Текст книги "Дорога забытого знания (СИ)"

Автор книги: Орди Тадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

   ― Ого! ― восхитился он, ― Первый раз встречаю кого-то из вас вживую.

   Ким оперся на согнутый локоть и задумался на минуту. На руке, во все плечо, у него была сложная, очень реалистичная татуировка ― отведенный в сторону кусок кожи, обнажающий разорванную плоть и кость под ней. Рисунок вызывал легкое естественное отвращение и вместе с тем странное физическое влечение. Я отвела глаза. Вдруг захотелось, чтобы Ким позвал меня с собой. Пусть ненадолго, на один короткий тур. Чтобы ночевать в этом фургоне, чтобы узнать, как на самом деле выглядят линии, нарисованные на потрепанной карте.

   ― Кори, ― сказал музыкант, словно прочитав мои мысли, ― поехали с нами? Ты расскажешь о себе, я напишу о тебе песню.

   ― Вот песню точно не стоит, ― возмутилась я. У нас не принято писать истории и песни о еще живых людях. ― А насчет поехать... У меня же здесь...

   Я села. Это не могло быть так легко, наверняка я что-то забыла и не учла. Но разве я могла мечтать еще о чем-то еще? Дорога, и свобода, бесконечный путь, вся жизнь ― путь.

   ― Что у тебя здесь? ― заинтересованно спросил Ким.

   Я задумалась. Вспоминала цех, перепачканные красками руки, глаза, сведенные в одну точку. Время, которое мучительно медленно наматывается на минутную стрелку часов.

   ― Ничего, ― ответила я, ― Совсем ничего. Низкооплачиваемая работа, которую я не люблю. Жилье, за которое мне нечем платить. Друзья, которые без меня переживут.

   ― Это значит да? ― усмехнулся он.

   ― Это значит да, ― подтвердила я.

   Когда мы тронулись, Ким ушел в соседний фургон обсудить итоги вчерашнего выступления. Возможно, он сделал это специально, чтобы оставить меня наедине с ней.

   Фургон Кима был замыкающим в цепочке. Я сидела, свесив ноги в открытую заднюю дверь, и смотрела на нее.

   Она была в тысячу крат лучше, чем в моей мечте. На тысячу слов прекрасней, чем я могу описать. Она пахла пылью после дождя, и соснами, и солнцем. Разнообразней, чем узор огня, каждый поворот как восхитительная история. Моя единственная настоящая любовь, которую я сохранила, даже когда потеряла себя. Ради которой я была способна на необдуманные иррациональные поступки. Ради которой уезжала от Института, от ответов на мой вопрос.

   Моя единственная страсть.

   Дорога.

  Часть вторая: Дорога

  Глава 18

   Я оказалась хорошим водителем и уверенно держала всю колонну в движении. Мне нравилось сидеть в кабине, смотреть, как вокруг мелькает лес, и я даже иногда тихо напевала себе под нос, когда была уверена, что никто из друзей-музыкантов меня не слышит. Мне нравилось ехать, наблюдая, как изменяется природа за пределами фургона, заниматься любовью под размеренный стук колес. Ким никогда не дарил цветов, и это мне нравилось тоже.

   Мне нравилось сидеть вечерами у костра, неторопливо, как будто в этом мире не существует времени, будильников, сроков. Нравилось пить воду, которая обладала своим новым, неповторимым вкусом каждый новый вечер. Кто говорил, что вода не имеет вкуса и запаха? Вода разная в каждом новом месте, она пахнет железом и деревом, она бывает солоноватая, как кровь, и сладкая, как нектар, свежая, как утренняя роса и тяжелая, как туман над болотом. Готова поспорить, что могла бы определить местонахождение по глотку воды.

   Мы ехали на север, и в этом было строгое очарование неизвестности. Дни становились короче, небо мрачнее, часто по стеклам фургона вопреки законам гравитации ползли вверх капли. Иногда были грозы, и воздух пах озоном. Дороги становились заброшенными, и порой мы за целый день могли не встретить ни единого живого существа, не считая горделивых птиц, выписывающих восхитительные пируэты в сером небе. Мы ехали медленнее, порой колеса целиком уходили в глубокие грязевые лужи на дорогах, порой приходилось убирать упавшие деревья или вытаскивать намертво застрявшие фургоны.

