали две параллельные колеи в травяном поле ― огромном пологом лугу. Горячий воздух был насыщен смолистым запахом, жужжали пчелы в лиловых соцветиях. Мне местность казалась девственно-дикой, но музыканты искали кого-то, останавливались, просвечивали ресурсовым зрением высокие, в человеческий рост, заросли сиреневой травы, перемежающейся белой черемшой.

   ― Нашел, ― коротко объявил Рой. ― Эт-та, курс на юго-запад.

   Фургоны повернули, и уже через полчаса колеса нарисовали на диком лугу полукруг и остановились. Мы расположились у коптящего костра из ароматной древесины, окруженные необычными красноглазыми людьми. ― Рагел, ― объявил старик с кровавой сеткой сосудов в сощуренных глазах. Обвел рукой вокруг.

   ― Меня зовут... ― я указала на грудь, хотела представиться, но Ким и старик перебили одновременно.

   ― Здесь не принято называть имен, ― тихо предупредил музыкант.

   ― Тшшш, ― замахал руками вампирообразный старец. ― Не переживай. Но не называй зря. Рагел ― вокруг.

   Мистические секреты и жуткие суеверия переплетались с ароматическим дымом. Жители говорили, как дети, нахватавшиеся взрослых слов. Сыпали цветистыми метафорами, пугающими аллюзиями, тяжело качали головами. Солнце клонилось к закату, веки слипались, но тут выяснилась еще одна любопытная деталь.

   ― Не спи, ― прошептал на ухо Ким. ― Не стоит огорчать местных.

   ― Что? ― ошеломленно переспросила я.

   Даже проснулась на минуту от необычного заявления. Оказалось, дерганые местные жители используют ресурс, чтобы не спать вообще. Умеют видеть в темноте, как кошки, и научат нас, как только последние лучи солнца опадут за горами.

   ― Скоро будет чай, ― пообещал паренек, сидящий справа, заметив мои терзания.

   Показал рукой на старушку у котелка. Та деловито распутывала черное, спутанное проволокой корневище. Отрывала и отсчитывала по двенадцать отростков, каждый длиной с мизинец.

   ― Маралий корень, ― пояснил сосед. ― Поднимет веки, прибавит дух.

   И действительно, мутные облака, собравшиеся между ушами, отступали после чашки терпкого напитка. Даже на третьи сутки бодрствования. Ким снова пел, я танцевала. Чувствовала новую звенящую энергию, непривычную двойственность сознания, обостренную четкость восприятия.

   В первую же ночь местные научили нас множеству трюков. Запомнился массаж под коленной чашечкой и "Пощекочи языком нёбо! Язык вверх, веки вверх!"; использование ресурса для создания внутреннего освещения: "Снаружи останется ночь. Но свет выходит из ресниц яркими капельками. Веселее, если разноцветными".

   Во вторую ночь жители советовали правильно использовать полученное время ― зорко смотреть во тьму в поисках ночных демонов, обострять восприятие, различать степных зверьков по шелесту травы. На вторые сутки без сна задача усложнялась потерей концентрации и мыльным радужным пузырем вокруг головы, смешивающим цвета и звуки в однородную мелодию на двух уровнях осознания.

   За границами цветной пленки старики учили оберегать от сна родных и знакомых: "Твой коренастый друг слева закрывает глаза. Хлопни в ладоши перед лицом. Спроси мнение о мироздании. Налей еще настойки левзеи".

   Это не была явь в привычном понимании, чувство реальности давало сбой. К концу третьих суток я сама затруднялась ответить на вопрос: "Ты кто?".

   ― Теперь с тобой можно говорить, ― объявил давешний старик с сощуренными глазами. ― Вокруг Рагел.

   ― Рагел, ― осмысленно повторяла я. Слово перекатывалось на языке отполированными гранями. Прохладная сторона ― утренняя роса, гласное ребро всё в лиловых цветах.

   Действительность выцветала, пряный дым танцевал сказочными драконами. Сон стал почти осязаем, вплетался в дым, соблазнял уютом сухих листьев под навесом чуть поодаль. Мы с каждой минутой мимикрировали под местных. Глаза краснели, речь приобретала галлюциногенную отрывистость.

   Рой стоял у видимого только ему штурвала и задавал направление по дыму костра. Старики кивали с уважением: "Степь это тоже море. Можно переплыть всю степь, до гор. Подняться к небу по скале и найти старика, который знает смысл имен".

   Ким сел спиной к собравшимся, перебирал струны и шептал что-то под нос.

   ― Я все понял, ― сообщил доверительно мне на ухо. ― Достаточно написать одну песню, в которую будут вплетены все слова и сюжеты. Мне осталось подобрать двадцать слов и три аккорда.

   В ту ночь слова музыканта казались логичными и мурашки бегали по затылку от всеобъемлющих аккордов.

   После пары циклов крепкого двенадцатичасового сна, когда мы наконец решились уехать, Ким сбивчиво пел и подбородок дрожал от хохота. Мудрая песнь оказалась пафосной интерпретацией популярной "Пастушки на лугу" со смачными обсценными фрагментами.

  Глава 32

   Лето подходило к концу, но зеленая и бурная жизнь не собиралась сдавать обороты. Мы ехали в Каресские горы, воздух становился чище и легче, а дорога ― сложней и неприступней. Колонна часто останавливалась, управлять фургонами один человек мог не более часа, а потом требовалась смена и восстановление ресурса. "Вахтить", как выражался Рой, в таком режиме надоедало, а горное путешествие длилось уже пару недель. В третью среду на рассвете, наконец, мы не без облегчения остановились у холма, который переходил в подножие большой, настоящей горы. Вершина скрывалась в высотных, слоистых облаках и там же, вероятно, пряталась моя тайна.

   ― Дальше не проехать, ― объявил Ким, ― Я наверх, проведать старика, кто со мной?