   Иногда заброшенная и залитая водой колея переходила в настоящую мощеную дорогу, и мы оказывались в деревне, расположенной посреди глухой чащи. Только что нас окружали деревья, насколько хватало глаз тянулся лес и заболоченная грунтовая дорога, присыпанная хвоей. А за очередным поворотом фургоны выезжают на широкую мостовую, окруженную несколькими покосившимися домиками с изящными резными наличниками. Домов в таких деревнях было не больше десятка, а за околицей вдруг открывалось поле с колосящейся пшеницей.

   Поначалу деревня казалась опустевшей, но мы всегда останавливались на окраине и разбивали лагерь, разжигали костер. Потихоньку из пары домов выходили старушки и старики, с лицами и руками изборожденными морщинками. Они угощали нас вареньем и картошкой, которую мы запекали на костре, один раз для нас испекли пирог ― большой, со смородиновым вареньем и с румяной хрустящей корочкой. Нам стоило усилий не наброситься на него сразу же, не поблагодарив хозяйку, ведь это было нечто невероятное в нашей кочевой жизни.

   Жителей таких деревень не интересовали песни, на самом деле, разве что самые лиричные и содержательные. Они приходили поговорить ― узнать, что творится в городе, в мире. В каком состоянии дороги? Не видели ли мы девушку, вот такую, невысокую, с родинкой на левой щеке ― она уехала в Институт пять лет назад и ни разу не приезжала. Может быть, ей удалось пройти, и она работает над закрытым проектом? Старушки уговаривали нас остаться на недельку ― музыкантов ждали тут давно, длинными, одинокими месяцами, с прошлого раза, когда маршрут артистов пролегал здесь ― года четыре назад? Или пять? Это был тот самый год, когда у Кирвинов уродилась кукуруза, значит точно четыре года. Они до сих пор вспоминают. Кстати, не хотите кукурузы? свежий вареный початок с солью? А с собой? Мы хотели, конечно.

   Кима, в свою очередь, интересовали их истории. Он умел разговорить даже самых угрюмых и отстраненных старейшин, чьи рты были как будто отмечены невидимой печатью молчания. Но Ким задавал вопросы ― правильные вопросы ― он рассказывал сам, не жалея фактов и не останавливаясь на полуслове, и выяснялось, что он уже знал много, и не хватало ему совсем чуть-чуть, чтобы история была закончена.

   И, конечно, он бывал неправ, и получал суровые отповеди из заржавевших от долгого молчания уст: "Нет, вот здесь, молодой человек, вы ошибаетесь. Да кто сказал вам такую ересь? Мы всегда, всегда сражались под знаменами герцога Аргюсского, и даже когда он умер мы остались ему верны. Неужели вы думаете, что мы бы жили здесь сейчас в таком забвении, если бы переметнулись на сторону победителя, как это сделали все остальные?"

   И часто Ким бывал прав, и в очередной раз выяснялось, что именно здесь, в этой богом забытой деревеньке, жил тот самый герой. Достойный песни.

   Нас было пятеро ― Ким, я, гитарист Эрин, барабанщик Рой и его мать Селена Стелен. Они были разными на первый взгляд, как будто прибыли с разных континентов на музыкальный фестиваль и нечаянно остались вместе. Рой ― коренастый, угрюмый шатен с загорелой красноватой кожей постоянно упрекал окружающих в чем-то, впрочем, довольно добродушно. Эрин, привлекательный, общительный блондин с волосами до плеч и ростом до потолка неизменно привлекал к нашему костру разнообразных весело щебечущих девушек. И, наконец, Селена ― мудрая, нравоучительная, и при этом удивительно незаметная, ничуть не смущающая молодежную компанию. Незаменимая и стабильная, как дедушкин сундук, на котором сначала играют в карты, а потом играют дети. Я слегка завидовала ей. Это была та жизнь, та старость, которую я хотела бы себе. Все время в дороге, окруженная жизнью, приключениями, но спокойная и непоколебимая среди всего этого, каждый день обеспечивающая быт и уют в центре шторма ― разве это не та судьба, о которой мечтает каждый?

   Что-то подсказывало, что мои шансы на такую старость оставляют желать лучшего. И при всех различиях музыканты невероятно походили друг на друга в чем-то более важном, что сложно заметить с первого взгляда. Но стоит провести в совместном пути пару недель, и станет ясно, что даже слова-паразиты у друзей одинаковые. Если один начинал фразу другой запросто мог её закончить, если один замолкал ― второй уже точно знал, почему. Они стали семьей, давно свыкшейся с привычками друг друга, крепкой и веселой.

   Мы ехали в осень, и солнце становилось все дальше и холоднее, а местность ― все более неровной. Мир стал трехцветным, оранжевым, темно-зеленым и серым, как будто остальные цвета проиграли битву в борьбе с осенью. Дорога подчас проходила в низине, окруженная с двух сторон, как стенами, каменистой породой, едва прикрытой тонким слоем земли, который было хорошо видно на срезе. Деревья здесь были невысокие и кривые, толщиной с мою руку, и я с трудом узнавала в них все те же бесконечные сосны.

   В те дни, когда наш маршрут не пересекал никакой населенный пункт, мы останавливались на поляне неподалеку от дороги и зажигали привычный костер. Я бегала и разминала уставшие от сидения ноги, Селена готовила ужин, а потом мы болтали обо всем и ни о чем. Разговоры в группе отличались от тех, к которым я привыкла в реабилитационном центре ― здесь не торговались, не менялись информацией ― музыканты получали достаточно ресурса в пути, каждая минута открывала новые горизонты, причем для всех одновременно. Иногда мы просто молчали, вслушивались в лесной ветер, роняющий шишки, смотрели, как он поднимает пыль на дороге, свободный от ограничивающих деревьев, стен, гор, той свободой, которую дарит только дорога.

   В один из таких вечеров мы сидели на небольшой поляне в паре метров над дорогой. Под нашими ногами росла красная сочная брусника, я собирала ее и ела, остальные проявляли к ягоде возмутительное равнодушие. Рой отделывал проволокой очень достоверную модель небольшой рыбки ― очевидно, наживки. Сетчатая серебристая чешуя играла на солнце, глаза заманчиво сверкали. Я бы клюнула.

   Эрин срезал сучья с какого-то дерева, Ким задумчиво перебирал струны гитары, тихо, деликатно подстраиваясь под шум ветра.

   ― Что это у тебя, Эрин? ― вдруг прервался Ким.

   ― Сердечная сосна, ― ответил тот.

   ― Кинь сюда на минутку, ― попросил Ким.

   ― Держи.

   Кусок неприглядного узловатого дерева, как будто покрытого бородавками и перекрученного, оказался у Кима в руках. Он достал из сумки небольшой походный нож с зазубринами, в несколько уверенных движений отпилил от бруска овальный медальон в палец толщиной.

   ― Смотри, ― сказал он. ― Понимаешь, за что ее так назвали?

   Я кивнула:

   ― Теперь понимаю. Красиво.

   На срезе странного корявого дерева годичные кольца образовывали четкий и красивый узор ― сердце.

   ― Триста лет назад здесь, километрах в десяти на юг, ― Ким махнул рукой в направлении большого просвета между деревьями, где блестел какой-то водоем, ― состоялось одно из самых масштабных и кровопролитных сражений в нашей истории. В схватке погибло около девятисот тысяч человек, её прозвали лакерской мясорубкой. Ходят слухи, что так получилось из-за предательства одного из первых офицеров. Ведь изначально численное преимущество было у Лакерии. Но противник напал неожиданно и сзади, и это изменило исход боя. После сражения кто-то решил вместе с похоронками разослать семьям погибших по срезу такой сосны.

   Ким остановился, повертел медальон в руках и передал срез мне:

   ― А сейчас такие медальоны очень ценятся за пределами Лакерии как подарки влюбленным и сувениры. Никто не знает историю.

   ― Я знаю, ― сказал Эрин. ― Но это недорого и романтично, ― гитарист аккуратно разделывал оставшийся брусок дерева на медальоны. ― Я всегда беру с собой не меньше дюжины на всякий случай. А то подарков не напасешься.

   Я сидела молча какое-то время, перебирая обрывки своих воспоминаний. Ничего, совсем ничего, пусто. Какая-то неполноценность и неуверенность напрашивалась заполнить этот вакуум. К ботинку прилип темный осенний лист, я аккуратно взялась за черенок, очистила ботинок и вытерла пальцы об мох. Музыканты молчали, только треск костра разбавлял тишину.

   ― А я ведь совсем не знаю историю, ― призналась я наконец. ― Не помню, или никогда не знала. Расскажите хотя бы про Нелоудж.

   ― Нелоудж ― единственный город, у которого нет истории. Проклятый город, обреченный вновь и вновь повторять собственную судьбу, ― мрачно ответил Ким. ― Все рассказы расходятся, литературных источников нет, я не говорю об исторических книгах. Мифология и невнятный героический эпос не в счет. Нельзя найти ничего определенного за ближайшие пятьсот лет, есть лишь пара известных личностей.

   ― Как такое может быть? ― удивилась я.

   Вместо Кима ответила Селена, грустно усмехнулась:

   ― Кори, ты правда не понимаешь? Как ты ― Ты, ― женщина акцентировала это слово, ― можешь задавать такие вопросы? Ты вершила историю, ты и твои друзья из реабилитационного центра. Твои подруги записывали ее. Но вы проиграли, вас стерли, и историю написали другие. Их тоже сотрут, не переживай, это самое неблагодарное дело ― писать и вершить историю. Хочешь помнить прошлое, хочешь передавать знание внукам ― пеки булочки с корицей. Говорят, их рецепт передается веками, из поколения в поколение.

   Ветер замолк, пока она говорила, а затем продолжил свою вечную песню. Он был с ней согласен, возможно, но это не имело значения. Ничего не имело значения там, где есть дорога, где есть свобода.

  Глава 19

   Постепенно я нашла свое место в группе и стала помогать Киму с созданием спецэффектов на концертах. Управляла светом, создавала туман, теплый снег и ветер, усиливала голоса исполнителей или ведущий инструмент. Ким хотел, чтобы я защищала публику от ветра и от дождя, акцентировала звук барабанов и помогала с созданием движущихся картин на заднем плане. У Кима был миллион идей, и мы порой до рассвета обсуждали, продумывали детали и эффекты, а потом он рассказывал удивительные и странные истории, чтобы хватило ресурса все это реализовать. Мы обсуждали научные парадоксы и философские вопросы, и порой я даже забывала о своей беспрестанной гонке за силой и слушала просто так, задумываясь о вещах, которые раньше никогда меня не волновали. Это странно, как я могла собирать тысячи историй, лоскутное одеяло рассказов, внимательно изучать текстуру и цвет ткани каждой байки, упуская подчас самое главное. Порой, сидя за рулем, я вспоминала старые истории и изучала сюжеты под новым углом. Вот, например, рассказ странника о мудреце, получившем ресурс из огня. Ким сказал, что это может быть правдой. Встречались аналогичные слухи с участием восточных монахов. И правдой может быть исчезновение новоявленного бога. Есть ощущение, что Институт контролирует все королевство, избегая появления любой конкурирующей силы ― и доброй, и злой.

   Вечерами мы сидели у костра в сосновом лесу, так похожем на первую ассоциацию, что выведала у меня Зиэн. Часто удивительные странники ― старики с узловатыми посохами и волшебными историями ― присоединялись к походному ужину. Сидели с кружкой горячего чая, делились мудростью. Возможно, художницы правы ― нарисовать прошлое не так уж и сложно. Раз я на второй день смогла представить будущее.

   Едва стемнело, мы остановились на заброшенном лугу недалеко от дороги. С противоположного края слепо смотрели разбитые окна темных покосившихся домов и мужчины, не сговариваясь, пошли проверять ― не остался ли там кто.

   Ким рассказал историю заброшенного поселения еще в дороге. Когда музыканты только начинали путешествовать в этом направлении, здесь жило человек десять-одиннадцать, все в преклонном возрасте. Они с тоской вспоминали прошлое, когда в пяти километрах отсюда работала школа, по поселку бегали дети, а на лугу колосилась пшеница. А потом что-то изменилось, за урожай стали меньше платить, и заготовители из города стали все реже приезжать по разбитым дорогам. Старики постепенно перешли на сбор ягод и грибов, молодежь начала подрабатывать перевозом старших в города. Когда закрылась школа, детей в поселках уже не осталось. Кто мог ― переселился в Нелоудж, остальные нашли подработку в крупных окрестных селах. Изредка, кажется, раз в пять лет, в деревеньку с помпой прибывали сотрудники Института, выслушивали жалобы и переписывали оставшихся. А остались только одинокие старики, которые не могли так просто бросить обжитые дома и луг, на котором прошла вся жизнь.

   В прошлую поездку из одиннадцати осталось только две старушки. Музыканты привезли им тогда из города солонины и ржаного хлеба, чтобы хватило на зиму. Везли и сейчас.

   Но сегодня в домиках уже никого не было.

   В ледяных завываниях ветра чувствовалось дыхание надвигающейся зимы. Селена разводила костер, и резала тонкими ломтями темный хлеб. Эрин медленно перебирал струны, гитара тоскливо прощалась с кем-то.

   Рой выбрался из фургона в высоких болотных сапогах, за спиной красовался любимый телескопический спиннинг и котомка с прочими снастями. Ловля рыбы с использованием ресурса попадала под закон о браконьерстве, и мне всегда казалось, что Рой любит рыбалку именно за это. За необходимость вручную крутить металлическую катушку, распутывать леску и часами сидеть у холодной воды. За оправданную возможность отпустить мысли на волю.

   ― Здесь это... Ручей есть за поворотом, ― прокомментировал барабанщик. ― Как бы может, уха вечером будет.

   Ким проводил Роя задумчивым взглядом, поднял глаза на меня.

   ― Завтра, ― сказал он, ― мы приедем к стагерам. Это племя, отказавшееся от использования ресурса в принципе. Они не пускают никого на свою территорию, поэтому технически мы будем выступать не на их земле, но рядом. На концерт придут, разумеется, стагеры как и все люди любят музыку и развлечения. Кори, нужно как следует продумать эффекты, они не должны быть вызывающими.

   ― Поняла, ― сказала я, ― ни дождя, ни смерча.

   ― Именно, ― подтвердил Ким, ― ни движущихся декораций, ни огней. Освещение должно присутствовать, но выглядеть естественно. Усиление звука не чрезмерное, только чтобы было комфортно слышать.

   ― Мне всегда казалось, что ты слишком деликатничаешь, ― сказал Эрин. ― Мы выступаем на свободной земле, почему бы не показать стагерам, что использование ресурса может быть прекрасным? Может хоть молодежь задумается, что они теряют.

   ― Они в своем праве, ― негромко сказала Селена, ― мы лишь гости.

   ― Кори? ― спросил Эрин.

   Это был старый спор, музыканты играли по знакомым нотам. Я же исполняла новую партию, которая могла подкинуть дров в этот затухающий костер.

   Вернулся Рой, с интересом прислушиваясь к беседе. В садке билась крупная, с мужскую руку, темная и сильная щука, открывала испещренный мелкими зубами рот.

   ― Не знаю, ― призналась я. ― Эффекты красивые, но сказать, что использование ресурса может быть прекрасным... Мне кажется, это не то слово. Картины прекрасны, музыка, и рассвет в лесу. Ресурс имеет больше отношения к силе, к безопасности, к власти, возможно, иногда, к комфорту.

   ― Ты, это... Как все в Нелоудже, ― резко сказал Рой. ― И в Институте.

   В этом заброшенном поселке упоминание об Институте звучало почти обвинением. Мне было неуютно здесь и не хотелось спорить, поэтому я промолчала.

   ― Рой, передай, пожалуйста, садок, ― сказала Селена, освобождая пространство для разделки рыбы. Она посетовала, что закончился перец, и поэтому жаркое будет лишено привычной остроты, и Эрин заметил, что у стагеров перца тоже не купить. Барабанщик похвастался, что сработала приманка в виде окуня, которую он закончил на прошлой неделе ― небольшая серебристая рыбка с оранжевыми полосами на спине. К разговору о ресурсе больше не возвращались.

   Утром Ким еще раз зашел в домики и оставил небольшой узелок с провизией в самом дальнем. Там, где еще сохранились стекла в двух окнах из трех.

  Глава 20

   Вечером в фургоне с Кимом мы обсудили детали завтрашнего концерта. Я не должна была делать ничего визуального и эффектного, но при этом следовало обеспечить максимальный комфорт ― отсутствие пронизывающего ветра для зрителей, хороший и естественный свет на сцене. В какой-то мере предложенная задача оказалась даже сложнее, чем обычно.

   Ким откинулся на подушки, скрестил руки за головой. Я устроилась поудобнее рядом, приготовилась слушать очередную историю, чтобы запастись ресурсом к выступлению. Моё любимое время, незаслуженная награда.

   Но вместо рассказа музыкант вдруг спросил, задумчиво глядя в потолок:

   ― Кори, как ты думаешь, за что тебя стерли?

   ― Я почти уверена, что подошла к какому-то открытию, ― сказала я, ― которое дало бы мне слишком много силы, и поэтому меня уничтожили. Но я надеюсь выяснить однажды, что это было и довести до конца, если оно того стоит.

   ― А ты никогда не задумывалась, что именно это было за открытие?

   ― Нет, если честно, ― сказала я. ― Мне известны основы высшей математики, сейсмологии, астрономии ― слишком много вариантов. Да и не думаю, что это важно. Важно то, что потенциальное открытие дало бы много ресурса изобретателю.

   ― А Рой прав в чем-то, ― сказал Ким. ― Для тебя ресурс и сила ― это синонимы, как для типичных представителей Института. А вдруг дело именно в том, над чем ты работала? Вдруг ты подошла слишком близко к чему-то опасному?

   ― В каком смысле опасному? ― задумалась я.

   ― Тебе виднее, ― пожал он плечами. ― Опасному для жизни, как убивающий газ. Для человечности, как генетические игры с генами человека и тканями коровы. Для устоявшегося порядка ― сама понимаешь, о чем я.

   В сумеречном свете лицо музыканта казалось заговорщицки-любопытным. Будто он подкрался к последней нити в очередной загадочной истории, достойной героической песни. Даже жаль было разочаровывать, но я все же отрицательно покачала головой:

   ― Нет, это не про меня. Особенно последнее. Вряд ли. Скорее я обнаружила какую-нибудь забавную туманность и почти поняла структуру.

   ― Понятно, ― без интонаций сказал Ким и отвернулся. ― Смотри, видишь огоньки?

   Я кивнула. Через открытую заднюю дверь фургона было видно, как в темноте леса сверкают, переливаются и тухнут странные отблески, похожие на миниатюрные молнии.

   ― Это электрические сверчки-вампиры. Умеют запасать электрическую энергию в грозу, а потом воровать друг у друга. Загадка природы. Я слышал, что они почти перевелись, потому что Институт постоянно отлавливает их для каких-то экспериментов.

  Глава 21

   Последние километры пути к стагерам пролегали через самый фантастический пейзаж, который я видела в этой жизни. Мы ехали по равнине, покрытой белым и легким, словно пепел, песком, но в некоторых местах были ямы, похожие на кратеры, обрамленные синим и красным, как пламя свечи. И посреди равнины, как три головы змея возвышались три горные вершины высотой в несколько сотен метров, окрашенные в те же синие и красные цвета и опасно склоненные.

   ― Здесь добыли иррилиум, ― сказал Ким.

   ― Серьезно? ― удивилась я. ― А он на самом деле существует?

   ― Конечно, ― подтвердил Эрин, ― за всю историю было найдено не более четырехсот граммов, и все добыты здесь. При фантастической плотности иррилиума этого едва хватило на семь колец. В настоящее время известно только два обладателя, куда исчезли остальные пятеро до сих пор остается загадкой.

   Я знала про иррилиум немного, пожалуй, столько же, сколько любой ребенок в Нелоудже. Это был очень красивый благородный металл, похожий на золото, но с легким багровым отливом. Очень тяжелый и обладающий странными физическими свойствами. Кольцо из иррилиума нельзя было повредить даже остро ограненным алмазом, единожды отлитое оно не теряло форму никогда. Однажды на незадачливого владельца артефакта обрушился многотонный блок... Кольцо впечаталось в камень, смяло в крошку монолитную породу и сохранило единственный целый фрагмент кости хозяина.

   Впрочем, особенную ценность иррилиуму придавала не прочность. Люди рассказывали, что за три дня до смерти владельца кольцо меняет цвет и становится неоново зеленым, как полярное сияние. Многочисленные легенды гласили, что ни разу, за всю историю существования колец, иррилиум не ошибался. Пока кольцо окрашно в багровые тона, владельцу не угрожает ровным счетом ничего. Ни одно покушение не увенчается к успехом, ружье, наставленное в упор, не выстрелит. Обладатели иррилиумных колец оставались единственными выжившими на кровавых полях сражений, спасались после крушения в океане, кишащем акулами, вставали на ноги после падений с головокружительной высоты.

   Но если артефакт становился зеленым, судьба была так же неотвратима. Все попытки подарить и уничтожить кольца, окружить себя верной охраной, непробиваемым ресурсовым щитом оказывались тщетны. Через семьдесят два часа после изменения цвета человек, помеченный неотвратимой зеленой меткой, погибал. Порой трагичной, иногда нелепой, но однозначно неотвратимой смертью.

   ― Я бы не хотел иметь такое кольцо, ― сказал Эрин. ― Это как-то грустно, настолько твердо знать свою судьбу. Жизнь теряет элемент риска и вместе с ним значительную долю свободы.

   ― Зато это прекрасный атрибут для человека у власти. Что лучше может символизировать стабильность? ― пожал плечами Ким.

   ― Это же изумительный артефакт! Наверняка можно выручить целое состояние от продажи, ― добавила я. ― Я бы не отказалась. Даже согласна носить на пальце, пока ищу покупателя.

   ― Как бы... Едва ли такие перстни продаются, ― усомнился Рой. ― Это я понимаю, у владельцев всегда есть три дня, чтобы решить, кому завещать такое это... сокровище.

   ― А вот тут ты не прав, ― сказал Эрин, ― ни одно из колец так и не стало фамильной драгоценностью. Их дарили возлюбленным, сильным магам, и просто случайным прохожим, кольца теряли, находили и продавали.

   ― А можно продать или подарить, пока оно багряное? ― уточнила я.

   ― Можно, можно, ― подтвердил гитарист. ― Я разговаривал с вельможей, подарившим перстень нищему страннику.

   ― О как! ― восхитилась я. ― И так бывает? Где же ты нашел такого альтруиста?

   ― Не поверишь, ― грустно усмехнулся Эрин. ― Это был один из самых отъявленных мизантропов, которых можно встретить только в уединенных замках, окруженных могилами бывших жен. Я тогда путешествовал один, проезжал мимо в осеннюю ненастную ночь.

   ― Любимая байка Эрина, он ей всех девушек потчует, ― прошептал Ким. ― Держи ухо востро.

   ― Тише, не сбивай настрой, ― шикнул гитарист. ― Итак, был промозглый безлунный вечер, я остановился у огромных железных ворот. Дверь тут же распахнулась, сгорбленный старик в выцветшей ливрее молча повел меня в замок. Тут стоило бы насторожиться, но я принял всё за должное, за естественное гостеприимство изнуренного одиночеством пожилого вельможи. Горбатый привратник остановился у входа в банкетный зал, не переставая косить единственным глазом.

   Молчаливый аристократ смерил меня изучающим взглядом и отрывисто произнес: "Не тот. Бросьте этого в темницу, чтоб не повадно было". Не успел я оглянуться, как мрачный слуга, по-прежнему не говоря ни слова, скрутил мне за спиной руки и бросил в сырое холодное помещение, не знающее солнечного света. Там сидел я без еды и воды три дня и три ночи, не зная, доведется ли еще увидеть в этой жизни зеленую листву.

   ― Его посадили в дощатый сарай на заднем дворе и уже утром он сбежал, ― прокомментировал Ким.

   ― Цыц, ― беззлобно огрызнулся Эрин и продолжил. ― На четвертый день жажда свободы оказалась сильнее доводов разума. Я собрал волю в кулак, вспомнил все истории, которые довелось безалаберно забросить ранее, строил фантастические предположения, чтобы набрать ресурс. Когда сила начала пульсировать в голове, я голой рукой пробил стену, освободил узкий проход и собрался бежать. Тут сдавленный стон из соседней камеры заставил остановиться. Я вернулся и освободил дивной красоты изнуренную девушку.

   ― Своим копошением с обветшалой дверью он разбудил служанку, спавшую на сеновале в том же сарае, ― пояснил Ким.

   ― Спасенная нимфа бросилась мне на шею. Вместе мы украдкой, шарахаясь от каждого шороха, миновали внутренний двор. Кровь стыла в жилах от лая охотничьих собак, узловатые деревья отбрасывали зловещие тени на заросший крапивой сад. Десять дней и десять ночей мы брели в стороне от центральных дорог, опасаясь малейшего шелеста листьев.

   ― Десять дней с одной девушкой ― это подвиг для нашего сказочника, ― заметил Ким. ― Потом он устроил незадачливую служанку посудомойкой в Нелоудже и был таков ― побрел дальше собирать и рассказывать истории.

   ― Вы суть-то слушать собираетесь? ― возмутился Эрин. ― За время нашего романтического, но наполненного страхом побега, девушка объяснила смысл странного приема, оказанного мне во дворце. Оказалось, три дня назад в поместье забрел другой бродяга, следующий куда-то в сторону Карессы. Вельможа изначально собирался прогнать путника, как он делал всегда, но потом резко переменил мнение. Мрачный мизантроп отрывисто и немого путано велел привести бродягу. Когда продрогший путник появился на пороге, вельможа снял с указательного пальца багряное иллириумное кольцо и подарил нежданному гостю. Затем развернулся и ушел к себе, словно управляемый потусторонними силами. Слуги сплетничали, что путник был незаконнорожденным сыном хозяина или могущественным гипнотизером. Добросердечная нимфа, которую я спас, накормила таинственного странника и посоветовала убираться восвояси. Тот сетовал, что предпочел бы теплую постель мрачному артефакту, но внял голосу разума и ушел. Утром, как рассказала девушка, по следу бродяги пустили собак, а ее отправили в темницу.

   ― Ух ты, ― восхитилась я. ― Непонятная история, довольно мрачно.

   ― А то! ― тщеславно вздернул подбородок Эрин. ― Пока я не стал ездить с Кимом, зарабатывал на жизнь пугающими байками.

   ― Достойно, ― согласилась я. ― В бытность свою в Реабилитационном центре, я бы не пожалела тебе горячего шоколада и пряного сыра на ползарплаты. Тьфу ты, у меня даже речь стала высокопарной от подобного слога. Интересно, где бродяга с кольцом сейчас?

   ― Может это... грабанули по дороге? ― предположил Рой.

   ― Кстати, ― заметил Ким, ― одно из иллириумных колец сейчас у Элеоноры, директора Института.

   ― Эх, в мое время, ― утрированно старческим голосом заметила Селена, ― каждый второй подросток носил неоново-зеленое кольцо. Ваше поколение же, имитируя иррилиум, выбирает золото с багровым оттенком. Вы очень суеверны, это первый признак упадка научного знания.

   За разговорами мы незаметно подошли к высокому забору, сложенному из огромных неотесанных бревен. По сторонам от массивных ворот росли морщинистые многолетние кедры. Пахло хвоей, дымом и еще чем-то. Отбросами ― вдруг поняла я. Под Нелоуджем никогда не пахнет ни отходами, ни канализацией ― опальные ученые периодически ускоряют круговорот веществ и процессы разложения, чтобы мусор вернулся в состояние перегноя за укороченный срок.